Что есть эпистемология? Познание как процесс. Что есть теология? Удовлетворение причине – богу, причем, не как процесс, а только для того, чтобы показать другим, якобы он идёт. С чего начинается любое познание? С субъекта. Субъект всегда ограничен. Рубеж постигновения субъектом может отдаляться бесчисленное количество раз на приращение постигновения. Достижение последнего рубежа если и может произойти, то не ранее, пока человек не эволюционирует в другой вид. Вопрос: как из этого положения, в котором мы сейчас находимся (на пути познания), можно постулировать религиозное происхождение мира (имеющее причину), а не самобытное, которое на нашем этапе познания наиболее вяжется с местом, в котором мы находимся, окрестностями которого любуемся и на что мы можем иметь право? Ответ: никак, или – не более, чем предположение, чтобы иметь представление о гипотетической альтернативе. А на деле теология существует не как предположение, а как констатация, и совершенно не понятно, почему к её статусу относятся так, будто он таким и должен быть.
I.
Под прогрессистами будут подразумеваться те, кого в научном отношении называют сциенистами, в философском – материалистами, в политическом – либералами, а в светском – атеистами.
Несмотря на давнее существование этих понятий, их всех объединяет мировоззренчески вызревшая, но толком еще не сформулированная категория, которая не является свойством ни одного из них в отдельности, но вбирает в себя эти родственные, морально устаревающие течения, а именно – концептуальность информации, которая выражается в качестве движущей силы прогресса, в качестве субстрата, на который перейдет история, в качестве самостоятельности онтологических потоков и в качестве безусловного, но пластичного нравственного критерия.
Первое, что должны учитывать прогрессисты нашего времени по ходу просветительской деятельности, так это несимметричность таких понятий как вера, Бог и атеизм.
Известно, что теизм есть происхождение от древнегреческого Θεός — Бог, атеизм — отрицание Бога, в какой форме – монотеистической, политеистической, языческой или иной – вопрос, являющийся необязательным, но постановка его принципиально важна, чтобы позиция прогрессиста была последовательной и внятной. Положим, что отрицаются все формы, но остается ещё астрология, магия, эзотерика и пр. – с ними атеизм ничего не может сделать, потому что атеизм отрицает Бога, а не мистику, следовательно, прогрессист должен разделять, что его позиция есть как минимум две платформы: атеизм и материализм.
Существует ли между ними действительная связь, или же она кажущаяся? Исходя из того, что материализм накладывает ограничение на допущение метафизического, а не на его возможное присутствие на самом деле, логически мы можем вывести атеизм из материализма. Но сказать «если атеизм – материализм» нельзя, поскольку в равной степени мы можем заключить и идеализм и сенсуализм, и позитивизм, и солипсизм – без разницы, главное, чтоб Бога не было. Значит понятие атеизма есть более общее, чем материализм и включает в себя последнее целиком. Это очень важно, чтобы понимать в каких отношениях такая модель перекликается с верой. Атеизм отрицает веру? А материализм? Если человек верит, то это не значит, что он верит именно в Бога, он может верить как в зубную фею (а стало быть атеизм понятие веры отрицать не может), так и в струны и мембраны, что значит, что и материализм не отрицает веру тоже. Как минимум из этого мы понимаем, что в полноте своего понятия вера шире, чем традиционная установка прогрессиста, нацеленная ее сметнуть. Поэтому прогрессист должен держать в уме, что ни атеизм, ни материализм веру не отрицает. Атеизм может отрицать Бога, материализм – мистику, но веру отрицает только нигилизм. И это то понятие, на разъяснении которого не очень хочется задерживаться. Оно переживается индивидуально, интимно, уникально и оставляет после себя одни из самых уродливых рубцов.
II.
Теперь взглянем, какова господствующая логика прогрессистов? Они не говорят, что не верят, они говорят, что Бога нет, поэтому и не верят в него, ибо смысл? Последовательность принципиально важна. Вера в этой цепи есть предикат факта. И поскольку научная риторика отсылает к истине, а истина актуальна только на момент неразгаданности, а неразгаданностью оперирует вера, а не факт, но вера есть предикат факта, значит доказательство возможно.
У материализма есть две особенности: первая – замечательная, вторая – парадоксальная. И обе они не противоречат логике прогрессистов.
Вся прелесть материализма заключается в том, чтобы испытывать интеллект, которому брошен вызов осознанием ограниченности разума. Полнота мира – вещественна, это вещество в непрерывном движении, создает синергию, подхватывает человечество и создает обратную положительную связь, видоизменяя себя с каждым новым разом, повышая уровень физического порядка и плотности информации в вещах, пока же не доходит до качественного преобразования. Это мы знаем, это мы сами и придумали, это – продукт нашего разума. Но разум же ограничен, и если это нам понятно, значит оно не может быть удовлетворительным критерием в деле испытания интеллекта. Должно быть что-то еще. Но мы не можем что-то взять и актом мысли привнести в наш мир, важно опираться на достоверность, на эмпирический инструментарий и на инструментарий эмпирико-математических описаний – порочный круг. Интеллект призван разорвать его. Это можно было бы попытаться сделать «устами» диалектического материализма, но он нам уже не интересен. Он стал вездесущим архаизмом в новоиспеченном, хипстерском мировоззрении. Также он дискредитирован в классическом значении, поскольку дискредитирован коммунизм. Но на самом деле нет причин не вспоминать классический вариант, потому что, во-первых, пренебрежение темой имеет эмоциональное происхождение, как всё, что неприятно с советским красным прошлым, а, во-вторых, исторически коммунизм есть следствие из диалектического материализма, а не наоборот. Но вызов есть, и есть порочный круг, поэтому настоящий прогрессист по-хорошему должен либо переосмыслить классическую школу, либо дать нечто новое, либо просто-напросто – своё, но не обводить от раза к разу контур этого заезженного, зашарпанного круга, когда он сыплет чайниками Рассела и списками из когнитивных искажений.
Парадоксальная особенность в отличии от прелестной, больше является проблемой логического объема материализма, нежели мыслительных способностей по отношению к нему. Дадим тезис: если то, что еще не познано – познаваемо, то оно принадлежит материализму. Бог – принадлежит материализму? Бог всецело метафизичен, материализм – а. Мы можем смягчить расхождение, разбавить, так сказать, его метафизичность и заявить, что метафизичен он сам в себе и вынести его на край синергетических процессов, где через сложные качественные структуры он опосредуется в финальной точке. Но если мы идем на это, то должны четко понимать, что наше онтологическое воззрение ограничивается в событии, где обнаруживается Бог; в точке, когда материя развернется до самого конца и наступит вселенский конец истории (нотка пропедевтики к нерелигиозной эсхатологии). Если прогрессист готов принять сей взгляд, то невозможно иметь притязаний. Но ежели нет, тогда встает вопрос, какой же это Бог, если в конечном счете он познаваем, не говоря о том, что материалистическая история движется дальше? В таком случае мы лишаем Бога его внутренней метафизичности, которую и постулировали. Значит, это не бог, значит, это отсроченная профанация. Хотя, может, мы допустили некую ошибку, поместив обособленную метафизичность Бога в материализм?
III.
Мы не допустили ошибку – мы подошли к тому, что называется парадоксом. Мы боимся принять, что мир по-крупному парадоксален: не как материалистические свойства, а как ипостась достоверности и существования. Но есть оплот – естественная наука, которая устами прогрессистов говорит, что парадокс – это нормально: Земля движется вокруг Солнца, частица располагается сразу в разных местах, а масса и время изменчивы и взаимообусловлены. Так, может, Бог в материализме — это нормально? Тогда же будем понимать, что при таком установлении Бог не отождествляется с истиной или субъектностью, он не связывается с объективностью и фактами, он принимает свойства рядового концепта, так как в парадоксальности последовательность, метод и иерархия синергетических систем бесполезны. Имеет смысл только результат, поэтому Бог оторван от всего и связан лишь с манифестацией, то есть с фактическим запечатлением, которое подразумевается в любом месте, формах и в разных проявлениях поведения вещества. И поскольку знание о мире, приращающее Бытие, исчерпывает парадокс, то, будучи реальным, он не исчерпается никогда; это значит, что приращение Бытия будет длиться бесконечно, вечно, а также, выражаясь в сугубо пространственном смысле, недостижимо. Не важно, какой вывод мы сможем прояснить, важно то, что будет происходить конкретно и фактически, по координатам регистрируемых событий. Поэтому признаки метафизического обязаны присутствовать в наборе нашего инструментария; они оберегают парадокс, чтоб он не развалился. Но материалист не готов принять метафизическое, поэтому и позицию естественной науки трактует на свой лад: в случае с Землей и Солнцем – в историческом срезе, когда парадокс преодолён, а с двумя другими (проблемой совместимости квантовой механики и ОТО) – неполноценностью картины, в которую вписаны теории. Прогрессист отсылает к тому, что вера в здравый смысл иллогична и ради истины нужно всегда быть на чеку. Не будем вдаваться, обязывает ли это верить или нет, по этому вопросу компромисса, скорей всего, не будет. Но в таком случае недопустимо упреждать, что, например, «статистически квантовая механика верна». Почему? Да потому что это утверждение является проблемным, а не проясненным, как в случае с Солнцем и Землей, а значит – неустойчивым. Мы в сердце парадокса, как отражения истинности, которую обещает открыть Теория Всего, но принимаем его сторону за норму, хотя должны продолжать принимать за не норму, поскольку тянемся к истине, и она должна быть для нас важнее, чем волатильность прикладных идиологем. Я говорю не о методологии науки, поскольку мы не можем ограничить ее этим суждением, иначе она встанет. Я говорю о том, что и как соскальзывает с уст прогрессистов, когда они обмазывают тебя гущей фактологии и по возможности желали бы тебя в нее столкнуть. Чтобы донести эту мысль более явным образом, взглянем в прошлое – на Аристарха. Господствующая модель – геоцентричная, она аналогична исключению парадоксов квантовой механики. Гелиоцентричность – это истина. Юпитер отождествляется со «статистически квантовая механика верна», и в истинной модели, то есть – сейчас, Юпитер не перестает быть Юпитером, так же как и в будущем при равнозначном историческом шаге утверждение «статистически квантовая механика верна» не потеряет в силе. Но как должна была восприниматься риторика Аристарха? Вопиюще! «Что-о-о?! Юпитер не вращается вокруг Земли?! Юпитер – Бог иной субъектности!? Получается, что и мы для кого-то являемся Богами? О, ужас! От нас отвернулись все Боги!». А как воспринимается наше утверждение? Вдумаемся: непротиворечивая коннотация положения «статистически квантовая механика верна». «Это парадокс, который норма, который ждет своего часа, чтобы занять свое место в теории всего» – спокойным образом отвечают прогресситы, сглаживая все острые углы. Что это, если не апология науки на фоне ослабления ее позиций? Аристарх не стал бы ничего защищать, ибо непротиворечащие коннотации господствующей парадигме – это лояльность здравому смыслу, это и есть здравый смысл. «Важно то, что я говорю», – сказал бы Аристарх, потому что утверждение как произвольное, но схватывающее осознание, является фокусом внимания, через который становится возможным отслеживать историческое перемещение, благодаря которому она приобретает нарратив и позволяет выявлять несоответствия в связях, что искажают ее общепризнанную логику. Но как часто прогрессисты любят ссылаться на Коперника, как на состоявшийся факт? И как часто пренебрегают той же самой истиной, прикрытой фиговым листком – понятием классического времени? Но как же доктринёрски они предвосхищают истину, помышляя о ней в свете лишь коперниковского факта.
IV.
Чайник Рассела. Во-первых, недопустимо изначально присваивать предмету взаимоисключающие признаки. Подобно тому, что чайник между Марсом и Землей настолько мал, что его не может обнаружить даже самый мощный телескоп, можно заявить, что и моя сестра настолько непохожа на себя, что ее не узнаёт собственная мать. Это логическая ошибка: несоответствие между определяемым и его характеристикой. Если чайник настолько мал, то это уже не чайник, это просто нечто, которому впоследствии позволительно присвоить какой угодно модус. Во-вторых, фарфоровый чайник — это то, что нам всем известно; пространство между Марсом и Землей — тоже. О Боге речь пока что не идет. На основе только этих двух обозначений мы можем сколько угодно играться с вероятностями существования и не существования. Почему? Потому что по факту, на данную секунду, мы не разместили средства всеохватного контроля* (Всё же мы полагаем, что чайник – это чайник, который можно запечатлеть, потрогать, попить из него чаю). Но мы знаем, что в принципе возможно разместить средства всеохватного контроля, просто нецелесообразно для того, чтобы доказать высказывание одного человека**. Это значит, что аргументация, с которой аналогия переносится на Бога, имеет эмпирические корни. Далее, чтобы доказать, что Бога нет, недопустимо отрицать его заранее; необходимо допустить его существование, и, прилагая метод, продемонстрировать сначала его работоспособность, и на основе этой работоспособности то, что и требуется доказать — несуществование Бога. В этом сила науки. Работоспособность расселовского метода (аналогии) эмпирически обусловлена. Но Бог, как участник нашей аналогии и как объект научного исследования, не есть то, что нам известно так же, как о чайнике; его известность заключена лишь в слове. И в этом месте сохраняется целостность между логическим построением и материальным (чайник) воплощением, но происходит отделение между логическим построением и должным (Бог) воплощением. Стало быть, чтобы аналогия была состоятельной и точной, нужно внести соответствующую правку. Но даже если мы ее произведем, этого всё равно будет недостаточно, поскольку мы еще должны иметь доказательства (или хотя бы свидетельства) того, что то пространство, в котором подразумевается Бог или с которым, выразимся так, он соприкасается, должно быть изотропно (вопрос переливания или становления материи). Поскольку прямо это сделать невозможно, мы должны исключить факт его анизотропности, но поскольку и это невозможно, то получается, что принцип доказательства бессилен. Стало быть, изотропность есть не более чем соглашение, которое для упрощения принимается людьми за постулат. Постулат же аналогичен аксиоме, но только в том отношении, что не нуждается в доказательстве. Хотя на самом деле у аксиомы более завидное положение, ибо ее безусловность обусловлена математически, поскольку «круг не может быть квадратом», а пространство анизотропным — может. Порок в том, что прогрессист, желая подвести все "доказательства" под атеистический результат, распространяя в социальных средах расселовскую аналогию, невольно зачерпнул и принцип вероятностной оценки. Ну, а уж коли в нашем распоряжении теперь есть принцип вероятностной оценки, то можно с уверенностью утверждать, что анизотропность пространства допускается с куда большей вероятностью, чем существование чайника Между Марсом и Землей в формулировке того, что никто не может утверждать обратное наверняка, потому что чайник есть заигрывание с реальностью, ведь его вероятность высосана из пальца, а анизотропность — релевантный вопрос реальности.
Получается для того, чтобы опровергнуть Бога якобы тем ясным разумом, который достаточно проспался, чтоб не порождать чудовищ, так или иначе нужно ввести вероятностный прецедент, согласно которому мы должны, хоть чуть-чуть, но предполагать, что на орбите между Марсом и Землей может находиться чайник. В этом смысле вера и предположение есть абсолютно одинаковые вещи, потому что согласно этой общей логике вместо чайника могла быть и зубная фея, и розовый единорог, а верить в них есть заблуждение и так далее. И именно эта маленькая, крохотная, абсурдная вера в существование чайника и обеспечивает легитимность вывода о сомнительности Бога. Ведь если мы исключаем чайник полностью, тогда и о Боге будет нечего сказать. А надо, надо как-то зацепиться. Потому что для того, чтобы его опровергнуть нужна абсурдная причина – допустить вероятность того, чего совершенно точно не существует, чтоб поставить под сомнение то, что абсолютно точно не исключено. Таким же образом будет позволительно допустить вероятность существования Бога (ведь для прогрессистов его не существует), и поставить под сомнение научную основу как фундамент мироздания. Вы скажете, что тут нет связи. А между чайником и Богом есть?
Но если бы я стал утверждать, что пролетающий над свалкой ураган случайно соберет из валяющихся в беспорядке деталей готовый к полету боинг 747, никто не смог бы опровергнуть мое утверждение, добавь я предусмотрительно, что сила урагана настолько велика, что невозможно исключить вероятность сборки даже при помощи самых мощных вычислительных машин.
Осознают ли прогресситы, что чайник Рассела и боинг Докинза это – методологически противоречащие друг другу аналогии? Когда для того, чтобы выразить скептицизм по отношению в Богу с одной стороны в качестве отправной точки допускается возможность невероятного явления, а с другой – исключается полностью.
Так что же, получается, обеспечивает стопроцентную вероятность или невероятность чего-либо? Теория? Теория основывается на законах, а законы (независимо от подтверждения экспериментом) имеют свойство переписываться, и там, где вероятность была 0, через 300 лет становится 1. Репрезентативность? По сути — это всего лишь частная корреляция, ибо репрезентативный итог не может быть приложим в качестве принципа к другим событиям и явлениям. Знание? Я абсолютно точно знаю, что между Марсом и Землей нет фарфорового чайника, но, если с меня спросят доказательства — я не смогу их предоставить. Знание, выраженное не в рамках субъективного мнения человека, а в объективном, коллективном достижении дисциплин? Тогда что такое объективность? И чем она отличается от действительности? Объективность исключает эффект наблюдателя, а действительность включает его в себя. А вероятность объективно не исключает на орбите Марса чайник. Я же действительно, но субъективно, исключаю его там полностью. Так что важнее? С появлением квантовой механики вы стали прибегать к обобщенному понятию реальности. Тогда что такое реальность? Бегство от действительности?
Мы можем возлагать надежды на гениев, ждать, пока не эволюционируем в другой вид или пока искусственный разум за нас всё не решит, но пока мы имеем «проблему метафизического» и пока мы не имеем времени, чтобы всего этого дожидаться, мы обязаны взять на себя риск, чтобы двигаться дальше, объять как можно шире и всматриваться глубже. Это именно тот риск, который отличает свободомыслящего человека от сциениста. Сциенист, по сути, не имеет личной точки зрения; он выражает позицию коллективного достижения дисциплин. Его личная точка зрения в этой связи присутствует просто потому, что есть он сам. Следовательно, заигрывающий с метафизичностью материалист оказывается подведенным под некое метаусловие, не противореча которому с одной стороны всегда можно будет уличить его в крайности, а с другой – превозмогая которое – в безрассудстве. Поэтому рискующий должен понимать, что большее количество людей будет смотреть на него сквозь призму дихотомии, а дихотомия, как известно, – не признак интеллекта. Дихотомия человека упрощает, бытизирует, отчего отстаивать позицию становится труднее, отчего даже сам начинаешь меньше верить в нее. И существовать становится труднее, особенно среди таких людей, которые под своим метаусловием проводят целиком всю жизнь, но по привычке взыскивая к метаусловию другого, они не подразумевают, что оно могло сменяться, возможно, и не раз. А это – подлинная форма опыта.
V.
Мы получили прецедент, когда в разделе #II предмет веры, как идентичность метафизическому, должен быть доказуем. Это вопрос решения проблемы логического объема материализма. Догматический материализм решает это очень просто: Бога – нет, вера – аффект второго сорта, акт воображения есть заблуждение. Такой догматизм стирает всю полноту, которая выражается с помощью слова: как сущность, как понятие, как значимое явление, как повод поупражняться интеллекту в конце концов. Такой материалистический догматизм фоловит большинство прогрессистов, истина о том, что Бога нет (со всеми вытекающими), для них очевидна. Все свидетельства и построения, которые они перенимают от более умных людей, прямым образом указывают на эту очевидность. Люди, которые этого не понимают – недоразвиты. Менее догматические материалисты допускают существования неприемлимых для них понятий; они не говорят, что вера – это заблуждение, так же как какие-нибудь кришнаиты говорят, что ум – зло. Они играются с этими понятиями, собираются в разные движения и смотрят, как по существу с различных сторон выходит один и тот же приемлемый для них результат. Еще менее догматические материалисты допускают значимость явлений, которые стоят за этими понятиями; спектр, на который могут быть разложены «враждебные» явления, может быть очень широк. Они умеют слушать. В тех местах, где они чего-то не понимают – просят разъяснить им это. То, что не понимают полностью – изучают. Им чуждо бремя плебейского миссионерства. Они не отрицают религию, отчего их недолюбливают самые догматические материалисты, за что называют их позиции слабыми и т.п. Но в действительности такие материалисты заслуживают большего уважения, потому что, принимая данность проблемы всеобщей веры в Бога, они заходят еще дальше в деле испытания интеллекта, несмотря на то, что могут позволить себе оставить эту затею, потому что видят вокруг массу других открывшихся интересных вещей, на которые было бы логичнее переключиться, но принципиально из чувства долга перед тем, что было для них важно, они придерживаются изначальной установки. Конечно, это уже не область мыслительных способностей, здесь обоснование не происходит спекулятивно. Так или иначе это происходит через некоторое пропускание через себя. С позиции догматического материализма это должно быть отсекаемо. Это не человек расширил знания, это религиозный вирус проник в него. С этой точки зрения было бы интересно узнать, в чем заключается критерий, который «объективно» позволяет отличать одно от другого? Если мой друг атеист скажет, что начал верить в Бога, то он расширил знания, что позволили ему провести переоценку ценностей, или же стал жертвой вируса? Какие данные помогут мне действительно понять? Может, следует обследовать активность его мозга на магнитно-резонансном томографе? Он и сам, по-хорошему, должен желать этого, для того, чтобы понимать, в заблуждении находится или в ясности. Но почему-то не хочет. Но почему-то нейробиологи обследуют других людей для того, чтобы высказать предположение, в каком состоянии мог бы находиться мой друг. Это не научно, потому что эксперимент не относится к предмету исследовательского интереса. Научность в этом смысле должна быть воплощена в евгенике. А с точки зрения массовых процессов, с учетом господства информационных технологий – в бихевиоризме. Но это так, лирическое отступление.
Вернемся к проблеме логического объема материализма. Если за отправную точку брать материализм, то это всегда монизм. Чего не скажешь, например, об идеализме. Он может быть как монистическим, так и дуалистическим, так и плюральным. Если за отправную точку брать монизм, то это может быть как материализм, так и идеализм. Если за отправную точку брать дуализм, то мы имеем дальнейшие комбинации, в которых материализм главенствующим быть не может. Но есть различие между формой – тем, что называется монизмом и дуализмом, и ее наполнением – тем, что называется материализмом, идеализмом и т.д. Наполнение не может быть превыше формы. Следовательно, материализм не может быть превыше монизма, и следовательно – не исключено, что может являться составной частью дуализма. То, как есть на самом деле – мы не знаем. Парадокс в том, что с привнесением Бога, мы пытаемся натянуть материализм на дуализм. Или обозначить материализм превыше монизма, при котором как бы получается, что Бог исходит из материализма (в чем есть несоответствие), а нет из отвлеченной формы – монизма (в чем несоответствия нет). Казалось бы, если придерживаться правила, согласно которому постижение того, что выше нашего понимания, должно проходить через формы, то мы преодолеем этот парадокс. Но на самом деле это не приблизит нас ни к чему. Мы только преодолеем его частную версию, а после вновь вернемся на круги своя. Или же предстанем перед новым парадоксом на вышерасположенной ступени – без разницы. Мы можем просто обозначить узел. С этой точки зрения с уверенностью можно сказать только одно: вопрос логического объема материализма можно переформулировать следующим образом – дуализм или монизм?
На практике вопрос логического материализма «решается» только на догматическом уровне. Поскольку это уровень массовый – он пробивает традиционные устои. Традиционные устои начинают выглядеть непривлекательно. «Истинность», с которой прогрессисты пробивают себе дорогу, основывается, по большому счету, на психологических процессах и на последствиях законов больших чисел, применимых к социальным течениям. Но этого явно недостаточно, чтобы перевести веру в разряд сенсуалистских предположений. Так или иначе она будет служить прокладыванию связи только внутри материалистического монизма или, выразимся немного поэтичней, с крайними точками облака приращающегося Бытия. Но в этом нет никакого смысла, поскольку для этого замечательно подходят космизмы, пантеизмы и естественнонаучные теории «будущего». Разве не известно нам то чувство, когда материалист вдохновлённо думает о космосе, о свойствах планковских масштабов, об эволюционных формах Бытия, пассивно исключая веру и ощущая в этой самобытности мощнейшую мировоззренческую поддержку? Известно. Разве не известны нам тот трепет и страсти по ускользаемым частицам, когда вот-вот мы должны были узнать, в какой модели мы живем: мультивселенной или суперсимметрии? Известны. Но если и имеет смысл верить во все эти формы, то только когда они конкурируют между собой, но на философском уровне для этого достаточно чего-то, что можно было бы назвать вычислительной конкретизацией. Предлагается всё, что угодно, от чайников в космосе до математических вывертов, наподобие теории струн, только ты не должен верить. Но в то, что действительно непонятно, что актуально находится под знаком вопроса, что может предполагаться только в уме (или в душе) — в это верить нельзя! Это ошибка! Это заблуждение разума. Это признак недоразвитого интеллекта. Но в такие вещи как раз и есть смысл верить, а кто заходит дальше и заявляет о знании этого — вопрос персональной ответственности, который сам принцип веры не отрицает. Стало быть, списывать веру и выводить ее из антропологии оснований нет. Вера должна существовать в соответствии с размахом абстрагированности своего собственного понятия, или, что еще более важно – ощущения. Поэтому источником её зачатия, обязательно должно являться нечто иррациональное, которое жестко, но не инфантильно, противопоставляется факту, объективности и доказательству. Которое не имеет эвфемистских коннотаций. Которое, напротив, реализуется в чем-то возвышенном: метафизическом, этическом и на их пересечении – духовном. Которое противопоставляется материализму, эмпиризму? пантеизму и прочим родственным областям, которые, в свою очередь, настолько формальны и строги, что не пропускают ничего диковинного внутрь своей системы. Но, продолжая материалистическую линию, если наука есть реакция на истину, то может ли заключаться истина в пренебрежении диковинным? Или же улавливаемое на кончиках складывающихся смыслов обречено скитаться на периферии? Вряд ли мы узнаем, но можно подметить елеуловимым, но прослеживаемым, жестом, что присутствие иррационального есть прививка от нигилизма.
VI.
Тут важно поставить себя на место прогрессиста, потому что легитимация веры, да еще в таких не рационально обоснованных выражениях, задевают его чувства, которые своими малыми сопротивляющимися глобальному и беспощадному невежеству силами, оберегают истину от иллюзорных наслоений. Нельзя вот так просто сказать, что захотелось, а потом сделать вид, якобы это есть. «Просто, – парировал бы прогрессист, – по ходу рассуждения Вы перескочили вперед, установили метафизическое, вернулись обратно и, притворяясь будто то, что Вы сами установили, имеет объективную сущность, наделяете себя правом дальше работать с этим, выводить производные понятия Бога, веры, и так начинается вся ваша заварушка».
Надо сказать, выпад сильнейший. Это то, что в работе под названием «О четверояком корне достаточного основания» в §50 у Артура Шопенгауэра выражено следующими строками: «… предоставляем ряду оснований становления, чтобы он мог прийти к концу, перейти в ряд основания познания…».
Это единственный случай, когда демонстративно используются цитатки, которыми так любит сыпать современный научпоп, которые, если и свидетельствуют о широкой эрудиции автора, благодаря которой он вправе освещать тему, в конечном счете только порождают совершенно ложные образы, к которым привязывается последующее мышление, когда при ссылках на Платона или Бэкона, прочитав вставочку в контексте современной темы, человек думает: «По-видимому, они не могли быть верующими», - после чего в каких-нибудь камментах несчастный пишет, что хотел бы почитать каких-нибудь атеистических философов, наподобие Ницше. Ему отвечают, что этого философа непозволительно мерить такими категориями, а он отвечает, что ему всё равно, «главное, что он не верил в Бога». То, с какой формальностью сциенисты освещают проблемы Бытия, является надругательством над способностями мышления. Люди начинают думать, что именно так и правильно мыслить: абзациками, цитаточками, усвоенными лекалами и распространяющимися мемами, чайничков. В их мышлении нет живой деятельности, которая сама собой запускается после прочтений Шопенгауэра с Платоном. Научпопоп не развивает мышление, научпоп формирует мировоззрение. Чтобы развивалось мышление, научпоп надо ставить под сомнение. Чтобы развивалось мировоззрение, науку надо ставить под сомнение. Но как поступает прогрессист? Захотел и присовокупил мем по одному лекалу, а захотел не присовокупил по ходу другой дискуссии. И выглядит пристойно. Не допустил ни одной логической ошибки. Молодец! Грех никогда не ошибающегося не фоловить! Но когда он открывает Платона, то ничего не понимает. Это не проблема Платона. Это проблема прогрессиста. Отсюда удивительная сцепкость (поскольку западная наука происходит от древнегреческой мысли), с которой они затабуировали тему возвращения к первоисточникам. Ведь если ты выскажешься на этот счет, тебя сразу заклеймят: ты что… это же всем понятно… пф-ф-ф… что за вольные интерпретации? И моментально твоей личности противопоставляется весь корпус авторитетных знаний. Тебя давят. Они хотели бы подходить к изучению Платона по-научному: с позиции исторической нейробиологической, генетической фальсифицируемости, чтоб дисциплины эти курировались искусственным интеллектом. Гуманитарное знание – ложь, клевета, иллюзия, пережиток прошлого, потому что сознание – пассажир мозга.
Девяносто семь процентов прогрессистов то, как думают о чем-то в действительности, не знают, включая тех, кто убежден, что знает. В итоге ни внятной личности, ни внятного мышления. И внятный здесь не синоним «формальному». Потому что мышление – это стихия; это не то, что с плеча может быть подчинено социально обусловленному сознанию; тому сознанию, которое одновременно хочет быть приятным для всех и приобщенным к истине. Ясный разум обязан стихию мышления обуздать. А из лицемерия ясный разум не возводится. (Этический аргумент в деле совершенствования интеллекта.) Поэтому стремимся развеять опасения читателя, когда якобы несоответствие нормам, в которых должно быть выверено изложение, свидетельствует о недостатке автора. Автору вообще плевать. Автора заколебали предустановки скукоживающего времени. Автор видит, что даже самый мудрый человек в итоге может оказаться не собой, поскольку степень могущества системного фактора, который пронизывает жизнедеятельность вплоть до конкретных мыслей человека и который навязывается актуальному ощущению, достигла глобального управленческого масштаба. Конечно, недостатки есть у всех авторов, в первую очередь тот, что он – личность. Автор должен за это извиняться. Пытаться казаться умным. Систематизировать бессмысленное историческое наследие. Настоящий автор никогда не согласится свою собственную мысль, сколь несовершенной в сравнении с технологическими возможностями она ни являлась, подменять обилием вставочек, цитаток, бравированием эрудицией и прочим. Таким образом выгораживается отсутствие собственных мыслей. Вышесказанное не касается, скажем, Борхеса, но легко касается Сезара Идальго.
Язык, которым они выражают то, что пишут, очень удачно сочетается с той кашеобразицей, которую они размазывают по тексту. Это может быть как популяризатор, так и автор какой-нибудь статьи. Когда я читал про Теорию струн, у меня складывалось впечатление, что я читаю не научпоп, а схоластику. Но таким языком, что невозможно усвоить ни единой строчки, в чем видят особенную глубину интеллектуальные хипстеры. Это совершенно ужасный стиль, который не столько выражает мысль в ее, так сказать, классическом значении, а представляет собой некий слепок сознания, который одинаково подходит и для новостей, и для периодики, и для полемики в комментариях и для академических философских изданий. Есть полотно сознания, на котором схватываются мерцающие образы. Текст насыщен связями и якобы на особой глубине. Но нет на этом полотне ни магии, ни духа живописи. Когда образ (а в случае с текстом – мысль) обусловлен символически, геометрически или иным способом, и будучи живым (так же, как и мысль – блещущей значением) наделяет композицию динамикой, позволяя замыслу художника быть реализуемым во многих степенях свободы. Замысел и законы живописи могут непротиворечиво сочетаться. Огромным искушением является желание провести аналогию, что замысел и законы физики могут непротиворечиво сочетаться тоже. Точность же в прогрессистском языковидении выражается через плотность. Слову в таком подходе теперь непозволительно быть точным. Слово служит только выражением эстетического впечатления, но не значения, потому что значение, как нечто неосязаемое для их гедонистической культуры, является чем-то колким и мешающим. Зато можно сказать: «Шапка», – и нагородить пятьдесят страниц про шапку со вставочками разных социологов и пр. Он умный. И что доступно далеко не всем, способен выразить самую простую мысль на особой глубине. Он чувствует гравитацию. Он рассчитал по формулам размер. Запилил по этому поводу видосик. Мы настолько освободны, мы столь много распознали, что имеем право карикатуровать науку. Поэтому его тоже все должны фоловить. И он должен зафрендиться с тем, которы