Десятый актер. Извините. Раз вы позволили себе быть у этой свиньи, Чесоткина 1‑го, я, извините…
Действие тридцать пятое
Антрепренер. Драмку принесли? Не требовается.
Драматург. Хорошая драма.
Антрепренер. На какой сюжет?
Драматург рассказывает.
Антрепренер. С кого переделали?
Драматург. Своя. Оригинальная.
Антрепренер (с негодованием). Этакая дрянь, да еще свое! Не требовается. Ну, чего стал? Тебе говорят, не требовается. Иди, иди, не проедайся. Много вашего брата шатается. И куда лезут! (Задумывается и икает.)
{462} Апофеоз
Душа писателя стремится вверх, но ее не пускают. Сверху говорят:
— А ты что сделал со своим талантом? А ты что сделал со своей душой?
Снизу поставщики держат за ноги и кричат:
— Нет, дозвольте. Так нельзя — сперва по счетцу, пожалуйте. А то этак всякий умирать станет. Где городовой? Г. городовой, будьте великодушны, войдите в наше положение… Вот этот самый господин под предлогом скончания живота, а заместо того единственно от ихнего паскудства и необразованности…
Городовой (безнадежно). Осади назад. Публика!
Тоже драматурги
Коля и Вася завтракают.
Квартира роскошная, с портретами Островского и разбойника Чуркина.
Одеты драматурги с иголочки (нижнее белье шелковое, не хуже, чем у этуалей), благоухают духами, едят с серебряной посуды, но, по непривычке к деликатному обхождению, действуют пальцами.
При каждом по льстецу.
Коля (развалясь и ковыряя в зубах вилкой). Выпить шампанского, что ли?
Вася (икает). Над-доело. Квасу клюквенного!
Умолкают и блаженствуют.
Льстецы жарят хором:
— Знаменитая пьеса их милостей «В хвост и в гриву» имела колоссальный успех как на столичных, так и на провинциальных сценах. Приходилось около театра городовых ставить, а после того полпублики у мирового судит.
Вася и Коля мурлычут.
Льстецы (продолжают). А сборы были такие, что все прочие писатели с зависти полопались и инсинуации стали пущать, а те, кои не писатели, в одном месте побили их милость палкой…
Коля. Довольно. Вася, скажи, чтобы лошадь заложили.
Вася. Зачем, Коля?
Коля. Так. Пусть стоит у подъезда. (К льстецам.) Иди вон. Нам нужно творить. Твори, Вася.
Вася закрывает глаза и несколько минут творит. Затем докладывает:
{463} — Вот что шепнула мне муза… Переделай ты, говорит, в пьесу роман Марселя Прево[lxxiii] «Полудевы»…
Коля (облизываясь). Ах, какой роман. Там этих… подробностей столько, что ах, Боже мой…
Вася (гордо). Я уже плохой вещи не напишу. А после «Полудев» оригинальную пьесу напишем. Тут в одном купеческом семействе скандал случился, ворота дегтем вымазали, там мы этот случай и пустим. Всю Москву соберем.
Коля (печально). Ах, Вася, никак ты не можешь усвоить себе задач истинного искусства. Прекрасное должно быть величаво[lxxiv]…
Лакей (в ливрее, докладывает). Антрепренер пришли.
Коля. Скажи, чтобы подождал. Дай ему там рюмку водки или чего-нибудь.
Лакей уходит.
Сколько их шатается, это удивительно. Не понимают, что нельзя насиловать свободного творчества. Так вот, Вася. Нельзя брать в основу пьесы скандал… который известен одной Москве. У провинции есть свои интересы, и игнорировать их, мы, служители святого искусства, не имеем права.
Вася. Как же быть?
Коля. Подождем такого всероссийского скандала. А пока осуществим идею другой оригинальной пьесы. Это, знаешь, пришло мне ночью, когда весь мир спал и ничто не мешало свободному полету творческой фантазии…
Вася (почтительно). Ты талант!
Коля. Действие будет происходить в доме терпимости. Да, да. Ты поражен? Ну, конечно, будет торжествовать там добродетель — это необходимо, Вася, в наш развращенный век, — но суть не в этом. Главное, мы дадим полную картинку тамошней жизни. Как девицы едят, спят и принимают гостей. Это интересно и высокопоучительно. И мы будем, Вася, реалистами, строгими реалистами, никаких там фиговых листков, прикрытий. И мы выведем хорошенькую девочку, которую покупает купец. Конечно, он ее не купит, но зритель будет все время в напряженном состоянии…
Вася. Воображаю. Коля, ты — гений!
Коля. Ну, полно! Ты тоже талантлив. (Звонит лакея.) Позови сюда антрепренера. Да скажи, чтобы ноги вытер.
Репортеры
Репортер-аристократ. Имеет на службе у себя массу мелких репортерчиков. Сам разъезжает (на лихаче {464} или собственной лошади) по «Славянским базарам»[lxxv] и проч. Пользуется влиянием. Приемлет, ежели за делом. А ежели без дела — тоже приемлет. «Зарабатывает» больше, чем любой известный писатель… Часто безграмотен, но случается, что и грамотен. Тогда «влияет» статейками, которые пишет по мере надобности.
Репортер-разночинец. Бегает по городу с утра до ночи. Не прочь подпоить приятеля-репортера и стащить у него сенсационную заметку. В общем — труженик и зарабатывает прилично.
Репортер-богема. Вечно пьян и имеет вид лунатика. Пробовали отрезвлять, но тогда начинает немилосердно врать. Одет по-немецки, но грязен. Пишет заметки: «Кровавая дама». Специально занят вопросом о пожарах и подкидышах. Об одном таком самарском репортере существует история: захотел репортер жениться и, денег ради, стал приносить такую массу подкидышей (т. е. заметок), что редакция потребовала доставлять вместе с заметкой и самого подкидыша, а чтобы он дважды не утилизировал одного и того же младенца, ставить на принесенных редакционные штемпеля.
Театральный репортер. Разновидность. Принадлежит скорее к типу репортера-аристократа. Ежели честен, живет неважно, а ежели нечестен, пишет красивым актрисам письма: «Если вы, сударыня, не придете на свидание, то я вас со света сживу»… И сживает. Действительный творец (театральных, преимущественно оперных) знаменитостей. Раз сто повторит: «Такой-то — любимец публики». Публика начинает чувствовать, что действительно — любимец.