Ибо когда ты, рулевой, стоящий начеку, услышишь тревожный звон,
Нос корабля поворачивается, тяжело груженный корабль меняет галс, быстро уходит под серыми своими парусами,
Прекрасный, величественный корабль со всем своим огромным богатством, веселый, невредимый.
Но ты, о корабль, бессмертный корабль! Корабль на корабле!
Корабль тела, корабль души — все в пути, в пути, в пути.
НОЧЬЮ НА МОРСКОМ БЕРЕГУ
Ночью на морском берегу
Стоит девочка рядом с отцом
И глядит на восток, в осеннее небо.
Там, наверху в темноте,
Беспощадные хищные тучи, похоронные тучи расстилаются черными массами,
Злые и быстрые, они опускаются к нижнему краю небес,
К той ясной и прозрачной полоске небес, что осталась еще на востоке,
Туда, где, большая, спокойная, встает владыка-звезда Юпитер.
И тут же, чуть повыше, поблизости
Плывут нежные сестры Плеяды.
Девочка, ухватившись за руку отца
И глядя с берега на эти похоронные тучи, которые победно спускаются ниже, чтобы проглотить поскорее все небо,
Беззвучно плачет.
Не плачь, дитя,
Не плачь, моя милая,
Дай я поцелуями уберу твои слезы.
Беспощадные тучи — недолго им быть победителями,
Недолго им владеть небом, это только кажется, что звезды проглочены ими,
Юпитер появится снова, будь покойна, взгляни на него завтра ночью, и Плеяды появятся снова,
Они бессмертны, серебряные и золотые звезды, они засверкают опять,
Большие звезды и малые засверкают опять, все это им нипочем,
Громадные бессмертные солнца и задумчивые долговечные лупы,— они засверкают опять.
Дорогое дитя, ты плачешь об одном лишь Юпитере?
Ты тоскуешь лишь о погребении звезд?
Есть нечто
(Нежно целуя тебя, я говорю тебе шепотом,
Я даю тебе первый намек, неясное указание, загадку),
Есть нечто, что даже бессмертнее звезд
(Много прошло погребений, много дней и ночей),
Нечто, что в мире пребудет даже дольше, чем светоносный Юпитер,
Дольше, чем солнце, или какой-нибудь кружащийся спутник,
Или сверкающие сестры Плеяды.
МИР ПОД МОРСКОЙ ВОДОЙ
Мир под морской водой,
Леса на дне моря, их листья и ветви,
Морская капуста, бескрайние просторы лишайников, диковинные семена и цветы, непроходимые чащи, прогалины, розовый дерн,
Различные краски, бледно-серая, зеленая, пурпурная, белая, золотая, игра света, проходящего сквозь воду;
Немые пловцы среди скал, кораллов, травы, камышей,— и пища для-этих пловцов;
Сонные существа, что пасутся, повиснув глубоко под водой, или медленно ползут у самого дна,—
Кашалот на поверхности моря, выдувающий воздух и воду или играющий гибким хвостом,
Акула со свинцовыми глазками, морж, черепаха, мохнатый морской леопард и тропический скат.
Какие страсти, сраженья, схватки, погони видишь в этих океанских глубинах, каким густым воздухом дышат эти подводные твари,
Сразу меняется все, когда оттуда проникнешь сюда, к легкому воздуху, которым дышат подобные нам существа, живущие здесь, в нашей сфере,
И снова меняется все, когда отсюда проникнешь туда, еще выше, в иные сферы и к иным существам.
НОЧЬЮ У МОРЯ ОДИН
Ночью у моря один.
Вода, словно старая мать, с сиплой песней баюкает землю,
А я взираю на яркие звезды и думаю думу о тайном ключе всех вселенных и будущего.
Бесконечная общность объемлет все,—
Все сферы, зрелые и незрелые, малые и большие, все солнца, луны и планеты,
Все расстоянья в пространстве, всю их безмерность,
Все расстоянья во времени, все неодушевленное,
Все души, все живые тела самых разных форм, в самых разных мирах,
Все газы, все жидкости, все растения и минералы, всех рыб и скотов,
Все народы, цвета, виды варварства, цивилизации, языки,
Все личности, которые существовали или могли бы существовать на этой планете или на всякой другой,
Все жизни и смерти, все в прошлом, все в настоящем и будущем —
Все обняла бесконечная эта общность, как обнимала всегда
И как будет всегда обнимать, и объединять, и заключать в себе.
ПЕСНЯ ВСЕХ МОРЕЙ И ВСЕХ КОРАБЛЕЙ
Сегодня отрывистый речитатив
О кораблях, бороздящих моря, над каждым флагштоком свой стяг или вымпел,
О безымянных героях на кораблях, о волнах вздымающихся сколько хватает глаз, от горизонта до горизонта,
О несущихся брызгах, о трубных гудящих ветрах,
Нынче слагается песнь для моряков всех наций,
Рокочет, как тяжкий вал.
О морских капитанах, молодых или старых, и о помощниках капитанов, о всех бесстрашных матросах,
О тех немногих, избранных, скупых на слова, кого судьба не в силах удивить, а смерть испугать,
Молва о верно избранных тобой, старый океан, отличенных тобой,
Море, отбирающее род из поколения в поколение и объединяющее нации,
Вскормленных твоей грудью, стойкая старая няня,
Неукротимых и непокорных, как ты.
(Всегда герои на воде и на суше, в первый и в сотый раз,
Всегда род сохраняется, он немногочислен, но достаточен, чтобы зерно не погибло.)
Гордо развеваются, о море, твои яркие флаги наций!
Развеваются, как всегда, пестрые вымпелы и сигналы!
Но ты хранишь для себя и для души человека один флаг, отличный от всех прочих,
Священный для каждой нации, эмблему человека, торжествующего над смертью,
В память всех храбрых капитанов, всех бесстрашных матросов и помощников капитанов
Медленно спускается флаг,
Вспоминая о них, исполнявших свой долг, смелых капитанах, молодых или старых,
Вечный, всеобщий, слабо колеблемый ветром, флаг всех бесстрашных моряков,
Всех морей, всех кораблей.
НОЧНОЙ ПАТРУЛЬ
Шторм, страшный шторм, валы, высоко взлетающие,
Неумолкающий рев бури, биения грома глухие, отдаленные,
Взрывы демонического хохота судорожно-пронзительные и раскатистые,
Волны, воздух, полночь, удары их триединые, яростные,
Во тьме — молочно-белые гребни волн падающие,
Над галечной отмелью и песчаной косой — снежные вихри жалящие,
Там, во мраке, сквозь ветра восточного дыхание мертвящее,
Сквозь водовороты режущие, брызги бессонные, движенье беспрестанное.
(Что вдали? Крушение? Или сигнал красный, мигающий?)
Мимо дюн песчаных, заснеженных, туда, в сторону дня приходящего,
В краю полночном, меж молочно-белых гребней падающих,
Ровной цепью, медленно, сквозь рев и хрипы, никогда не ослабевающие,
Скользят огни неясные, тусклые, борющиеся один на один с тьмой отступающей,
Но свирепо и триедино за ними наблюдающей.
ЗА МОРСКИМ КОРАБЛЕМ
За морским кораблем, за воющим ветром,
За бело-серыми парусами, натянутыми на реи,
За ними — мириады, мириады волн спешащих, вытягивающих свои шеи,
Обрушивающих одна за другой громады свои на след корабля.
Волны океана пузырящиеся, клокочущие, беспечно вздыбливающиеся,
Волны, вздымающиеся волны, светлые, несогласные, властные волны,
Бурлящие водоворотами, смеющиеся и веселые, выгибающиеся дугами
Там, где огромное судно, лавирующее меж гребней, движется по поверхности,
Волны большие и малые, тоскливо взмывающие над ширью океана,
Волна, пробуждающая корабль, вспыхивающая и резвящаяся под солнцем,
Многоцветная армада в ореоле бесчисленных брызг и клочьев пены,
Спешащая за величественным и быстрым кораблем, спешащая по морским просторам.
У ДОРОГИ
БОСТОНСКАЯ БАЛЛАДА
Чтоб вовремя попасть в Бостон, я встал пораньше утром,
Местечко выбрал на углу — отсюда будет видно.
Дай дорогу, Джонатан!
Дорогу полиции президента! Дорогу правительственной пушке!
Дорогу федеральной пехоте и коннице — и призракам раненых и калек!
Мне любо глядеть на звезды и полосы и слушать оркестр, играющий «Янки Дудль».
Как ярко сверкают сабли в передних рядах!
Каждый идет с револьвером, чопорно прям, шагает по граду Бостону.
За войском — тучею пыль, плетутся вслед ветераны,
Один с деревянной ногой, другой без кровинки в лице, с повязкой на ранах.
Вот это так зрелище! Мертвые поднялись из земли!
Могилы с дальних холмов и те спешат подивиться!
Призраки! Тысячи призраков на флангах и в арьергарде!
Треуголки проедены молью, а костыли — из тумана!
Старые тяжко бредут, на молодых опираясь!
Руки на перевязях висят!
Что же печалит вас, призраки-янки? Почему выбивают дробь беззубые челюсти?
Иль вас трясет лихорадка? Иль вы, приняв костыли за оружие, хотите прицелиться?
Если глаза вам застелет слезами, вам не увидеть полиции,
Если начнете стонать — заглушите правительственную пушку.
Стыдитесь, вы, старые безумцы! Полно махать деревяшками, не рвите свои седые волосы!
Кругом стоят ваши правнуки, их жены смотрят из окон,
И все они так разодеты, так чинно себя ведут!
Час от часу хуже! Не можете выдержать? Вы отступаете?
Вид живых смертельным для вас оказался?
Так убирайтесь отсюда! Прочь! Врассыпную!
В могилы! Назад, на холмы, вы, старые калеки!
Не здесь ваше место, не здесь!
Теперь здесь место иному — сказать ли чему, джентльмены Бостона?
Я шепну это на ухо мэру — пусть он пошлет представителей в Англию!
Они получат согласье парламента, поедут с телегой к королевскому склепу,
Выроют гроб короля Георга, вынут монарха из савана и кости его соберут для поездки.
Садитесь, янки, на быстрый клипер,— груз для тебя готов, чернобрюхий клипер!
Поднять якоря! Распустить паруса! Держать прямиком на Бостон!
А вот теперь вызывайте полицию, тащите правительственную пушку!
Зовите сюда крикунов из конгресса, откройте новое шествие, поставьте на страже пехоту и конницу!
Центральное место — заморскому гостю!
Смотрите, достойные граждане! Смотрите из окон, дамы!
Комиссия вскрыла ящик, расправила кости монарха, приклеила те, что плохо держались.
Отлично! Череп на ребра! Теперь корону на череп!
Старый пьяница, ты отомстил! Корона взяла свое, и более, чем свое!
Руки в карман засунь, Джонатан,— все в порядке!
Великий ты плут и дельце обделал на славу.
ЕВРОПА (72-й и 73-й годы этих Штатов)
Вдруг из затхлой и сонной берлоги, из берлоги рабов,
Она молнией прянула, и сама себе удивлялась,
И топтала золу и лохмотья, и сжимала глотки королей.
О надежда и вера!
О тоска патриотов, доживающих век на чужбине!
О множество скорбных сердец!
Оглянитесь на былую победу и снова идите в бой.
А вы, получавшие плату за то, что чернили Народ,— вы, негодяй, глядите!
За все пытки, убийства, насилия,
За тысячи подлых уловок, которыми лукавая знать выжимала трудовые гроши у бедноты простодушной,
За то, что королевские уста лгали им, надругались над ними,
Народ, захвативший власть, не отомстил никому и дворянских голов не рубил:
Он презирал жестокость королей.
Но из его милосердия выросла лютая гибель, и дрожащие монархи приходят опять,
С ними их обычная свита: сборщик податей, поп, палач,
Тюремщик, вельможа, законник, солдат и шпион.
Но сзади всех, смотри, какой-то призрак крадется,
Неясный, как ночь, весь с головою укутан в бесконечную пунцовую ткань,
Не видно ни глаз, ни лица;
Только палец изогнутый, словно головка змеи,
Из багряных одежд появился и указует куда-то.
А в свежих могилах лежат окровавленные юноши,
И веревка виселицы туго натянута, и носятся пули князей, и победившие гады смеются,
Но все это приносит плоды, и эти плоды благодатны.
Эти трупы юношей,
Эти мученики, повисшие в петле, эти сердца, пронзенные серым свинцом,
Холодны они и недвижны, но они где-то живут, и их невозможно убить.
Они живут, о короли, в других, таких же юных,
Они в уцелевших собратьях живут, готовых снова восстать против вас,
Они были очищены смертью, умудрены, возвеличены ею.
В каждой могиле борца есть семя свободы, из этого семени вырастет новый посев,
Далеко разнесут его ветры, его вскормят дожди и снега.
Кого бы ни убили тираны, его душа никуда не исчезает,
Но невидимо парит над землею, шепчет, предупреждает, советует.
Свобода! пусть другие не верят в тебя, но я верю в тебя до конца!
Что, этот дом заколочен? хозяин куда-то исчез?
Ничего, приготовьтесь для встречи, ждите его неустанно.
Он скоро вернется, вот уже спешат его гонцы.
РУЧНОЕ ЗЕРКАЛО
Держи его с угрюмой злостью,— гляди, что оно посылает назад (кто это там? неужели это ты?),
Снаружи нарядный костюм, внутри мерзость и прах,
Уже нет ни сверкающих глаз, ни звонкого голоса, ни упругой походки,
Теперь у тебя руки раба, и глаза, и голос, и походка раба,
Дыханье пропойцы, лицо объедалы, плоть, пораженная дурною болезнью,
Легкие отгнивают у тебя по кускам, желудок дрянной, истощенный,
Суставы поражены ревматизмом, нутро набито мерзопакостной дрянью,
Кровь циркулирует темной ядовитой струёй.
Вместо слов — бормотня, слух и осязание притуплены,
Не осталось ни мозга, ни сердца, исчез магнетизм пола,—
Вот что из зеркала глянет на тебя перед тем, как ты отсюда уйдешь,
Такой итог, и так скоро — после такого начала!
БОГИ
Божественный Друг, безупречный Товарищ,
Уверенно ждущий, невидимый, но существующий,—
Будь моим Богом.
Ты, ты, Человек-Идеал,
Честный, умелый, прекрасный, уверенный, любящий,
Совершенный телом и безграничный духом,—
Будь моим Богом.
О Смерть (ибо Жизнь мне уже служила),
Ты, вводящая нас в чертоги небесные,—
Будь моим Богом.
Нечто, нечто от самых могучих, лучших, кого я знаю, вижу, воображаю
(Чтобы косности узы порвать на тебе, о душа),—
Будь моим Богом.
Все великие помыслы и устремленья народов,
Все деянья и подвиги высшего одушевления,—
Будьте моими Богами.
А также Пространство и Время,
А также форма Земли, божественная и чудесная,
А также иные прекрасные формы, достойные преклонения,
А также сверкающий шар солнца, а также звезды в ночи,—
Будьте моими Богами.
НАЧАЛА
Формы, свойства, жизни, человечество, язык, мысли,
Те, что известны, и те, что неизвестны, и те, что на звездах,
Сами звезды, туманные и сияющие,
Чудеса этих стран, земли, деревьев, городов и горожан, кем бы они ни были,
Восхитительные солнца, кроны и перезвоны, бессчетные соцветия и созвучия,
И так далее и тому подобное, и еще лучшее, увиденное здесь и где угодно, заключено в этой горсточке воздуха, в которой я протягиваю руку, и наполовину охвачено моей ладонью,
Это вместилище всего, всех и каждого, здесь зарожденье всего.
МЫСЛИ
О собственности — о тех, кто достоин владеть, но лишен обладания и может владеть только мысленно;
О будущем — но прежде взгляд назад сквозь созидательный хаос, несущий всю полноту развития, всю цельность жизни, а ныне движущийся
(Но я вижу путь непройденным, а путешествие неоконченным);
О том, что было необходимым и появилось на земле вовремя, и обо всем, что еще появится в свой черед,
Потому, что все, что я вижу и знаю, я верю, должно иметь свой смысл в том, что еще только ждет своего появленья на свет.
КОГДА Я СЛУШАЛ УЧЕНОГО АСТРОНОМА
Когда я слушал ученого астронома
И он выводил предо мною целые столбцы мудрых цифр
И показывал небесные карты, диаграммы для измерения звезд,
Я сидел в аудитории и слушал его, и все рукоплескали ему,
Но скоро — я и сам не пойму отчего — мне стало так нудно и скучно,
И как я был счастлив, когда выскользнул прочь и в полном молчании зашагал одинокий
Среди влажной таинственной ночи
И взглядывал порою на звезды.
СОВЕРШЕНСТВА
Только они сами понимают себя и себе подобных
Так только душе понятна душа
О Я! О ЖИЗНЬ!
О я! О жизнь! Изо всех неотвязных вопросов
О бесконечной чреде маловеров, о безумцах, заполнивших города,
О себе самом с неизменным упреком себе (ибо кто безумней меня и кто маловерней?)
О глазах, напрасно мечтающих видеть свет, о низменных целях и вечной борьбе за жизнь,
О ничтожных плодах усилий, о трудолюбивых оборванных людях вокруг меня ежедневно,
О пустых и бесплодных годах столь многих других, с которыми путь мой сплетала судьба,—
В о п р о с: «О я!» — так печален и неотвязен. Что хорошего в этом,
О я, о жизнь?
О т в е т
То, что ты здесь,— что жизнь существует и личность,
То, что великая игра продолжается и ты можешь внести свой вклад в виде строчки стихов.
ОДНОМУ ИЗ ПРЕЗИДЕНТОВ
Все, что вы делаете и говорите — над Америкой зыбкое марево,
Вы не учились у Природы политике Природы — широте, прямоте, беспристрастью,
Не поняли вы, что только такое и подобает Штатам,
А все, что меньше, рано иль поздно, развеется, как туман.
Я СИЖУ И СМОТРЮ
Я сижу и смотрю на горести мира — я вижу позор, произвол и гнет,
Я вижу незримые слезы, я слышу рыдания юношей, которых мучает совесть, раскаянье в подлых поступках,
Я наблюдаю уродства жизни: вот матери, брошенные детьми, голодные, нищие, близкие к смерти,
Вот жены, чья жизнь исковеркана мужем, а вот вероломные соблазнители,
Я вижу все, что скрыто от взора,— страдания ревности и неразделенной любви, все тайные язвы людские,
Я вижу битвы, чуму, тиранию, я вижу замученных, брошенных в тюрьмы,
Я вижу голод на корабле — матросы бросают жребий, кого убить, чтоб спаслись остальные,
Я вижу высокомерье богатых, агонию нищих — рабочих, и негров, и всех, кто делит их жребий.
Да, всё — и низость одних, и бесконечные муки других — я, сидя здесь, наблюдаю,
Я вижу, я слышу, и я молчу.
ЩЕДРЫМ ДАЯТЕЛЯМ
Все, что даете мне, с радостью я принимаю,
Пищу, лачугу и сад, немного денег на память о встрече с моими стихами,
Ночлег и еду для прохожего, когда я скитаюсь по Штатам,— зачем же я стану стыдливо скрывать, что я принимаю дары?
Разве сам я из тех, кто ничего не дарит ни мужчине, ни женщине?
Нет, и мужчинам и женщинам я даю доступ ко всем богатствам вселенной.
ЛЮБОВНАЯ ЛАСКА ОРЛОВ
Иду над рекою по краю дороги (моя утренняя прогулка, мой отдых),
Вдруг в воздухе, в небе, сдавленный клекот орлов,
Бурная любовная схватка вверху, на просторе,
Сцепление, сжатые когти, живое бешеное колесо,
Бьющих четыре крыла, два клюва, тугое сцепление кружащейся массы,
Кувыркание, бросание, увертки, петли, прямое падение вниз,
Над рекою повисли, двое — одно, в оцепенении истомы,
Висят в равновесии недвижном,— и вот расстаются, и когти ослабли,
И в небо вздымаются вкось на медленно-мощных крылах,
Он — своим и она — своим раздельным путем.
МЫСЛЕННО СТРАНСТВУЯ
После чтения Гегеля
Мысленно странствуя по вселенной, я увидел, что то немногое, что зовется добром, неуклонно стремится к бессмертию,
А все то многочисленное, что зовется злом, неуклонно стремится к гибели и самоуничтожению.
ДЕРЕВЕНСКАЯ КАРТИНА
За широкими воротами мирной риги деревенской
Озаренная поляна со скотом и лошадьми,
И туман, и ширь, и дальний, уходящий горизонт.
ИЗУМЛЕНИЕ РЕБЕНКА
Мальчишкою малым, бывало, замолкну и с изумлением слушаю,
Как в воскресных речах у священника бог выходит всегда супостатом,
Противоборцем людей или мыслей.
БЕГУН
По равнине бежит сильный бегун,
Он поджарый, гибкий и мускулистый,
Он весь устремлен вперед,
И его кулаки на бегу поочередно взлетают.
КРАСИВЫЕ ЖЕНЩИНЫ
Женщины сидят или ходят, молодые и старые,
Молодые красивы, но старые гораздо красивее.
МАТЬ И ДИТЯ
Я вижу спящее дитя, прикорнувшее к груди своей матери,
Спящие мать и дитя недвижны,— те! — я наблюдаю за ними долго, долго.
МЫСЛЬ
О вере, о покорности, о преданности;
Я стою в стороне и смотрю, и меня глубоко изумляет,
Что тысячи тысяч людей идут за такими людьми, которые не верят в людей.
ПОД МАСКОЙ
Маска — ее постоянная привычная личина,
Скрывающая ее лицо, скрывающая ее черты,
Меняющаяся каждый час, каждый миг,
Наталкиваешься на нее, даже когда она спит.
МЫСЛЬ
О правосудии—как если бы правосудие могло бы быть чем-то иным, а не сводом законов, толкуемых произвольно защитниками и судьями, как если бы оно могло принимать те или иные материальные формы согласно решениям.
ЛЕТЯЩИЙ НАД ВСЕМ
Летящий над всем, через все,
Через Природу, Время, Пространство,
Словно корабль, плывущий вперед,
В полете души — не только жизнь,
Смерть, многие смерти я пою.
НЕ БЫЛО ЛИ В ТВОЕЙ ЖИЗНИ ЧАСА
Не было ли в твоей жизни часа —
Внезапной божественной вспышки в душе — низвергнуть, сжечь все эти дутые предприятия, моды, благоденствие?
Эти хрупкие творения человеческих рук — книги, политику, искусство, привязанности —
Обратить в совершенное ничто?
МЫСЛЬ
О равенстве — как если бы оно вредило мне, давая другим такие же шансы и права, как и мне,— как если бы оно не было обязательным условием для моих собственных прав, которыми все другие владеют, как я.
К СТАРОСТИ
Я всматриваюсь в тебя, устье, как ты величественно разветвляешься и расширяешься, как ты устремляешься в море.
ВРЕМЯ И МЕСТО
Время и место, что во мне соприкасается с вами и дает ощущение дома где и когда угодно? Очертания, запахи, колорит, что во мне так точно соответствует вам?
ПРИНОШЕНИЯ
Тысячи прекрасных мужчин и женщин приходят;
Каждый обрастает гроздью друзей, веселых отроков и юношей — и все они с приношениями.
НАШИМ ШТАТАМ
(В их 16-е, 17-е и 18-е президентства)
Почему все такие вялые, растерянные? Почему все дремлют и я дремлю?
Какой удручающий сумрак! Что за пена и грязь на воде!
Кто эти летучие мыши? Эти шакалы, засевшие в Капитолии?
Какое гнусное президентство! (О Юг, испепели их своим палящим солнцем! Север, заморозь своим ледяным дыханием!)
И это конгрессмены? Нелицеприятные судьи? Это президент?
Ну что ж, посплю-ка и я, покуда спят наши Штаты.
Когда сгустится мрак, грянет гром и засверкают разряды, не миновать нам проснуться,
Юг, Север, Запад и Восток, побережье и сердце страны — все мы, конечно, проснемся.
БАРАБАННЫЙ БОЙ
О ПЕСНИ, СПЕРВА, ДЛЯ НАЧАЛА
О песни, сперва, для начала
Легонько ударьте в тугой бубен, расскажите о том, как я рад и горд за свой город,
Как он призвал всех к оружию, как подал пример, как мгновенно поднялся на ноги
(О великолепный! О Манхаттен мой несравненный!
О самый стойкий в час беды и опасности! О надежный, как сталь!),
Как ты воспрял — с каким хладнокровием сбросил мирные одеяния,
Как заменили барабан и рожок твою сладкую оперную музыку,
Как ты повел всех на войну (вот эти солдатские песни и пойдут у нас для начала),
Как впереди всех гремела барабанная дробь Манхаттена.
Сорок лет в моем городе солдат видели только на парадах,
Сорок лет пышных смотров, покуда внезапно владычица этого переполненного и буйного города,
Бодрствующая среди кораблей, домов, неисчислимых сокровищ,
Окруженная миллионами своих детей,
Внезапно, глубокой ночью,
Получив известие с юга,
Не ударила яростно кулаком по панели.
Электрический ток бил по ночи, покуда
На рассвете наш улей не выплеснул с грозным жужжаньем свои мириады.
Из домов и фабрик, из каждой двери
Вышли они, взволнованные, и вот — Манхаттен вооружается!
Под барабанную дробь
Юноши строятся и вооружаются,
Вооружаются мастеровые (прочь рубанок, мастерок, кувалду),
Адвокат покидает свою контору и вооружается, судья покидает суд,
Возчик бросает свой фургон посреди улицы, спрыгивает и швыряет поводья на лошадиные крупы,
Приказчик покидает лавку, хозяин, счетовод, привратник также ее покидают;
Повсюду дружно формируются и вооружаются отряды,
Новобранцы — почти дети, старики показывают им, как носить снаряжение, и они тщательно затягивают ремни,
Вооружаются на улицах, вооружаются в домах, блестят стволы мушкетов,
Белые палатки скапливаются в лагеря, окружаются караулом, пушки гремят и на восходе и на закате,
Ежедневно прибывают вооруженные полки, проходят по городу и грузятся на причалах
(Как они прекрасны, как шагают к реке, потные, с ружьями на плечах!
Как я люблю их, как сжал бы в объятьях их, загорелых, в запыленных мундирах!),
Город взбудоражен. «К оружию! К оружию! — слышится везде и всюду,
Флаги свисают с колоколен, со всех общественных зданий и магазинов,
Плач разлуки, мать целует сына, сын целует мать
(Разлука для матери — нож в сердце, но она не скажет ни слова, чтобы удержать сына),
Шум, эскорт, впереди шеренги полицейских, расчищающих дорогу,
Безудержный энтузиазм, дикие вопли толпы в честь ее любимцев,
Артиллерия, молчаливые, сверкающие, как золото, пушки тащатся, погромыхивая, по булыжнику
(Молчаливые пушки, скоро нарушится ваше молчанье,
Скоро вас снимут с передков, чтобы начать кровавую работу),
Вся шумиха мобилизации, вся решительность вооружения,
Лазаретная служба, корпия, бинты и лекарства,
Женщины, записавшиеся в сестры милосердия, дело, начатое всерьез, безо всякого парада;
Война! Выступает вооруженный народ! Он готов к бою, отступление невозможно;
Война! На недели, на месяцы или на годы — вооруженный народ выступает ей навстречу.
Маннахатта в походе — воспоем же ее по достоинству!
Слава мужественному бивуачному житью
И стойкой артиллерии —
Пушки блистают, как золото, одним великанам под силу справиться с пушками,
Снимем их с передков! (Отнюдь не для приветственных салютов, как в минувшее сорокалетие,
Заложим в них не только пыжи и порох.)
А ты, владычица кораблей, ты, Маннахатта,
Древняя покровительница этого гордого, доброго, буйного города,
В эпохи мира и довольства окруженная своими детьми, ты нередко печалишься или хмуришься,
Но сейчас ты радостно улыбаешься, старая Маннахатта.
Военный город! Год борьбы!
Сладкие рифмы и чувствительные любовные романсы не для тебя, суровый год!