Александр глядел на Петра, как на безумного. Так и спросил:
– Друг, ты в уме ли?
– Может быть и нет. Но не могу я иначе, пойми наконец!
– Ежели все, что рассказал ты мне, правда… а врать ты не умеешь, то, пожалуй, и понимаю. Но… и не понимаю в то же время. Выкупить… Просить милости у Государыни… Да выкрасть наконец! Но жениться? Ты понимаешь ли, на что обречешь себя подобным мезальянсом?
Петр грустно усмехнулся.
– Царица, болтают, венчалась с простым малоросским парнем, нынешним графом Разумовским.
– Голубчик дорогой, будь любезен, не сравнивай себя с Государыней! Да пойми и ты меня. Мне и во сне привидеться не могло, что кому‑то возможно по своей воле от Натальи отказаться. Мало того, что сестра моя красавица, каких свет не видывал, так еще и умница. Смелая. Предстать: на поединок тебя вызвать мечтает.
– Надо бы и вызвать, и убить! То‑то и есть, что я ее недостоин.
– Э! Она влюблена в тебя по уши.
– Чего же ты хочешь? Чтоб я в жены взял сестрицу твою, не любя?
– Прежде желал взять.
– Батюшка покойный, Царствие ему Небесное, хотел видеть ее дочерью. Подруга детских дней золотых! Я всегда братски любил ее. Помню, как носились мы по окрестностям вашего Горелова, играя в разбойников, дрались порой, отчего батюшка мой щедро потчевал меня подзатыльниками. Наташа была тогда тоненькой прехорошенькой девочкой и сущим сорванцом. Я рос с мыслью о том, что она – моя невеста, нас предназначили друг другу покойные родители, я привык к сей мысли и не представлял, что может быть иначе. А теперь случилось… случилось то, что разбило все. Участь Натальина иной быть должна! Муж на руках ее должен носить всю жизнь, от любви сгорая… А я… Неужели ты думаешь, что она пошла бы за меня сейчас, после слов‑то моих?
– Нет, – помрачнел Александр. – Не пошла бы.
– То‑то и оно. Такова уж, видать, Божья воля.
– Божья воля! На крепостной жениться! А до Сибири он тебя не доведет, соперничек твой? Не смотри, что ты у Царицы в чести. Обвести так могут…
– Мне все равно! Я покоя не знаю. Сны сняться один другого тяжелее. И понимаю я теперь, что никого до Машеньки не любил.
Александр развел руками – что, мол, с тобой поделаешь.
– Прости меня, Саша, – вздохнул Белозеров. – Я с тобою, с братом Наташиным, и заговаривать должен стыдиться. Но кроме тебя нет у меня друзей. Ты мне брата роднее. Ни о чем у тебя не прошу, не смею. Выслушал, за это одно спаси тебя Бог.
– Да брось, зачем эти речи? Я, конечно, помогу. С Наташей поговорю. Жаль мне ее, сердце кровью обливается! Ты знаешь, она порох, но – благородная. Пощечину тебе залепила, а завтра первой вызовется помогать. Ничего, Бог поможет, успокоится сестрица, другого найдет. Возле нее целый рой вьется – выбор богатый. Прости, но признаюсь, что и у меня большие сомнения касательно вашего брака были, почему – сказать не могу.
Александр встал, прошелся по комнате. Потягиваясь, запустил пальцы в густые, коротко стриженные темные кудри. Потом резко одернул дорогие кружева белоснежной рубашки тончайшего полотна.
– Да, брат, задача! Здесь одной дипломатии мало будет.
– А разве ж дипломат, Саша, только головой работать должен?
– Нет, – расхохотался Александр, – сия служба самая непредсказуемая! Ладно. Я так мыслю: времени терять нельзя…
Его речь прервал стук в дверь.
– Кто еще? – раздраженно воскликнул Петруша.
– Барин, не прогневайтесь, что помешал, – прошамкал старый дворецкий Фома, – тут дело такое…
– Не тяни!
– Купец проезжий велел цидулку передать, а я говорю: «Несумненно будет барину вручено в собственные ручки», а он вцепился в меня как клещ: «Передай да передай немедля!» Мне, грит, за то деньги плочены, чтоб немедля, ежели барин дома окажется. Ты, грит, скажи, что, мол, из Любимовки..
– Что?! Да что ж ты тянешь, старый хрыч! Давай сюда письмо.
– Вот оно, батюшка, не извольте гневаться…
– Иди, спасибо. Да стой. Вот возьми, выдай купцу, коли ждет.
– Ждет, батюшка, ждет.
– Стой! А это тебе – на водку.
Не слушая благодарностей Фомы, Петр почти вытолкал его за дверь и жадно впился глазами в строчки. Почерк был корявый, незнакомый и нетвердый. Прочитав, ахнул.
– Так и есть, Саша! – вскрикнул он. – Обманул меня негодяй! Никуда ее не увезли, лишь вид сделали для обманки, а как уехал я, назад воротили. Антипка пишет, приезжай, мол, беда… Какая, что? Сашка! А она‑то…
Он упал на стул и в отчаянии закрыл лицо руками. Александр дружески обнял его за плечи.
– Не убивайся. Мы ее спасем! Думать тут уже нечего. И некогда. Выкрадем! Спрячешь где‑нибудь у себя, а потом кинемся в ноги Государыне… Так где, говоришь ты, эта Любимовка?
– Да рядом с Бахрушинским именьем, я ж тебе рассказывал, по пути из Москвы во Владимир.
– Верно, и я подумал еще – ишь как, и Горелово наше ведь под Владимиром, неподалеку. Так там и спрячем, в моем доме!
Александр взял со стула камзол, который скинул из‑за стоящей в комнате летней духоты – от камзола исходил тонкий запах духов, долго потом оправлялся перед зеркалом…
Карета ждала у подъезда.
– Что, соскучился уже? – небрежно бросил Вельяминов кучеру. – Гони теперь во весь опор. К вице‑канцлеру!
Вице‑канцлер Бестужев, глава Коллегии иностранных дел и фактический глава русской внешней политики, и не думал ложиться после бессонной ночи. Он был сегодня не в настроении. Задумчив и обеспокоен. Раздражителен и почти злостен. Его мучением был друг и лейб‑медик Государыни – Лесток, которого Елизавета звала попросту Жано. Все знали: Жано нынешняя Императрица благодарна за преданность ей, проявленную в бытность ее еще Цесаревной, во времена тяжкие, опасные. Однако для Бестужева Лесток – незаживающая язва. Весь Петербург потешался анекдотцами насчет похождений веселого лейб‑медика, но главного русского политика мало интересовало нравственное состояние врага. Его заботили совсем иные пристрастия Царицыного лекаря. Сам он, Алексей Петрович Бестужев‑Рюмин, граф, дипломат, нынешний вице‑канцлер, а по сути – и самый канцер, очень мешал ныне Франции, которой не по нраву было возрастающее могущество Российской Империи. Что нужно Франции? Овладеть сердцем и душой дочери Петра, чтобы впоследствии задавать русской политике выгодное для Версаля направление. Но Елизавета, мало любившая заниматься своими непосредственными обязанностями, доверила внешнюю политику Бестужеву, полностью положилась на него. А Бестужева французским золотом не купить. Лестока же покупали. И весьма успешно. Оттого и противостояние между двумя политическими противниками – не на жизнь, а на смерть. Сейчас лейб‑медик отчего‑то в немилости у Ее Величества, Елизавета почти не говорит с ним, не советуется. Он Бестужев, похоже, добился своего. Но Лесток, ясное дело, не успокоится. Алексею Петровичу, конечно, очень неприятно было ощущать у себя за спиной его возню. Через петербургского почтмейстера вице‑канцлер перехватывал иностранные депеши. Вышел и на секретный канал. По крупицам собирал он сведения, которые рано или поздно помогут уничтожить врага…
В Петербурге наступило время бурного веселья, но что‑то нервное, неустойчивое ощущалось во всем. Уходила Святая Русь с ее незыблемыми идеалами… а что взамен? Многие начали сами создавать себе кумиров. Некая зыбкость чувствовалось и во власти Царицы, хотя и казалась эта власть непоколебимой. По Петербургу носились странные слухи, собирались кружки, в которых открыто осуждали Елизавету и жалели свергнутого ею с Престола маленького Иоанна Антоновича и матушку его – регентшу Анну Леопольдовну. И главный козырь нынешней монархини – то, что в «Иванушке» лишь капелька крови Романовской, а она, хоть и незаконнорожденная (родители потом уж повенчались), но все‑таки родная дочь Государя Петра Алексеевича – в расчет не принимался. То, что радушным отношением к народу веселая Елизавета, еще на Престоле не будучи, завоевала любовь крестьянских парней и девок да простых солдат, только оскорбляло знать. Все эта пустая болтовня на заговор, конечно, мало походила, но при желании из нее можно было раздуть что угодно… И об этом тоже задумывался порой Бестужев, хотя и не его это дело. Ему – политика внешняя, а о внутреннем спокойствии государства голова должна болеть у старого генерал‑аншефа Ушакова – начальника Тайной розыскных дел канцелярии…
Невеселые размышления вице‑канцлера были прерваны появлением Вельяминова, которого беспрепятственно допустили прямо к графу в кабинет.
Бестужев с сумрачным видом выслушал Александра.
– А объяснить не изволишь ли начальству, – поинтересовался недовольно, – для чего тебе отпуск понадобился столь незамедлительно?
– Ваше сиятельство, простите! Дело весьма щекотливое и… это не моя тайна. Одно скажу, – возможно, по приезде осмелюсь просить у вас протекции для некоего лица.
Бестужев вдруг рассмеялся.
– Молодец, орел! Далеко пойдешь. Сказать – не скажу, а просить буду. Ну что делать‑то с тобой? Отправляйся, куда тебе желательно. Но с возвращением не медли!
Александр, поднявшись, отвесил вице‑канцлеру изящный, почтительный поклон.
– Ладно, сядь, не церемонься. Что еще ко мне имеешь?
– Алексей Петрович, кажется, подозрения мои относительно Фалькенберга подтверждаются…
– Александр Алексеевич, я слова «кажется» не приемлю!
– Простите, ваше сиятельство! Одному человеку довелось случайно услышать в доме Прокудина разговор, довольно странный…
– Что за человек? – перебил Бестужев.
– Ваше сиятельство, я…
– Что? Опять чужая тайна? Ты мне брось эти дела, Александр! И не думай, что Бестужев дурней тебя. Прокудин никого на порог не пускает. А я знаю, что сестрица твоя Наталья Алексеевна – лучшая подруга его дочери Надежды. Так что она слышала в доме Кириллы Матвеевича?
Александр, несколько смущенный, начал рассказывать. Ох, нелегко ему это было. Лучше б имя Натальи и вовсе в этом разговоре не звучало. Но попробуй обмани хитрого, проницательного вице‑канцлера…
– Так‑так, – Бестужев поглаживал подбородок. – Значит, замышляют что‑то… Но ведь слова, братец, слова! Их Государыне как доказательства не представишь! А кабы и представить свидетельницей сестру твою? Так ведь сама она так сделала, что нельзя. Позовут барышню Надежду Кирилловну, та и скажет: мол, спала Наталья Алексеевна у меня в кресле крепким сном, я так ее и застала, сама проснувшись. А те подхватят: приснилось, мол, да и можно ли девице верить… Да и что она услышала, в сущности? Нет, Александр Алексеевич, доказательства нужны крепкие, да не то, что Бестужеву яму копают, а что саму Государыню обвести хотят, через то России навредить… Вот так. И под тебя, значит, тоже копают?.. Постой, а не потому ли ты скрываться собрался?
– Ваше сиятельство! – воскликнул Александр.
– Что ж такого? Дело самое разумное… Ладно, ладно, глазищами‑то не сверкай. Знаю, что не трус, не сбежишь. Эк горячка в тебе взыгрывает порой, это плохо, Саша. Да и как Прокудин сумел заметить, что ты им интересуешься? Зачем ты к нему так часто таскался?
– Виноват, Алексей Петрович.
– Виноват… Эх. Да, уезжать тебе надо из Петербурга, это как пить дать. Сразу не возвращайся, отменяю распоряжение. Человечка верного пошли сперва ко мне, я дам знать, можно ли тебе обратно в столицу. Признаюсь: не хочу я потерять тебя, Саша, мало сейчас преданных людей. Очень мало…
Четыре стука с промежутком – условный знак. Наденька счастливо затрепетала и поспешила открыть дверь своей комнаты. Порог переступил молодой человек. Девушка метнулась к нему, а верная камеристка Дашенька заперла дверь изнутри и скрылась в смежной комнатке.
– Александр, жизнь моя, почему так долго не приходил?
– Я и сейчас зашел к тебе попрощаться, – грустно отвечал Вельяминов.
– Как же, Сашенька?!
– Я уезжаю, мой друг, да и вернувшись, увы, пока не смогу тебя видеть.
– Почему?!
– Иначе я окажусь в непонятном положении. Не спрашивай, радость, ни о чем. Верь, все плохое пройдет, надо лишь потерпеть.
– Это… опять твоя служба?
– Да.
Надя покачала головой. Тихие слезы поползли по бледным щекам.
– Видит Бог, Саша! Я люблю тебя больше всего на свете! Но… я ничего не понимаю.
– Если б ты что‑то поняла, – грустно улыбнулся Александр, – я был бы в отчаянии.
Что‑то загадочное промелькнуло при этом в печальном взгляде его возлюбленной…
Юный дипломат присел на диванчик, Надя прильнула к нему, закрыв глаза.
– Не грусти, – нежно говорил Александр, перебирая в пальцах пепельные пряди ее мягких волос. – Когда‑нибудь граф Бестужев направит меня послом в Швецию… нет, лучше в Англию. Я возьму тебя с собой. К этому времени ты будешь уже моей женой, госпожой посланницей. Мы поплывем под парусами по синему морю, которое по утрам будет розоветь от зорьки, а вечерами золотой закат разобьется в нем на сонмы крошечных алых солнц…
– А потом будет буря, – в тон ему подхватила Наденька, – и нас накроет огромной волною. Крепко схватившись за руки, мы медленно пойдем ко дну… и туманные острова Альбиона так и не дождутся великолепного русского посла с его госпожой посланницей.
Александр засмеялся.
– Однако ты очень мрачно настроена сегодня, звезда моя!
– Просто я не хочу расставаться с тобой! Сашенька, я готова плыть с тобой под парусами, готова мчаться с тобой хоть на край света… я хочу быть рядом. А ты, едва явившись, тут же ускользаешь. Ты все знаешь обо мне, я о тебе – почти ничего.
– Но подумай, легко ли мне? Твой отец считает меня своим врагом…
– А так ли это? Вот, ты опять молчишь.
– Да. И поэтому я хочу расстаться с тобой до тех пор, пока мы не сможем обо всем говорить открыто.
– Но почему ты против того, чтобы сестра твоя знала, что мы любим друг друга? Хоть с ней я могла бы говорить о тебе!
– Не сердись, Наденька. Я не хочу, чтобы Наташа становилась посредницей между нами. Есть что‑то неправое в наших свиданиях. В любви все должно быть открыто и честно. Любовь – не политика. Да, я опять ускользаю. Пора. Меня сейчас ждут… очень ждут.
Камеристка уже ожидала у двери, она вывела Александра черным ходом, как делала не раз. Надя, забившись в угол дивана, торопливо отирала слезы…
Наталья приказала себе не поддаваться отчаянию, не тосковать, не лить слез. Она занималась обыденными делами, и со стороны казалось, что все хорошо, но так только казалось. Иногда у девушки возникало ощущение, что она проваливается в сон, продолжая делать то, что привычно, отдавая распоряжения по хозяйству, словно заведенная кукла. В свет она не выезжала и несколько дней вообще никого не видела. Александр уехал, до того забежал попрощаться, выпросил у сестры богатый полушалок, что хотела она подарить на день ангела любимой горничной.
– Я Матренушке подарю, сейчас уж некогда что‑либо еще искать.
Матренушка была их няней, Саша нежно ее любил.
– Так ты едешь в Горелово?
– Не знаю, душа моя, как сложится.
А потом они поссорились. Александр советовал и сестре покинуть столицу, Наталья отказывалась, утверждая, что Надя тогда останется совсем одна.
– Но ведь тебе может грозить опасность! А Наде – нет.
– Никакой опасности нет и для меня.
Брат настаивал, Наталья возражала. Александр знал, что сестру не переупрямить. Была минута, когда он с отчаянья решил остаться. Но тут же встало перед мысленным взором несчастное лицо Петруши, лучшего друга – самое несчастное лицо, какое он только видел! Ох, как же он, Александр Вельяминов, запутался…
С сестрой помирились. Она перекрестила его, он умчался… И Наталья осталась одна.
Дядя тоже вдруг куда‑то исчез. Племянница почти не замечала его отсутствия. Выбралась в церковь. Карета катилась по грязи – мощеные улицы были роскошью для молодого Петербурга. Наталья ездила в церковь бедную, даже убогую, со скудным убранством. Здесь почему‑то легче было молиться. Немолодой батюшка, служивший усердно, выглядел при этом постоянно усталым, и во всей его скорбно согбенной фигуре ощущалась немощь. Он очень нуждался, и Наталья всегда щедро жертвовала на храм.
Среди прихожан чувствовалось какое‑то напряжение, словно что‑то случилось, словно война… Наталья почти машинально отметила это в уме, но много думать об этом не сочла нужным.
Через несколько дней, стоя у окна в своей комнате и глядя на роскошь сада, Вельяминова услышала за дверьми странный шум, ругань, потом женские всхлипывания… Двери растворились с треском, и девушка увидела вовсе незнакомого молодого человека в мундире Измайловского полка, входящего к ней без церемоний.
– Вы будете Вельяминова Наталья Алексеевна?
Не в силах слова вымолвить от неожиданности, Наталья коротко кивнула.
– Сударыня, вы арестованы!
За спиной офицера появилось двое солдат. Вельямнова молча смотрела на них, и лицо ее ничего не выражало.
– Очнитесь, сударыня! – произнес офицер почти сочувственно. – Это распоряжение его превосходительства генерала Андрея Ивановича Ушакова.
Вот тут ее губы дрогнули, а щеки залило румянцем. Девушка медленно повторила:
– Ушакова…
В черных глазах загорелся опасный огонек.
Наталья сделала несколько шагов в сторону солдат, потом вдруг резко отпрянула к комоду, и в руке ее оказался пистолет.
Если бы измайловец сделал хоть шаг навстречу – она бы выстрелила, несомненно. Но парень был опытен, он замер, спокойно глядя на девушку, и секунда безумия миновала. Наталья молча стояла с пистолетом в руке.
– Уберите, – мягко посоветовал офицер. – Вы не возьмете греха на душу и не застрелите людей, ни в чем не повинных, которые только выполняют приказ.
Наталья не двигалась, но по выражению ее лица измайловец понял, что она колеблется, не знает, что делать, однако уже не выстрелит.
Тогда он достал свой мушкет.
– Я повторяю: вы арестованы! Извольте следовать за мною.
Ушаков. Он был ей знаком. Он был слишком знаком ее бывшему жениху Петруше, чтобы Наталье не знать, что это за человек и, главное, что стоит за ним…
Вспомнился один из первых балов по приезде в Петербург. К юной красавице подошел тогда старик, величавый, в котором все – от манжет до блестящих солнечными зайчиками пряжек на туфлях – отражало его значимость и чувство собственного достоинства. Старик был очарователен, он в совершенстве знал правила обхождения с дамами. Наталья весело танцевала с ним, ответив на его приглашение.
Увозя сестру домой после бала, Александр произнес тогда с усмешкой:
– Хороший у тебя был кавалер.
И усмешка эта Наталье очень не понравилась.
– О чем ты? – спросила она сухо.
– Андрей Иванович Ушаков, его превосходительство… Неужто не слыхала?
– Ушаков? Знакомо что‑то…
– Еще бы. Если б во времена Государя Петра Алексеевича вздумали бы отметить в государстве Российском самых неподкупных служак, Андрея Ивановича, уверяю, не миновали бы. Царь Петр вывел его из бедноты, сделал незаменимым. Он и служит уже не один десяток лет. В Тайной розыскных дел канцелярии. Причем – удивительно! При Анне Иоанновне генерал Ушаков отправлял на дыбу и в Сибирь сторонников Царевны Елизаветы Петровны, когда же Царевна стала Царицей, он, вопреки всему, не только не отправился в ссылку заодно с верными служаками старого царствования, но и до сих пор остается незаменимым. Ему все равно, какому Государю или Государыне служить. Главное, чтобы в вверенном ему хозяйстве, сиречь государстве Российском, был полный порядок. Да расспроси Петрушу, он тебе порасскажет…
Разговор с братом запал Наталье в память.
И вот он перед ней. Вернее – она перед ним. Старик как старик, несмотря на важность. Морщинистое лицо, пытливые глаза. Полноватый, в генеральском мундире со звездой. Он посмотрел на вошедшую под конвоем девушку и вдруг тихо улыбнулся кончиками губ. Тут же с лица Натальи исчезло наигранно‑горделивое выражение, она растерянно оглянулась. Дверь за спиной издала глухой звук, и Вельяминова оказалась наедине с начальником Тайной канцелярии, о котором по Петербургу ходили дурные слухи. Впрочем, подобные слухи непременно сопутствуют столь щекотливой должности – они неотъемлемы от нее, как и высокий чин. Как и, впрочем, наличие острого ума, коим Андрей Иванович обладал несомненно. Ум и проницательность отражались в его небольших глазах, увидев Наталью во второй раз в жизни, он уже мог бы похвалиться перед ней, что полностью понимает ее натуру.
Итак, они остались наедине. Почти наедине – так как за столиком у стены скромно примостился тихий человечек, в котором не было совершенно ничего, что могло бы побудить Наталью обратить на него внимание.
Генерал пригласил девушку присесть – тем же светски‑разлюбезным тоном, каким на памятном балу приглашал на танец.
Она опустилась на стул. Пышные юбки громко зашуршали. Андрей Иванович внимательно рассматривал невольную гостью своего родного учреждения.
– Вы слишком взволнованны, понимаю, – едва ли не промурлыкал он. – Но не бойтесь, нам предстоит лишь беседа… от которой зависит ваша дальнейшая судьба, Наталья Алексеевна.
И снова молчание, и пронзительный взгляд начальника Тайной канцелярии. Девица Вельяминова хорошо запомнилась Ушакову с бального знакомства. Он насмешливо улыбнулся, вспоминая, как бушевал вчера Лесток! «Я дал слово господину Фалькенбергу! Да и зачем вам эта девушка? Какой от них от всех прок, от этих жеманных дур?!»
– Я что‑то в ней жеманную дуру не разглядел, – пожал тогда плечами Андрей Иванович. – А вот показания ее могут оказаться ценными. Если от нее не будет проку, тогда, конечно же, отпустим.
Лесток был раздосадован, и гордость его весьма страдала.
– Вы не подумали – а ежели вся семейка в сговоре? – продолжал генерал‑аншеф. – Где сейчас Александр Вельяминов, можете сказать? Не забывайте, кому сей господин усердно служит!
Лесток передернул плечами, но промолчал. Про себя он с последним доводом охотно согласился.
– И, кроме того, какое дело может быть господину Фалькенбергу до сей девицы? Ее красота столь его приворожила? Так позор нам на подобные глупости откликаться, когда речь идет о покушении на Государыню!
– Но, ваше превосходительство! – вновь вскипел Лесток. – Я, смею вам напомнить, – не последнее лицо в следственной комиссии по сему делу, и полномочия мне даны самой Государыней!
– Еще более, стало быть, граф, удивляюсь, вашей чувствительности. Делу она пользы не принесет, поверьте.
Лесток только рукой махнул и отстал.
И вот Наталья – перед Ушаковым. С легкой скользящей улыбочкой, с самым любезным выражением лица он осведомился:
– Вам, Наталья Алексеевна, должно быть известно, что дядя ваш, полковник Василий Иванович Вельяминов, находится ныне под арестом?
Наталья так и ахнула.
– Дядя? За что?!
– Вот об этом мы с вами и потолкуем! – закончил короткое вступление Андрей Иванович. – И я попрошу вас припомнить, сударыня, сколько раз вам приходилось слышать от дядюшки речи, поносящие Государыню?
– Я… я ничего такого не слышала… – с трудом отвечала Наталья.
– Лжете, – пренебрежительно бросил Андрей Иванович. – Да и неумело лжете. Я склонен полагать, что сами вы к сей мерзкой крамоле не причастны. Но тогда зачем вам выгораживать полковника Вельяминова, который, верно, совсем разум потерял, ежели с заговорщиками сношения имел.
– С… с какими… заговорщиками?
– Матушка моя, – генерал изменил тон, – полно дурочкой прикидываться!
Но он видел изумление в черных блестящих глазах, в лице – растерянность и непонимание.
«Неужто так ловко притворяется?»
– Может быть, вы еще скажете, что понятия не имеете о заговоре, давеча раскрытым господином Лестоком? – почти насмешливо протянул Андрей Иванович, перебирая бумаги на столе и лишь искоса взглядывая на Наталью. – О намерении злодеев отравить Государыню, о том, что главные виновники находится под стражей?
Большие глаза еще шире раскрылись. Ушаков бросил бумаги.
– Вы что же, – повторил он резко, – не знаете того, о чем весь Петербург болтает вот уже несколько дней? Все – от придворных до простолюдинов!
Девушка отрицательно покачала головой.
– А может быть, вы еще скажете, что и исчезновения дяди не приметили?
– Я заметила, – тихо сказала Наталья, – но не придала значения… Он часто по несколько дней гостил у друзей.
Теперь генерал вновь рассматривал ее с нескрываемым интересом.
– Так‑так… А не удовлетворите ли мое любопытство, сударыня, – что же за причина сего неведения? Вы что же, монахиней‑затворницей, что ли, живете?
– Я не лгу вам! – возмутилась Наталья. – И… знала ли я, не знала – какое это имеет значение?
– Здесь мое дело, голубушка‑сударушка, спрашивать, – едва ли не пропел Андрей Иванович. – А ваше – ответствовать без рассуждений. Стало быть, о заговоре вы и не слыхивали?
– Нет. Я… я не выходила несколько дней из дома… не разговаривала ни с кем.
– Именно в эти дни? Как странно…
– Так уж случилось. – И выпалила невольно: – Меня оставил жених!
– О! Сие меняет дело, действительно… да. Господин Белозеров, насколько припоминаю?
«Он и это знает!» – почти с ненавистью подумала Наталья.
– Да, знавал господина Белозерова, помню его, – продолжал Ушаков. – Как его здоровье драгоценное?
Наталья внезапно ощутила, как накатывается на нее удушающая волна отчаянного гнева.
– Сейчас – прекрасно! От знакомства с вами он оправился гораздо быстрее, чем можно было предполагать.
Генерал‑аншеф усмехнулся.
– Ясно. Напрасно вы так разгорячились.
«А он этого и ждал! – поняла Наталья. – Он издевается надо мной…» Но Ушаков продолжил уже совершенно серьезно.
– Не стоит возноситься над нами, Наталья Алексеевна, над покорными рабами Ее Императорского Величества. Ныне царствует Государыня Елизавета Петровна, и наш долг – оберегать ее спокойствие и здравие. Однако когда нынешняя Императрица была еще Цесаревной, и Престол законно принадлежал Их Императорскому Величеству Государыне Анне Иоанновне, разве не преступной дерзостью было со стороны вашего жениха… или, простите, теперь уж просто господина Белозерова, замышлять заговор против законной правительницы? Любой заговор – дело богопротивное.
– А то, что ныне царствующая Государыня взошла на Престол благодаря заговору?.. – вырвалось у Натальи. И она увидела, как растягиваются в торжествующей улыбке губы генерала. Но Андрей Иванович тут же повернулся к тихому человечку:
– Это не записывай, Степан. Да, – отвечал он Наталье, – Богу угодно было покровительствовать дочери Великого Петра. Не наше это дело – постигать Промысел Божий, наше дело – смиряться перед благой Его волей. И те, кто смеют утверждать, что Государыня взошла на трон незаконно, «благодаря заговору», выказывают себя противниками не только монаршей, но и Божьей воли. Следует ли таким сострадать и выгораживать их?
Дверь чуть приоткрылась, показалась чья‑то голова, на что Ушаков внимания не обратил, а скромный человечек встал из‑за стола, подошел к генералу, что‑то шепнул ему.
– Да, Степан, иди.
Тот, кого звали Степаном, вышел.
– Так, Наталья Алексеевна, – вернулся Ушаков к прерванному разговору. – Следует ли, спрошу я вас, забывать о вашей верноподданническом долге ради превратно понимаемого долга семейного и отрицать очевидное? Ваш дядя, несомненно, знал о дерзновенном преступном замысле госпожи Лопухиной и графини Бестужевой лишить Государыню жизни, дабы вернуть Престол малолетнему Иоанну Антоновичу…
Он намеренно оборвал фразу и смотрел, не мигая, на Наталью. Вот в глазах ее зажглись какие‑то искорки – это вновь пробился гнев, заглушивший страх, – первый в безмятежной дотоле жизни настоящий гнев, с которым юная девушка не умела справиться.
– Так заговор раскрыл господин Лесток? – тихо, детски‑невинно спросила она.
– Что? – удивленно произнес генерал, чего с ним сроду не случалось на допросах.
Вновь появился Степан, опять пошептал что‑то на ухо начальнику и скромно пристроился в своем уголке. Ушаков хмыкнул. И опять уставился на Наталью.
– Та‑ак! – его резкий возглас заставил девушку вздрогнуть. – Что вам известно?
– Только то, что соблаговолили сообщить мне вы, ваше превосходительство.
– Чудесно! И что вы думаете обо всем этом? Каковы ваши заключения?
– Но я, кажется, не служу в Тайной канцелярии! – парировала Наталья.
Ушаков склонился к ней через стол, тихо и серьезно вопросил:
– А хотите?
Ответная тишина была весьма красноречива. Степан бросил вести записи и философски‑задумчиво разглядывал начальника.
– Думаете, я смеюсь? – спросил генерал, хотя был уверен, что Наталья так не думает. – Отнюдь. Уверен, вы станете со времени одним из лучших моих агентов, на это у меня чутье. Только подучить чуть‑чуть…
Наталье показалось, что горло ее безжалостно сдавили.
– Мне только что пришла в голову эта мысль, – продолжал Андрей Иванович. – До того, признаюсь, я хотел просто отправить вас на дыбу, ежели начнете упрямствовать. Не дрожите – уже не хочу. Но объясниться все‑таки следует.
Он оглянулся на Степана, тот почтительно кивнул: понимаю, мол, пока ничего не записываю.
– Кто вам растолковал про Лестока? Наверняка, ваш дражайший братец? Где он, кстати?
Наталья молчала.
– Впрочем, – изрек Андрей Иванович, подумав, – ход ваших мыслей я понимаю. Вице‑канцлер и лейб‑медик – непримиримые враги, Анна Бестужева – родственница вице‑канцлера… Граф Лесток придумал заговор с одной целью: через сих дам добраться до самого Алексея Петровича, а навела его на эту мысль их болтливость, которой, впрочем, почти все женщины страдают… Вот что промелькнула в вашей хорошенькой головке, не так ли?
Ответа вновь не было.
– Так что вам известно?
Наталья дерзко вскинула подбородок.
– То же, что, полагаю, было известно до сих пор всей столице! Но никто из моей семьи не имеет ни к каким заговорам ни малейшего отношения.
– Прекрасно, – сказал Ушаков. – Тогда вам нечего опасаться. Скажите, где ваш брат? Ведь это так любопытно – он исчезает из Петербурга, вы затворяетесь дома, а вашего дядю арестовывают – и все в одно время! Прибавьте показания против полковника Вельяминова, свидетелей – множество. Ну же?
Наталья подняла глаза на генерал‑аншефа. В них он прочел жгучую ненависть к себе.
– Хорошо. Положение ваше нынче, сударыня, прямо скажем, незавидное. Но вам есть из чего выбирать. Сейчас вы отправляетесь в крепость, потом – в застенок, оттуда… уж как здоровье позволит. Или же полковник Вельяминов немедленно будет отпущен на свободу и мы прекратим розыски вашего брата Александра.
– В обмен на что? – тихо спросила Наталья.
– В обмен на согласие с моим предложением. Мне выгоднее заполучить на службу еще одного ловкого человечка, нежели оправить на дыбу несколько обвиняемых бестолочей. У нас ныне с лопухинским делом и так застенки ломятся. Одним больше, одним меньше…
– Нет.
– Вы понимаете, – медленно проговорил Ушаков, – что вам нельзя отказываться? Наталья Алексеевна, не стоит делать такой выбор сгоряча. Подумайте о себе, о брате, о дяде…
– Я вам уже ответила.
Ушаков хотел еще что‑то прибавить, но ему помешали – явились со срочным посланием от самой Государыни. Пробежав его глазами, Андрей Иванович нахмурился. Как‑то странно и почти с ответной ненавистью посмотрел на Наталью, потом спокойно спрятал бумагу под сукно.
– Степа, – позвал, не оборачиваясь, своего подчиненного, – давай сюда допросные листы. Подписывайте, – протянул бумаги Наталье. – И можете быть свободны. Покамест…
Наталья была ошеломлена – что это значит?
– Не тяните, сударыня, – проворчал генерал. – У нас еще дел по горло…
Когда девушка вышла, слегка пошатываясь, Ушаков резко повернулся к подчиненному.
– Вот так, Степан Иванович, человек, как говорится, предполагает…
Степан Иванович Шешковский, самый понятливый и скромный из всех подчиненных грозного генерала, ничего не спрашивал, зная, что уж ему‑то Ушаков сам все непременно разъяснит.
– Так говоришь, полковник тоже ни в чем не сознается? – переспросил генерал, раздумывая о том, что сказал ему на ухо Степан во время допроса Натальи.
– Как доложено было, Андрей Иванович.
– Придется и его отпустить.
Шешковский склонил голову и по‑прежнему молчал. Как он и предполагал, генерал‑аншеф через пару минут, нюхнув табаку, вновь обернулся к нему.
– Распоряжение об освобождении из‑под стражи полковника Вельяминова – бумага за подписью самой Государыни! – почти выкрикнул он. – А, каково? И тут же просьбица собственноручная от графа Разумовского – не трогать семейство Вельяминовых. Понял?
– Как не понять, – Степан Иванович позволил себе усмешку.
– Нет, ты подумай, Степушка, чьих это рук дело, а? – начальник разгневался не на шутку. – У самого рыльце в пуху, благодаря дружбе с тем же Разумовским и не тронули только, а он… Не умел родственницам своим рты позаткнуть, так сидел бы тише воды, пока самого не потянули.
– Осмелюсь предположить, ваше превосходительство, что Бестужев боится показаний Вельяминовых, потому и просил его сиятельство графа Разумовского, дражайшего друга своего, ходатайствовать за них перед Ее Величеством.
– Мне не нравится, что вице‑канцлер так хорошо осведомлен о наших делах, – пробормотал Ушаков. – Надо выяснить, кто из наших поставляет ему сведения. Займись этим, Степан.
– Слушаюсь, ваше превосходительство.
– Нет, все‑таки, каково? – не мог прийти в себя генерал. – Какова дерзость! И Государыня послушала…
– Как же Ее Величеству, – с тихой усмешкой изрек Шешковский, – не послушаться графа Разумовского…
– Конечно, – проскрежетал Андрей Иванович. – Добренький слишком, граф из пастухов! Из казаков полутемных, небось по складам читает, а все туда ж – в политику… Ну, ничего, господа, Ушакова вам под себя не прогнуть.
Приходилось‑таки подручным грозного генерала производить внушение слишком болтливым поданным Ее Величества, любившим языки почесать относительно семейной жизни Государыни, но сейчас сам Ушаков вслух прошелся по тайному супругу Елизаветы – ему самому на него же никто не донесет. Степан Иванович с отсутствующим видом глядел в окно, выражая всей своей позой: ничего я не слушаю, мне это вовсе не интересно.
– Ладно, – махнул рукой начальник. – Со временем и до Бестужева доберемся. А от девчонки Вельяминовой нельзя так просто отстать.
– Ваше превосходительство, а вы и впрямь бы сделали, что обещали, кабы она согласилась? – полюбопытствовал Степан Иванович.
– Полковника бы отпустил – бестолковый он, хоть и храбрый, ничего от него путного не жди. Я лично его, помнится, один раз сам допрашивал, ни в чем, кроме длинноты языка, он не повинен. А вот Сашенька… Тесно мальчишка с вице‑канцлером связан. Да я сейчас же повелю его из‑под земли достать!
– Но… господин генерал, ходатайство графа Разумовского…
– Да, Разумовский… чтоб его! Так просто со счетов не скинешь. Я знаю, отец молодых Вельяминовых был лично знаком Государю Петру Алексеевичу, жаловал его Царь, потому и дочь Петрова, Елизавета, склонна была выслушать просьбу за них, – предполагал генерал. – Что ж… Тайно, значит, надо действовать. Все равно будет так, как я нужным нахожу для пользы дела! А уж если что выяснится за ним… О, вот тут мы всем нос утрем! Что думаешь на сей счет, Степан?
Шешковский развел руками.
– Может быть, вице‑канцлер просто желает преданного сотрудника сохранить?
– И сие может быть, – задумчиво подтвердил Ушаков.
Сказать, что Наталья была просто ошеломлена всем случившимся – значит ничего не сказать. Какой‑то ужасный сон, из которого не вырваться… Что делать, с кем посоветоваться? Страх, прочно поселившийся в сердце после беседы с начальником Тайной канцелярии, вытеснил даже отчаяние по поводу измены Петруши и невыносимую обиду отвергнутой женщины. Наталья не <