Тем не менее, история не забылась, и она решила обмануть саму себя. Она попросила стюардессу принести ей разных пирожных и еще шампанского. Она летела в бизнес‑классе над Варшавой, ела пирожные и даже превзошла свои обещания – запивала их шампанским «Дом Периньон». Она ожидала, что ощущение незавершенности события уйдет из ее головы. Но нет, оно осталось. Ну что ж, значит, все‑таки придется ехать на вокзал в Варшаву. Нужно будет уже запланировать поездку, чтобы покончить с этим, наконец.
Она разложила сиденье и, уютно устроившись в кресле‑кровати, уснула с книгой «Экономика и политика Швейцарии» на груди.
Как ей показалось, спала она одну секунду, потом услышала: «Сударыня, вы меня вашим талмудом чуть не убили!» Она открыла глаза и поняла, что повернувшись во сне, она столкнула книгу и та со всего размаху шлепнулась на ученого соседа.
– Извинения не принимаются, голубушка, – продолжал он, – сейчас мы выпьем Периньону, и вы мне расскажете, откуда в такой хорошенькой головке тяга к таким серьезным фолиантам.
Он так смешно говорил, слегка картавя, как Ленин, только бородки не хватает, что она невольно улыбнулась.
– Вот и вы туда же, нехорошо! Нехорошо смеяться над стариком. Во‑первых, моя фамилия не Ленин, а Левин. Владимир Ильич Левин.
Тут она уже не удержалась и громко рассмеялась – он, словно читал ее мысли.
– Ну не ожидал от вас, не ожидал. С виду такая образованная интеллигентная девушка, а какое банальное мышление! А бородка‑то у меня была, сбрил я ее, чтобы такие вот барышни надо мной не смеялись, – продолжал он, улыбаясь.
– Ну да ладно, рассказывайте, что вас привело в эту страну, может, смогу вам чем‑нибудь помочь, я ведь завсегдатай этих мест.
– А вы живете в Швейцарии? – с восхищением в голосе спросила она.
– Нет, слава Богу. Живу я в Санкт‑Петербурге, уважаемая, а сюда по делу приходится ездить. Внучок у меня тут учится в колледже, но маленький еще – скучает, навещать приходится. Ну, а я в семье самый свободный.
– Ой, как интересно! А сколько ему лет?
– Женьке‑то? Да вот завтра двенадцать стукнет. Вот еду, подарок везу на день рождения – стрелялку какую‑то, он просил очень. Ребенок – он и есть ребенок.
– Да, – согласилась она, – сложно ему одному, наверное. Но зато образование отличное получит, диплом международного образца, сможет в Европе работать, большие деньги получать…
Она хотела еще продолжить, но взглянув на Владимира Ильича, заметила, что его прежде живой интерес несколько померк.
– Да, милая, с вами все понятно. Вы изрекаете исключительно банальные мысли, которые только и может породить русский мозг.
– А что я не так сказала? – удивилась она. – По‑моему, это все знают.
– Вот именно, что все знают! Непонятно откуда они это знание взяли, – закипятился сосед. Разговор начал принимать не особенно приятный оборот.
– Конечно, вы с этим не согласны, но внук‑то у вас почему‑то учится в Швейцарии, а не в России, – язвительно заметила она.
– Ты не обижайся на меня, старика, – вдруг испуганно проговорил Владимир Ильич. – С чего это я, в самом деле, на тебя так накинулся? Нет мне прощения!
Тем временем принесли шампанское, и он, поднеся свой фужер к ее фужеру, произнес:
– Вот давайте выпьем за встречу, и я вам расскажу, за что наш Женька тут отбывает.
«Очень интересно», – подумала она. Рядом оказался именно тот человек, который был нужен – в сто раз интереснее миллионера‑швейцарца. Ей опять повезло.
– Ну так вот, начну издалека. Жизнь нас с супругой, в общем‑то, не баловала, и, несмотря на все мои научные достижения и неплохие по советским временам доходы, денег всегда было в обрез. Мы старались, конечно, для сына, но особо много дать ему не могли. Ну, если только образование. Так ведь в ту пору каждый его мог получить, хорошее образование, только голову было надо на плечах иметь.
Мы так Андреем нашим гордимся – он все сам с нуля начинал, а сейчас очень больших высот добился. Да и у нас деньги стали лишние оставаться. Что нам особенно‑то надо? И вот все, что у нас было, мы стали во внука «вкладывать».
И тогда я и понял: Андрей стал тем, кем он стал, только потому, что у него не было ничего. И он стремился! А у Женьки нашего было все. Он еще подумать не успеет, а мы ему это уже купили! Я попытался как‑то обсудить эту тему по‑семейному, потому что первый понял, к чему это приведет, да не смог найти нужных аргументов. Это только на международных симпозиумах меня все слушают и записывают, а в собственном доме сложнее авторитет завоевать.
Так‑то он у нас смышленый парнишка, но мы его своей опекой и готовностью выполнять любое желание довели, как говорится, до ручки. Школа – самая престижная, одежда брендовая, карманные деньги – пожалуйста! Аппаратура? Только скажи, что нужно.
Но тут нам Женька сам помог. Его ежедневные заявления можно было записывать между строк в книгу «Недоросль». «В школу – не пойду», «Учительница – тупая», «Убираться должна домработница, я вам не раб – за бесплатно пол мыть». Как‑то вечером сидели мы на веранде, ужинали. А ему кто‑то позвонил на сотовый. Он на нас и прикрикнул: тихо, мол, расшумелись, ничего не слышно.
В этот самый вечер, когда он уснул, мы устроили собрание. Семья у нас, я вам скажу – позавидуют многие: перед лицом опасности все сплотились и нашли очень правильное решение. Как я уже говорил, Женька наш хороший парень, но не самый сильный в классе. Ему хотелось чем‑то показывать свое превосходство, а получалось только мелкое хулиганство.
Его тоже понять можно: зачем ему стремиться и напрягаться, если все есть? А если отец ему откажет, тоже плохо – доход семьи известен. И мальчику понятно: когда нет денег, ну что ж – нет так нет, а когда есть и папа не дает – значит, папа плохой.
Она была абсолютно согласна с профессором. Такая проблема существовала и была ей знакома.
– А как же за границей, там же все богатые, и у них точно такие же проблемы должны быть с детьми? Как они их решают? – поинтересовалась она.
– А вот за этот вопрос хвалю, – улыбнулся Владимир Ильич. – Молодец, уже рассуждаешь, а не повторяешь всякую банальщину. Так вот, по роду своей деятельности я много бывал за границей на всяческих конгрессах и конференциях и всегда интересовался проблемами воспитания.
Представьте себе, меня даже не понимали, когда я задавал такие вопросы. В общем, долго объяснять, как я пришел к такому выводу. Я сначала не мог поверить, что это правда. Так вот, принципы воспитания основаны на следующем. Никто особенно не старается жить для детей. Сыт, одет – штаны, футболка, башмаки есть, и хорошо. Платят за школу, а плату за институт уже пытаются спихнуть на своих деток. И послать их, так сказать, в самостоятельное плавание.
– Может, это и неплохо? – спросила она. – Ведь это же для блага детей.
– Так‑то оно так. Но я однажды спросил у одного моего коллеги из Великобритании: «А вы сыну помогаете деньгами?» «Нет, – удивился он, – почему я ему должен давать свои деньги?» «Ну, а если он попросит, как же отказать? Вы же очень богатый человек. Он же знает, что вы в состоянии ему помочь, только не хотите. Вдруг он обидится?», – не унимался я.
Если бы вы видели, как он на меня посмотрел! Такого удивленного лица я не видел никогда в своей жизни. А потом ответил: «Какая мне разница, обидится он или нет? Это мои деньги, пусть свои сам зарабатывает». В общем, главная цель – сплавить детей подальше. Чтобы деньги свои на них больше не тратить.
– И вот когда ответов в таком духе набралось много, – продолжал Левин, – я и задумался: как же это может быть правдой? Для чего им все эти деньги, если нет уважения и понимания между близкими людьми?
Тем не менее, я сделал правильные выводы. В нашем случае следовало сделать так, чтобы ребенок попал в другую среду, которая ему покажет, как живут дети заграницей. Сначала он не понял, что это подвох. Заграница, да еще звучит красиво – Швейцария. Как я и ожидал, в классе он самый умный ученик, и ему уже не нужно совершать подвиги, чтобы его заметили. А на подвиги нет времени, потому что все обучение сводится к постоянной зубрежке, выполнению всевозможных тестов, заполнению формуляров – в общем, сплошная бюрократия.
Мы не говорим сейчас об уровне образования. Это так просто, с фужером шампанского, не обсудишь – тема сложная. Да и человек, который хочет учиться, везде выучится. Другое дело, когда вокруг полно балбесов, которые и сами учиться не хотят, и другим не дают.
Так вот, в Швейцарии создана система, когда все вокруг учат уроки. Если ты не выучишь, твой сосед на тебя настучит, и учитель тебя обязательно спросит, со всеми вытекающими последствиями. Так что учить приходится. Другое дело, плохо это или хорошо. В нашем случае это было спасением. Другими словами, мы отправили его туда на исправление, чтобы потом он смог ценить все, что имеет в России.
Но, как я говорил, наш сорванец – парень смышленый. Он быстро во всем разобрался и даже взялся маму обрабатывать – выбрал, как ему казалось, самое слабое звено. Но невестка у меня – та еще бизнес‑вумен. Не поддалась. Потом пришла очередь бабушки. Потом он пробовал разжалобить меня. Причем причину такую выбрал, – знает ведь, чем уесть старика. «Деда, – говорит, – уровень образования здесь очень низкий – они в четвертом классе проходят, что мы – в первом. Я не могу себе позволить терять здесь время. Верните меня в мою родную школу в России. Еще несколько лет пройдет, и мне уже пора будет отцу в бизнесе помогать, а я тут все учу, сколько будет дважды два».
Звучало все ну очень убедительно, так что мое сердце дрогнуло. Но я виду‑то не показал. «Учись, – говорю, – учись, а там посмотрим». А он продолжает: «Ну, я же хорошо себя веду, все понял, осознал, прошу досрочного освобождения!»
– Ну и что вы решили? Забираете его?
– Не так скоро. Результат налицо: он понял, что умный, что знаний у него больше, чем у прочих, уверенней стал, сейчас вот пишет книгу о своей жизни. Говорит, что должен помочь следующим узникам совести. Раскусил нас, в общем. Ну а как могло быть иначе? В деда весь пошел, чертяка! – с любовью закончил профессор.
– Что это я все о себе и о себе? – спохватился он. – Старость не радость. Уже самолет приземляется, а я так и не узнал, откуда у вас такой интерес к точным знаниям, – напомнил он, показывая на ее книгу. – Автор‑то уж больно серьезный. Обычно все путеводители читают – где– какой ресторан искать.
– Да я… – начала было она, но профессор остановил ее решительным жестом.
– Знаете что, сударыня, давайте‑ка приходите, завтра в ресторан, будете с нами Женькин день рождения праздновать! У него намечается компания из четырех‑пяти друзей, а мы с вами поговорим о том о сем. Согласны?
– Спасибо, конечно, приду! – Она очень обрадовалась, так как никого не знала в Женеве, а после задушевной беседы Владимир Ильич стал для нее как родной.
Самолет приземлился. Ей опять повезло. Как оказалось, профессор жил в той же части города, где располагалась ее квартира, и он любезно подвез ее на такси до парадного входа. Они тепло распрощались, и Владимир Ильич уже вслед ей прокричал:
– Не забудьте, голубушка, завтра в пять пополудни мы вас ждем в ресторане! Вы не можете не прийти, уж уважьте старика!
На старика Владимир Ильич был совсем не похож: выглядел молодо, казался спортивным и здоровым. Но собственный образ, который он старательно создал, требовал именно такого словарного оформления.
Он говорил что‑то еще, но звук проезжающей мимо машины заглушил его слова.
Как она поняла, в Швейцарии нет номеров квартир – в каждом парадном имеется список фамилий людей, живущих в этом подъезде. Она обошла дом и нашла нужную табличку с фамилией Her Hoervaer.
«Слева от входной двери будет почтовый ящик, – вспоминала она указания из письма. – Наберите код 1331 и возьмите ключи от квартиры». Она набрала код, что‑то щелкнуло, ящик открылся снизу и ключи выпали ей прямо на ладонь. «Фокус по‑швейцарски», – подумала она и, приложив магнитную кругляшку к замку, открыла парадную дверь. Довольно крутая и узкая лестница вела выше и выше. Видно, про противопожарные нормы швейцарцы не слышали. И ступеньки не соответствуют размерам, и лестничные клетки уже в два раза, чем положено.
Да ладно, но где же квартира? Квартир не было ни на первом, ни на втором этажах.
А на третьем неожиданно оказалось даже три. Причем ни на одной двери не было табличек с именами. Вот будет интересно, если она станет открывать не ту квартиру, а там люди примут ее за воровку, или еще лучше – дома вообще никого не будет и сработает сигнализация. Приедет полиция, и ее посадят в тюрьму. Только этого ей не хватало. «Что же делать?» – думала она, крутя ключи вокруг пальца. Она смотрела на вращающиеся ключи и, казалось, впала в транс. Тут до нее дошло, что ключей тоже три. Еще того лучше… Ну, с какого начать?
Она выбрала самый большой ключ и вставила его в замочную скважину двери, которая находилась посередине. К ее удивлению, ключ повернулся в замочной скважине, никто не вышел, сигнализация молчала. Она открыла дверь, закатила чемодан в комнату и оказалась в туалете. Чистенький такой туалетик, раковина, небольшая душевая кабина и симпатичный коврик на полу. Так, теперь все понятно. Это две квартиры на этаже с общим туалетом. Как она и ожидала, все не слава Богу. И как же она будет, утром очередь в туалет занимать, что ли? А если у соседей семеро детей? Ладно, могло бы быть и хуже, решила она, и вернулась на лестничную клетку.
Теперь предстояло решить следующую задачу. Какая из двух оставшихся квартир, собственно говоря, ее? И что открывает третий ключ… «Левая или правая?» – размышляла она. Красное или черное, орел или решка, пан или пропал… Она пыталась воззвать к интуиции, но в данном случае та молчала. Это было для нее не характерно. Она очень хорошо знала, что интуиция у нее была сильно развита. Она всегда приходила именно в тот момент и именно туда, куда нужно, и видела или слышала то, что ей нужно было узнать. Иногда ей бы было лучше этого не знать совсем, но тут уж ничего нельзя было поделать…
Интуиция молчала, ключи были практически одинаковыми и она, заготовив речь в свое оправдание, если вдруг ошибется, подошла к правой двери и вставила один из ключей в замочную скважину. Этот ключ не повернулся, зато второй очень плавно сделал два оборота, и она оказалась на пороге квартиры. Определенно, это открывание дверей прибавило ей первых седых волос на голове…
Она очутилась в небольшой прихожей, потом шла, видимо, кухня с небольшой барной стойкой и тумбой. Кухня была проходной, далее шла спальня, в ней стояла большая двухспальная кровать. Спальня тоже была проходной, дальше шла гостиная с диваном и телевизором. Она переходила из одной маленькой комнаты в другую, не понимая такого устройства квартиры, и совсем забыла, что не оставила в прихожей чемодан на колесиках, а везла его за собой. Гостиная закончилась. Она уткнулась в большую дверь, открыла ее, стараясь угадать, что будет в следующей комнате, и внезапно оказалась на лестничной клетке. А входная дверь захопнулась.
Ну, такого она не просто не ожидала – она не смогла бы такого придумать даже для какого‑нибудь фантастического романа. Да, правильно говорят: жизнь гораздо богаче нашего представления о ней. Не нужно никакого кино, просто смотри вокруг и получай удовольствие. Теперь, наконец, все встало на свои места – стало понятно, почему интуиция молчала.
Квартира состоит из четырех проходных комнат и имеет два выхода на лестничную клетку. Два ключа – от этих входов, а третий от туалета. Отлично. «Все понятно», – наконец‑то успокоилась она. Никаких соседей нет – уже хорошо. Уже потом она рассмеялась: «Хотела бы я найти того, кто построил это чудо архитектуры, и спросить его, для чего нужны эти входы‑выходы и отдельный туалет на лестнице? А может, это противопожарные методы по‑швейцарски. А что? – загорелось с одной стороны квартиры – надо бежать! Выбежал из другой двери, ну а в туалет‑то на дорожку нужно сходить? Все очень логично».
Такая версия ее полностью удовлетворила, и, открыв теперь уже левую дверь нужным ключом, она опять прошла по очереди все комнаты, катя за собой удивленный чемодан. Потом оставила его в прихожей, сняла туфли и с разбегу плюхнулась на широкую кровать. Перед ней было панорамное окно с потрясающим видом на Женевское озеро. Ну, теперь точно все понятно – вот в чем смысл этой квартиры. А что туалет «на улице», так это такая мелочь по сравнению с красотой темно‑синей воды, из которой на 140 метров вверх бьет струя знаменитого Женевского фонтана!
Но не на кровати же лежать она сюда приехала. Нужно было что‑нибудь перекусить и отправиться осматривать окрестности. Она много путешествовала и всегда брала с собой походный набор: чай, кофе и маленький кипятильник. Вынув его из пакета, она не смогла сдержать смех, вспоминая швейцарского таможенника, который долго рассматривал содержимое ее чемодана на экране монитора и даже советовался, судя по всему, со старшим по званию. Что‑то его определенно насторожило в ее багаже. Она открыла чемодан, и он, вытащив оттуда кипятильник, спросил ее: «What is this?» (Что это?)
– Это устройство для кипячения воды, – ответила она развернуто, потому что не знала, как перевести «кипятильник» на английский.
Он удивился больше и уточнил, для чего ей кипятить воду.
– Чтобы чай пить, – быстро парировала она. – А что, это запрещено – пить чай в номере отеля?
Тут он удивился еще больше и задал ей вопрос «на засыпку»:
– А почему вы не хотите попить чай в кафе?
– Потому что там дорого, – уже не зная, что придумать, чтобы закончить этот допрос, ответила она.
Услышав слово «дорого», работник аэропорта сменил прежнее выражение лица на участливое понимание, затем одобрительно кивнул головой, аккуратно положил кипятильник на место в чемодан, застегнул его и с вежливой улыбкой сказал: «Welcome, madam».
Уже выходя из этого зала, она оглянулась и поймала на себе взгляды двух таможенников, один из которых что‑то рассказывал другому, показывая жестом в ее сторону и рисуя в воздухе пальцем спирали. Для собеседника эта информация была, видимо, очень интересной и удивительной, потому что он постоянно кивал головой, как бы говоря «Ну и ну!» и «Не может быть!». По всему было видно, что это был первый кипятильник, который они увидели в своей жизни.
Итак, кипятильник у нее был, предстояло найти чашку. Она прошла на кухню, и осмотревшись, решила, что посуда может быть только в единственной навесной полке, над тумбой, стоявшей в углу. Она открыла навесную полку и увидела там аккуратные ряды различного размера чашек, тарелок, фужеров и стаканов.
Вынимая чашку, она облокотилась на тумбу, а тумба, как в сказке, взяла и открылась. Совершенно неожиданно верхняя крышка тумбы поднялась, обнажив небольшую мойку и варочную электрическую панель, встроенную в столешницу. Вместо крана была большая кнопка. Она нажала на кнопку, кран медленно вылез из‑под столешницы. Теперь это уже была обычная кухня, правда для гномов – такая маленькая. Она открыла правую дверку – там был холодильник. За левой дверцей скрывалась миниатюрная посудомоечная машина. Вот так чудеса! И хоть квартира в Женеве тоже была маленькая, но с Парижем было не сравнить – на порядок выше и по обстановке, и по техническому оснащению, не говоря уже о потрясающем виде. Что интересно, стоила она почти в два раза меньше.
Тем временем чай вскипел и заварился. Она выпила чашку с оставшимися из самолета маленькими печеньями в шоколаде «Привет, Варшава», быстро переоделась и уже через десять минут вышла на набережную Монблан на прогулку.
Погода была ясной и солнечной, но горы Монблан, по имени которой и была названа набережная Женевы, почему‑то не было видно. Ландшафт Швейцарского побережья Женевского озера напоминал Сочи или Южный берег Крыма. В парках росли пальмы и всякие знакомые южные деревья. На склонах гор вдоль побережья раскинулись многочисленные виноградники, а на набережной была удивительная чистота и множество отелей, а также дорогих частных клиник и магазинов.
Кроме осмотра достопримечательностей ей нужно было еще купить подарок на день рождения мальчику двенадцати лет. Что же любят мальчики в двенадцать лет? Вопрос представлялся ей весьма сложным. Вот если бы нужно было купить подарок для девочки, не было бы никаких проблем: у нее была дочь, и она помнила все, что хотят девочки каждого возраста, но вот мальчики… Что же это может быть? После некоторого размышления она пришла к мысли, что это должна быть какая‑нибудь радиоуправляемая машина или самолет. Или, может быть, корабль, вдруг решила она, бросив взгляд на Женевское озеро. Да, но сколько все это может стоить? Нужно будет найти магазин игрушек по дороге.
Утром в субботу в Женеве на улицах было пустынно, лишь изредка на ее пути попадались редкие прохожие. Она прошла по мосту через Рону по направлению к Старому городу. Что примечательно, река не впадает в озеро, а вытекает из него.
В английском саду она посмотрела на Цветочные часы (L’Horloge Fleurie) с движущимися стрелками. Часы были установлены в Женеве в 1903 году. Механизм часов был спрятан в земле, циферблатом служила клумба цветов, где цифры выделялись цветами другого сорта или цвета. Диаметр часов – пять метров, а длина секундной стрелки – два с половиной метра. Для «выращивания» этих часов используются шесть с половиной тысяч цветов, которые цветут в течение всего лета, меняя ежемесячно цветовую палитру. Эта роскошная клумба символизирует особую роль Женевы в часовой отрасли всей страны.
Она дошла до площади Бург де Фур. Когда‑то на ней располагался рынок римлян. По узким улочкам вокруг старинной площади можно было плутать часами. Свернув направо, она прошла через какой‑то красивый парк и вышла к внушительной стене длиной в сто метров из светлого камня со статуями. Стена (Monument de la Reformation) была украшена статуями великих протестантов. Как гласила памятная табличка, она была сооружена в 1909 году. Центральное место в композиции занимала фигура Кальвина. «Кто же это такой?» – задумалась она. Под монументом был написан девиз: «Post Tenebras Lux» («После мрака – свет»). Опять ничего непонятно. Нужно будет обязательно прочитать про этого человека. Она уже пожалела, что не взяла с собой книгу – можно было бы пообедать и заодно почитать интересные факты. Интуиция в этом случае подсказывала ей, что здесь она сможет узнать много интересного. К сожалению, книга была настолько тяжелой, что читать ее можно было только дома.
Она дошла до главного сооружения в центре Женевы – Собора святого Петра. Этот женевский храм для протестантов то – же самое, что собор святого Петра в Риме для католиков. «Здесь с проповедями выступал Кальвин», – прочитала она в брошюре, взятой в храме. Тот самый Кальвин, чья скульптура была в центре монумента на стене Реформации!
Прогулка по городу не заняла много времени. Как ей показалось, Женева не особенно отличалась от других европейских городов. Лучшее в Женеве – это, конечно же, огромное чистейшее озеро. Длина его, как она запомнила из путеводителя, – 72 км, ширина 13 км, а самое глубокое место имеет глубину триста метров. И все‑таки главной достопримечательностью Женевы, как Эйфелева башня для Парижа, был гигантский фонтан «Же До» (Jey d’Eau), что в переводе означает «струя воды». Этот фонтан был построен в 1891 году. Интересно, что изначально он являлся предохранительным клапаном гидроэлектростанции, сегодня же превратился в символ Женевы. Это самый высокий фонтан Европы. Огромный столб воды взмывает на высоту 140 метров со скоростью 200 км/ч. Великолепное зрелище, хочется смотреть и смотреть.
Она опять вернулась на набережную. Потом решила зайти домой, взять книжку и почитать, сидя на лавочке на набережной. А может, и перекусить позже где‑нибудь в кафе. Еще нужно было найти супермаркет и игрушечный магазин.
Она удобно устроилась на лавочке и принялась наблюдать. Вот странно! Швейцарцы страшно любят навьючиваться рюкзаками и обуваться в безразмерную «тракторную» обувь. Особенно дети. Причем чем меньше ребенок, тем большего размера рюкзак на него навьючен и тем непропорциональнее размер обуви. Может быть, у них развиты разные юношеские движения типа скаутов?
А в кафе и ресторанах они не едят, а только пьют. Зато на лавках, на лужайках – располагаются как поодиночке, так и целыми семьями и аппетитно уплетают извлеченные из рюкзаков бутерброды и прочие продукты, предусмотрительно взятые с собой из дома. Видимо, экономят таким образом. Для этого им и нужны большие рюкзаки.
Только она успела открыть книжку, как к лавочке подошла молодая женщина с коляской. Она спросила разрешения присесть и показала, что тень была только здесь, хотя были свободны соседние лавочки. Присев, женщина вынула ребенка из коляски и начала его кормить молоком из бутылочки. Малыш был очень умильным, и желание читать про стену Реформации испарилось.
– Кто это – мальчик или девочка? – спросила она, потому что малыш был одет в желтый комбинезончик.
– Это мальчик, Жан, наш первенец, – с гордостью ответила фрау Эмма – так звали молодую маму. На вид женщине было уже лет тридцать пять. И продолжила:
– Нам уже три с половиной месяца. Через две недели он пойдет в ясли. Да, хочешь в ясли, мой сладкий?
Жан был занят поглощением молока из бутылки и отвечать не стал. В свою очередь, женщина поинтересовалась, из какой она страны, и, узнав что из России, сильно обрадовалась.
– Да, много русских приезжают в Женеву, многие живут там, – махнула она в сторону роскошных особняков.
Но ее заинтересовали упомянутые фрау ясли. Конечно же, ребенок туда поедет, а не пойдет – ходить‑то он если только месяцев через восемь начнет, подумала она. Только к чему такая спешка – в четыре месяца отдавать ребенка в чужие руки? Хотя, может быть, перед ней мать‑одиночка и у нее нет денег, поэтому нужно выходить работу. Но уж в Швейцарии‑то, наверное, пособия на детей огромные, чтобы мать могла сидеть с ребенком дома и ни в чем не чувствовать себя и своего ребенка обделенными.
Ей очень хотелось поговорить об этом поподробнее, но она засомневалась, удобно ли об этом спрашивать незнакомого человека. Потом она вспомнила, как много раз была свидетелем разговорчивости иностранцев; они общаются везде, где можно, – в транспорте, на пляже, на прогулке. Всегда с улыбкой здороваются, по крайней мере перебрасываются парой фраз о природе и погоде и расходятся, чтобы больше никогда не увидеть друг друга. а в этом случае, как ей казалось, можно было спрашивать о чем угодно – какая мать не захочет рассказать про своего ребенка?
– А зачем торопиться с яслями? – наконец решилась спросить она ее.
– Торопиться? А мы не торопимся. Все отдают детей в ясли в четыре месяца. А разве бывает по‑другому? – искренне удивилась та.
– Разве у вас декретный отпуск не три года? – теперь уже пришла ее очередь удивляться.
– Сколько‑сколько? Я не очень хорошо понимаю по‑английски, – ответила Эмма. – Давайте, я вам расскажу, как в нашей стране, а вы мне расскажете, как в вашей стране, хорошо?
Предложение выглядело очень интересным, и она приготовилась внимательно выслушать, что ей расскажет фрау Эмма.
Рассказ был более чем необычным: фрау Эмма с гордостью начала, что их правительство очень сильно заботится о гражданах. Как она поняла, в Швейцарии считают, что беременные – не больные! Они работают чуть не до последнего дня беременности, никаких пособий нет – зарплата, и все. Если беременность развивается с осложнениями, врач может выписать больничный, и тогда до родов можно не работать, но не более двух месяцев. После родов матери дают три месяца декретного отпуска, во время которого платят 80 % от зарплаты. Потом нужно либо выходить на работу, либо увольняться. Если женщина выходит на работу, то ей дополнительно дают пособие на ребенка – двести франков в месяц. Но если она уволилась и сидит дома, то рассматривают ее семейный бюджет. Если семья попадает под статью «малообеспеченная», то она получает пособие. А если нет, то не получает ничего.
Двести франков приблизительно равны двумстам долларам, но оплата за ясли гораздо больше, и в очереди можно простоять больше года. Она, например, встала на очередь в ясли, как только забеременела, и теперь у нее есть место! Это все фрау Эмма рассказала с гордостью. Потом ее голос стал менее уверенным:
– Но, к сожалению, в Швейцарии не очень хорошее отношение к детям.
– Что вы имеете в виду, – удивилась она.
– Ну, например, когда в открытом кафе люди пересаживаются подальше от столика с детьми, – продолжала фрау Эмма. – Когда в вагоне поезда соседи приказывают вам заставить замолчать плачущего ребенка, которому на тот момент всего два месяца. Когда не уступают место беременным. Когда не пропускают в очереди мам с детьми на руках.
Вот что случилось, когда моя сестра забеременела. В банке, где она работала, были очень недовольны этим известием и даже предлагали выплатить ей бонус, если она сделает аборт. Потом, когда она бегала в свой законный обеденный перерыв кормить ребенка, ее начальница стояла возле лифта и посекундно смотрела на часы. При этом начальница говорила: «Не думай, что если ты кормишь, у тебя будут особые условия». А когда она один раз взяла больничный (ребенку делали операцию), то на работе сказали, чтобы это был последний раз.