Джош Сандерс, врач‑первогодок, плелся по ярко освещенному коридору. Он уже отработал в отделении неотложной помощи тридцать семь часов вместо положенных суток и действовал исключительно на автопилоте. Невыносимо клонило ко сну. Надо найти пустую палату. Надо поспать.
Джош подошел к палате номер пять. Свет не горел. Смутно вспомнил, что здесь все помещения свободны. На удивление спокойная ночь.
Вошел внутрь и отдернул занавес вокруг кровати, готовый рухнуть в постель. Хныканье. Хриплая полузадушенная одышка. Стон. Начинающий доктор замер и щелкнул верхним светом. Полностью одетая маленькая девочка, неизвестно как сюда попавшая, лежала поверх покрывала.
Руки на горле, глаза закатились, тело обмякло.
* * *
Смертельная команда была хорошо обучена. Трое охранников заковали Рассела Ли в кандалы и скрепили цепь на животе. Холмс сообщил надзирателю, что в состоянии выйти сам, и каждый занял свою позицию.
Охранники окружили Рассела Ли. Пришел Индюк. Все направились по сорокапятифутовому коридору к зеленой двери, которая радушно впустила уже триста шестьдесят одного смертника, и вот теперь Рассел Ли пополнит их число.
В пять парикмахер обрил ему голову, готовя идеально лысую поверхность для электродов. Потом приговоренный принял последний в жизни душ, прежде чем надел все белое. Белые брюки, белая рубашка, белый пояс, все из хлопка, выращенного на тюремных фермах, собранного, спряденного и пошитого заключенными для заключенных. Холмса вынудили встретить смерть в прикиде чертова маляра, без единой личной отметки.
Дверь распахнулась. Приглашающе блеснул «старина Спарки». Роскошная полированная древесина старше полсотни лет. Высокая спинка, твердые подлокотники, подставка под ноги, широкие кожаные ремни. Словно любимое бабушкино кресло‑качалка, за исключением маски и электродов.
Палач приступил к делу, дальнейшее произошло как в тумане. Охранники сноровисто привязали Рассела Ли к золотистому дубовому каркасу. Один воткнул смертнику палку между зубами, другой протер левую ногу, лоб и грудь соляным раствором, чтобы усилить воздействие электрического тока. Третий защелкнул металлические крепления на его голенях и запястьях, прикрепил два диода в области сердца и наконец нацепил серебристую сферу на свежевыбритую голову. Менее чем за шестьдесят секунд Рассел Ли Холмс был коронован.
Палач завязал ему глаза, чтобы было поменьше грязи, когда глазные яблоки растекутся, и засунул в нос хлопковые шарики, чтобы потом не возиться с кровотечением.
23:30
Эскадрон смерти покинул помещение, и для Рассела Ли началась пытка ожиданием. Он сидел, прикрученный к смертоносному стулу, окруженный чернотой, и ждал звонка телефона на стене, подключенного прямо к офису губернатора. В трех просмотровых комнатах напротив тоже ждали. В одной комнате свидетели – Ларри Диггер и четверо родственников жертв Рассела Ли, которые нашли в себе силы прийти на казнь. Патриция Стоукс потеряла четырехлетнюю дочь Меган, погибшую от рук этого монстра. Ее муж находился на дежурстве на новой работе, так что вместо него она привезла своего четырнадцатилетнего сына. Юное лицо Брайана застыло, Патриция тихо всхлипывала, плотно обхватив тонкими руками высокую худощавую фигуру.
Во второй комнате находился готовый к работе палач. Здесь тоже имелся телефон, напрямую соединенный с офисом губернатора. Помещение могло похвастаться аж тремя торчащими из стены большими кнопками, по полтора дюйма в диаметре каждая. Основной индуктор и два запасных. Штат Техас всегда готов к работе.
Третья комната предназначалась для родных и близких смертника. Сегодня вечером здесь присутствовал только назначенный адвокат Холмса – Келси Джонс, который по такому случаю надел свой лучший костюм из бледной индийской жатой ткани в полоску. У Келси Джонса особое задание. Он должен наблюдать. А потом доложить журналистам, что последние мысли убийцы были о женщине, которая его любила. Затем Келси Джонс с радостью навсегда забудет о Расселе Ли Холмсе.
В 23:31 начался обратный отсчет, и все уловки и манипуляции, занявшие последние пять с лишним лет, наконец достигли критической стадии. В комнатах воцарилась тишина. Все присутствующие напряглись. Смертник сидел в кресле с завязанными глазами и скрежетал зубами, грызя в палку.
«Я могучий. Я великий!» Кишечник расслабился и выпустил содержимое. Холмс схватился за подлокотники так сильно, что побелели костяшки. «Люблю тебя, детка. Люблю… Тебя…»
* * *
– Синий код! Синий код!
Джош одновременно выкрикивал приказы и проверял пульс пациентки.
– Каталку, быстро! Здесь девочка, на вид восемь или девять лет, едва дышит. Кто‑нибудь позвоните в педиатрию!
Доктор Чен ворвался в палату.
– Откуда она взялась?
– Не знаю.
Персонал и каталка прибыли одновременно, все быстро и слаженно взялись за дело.
– Она без сознания, – сообщила Нэнси, старшая медсестра, ввела внутривенно иглу, следом катетер.
Сразу же взяли пробы крови и мочи.
– У нее жар! Ох, какая крапивница!
Шерри, другая медсестра, разрезала ножницами хлопковую футболку, чтобы прикрепить пять присосок сердечного монитора и оголила воспаленное туловище пострадавшей.
– Все назад!
После срочного рентгена груди все неистово принялись спасать пациентку. Тело девочки блестело от пота, но она абсолютно ни на что не реагировала. Потом ее дыхание и вовсе остановилось.
– Трубку! – закричал Джош и немедленно приступил к интубации.
«Вот дерьмо, она такая маленькая». Джош боялся причинить малышке лишнюю боль, пока неумело искал проход в узкое горло. Затем все‑таки сумел пропихнуть трубку.
– Ввел! – воскликнул он.
В ту же секунду Шерри вылетела из комнаты с пробирками для общего и клинического анализа крови и мочи на содержание наркотиков.
– Пульс нитевидный, – сообщила Нэнси.
– Ваша оценка, Джош? – потребовал доктор Чен.
– Анафилактический шок, – тут же выпалил тот. – Нужен адреналин.
– Сотую миллиграмма на килограмм, – уточнил доктор Чен. – Детскую дозу.
– Не вижу никаких признаков пчелиных укусов, – сообщила Нэнси, передав препарат и наблюдая, как врач вводит его через дыхательную трубку.
– Возможно, реакция на что‑то другое, – пробормотал доктор Чен, выжидая воздействия лекарства.
На мгновение все застыли на месте.
Девочка выглядела совсем беззащитной, распластанная на белой больничной койке с пятью проводами, внутривенной иглой и громоздкой дыхательной трубкой, торчащими из маленького тельца. Длинные светлые волосы, раскинувшиеся на подушке, слабо пахли детским шампунем. Густые ресницы, запачканное личико, тени под глазами, покрытые ярко‑красными пятнами щеки. Сколько бы лет не выпало Джошу проработать врачом, никогда он не привыкнет к виду ребенка на больничной постели.
– Мышцы расслабляются, – заметил Джош. – Дыхание стало легче.
Адреналин подействовал быстро. Глаза малышки распахнулись, но не сфокусировались.
– Эй, – попробовал доктор Чен. – Слышишь меня?
Нет ответа. Врач перешел от слов к делу и слегка потряс пациентку. Ничего. Нэнси прижала ладони к крошечной грудине достаточно сильно, чтобы вызвать боль. Тело девочки рефлекторно дернулось, но глаза оставались остекленевшими.
– Никак не очнется, – нахмурилась Нэнси. – Никаких признаков пробуждения.
Все помрачнели.
Дверь рывком распахнулась.
– Что за шум?
Доктор Харпер Стоукс вошел в помещение с таким важным видом, словно был одет не в зеленую робу, а в дизайнерскую теннисную форму. Выглядел он почти ненастоящим – ровный загар, яркие голубые глаза и лицо кинозвезды. В центральную городскую больницу Стоукса, как одаренного кардиохирурга, приняли совсем недавно, а уже вышагивает, словно Иисус в поисках прокаженных. Джош был наслышан о его мастерстве, и, судя по виду, Стоукс хорошо знал о своей репутации чудотворца. В чем там разница между сердечным хирургом и Господом Богом? Кажется, Иисус никогда не считал себя кардиохирургом.
– Работаем, – с легким раздражением откликнулся Чен.
– Ну‑ну, – хмыкнул доктор Харпер, подойдя к кровати.
Потом заметил маленькую девочку с многочисленными трубками, торчащими из тела, и остолбенел, явно шокированный.
– Боже мой, что случилось?
– Анафилактический шок на неизвестное вещество.
– Адреналин?
– Разумеется.
– Дайте рентгеновский снимок грудной клетки.
Стоукс протянул руку, внимательно глядя на девчушку и проверяя ее пульс.
– У нас все под контролем!
Харпер вздернул голову и впился глазами в младшего коллегу.
– Тогда почему, доктор Чен, – мрачно спросил он, – она лежит как тряпичная кукла?
– Не знаю, – процедил тот.
* * *
Полночь. Врач вошел в комнату палача и встал у задней стены, сцепив пальцы за спиной. Палач поднял телефон, подключенный к офису губернатора. Гудок. Положил трубку на рычаг. Отсчитал шестьдесят секунд. Посмотрел на Рассела Ли Холмса, который сидел в центре камеры смертников, оскалив зубы в идиотской шутовской ухмылке.
– У этого придурка мозгов не хватает осознать, что происходит, – заметил врач.
– Плевать, – отмахнулся палач.
Часы показали 00:01. Он снова поднял трубку. Гудок. Нажал главную кнопку индуктора и ток в несколько тысяч вольт прошил тело Рассела Ли Холмса.
В Доме смерти мигнуло освещение. Трое приговоренных смертников взревели и зааплодировали, четвертый, скрючившись на койке, раскачивался взад‑вперед, как испуганный ребенок. Родственники жертв поначалу стоически наблюдали за казнью, но когда кожа убийцы покраснела и начала дымиться, все отвернулись. Все, кроме Брайана Стоукса. Тот продолжал смотреть, как сначала выгнулось, а потом забилось в судорогах тело Рассела Ли Холмса. Внезапно у мальчика обмякли ноги. Затем руки. За спиной Брайана закричала его мать, а он все никак не мог отвести взгляд. А потом все закончилось. Врач вошел в камеру смерти, предварительно нанеся себе ментоловую мазь над верхней губой, чтобы перебить вонь. Средство не помогло, и он морщил нос, осматривая тело.
Потом повернулся к среднему окну в комнату палача.
– Время смерти ноль часов пять минут.
* * *
– Результаты анализа! – ворвалась в дверь Шерри.
Джош схватил отчет и повернулся к доктору Стоуксу:
– В крови найдены опиаты.
– Морфий, – отозвался тот.
– Наркан, – приказал доктор Чен. – Полмиллиграмма на килограмм веса. Несите же!
Шерри немедленно бросилась выполнять распоряжение.
– Могла ли у девочки развиться аллергия на морфин? – выспрашивал Джош у доктора Чен. – Может, именно она вызвала анафилактическую реакцию?
– Возможно.
Шерри вернулась с нарканом, доктор Чен быстро ввел препарат. Они удалили дыхательную трубку и ждали со второй дозой в руке. Наркан при необходимости можно применить повторно через две‑три минуты. Стоукс снова проверил пульс, потом сердцебиение.
– Лучше, – заявил он. – Стабилизируется. Ох, подождите. У нас тут…
Пациентка покачала головой из стороны в сторону. Нэнси склонилась над ней, и все затаили дыхание. Девочка моргнула, большие глаза поразительного сочетания синего и серого цвета обрели осмысленное выражение.
– Слышишь меня, дорогая? – хрипло прошептал доктор Стоукс и отвел слипшиеся волосы с потного лба. – Можешь назвать свое имя?
Она ничего не ответила. Оглядывала склонившихся над ней незнакомцев, белоснежное помещение, иглы и провода, торчащие из ее тела. «Пухлая и неуклюжая на вид, не слишком симпатичная», – оценил Джош, но в этот момент малышка для него являлась несравненной красавицей. Он взял маленькую ладонь, и взгляд пациентки немедленно остановился на нем, разрывая ему сердце. Что за мерзавец накачал наркотиками и выбросил маленькую девочку? Мир сошел с ума.
Через некоторое время она стиснула его пальцы. Довольно крепко, учитывая неважное состояние.
– Все хорошо, – прошептал Джош. – Ты в безопасности. Скажи, как тебя зовут, милая. Мы должны знать твое имя.
Она открыла рот, напрягла пересохшее горло, но звук не появился. Явно запаниковала.
– Успокойся, – уговаривал Джош. – Сделай глубокий вдох. Все хорошо. Все в порядке. Теперь попробуй еще раз.
Малышка доверчиво посмотрела на него и на этот раз прошелестела:
– Папина Девочка.
Глава 1
Двадцать лет спустя
«Опаздываю, опаздываю, о Господи, безнадежно опаздываю!» Мелани Стоукс взлетела по лестнице, затем резко свернула налево по коридору, длинные светлые волосы бились вокруг лица. Осталось всего двадцать минут, а она еще даже не придумала, что наденет. Черт.
Ворвалась в свою комнату, на ходу стягивая через голову трикотажную спортивную рубашку. Точным ударом ловко захлопнула тяжелую дверь из красного дерева за спиной, стащила с себя первый слой одежды. Сбросила теннисные туфли и толчком послала их под сосновый комод, занимавший добрую четверть спальни. Уйма вещей сгрудилась в поцарапанном шкафу. «На днях наведу в нем порядок. Но не сегодня».
Поспешно скинула потрепанные джинсы, швырнула футболку на широкую кровать и помчалась в гардеробную. Широкие деревянные половицы приятно холодили босые ступни, заставив по пути замурлыкать негромкое ча‑ча‑ча.
– Давай, – пробормотала она, распахивая шелковые занавески. – Десять лет неустанного шопинга втиснуты в пространство пять на пять. Неужели так трудно будет подобрать коктейльное платье?
Судя по беспорядку – да, трудно. Мелани поморщилась, потом смирилась с судьбой. Где‑то там, в глубине, затаилось несколько достойных нарядов.
В свои двадцать девять Мелани Стоукс обладала хрупкой фигурой, умной головой и качествами прирожденного дипломата. Ребенком ее с полной амнезией подбросили в городскую больницу, но это было давно, и она нечасто вспоминала те дни. Теперь у нее есть приемный отец, которого она уважала, приемная мать, которую она любила, старший брат, которого она боготворила, и снисходительный крестный, которого она обожала. До недавнего времени Мелани считала своих домашних очень близкими людьми. Стоуксы являлись не просто еще одной богатой семьей, они были по‑настоящему дружной семьей. Девушка постоянно твердила себе, что скоро все снова встанет на свои места.
Шесть лет назад Мелани под восторженные аплодисменты родных получила диплом в женском колледже свободных искусств Уэллсли. Вернулась в Бостон сразу после окончания учебы, чтобы помочь матери в один из ее трудных «периодов», и почему‑то всем показалось естественным, что она так и осталась дома. Теперь работала профессиональным организатором мероприятий. Главным образом благотворительных. Великолепных приемов для самых избранных, шикарных вечеринок, которые заставляли элиту общества ощущать себя и элитой и обществом. Попутно Мелани выдаивала из толстосумов немало деньжат. Много деталей, много планирования, много забот. Мелани мастерски умела заманить богачей и власть имущих. Холеные светские обозреватели любили расхваливать подобные не слишком открытые, но все же популярные события. К тому же очень прибыльные.
А сегодняшний седьмой ежегодный прием «Пожертвуй на издание классической литературы» проходил прямо в доме ее родителей и явно был кем‑то проклят.
Поставщики провизии привезли недостаточно льда. Служащие на парковке сказались больными, «Бостон Глоуб» печатал про нелегкие времена, а сенатор Кеннеди остался дома с желудочным вирусом, оттянув на себя половину прессы. Тридцать минут назад Мелани настолько расстроилась, что слезы закипели в глазах. Что абсолютно на нее не похоже.
К тому же сегодня она была взволнована по причинам, не имевшим ничего общего с мероприятием. Но даже в расстроенных чувствах, будучи сама собой, она взяла себя в руки и занялась делом. А своему делу Мелани отдавала всю душу. Так же, как ее отец.
Осталось пятнадцать минут. Черт. Мелани раскопала любимое платье с золотистой бахромой. Приободрившись, принялась искать золотистые же бальные туфли.
Первые несколько месяцев после удочерения Мелани Стоуксы были настолько очарованы своей новой девочкой, что осыпали ее многочисленными подарками, какие только можно себе представить. На втором этаже оборудовали ей шикарную спальню, обили стены розовыми шелковыми гобеленами, отделали в золотых тонах ванную комнату, где поначалу она вставала на скамеечку, чтобы взглянуть на свое отражение в подлинном эпохи Людовика XIV зеркале. Гардеробная размером с небольшую квартиру была битком набита всевозможными платьями, шляпками и даже перчатками, выпущенными Лорой Эшли. Да еще и двое родителей, брат и крестный отец, которые следили за каждым ее движением, угощали, прежде чем она чувствовала голод, развлекали играми, прежде чем она начинала скучать, и предлагали пледы, прежде чем она начинала замерзать.
Это было немного странно.
В первые годы Мелани подчинялась. Всем стремилась угодить, всегда выглядела довольной, даже когда болела, ведь они изо всех сил старались сделать ее счастливой. Ей казалось, что раз уж такие шикарные, красивые и богатые Стоуксы подарили ей крышу над головой и сделали своей дочерью, то она обязана чертовски хорошо учиться, чтобы быть их достойной. Поэтому каждое утро наряжалась в кружева и терпеливо позволяла новой маме превращать свои прямые волосы в кудряшки. Серьезно выслушивала драматические истории своего нового отца, вырывающего кардиологических больных из лап смерти, и сказки крестного о далеких странах, где мужчины носили юбки, а у женщин под мышками росли волосы. Целыми днями после полудня спокойно сидела со своим новым братом, вглядываясь в строгие черты лица и мрачные глаза, когда он клялся ей снова и снова, что непременно станет самым лучшим старшим братом.
Все было идеально. Слишком идеально. Мелани перестала спать по ночам. Вместо этого на цыпочках спускалась по лестнице в два часа ночи и замирала перед портретом другой золотой девочки.
Четырехлетней Меган Стоукс, которая по праву носила кружева и кудряшки. Четырехлетней Меган Стоукс, которая была первой дочерью Стоуксов, пока ее не похитил какой‑то монстр и не отрубил ей голову. Четырехлетней Меган Стоукс – настоящей дочери Стоуксов, которую любили и обожали задолго до появления Мелани.
Харпер приезжал домой из своей больницы и относил Мелани обратно в постель. Брайан научился улавливать ее шаги и тоже терпеливо отводил сестру в спальню. И все‑таки она постоянно возвращалась, одержимая портретом этой совершенной малышки, понимая даже в свои девять, что обязана ее заменить.
Наконец вмешался Джейми О'Доннелл. «О, ради Бога, – заявил он. – Мелани – это Мелани. Девочка из плоти и крови, а не фарфоровая кукла для демонстрации нарядов. Позвольте ей выбрать собственную одежду, самой обставить свою комнату и обрести собственный стиль, прежде чем терапия подарками выйдет из‑под контроля».
Этот дельный совет, возможно, спас их всех. Мелани поменяла прежнюю шикарную опочивальню на солнечную комнату на третьем этаже напротив спальни Брайана. Ей нравились эркеры и низкие наклонные потолки, кроме того, помещение ни единым штрихом не походило, к примеру, на больничную палату. Покупая школьную форму, девочка обнаружила, что ей больше всего по душе дешевая готовая одежда. Мягкая, удобная и настолько непритязательная, что если ненароком облить или разорвать, никто не заметит. Мелани на долгие годы стала верным клиентом магазинов «Добрая воля». И еще посещала гаражные распродажи мебели. Ей нравились сломанные поцарапанные вещи. Вещи, у которых есть прошлое, осознала она, став старше. Вещи с историей, которой у нее самой не было.
Крестного удивлял ее плебейский вкус, отец был в ужасе, но в целом новая семья продолжала ее поддерживать. Домашние продолжали ее любить. Стоуксы срослись в единое целое.
В последующие годы Мелани нравилось думать, что они все учились друг у друга. Благовоспитанная южанка мать научила ее хорошим манерам лучше любых курсов. В свою очередь Мелани частенько ставила подверженной депрессии Патриции регги‑песню «Не печалься, будь счастливой». Харпер прививал дочери стремление упорно трудиться, чтобы сознательно и активно строить свою судьбу. Мелани иногда заставляла отца остановиться и понюхать розы, хотя бы ради снижения темпа жизни. Брат показывал, как выжить в высшем обществе. Мелани одаривала его безграничной любовью, даже в его плохие дни, – а Брайан, как и Патриция, частенько хандрил – он всегда был ее героем.
Звонок в дверь раздался именно тогда, когда Мелани обнаружила туфли. Боже, сегодня вечером она чересчур закопалась в нарядах.
Волосы и макияж, быстро. Хорошо хоть бледное лицо и пушистые, как у ребенка, белокурые волосы не требуют ничего, кроме легкого макияжа и нескольких взмахов расчески. Немного румян, пара мазков золотистых теней для век, и она готова.
Мелани глубоко вздохнула и оценивающе оглядела себя в зеркале. Буквально все родные собрались на сегодняшнее сумасшедшее мероприятие. Отец добровольно вызвался приветствовать гостей – явная попытка сохранить мир в семье, а мать появилась более сдержанная, чем ожидала Мелани. Ситуация требует неусыпного контроля.
– Вечер будет грандиозным, – заверила Мелани свое отражение. – Мы заполучили богатых клиентов и оборудовали помещение для сдачи донорской крови. Заказали лучшую еду, которую можно купить за деньги, и раздобыли стопки редких коллекционных книг. Наша семья лучше всех, и к черту хворого сенатора Кеннеди… прием будет прекрасным.
Улыбнулась сама себе. Отвернулась от комода. Сделала большой шаг в сторону двери. И вдруг мир накренился и поплыл перед глазами.
Черная пустота, искривленные образы. Странное чувство дежавю. Умоляющий детский голос в темноте. Я хочу домой. Пожалуйста, отпустите меня домой…
Мелани моргнула. Загроможденная комната сфокусировалась в поле зрения, затухающее весеннее солнце потоком лилось через эркеры, стодесятилетний пол непоколебимо лежал под ногами.
Обнаружила, что прижала руки сначала к животу, потом ко лбу. Воровато огляделась, почти виновато, надеясь, что никто ничего не заметил.
Наверху никого нет. Никто не узнает. Никто не видел и даже ни о чем не подозревал.
Мелани быстро спустилась по лестнице к манящим звукам веселого людского сборища и звону фужеров с шампанским.
Четыре приступа за три недели. Всегда черная пустота. Всегда голос маленькой девочки.
Стресс, решила она и зашагала бодрее. Бред. Невроз.
Что угодно, только не воспоминания. После всех этих лет какой смысл вспоминать?
* * *
«Боинг‑747» неуклюже приземлился, подпрыгивая и вздрагивая на взлетно‑посадочной полосе. Ларри Диггер и поначалу пребывал в дурном расположении духа, жесткая посадка ничуть не улучшила настроение. Диггер ненавидел летать. Не доверял ни самолетам, ни пилотам, ни компьютерам, заменяющим пилотов. «Никому не верь» – первый любимый девиз Ларри Диггера. «Все люди идиоты» – второй.
«Никогда не помешает выпить» – вероятно, третий. Но он не собирался ни с кем делиться своими выстраданными заповедями.
Время не пощадило Ларри Диггера. Стройная фигура расплылась почти с такой же скоростью, как рухнула карьера перспективного криминального журналиста. Где‑то на жизненном пути губы привыкли кривиться в вечно недовольной гримасе, щеки обрюзгли, образовался второй подбородок. Он выглядел лет на десять лет старше своего возраста. Да и чувствовал себя не лучше.
Ладно, зато три недели назад зазвонил телефон. Через несколько дней Ларри заложил свой первоклассный стереомагнитофон, затем и машину ради билета на самолет и наличных на путешествие.
Вернее, ради самого себя. Двадцать пять лет спустя Диггер ринулся на поиски Святого Грааля, который обретался в Бостоне, и тут уж либо пан, либо пропал.
Пришлось взять такси. Ларри целую неделю разыскивал адрес, записанный на бумажке, стиснутой сейчас в кулаке. И теперь передал заветный листок усталому водителю, который больше внимания уделял радиорепортажу об игре «Ред Сокс», чем дорожному движению.
Диггер прилетел налегке, захватив только чистое белье, пару белых рубашек, магнитофон и экземпляр собственной книги, изданной пятнадцать лет назад. Он начал писать вскоре после казни Рассела Ли Холмса, когда частенько просыпался с запахом горелого мяса в ноздрях. Остальные приговоренные в ту ночь получили отсрочку. Смертников разбросали по разным тюрьмам благодаря либералам, выступавшим против узаконенного убийства всеми доступными способами. Техас поспешно выпроводил «старину Спарки» снова на пенсию и никого не казнил до 1982 года, когда государство предложило смертельную инъекцию.
Хотя Диггеру вся эта эпопея не принесла никакой пользы. Он рассчитывал, что Рассел Ли снабдит его сенсационной историей, чем наконец позволит вырваться из дешевых писак и перебраться в национальные новости. Ларри держали в Хантсвилле для освещения дискуссий сначала по поводу отставки «старины Спарки», потом – о применении смертельной инъекции. А затем вопреки собственной воле репортер вынужден был вернуться к наблюдению за казнями.
Диггер начал нуждаться в порции спиртного перед сном. Потом необходимость выпить возникала по два‑три раза в день. Скорее всего, он медленно подталкивал себя к смерти, когда – о чудо! – вдруг зазвонил телефон.
Третьего мая, в два часа ночи. Ровно три недели назад. Ларри четко это запомнил. Нашарил трезвонившую трубку на тумбочке. Выругался на громкий звук. Прижал к уху холодную пластмассу. Услышал бестелесный голос в темноте.
– Не сдавайся. Ты был прав насчет Рассела Ли Холмса. У него действительно имелись жена и ребенок. Хочешь узнать больше?
Разумеется, он хотел. Даже понимая, что лучше отмахнуться, даже понимая, что одержимость Расселом Ли Холмсом обошлась ему слишком дорого, не смог отказаться. Абонент прекрасно это предвидел. И от души рассмеялся, что прозвучало как‑то странно, словно звук был каким‑то способом искажен. Затем повесил трубку.
Через два дня звонивший был более конкретным. На этот раз он дал Диггеру имя. Айдахо Джонсон.
– Это псевдоним. Любимый псевдоним Рассела Ли Холмса. Отследи это имя и увидишь.
Диггер раскопал свидетельство о браке. Потом имена супругов в свидетельстве о рождении ребенка, названного Бэби Доу Джонсон. Ни пола ребенка, ни названия больницы, где он родился, зато вписана фамилия женщины, принимавшей роды. Диггер нашел ее через Ассоциацию акушерок и наконец‑то напал на золотую жилу.
«Да, я помню Айдахо Джонсона. Да, он похож на фотографии. – Легкая заминка. – Да, потом я поняла, что на самом деле его звали Рассел Ли Холмс. Но во время родов об этом и не подозревала», – сухо сообщила она Диггеру. Когда полицейские арестовали Рассела Ли и газеты опубликовали его снимки, она тут же его опознала. Затем акушерка сжала губы. «Больше ничего не скажу. Бэби Доу Джонсон есть Бэби Доу Джонсон, не вижу причин для вмешательства в частную жизнь и нарушения прав ребенка только из‑за того, кто был его биологическим отцом».
Диггер самостоятельно пытался разыскать ребенка и его мать, но уткнулся в глухую стену. Имя женщины в свидетельстве о заключении брака тоже оказалось псевдонимом, ни номера социального страхования, ни водительских прав, ни налоговой истории. Ларри прошерстил старые записи и архивы. Охотился за фотографиями, имущественными сделками, за любой чертовой бумажкой, способной вывести на след. Никаких признаков Анджелы Джонсон или Бэби Доу.
Диггер вернулся к акушерке.
Он просил. Унижался, настаивал и запугивал. Больших денег у него не было, впрочем, как и славы, которой он так и не добился. Лучшее, что он сумел выжать из женщины – последнюю неохотную историю о незначительном происшествии, приключившемся с ней после ареста Рассела Ли. В инциденте, в общем‑то, не было ничего особенного.
Но не для Ларри Диггера. Через несколько секунд после рассказа акушерки он вообразил, будто точно узнал о дальнейшей судьбе Бэби Доу Джонсон. Вырисовывался грандиозный сюжет, о котором выжатый, конченый, вечно полупьяный репортер и мечтать не смел.
Но почему бомба взорвалась только двадцать лет спустя?
О чем он прямо спросил звонившего в три часа утра. Тот прежним странным голосом высокопарно ответил:
– Потому что тебе пора получить по заслугам, Ларри. Люди всегда должны получать по заслугам.
Такси затормозило и остановилось. Диггер огляделся.
Он находился в центре Бостона. В одном квартале от «Ритц», в одном квартале от знаменитой «Чирс», кругом сновали лимузины. Так вот где нынче живут Стоуксы? Богатые стали еще богаче.
Боже, он сыт по горло.
Диггер сунул таксисту десять баксов и вылез из машины.
Небо было ясным. Ларри вздохнул пару раз и вытер руку о помятые брюки. Вокруг явственно пахло цветами. Никаких выхлопных газов. Богачи, небось, не терпят подобных неудобств. Позади виднелся какой‑то большой парк, заросший вишнями, тюльпанами и всем прочим, с лодочками в виде лебедей. Диггер покачал головой.
Отвернулся от парка и осмотрел ряд зданий. Каменные трехэтажные городские особняки с изящными перилами. Старые и элегантные. Расположены плечом к плечу, но все же обособленные. Построены лет сто назад для шишек голубых кровей, наверняка ведших свое происхождение от первопоселенцев, пассажиров «Мэйфлауэр». Черт, может, так оно и есть.
Диггер проверил адрес. Дом Стоуксов был четвертым. В данный момент сиял огнями, как на Четвертое июля, два лакея в красной униформе охраняли вход. Пока Ларри глазел, остановился «мерседес‑бенц», из него выступила женщина в фиолетовом с блестками наряде, увешанная белыми бриллиантами, в целом дамочка смахивала на заплесневелый изюм. Ее муж, в равной степени дородный, вразвалочку, как пингвин, шествовал в смокинге. Пара сдала ключи парковщику и вплыла внутрь через тяжелые орехового дерева двери.