Джейн Джонсон
Преданное прошлое
Джонсон Джейн. Преданное прошлое: Роман
М.: ACT: Астрель: Полиграфиздат, 2011.-477
Оригинал: Jane Johnson "THE TENTH GIFT »
ISBN 978-5-17-065145-0
Аннотация
Две молодые женщины, заброшенные судьбой на таинственный Восток, пережившие там множество приключений - и сумевшие найти свое счастье.
XVII век. Юная вышивальщица Кэтрин попала в плен к пиратам, была продана в рабство - и стала самой знаменитой вышивальщицей при дворе марокканского султана
Наши дни. Джулия Лавэт получила в подарок старинную книгу о вышивке, скрывающую на своих страницах историю жизни Кэтрин.
Заинтересовавшись ее невероятной историей, Джулия отправилась в Марокко, даже не подозревая, что не только раскроет тайну далекого прошлого, но и встретит там мужчину своей мечты…
Джейн Джонсон
Преданное прошлое
Посвящается Абделю
Достопочтенным лордам,
членам высокочтимого
Тайного совета Его Величества
Срочно, весьма срочно
Плимут, 18 апреля в восемь часов пополудни, Томас Сили, мэр города
С позволения ваших милостей почтительнейше доношу, что сего дня получил я сообщение о некоих турках, маврах и голландцах из Сале [1] в Берберии, каковые плавают у наших берегов, грабя рыбаков, какие только попадут им в руки, как следует из расследования, проведенного неким Уильямом Найтом, чьему рапорту я склонен полностью доверять, поскольку два рыбацких судна, упомянутые в его депеше, были недавно обнаружены плавающими в море, не имея на борту ни людей, ни груза, ни снастей…
Помимо вышеуказанного, я получил достоверные сведения о тридцати кораблях из Сале, каковые ныне готовятся к нападению на берега Англии в начале лета, и ежели не будут приняты спешные меры для предотвращения сего, они принесут нам множество бедствий.
Исходя из вышеизложенного я счел своим долгом предуведомить о сем ваши милости.
При сем остаюсь покорнейшим слугой
ваших милостей,
Сили, мэр Плимута
Плимут, в 18-й день апреля 1625 г.
ГЛАВА 1
На свете существует всего лишь две-три действительно трогательные человеческие истории, они повторяются бесконечно, и всякий раз с такой страстностью и остротой, словно никогда раньше ничего подобного не случалось. А на самом деле это все те же пять нот, которые жаворонки поют на протяжении тысячелетий».
Я нацарапала это в своей записной книжке после прочтения одного романа, который одолела за предыдущую ночь, перед тем как должна была встретиться с Майклом, и уже предвкушала, как вставлю эту сентенцию в нашу беседу за ужином, хотя заранее знала, как он отреагирует (наверняка негативно, даже резко отрицательно - он всегда скептически относился ко всему, что хотя бы приблизительно можно было бы счесть «романтическим»).
Он преподавал в университете европейскую литературу, и в свои лекции привносил незыблемые и непреклонные постструктуралистские установки, словно книги - как бы мясо, предназначенное для разделки на колоде мясника, всего лишь мышцы и жилы, кости и хрящи, которые требуется ободрать, разделать и рассортировать.
Майкл же со своей стороны находил мое отношение к литературе как к предмету слишком эмоциональным и лишенным научной строгости. Это означало, что в самом начале отношений у нас произошел чрезвычайно яростный спор, который настолько задел меня лично, что почти довел до слез, но теперь, семь лет спустя, мы научились кусать друг друга вполне добродушно. Как бы то ни было, это внесло в наши отношения некоторое разнообразие и отвлекло от обсуждений (или уклонения от обсуждений) проблем с его женой Анной или нашего будущего.
Для начала следует заметить, что мне было довольно тяжело жить, видясь лишь урывками и в состоянии полной неопределенности насчет будущего, но понемногу я привыкла к такому положению, так что ныне моя жизнь приобрела некоторую определенность и упорядоченность. Конечно, она стала несколько ограниченной, лишенной того, что многие считают неотъемлемой ее частью, но меня это вполне устраивало. Во всяком случае, именно так я твердила сама себе.
К ужину я оделась, продумав все до мелочей: блузка из жатого шелка, шитая на заказ черная юбка до колен, чулки (Майкл, как и следует ожидать от подобного человека, истинный мужчина в своих предпочтениях), замшевые туфли со шнуровкой по щиколотку, в которых мне с большим трудом удастся пройти полмили до ресторана и столько же обратно. И моя любимая вышитая шаль: яркие анютины глазки по тончайшему синему кашемиру.
Я всегда утверждала, что для того, чтобы стать хорошей вышивальщицей, нужно быть оптимисткой. Большая вещь (например, шаль) может потребовать от шести месяцев до года вдохновенного и целенаправленного труда. И упорства тоже. Даже упрямства, как у альпиниста: один осторожный и тщательно выверенный шаг за другим. Главное, не паниковать при мысли о том, насколько огромна стоящая перед тобой задача и насколько опасны скрытые провалы и снежные лавины. Вы, конечно, можете подумать, что я преувеличиваю трудности этой работы - подумаешь, кусок ткани, иголка и нитка - ну что тут особенного? Но когда истратишь целое состояние на хороший отрез кашемира и еще столько же на шелк, или если бедная девушка уже на грани нервного срыва, потому что день свадьбы приближается, а вещь не готова, или если работу нужно представить на выставку, а она не закончена и предстоит еще не только продумать дизайн и спланировать работу, но и сделать тысячи стежков - тут, могу вам точно сказать, напряжение становится весьма ощутимым.
Встретиться мы должны были в «Инотека тури», популярном ресторане тосканской кухни, расположенном у южного конца моста Патни, - туда мы обычно отправляемся, когда желаем что-нибудь отпраздновать. Но сейчас никаких дней рождения не предвиделось, как и повышений по службе или публикаций; во всяком случае, мне ни о чем подобном известно не было. Повышения по службе лично мне ожидать трудно, поскольку у меня собственный бизнес; правда, само слово «бизнес» в известной мере является натяжкой по отношению к предприятию, осуществляемому одной-единственной женщиной в крошечном магазинчике товаров ручной работы в торговом комплексе «Севен дайалз». Для меня этот магазинчик был в большей мере потворством собственным увлечениям, чем средством зарабатывания денег. Пять лет назад умерла одна из моих тетушек, оставив мне вполне приличное состояние. Пару лет спустя за нею последовала и мама, а я была единственным ребенком. В результате оплата аренды магазина свалилась на меня; договор на его аренду истекал менее чем через год, а я так еще и не решила, что делать, когда истечет этот срок. Я получала больше денег за счет комиссионных от продаж чужих работ, чем от этого так называемого бизнеса, и даже при всем при этом связанные с шитьем заботы были в значительной степени просто способом убить время, делая стежок за стежком в ожидании следующего свидания с Майклом.
Я оказалась на месте слишком рано. Говорят, в отношениях между двумя людьми всю инициативу обычно берет на себя один; в нашем случае на мою долю приходится процентов семьдесят. Отчасти это результат сложившихся обстоятельств, отчасти темперамента, как моего, так и Майкла. Он по большей части держится отстраненно от остального мира; я же всегда щедро выплескиваю эмоции.
Я села спиной к стене, разглядывая посетителей ресторана, словно зевака, забредший в зоопарк. В основном здесь были парочки лет тридцати и старше, такие же, как мы сами: хорошо зарабатывающие, хорошо одетые, говорящие на хорошем, правильном языке, пусть и слишком громко. До меня долетали обрывки разговоров:
- Как ты думаешьб что такое, fagioli occhiata di Colfiorito?[2]
- Как это грустно насчет Джастина и Элис… такая прелестная пара… и что они будут делать с домом?
- А как тебе идея поехать в следующем месяце в Марракеш? Или снова хочешь во Флоренцию?
Милые, нормальные, всем довольные люди, имеющие хорошую работу, достаточно денег и счастливые в браке; живущие размеренной, удобной, хорошо организованной жизнью. Не то что я. Я разглядывала их, плавающих в золотистом свете, и гадала, что могут подумать обо мне, сидящей рядом - в самом лучшем белье, новых чулках и в туфлях на высоких каблуках - и дожидающейся, когда явится муж моей когда-то лучшей подруги.
«Вероятно, решат, что я жутко всем им завидую», - подсказал гадкий голосок у меня в голове.
Надеюсь, что нет.
Но где же наконец Майкл?! Уже двадцать минут девятого, а ему к одиннадцати надо быть дома, как он всегда подчеркивает. Быстрый ужин, поспешный перепихон: это самое большее, на что я могу надеяться; а может, и на это не стоит рассчитывать. Чувствуя, как убегают драгоценные секунды, я начала беспокоиться. Я не позволяла себе раньше подумать о причинах, подвигнувших его назначить встречу в «Инотеке». Ресторан был дорогой, в такие места не отправляются из одного только каприза; во всяком случае, не с жалованьем преподавателя на полставки, которое дополняет нерегулярная, от случая к случаю, перепродажа антикварных книг. Это не для такого человека, как Майкл, всегда очень сдержанного в расходах.
Я отвлеклась от этой загадки, заказав сомелье бутылку «Рокка рубина», после чего уселась поудобнее, обхватив ладонями бокал - гигантский, как кубок, прямо настоящая чаша святого Грааля, - и принялась дожидаться прибытия моего весьма посредственного и полного изъянов сэра Ланселота. В свете свечей содержимое бокала отсвечивало красным, прямо как свежая кровь.
И вот он наконец ворвался сквозь вращающуюся дверь - волосы взъерошены, щеки горят, словно бежал всю дорогу от станции метро «Патни». Майкл нетерпеливо задергал плечами, высвобождаясь из своего пальто, перекладывая атташе-кейс и черный пластиковый пакет из одной руки в другую в попытке побыстрее вытащить руки из рукавов, и наконец подбежал к столику. Оскалившись в какой-то безумной улыбке, но избегая смотреть мне прямо в глаза, быстренько чмокнул меня в щеку и сел на стул, который услужливо пододвинул официант.
- Извини, я опоздал. Давай побыстрее все закажем, ладно? А то мне надо быть дома…
- …к одиннадцати, помню. - Я подавила вздох. - Трудный день выдался?
Было бы совсем неплохо выяснить, зачем мы здесь оказались, так сказать, сразу перейти к сути дела, но Майкл с головой ушел в изучение меню, тщательно исследуя список блюд и стараясь определить, какое из них обещает максимальную отдачу за назначенную за него цену.
- Да нет, не особенно, - наконец ответил он. - Обычные идиоты-студенты, сидят как безмозглые овцы и ждут, когда я набью им головы знаниями. Исключая одного не в меру терпеливого всезнайку… старался выпендриться перед девицами, затеяв спор с преподавателем. Ну я его быстро поставил на место.
Я вполне могла себе представить, как Майкл «ставит на место» какого-нибудь наглого юнца, пронзая его сверлящим взглядом и безжалостно срезая в такой манере, которая гарантирует взрыв смеха со стороны студенток.
Женщины просто обожают Майкла. И с этим ничего не поделаешь. То ли все дело в мрачном выражении его лица (и в такой же манере поведения), вечных louche[3] шуточках, то ли в блеске сверкающих черных глаз, в жестокой складке вокруг рта или в непрерывно порхающих руках, даже не знаю. Я давно утратила способность разбираться в подобных вещах.
Официант принял наш заказ, и мы остались без каких-либо предлогов для того, чтобы и дальше обмениваться дежурными репликами. Майкл протянул руку через стол и положил свою ладонь на мою, пригвоздив ее к белой скатерти. Мою руку пронзил знакомый электрический разряд сексуального подъема, по всему телу волной прошло возбуждение. Он смотрел на меня очень строго, даже торжественно - настолько торжественно, что мне захотелось рассмеяться. Он сейчас выглядел словно нашкодивший Пак[4], решивший покаяться в своих гнусных прегрешениях.
- Мне кажется, - осторожно начал он, уперев взгляд в какую-то точку в паре дюймов слева от меня, - что нам следует прекратить встречаться. По крайней мере на некоторое время.
Ну вот, дождалась! Смех, который давно уже копился у меня внутри, вырвался наконец наружу, совершенно не к месту. Я заметила, что все оборачиваются в нашу сторону.
- Что ты сказал?
- Ты еще молода, - продолжал он. - Если мы расстанемся теперь, вполне сможешь найти себе кого-то другого. Устроиться. Завести семью.
Майкл терпеть не мог даже говорить о детях. И тот факт, что он навязывал их мне, лишний раз подтвердил, что он решил порвать со мной.
- Мы оба уже не слишком молоды, - резко возразила я. - Тебя это касается в первую очередь. - Тут его рука неосознанным жестом потянулась ко лбу. Он уже начал терять волосы, и у него хватало тщеславия и суетности, чтобы беспокоиться на этот счет. Я все последние годы твердила ему, что это не так уж заметно; некоторое время спустя, когда это утверждение стало звучать все более фальшиво, я стала говорить, что так он выглядит гораздо более утонченно и сексуально.
Официант принес заказанные блюда. Ели мы в полном молчании. Вернее, ел в основном Майкл; я же главным образом просто передвигала вилкой по тарелке кусочки краба и linguine[5] и все время пила вино.
Наконец тарелки опустели, после чего мы остались сидеть практически в пустоте. Майкл уставился на скатерть, словно само окружающее нас пространство таило какую-то угрозу, потом вдруг странно оживился:
- Вообще-то я кое-что тебе принес, - сообщил он. Взял свой пакет и заглянул внутрь. Я успела заметить, что там лежат два предмета, завернутые в коричневую упаковочную бумагу, почти одинакового размера, словно он купил не один, а целых два прощальных подарка для двух разных женщин. Может, именно так оно и было.
- Боюсь, ее не слишком хорошо завернули. Времени не было, такой уж выдался день. - Он подтолкнул один из этих предметов через стол ко мне. - Но главное - это сам подарок. Нечто вроде memento morí, типа извинения, - добавил он со своей кривой и чувственной улыбочкой, которая так на меня подействовала еще при первой нашей встрече. - Мне очень жаль, понимаешь… Ты уж прости меня… за все.
Ему и впрямь было за что просить прощения, но я не чувствовала сейчас в себе сил, чтобы это ему сказать. Memento morí, помни о смерти. Эта фраза рикошетом отразилась от стенок моего черепа. Я осторожно развернула бумагу, чувствуя, как крабье мясо под соусом чили переворачивается в желудке.
Внутри оказалась книга.
Старинная книга в переплете из коричневой телячьей кожи с простыми украшениями в виде прямых линий на обложке и с четырьмя приподнятыми и закругленными ребрами на корешке, на равных расстояниях друг от друга. Мои пальцы с удовольствием скользнули по переплету, словно это была кожа живого существа. Выкинув из головы все ужасные слова, только что услышанные от Майкла, я занялась книгой: осторожно приподняла обложку, стараясь, чтобы не треснул хрупкий корешок. Открывшаяся титульная страница оказалась выцветшей и покрытой бурыми пятнами.
«Гордость рукодельницы» было напечатано на ней крупными буквами, а ниже более мелко, курсивом:
Здесь приведены некоторые изящные узоры и образцы для надлежащего и аккуратного вышивания золотой или серебряной нитью, а также шелком или шерстяной пряжей, как вам будет угодно и удобно.
Образцы собрал и опубликовал впервые Генри Уорд из Эксетера, Кафедрал-сквер, в 1624году.
А под этим округлым и неустойчивым почерком было добавлено:
Маей кузине Кэт, 27майя 1625 года.
- Ох! - воскликнула я, сраженная древностью и великолепием книги. Оборот титульного листа был украшен изящными виньетками. Я повернула его к свету в тщетной попытке разглядеть узор более подробно.
Майкл, кажется, сказал что-то еще, но что бы это ни было, оно пролетело мимо моих ушей.
- Ох! - снова воскликнула я. - Как необычно!
Пауза. Я ощутила, что над столиком повисло тяжелое молчание, какое требовало хоть какой-то реакции.
- Ты хоть что-то слышала из того, что я тебе говорил?
Я молча уставилась на него, не желая отвечать.
Его черные глаза вдруг стали почти карими. Из них так и сочилась жалость.
- Мне очень жаль, Джулия, - повторил он. - Мы с Анной достигли некоей критической точки в отношениях и на днях имели откровенный разговор. Решили попробовать наладить наш брак, начать все сначала. Я не могу больше с тобой встречаться. Между нами все кончено.
Я лежала в постели, одна, свернувшись клубочком и зажав в руках эту книгу, последнюю в моей жизни вещь, которая еще долго будет напоминать о связи с Майклом. Лежала и всхлипывала. Усталость наконец сморила меня, но сон оказался еще хуже, чем бодрствование: мне снились кошмары. Я просыпалась в полтретьего, в три, потом в четыре, и в голове крутились обрывки сновидений - кровь и раздробленные кости, некто, вопящий от боли, выкрики на языке, которого я не понимала… И самым живым впечатлением была цепочка видений: меня, голую, провели перед толпой незнакомых мужчин, те смеялись, указывая на недостатки моей фигуры, которых было немало. Одним из зевак был Майкл. На нем был длинный плащ с капюшоном, но я узнала голос, когда он заговорил:
- А у этой нет грудей! Зачем вы привели мне женщину, у которой нет грудей?
Я проснулась вся в холодном поту, сгорая от стыда, - жалкое создание, но совершенно не заслуживающее такой судьбы.
При всем при том, униженная и растоптанная, я ощущала какую-то странную отстраненность от виденного, словно это не я подвергалась поруганию и осмеянию, а какая-то совсем другая Джулия Лавэт, далекая и почти незнакомая.
Потом я снова задремала и, если мне снилось что-то еще, ничего не помню. А когда я проснулась окончательно, то обнаружила, что лежу прямо на книге. «Гордость рукодельницы» оставила у меня на спине все четыре отметины от тиснения, как шрамы.
ГЛАВА 2
В дверь позвонили. Майкл пересек комнату, подошел к окну и выглянул. На улице перед входом стоял мужчина, неуклюже переминаясь, словно ему приспичило в туалет. Одет он был слишком тепло для сегодняшней погоды: старое шерстяное пальто и вельветовые брюки. С выгодной для обозрения точки на высоте птичьего полета Майкл впервые заметил, что макушка Стивена почти облысела, если не считать прикрывавшего ее зачеса типа «внутренний заем», - прядь выглядела так, словно ее приклеили. В этой части Сохо Стивен выглядел просто комически. Здесь молодые люди обычно разгуливают по улицам в облегающих рубашках, демонстрируя мускулатуру, в драной джинсе или в коже, светясь понимающими улыбочками, а туристы в поисках сильных ощущений, которые им не дано испытать самим, с опаской заглядывают сюда максимум на часок.
В те времена, когда Майкл только перебрался в эту квартиру, Олд-Комптон-стрит была совсем не такой оживленной и опасной. Теперь же, глядя на молодую жизнь, кипящую внизу, он чувствовал себя так, как будто подглядывает в щелку за вечеринкой, на которую его ни за что не пригласят: он для этого слишком стар и слишком трезв. Особенно теперь, когда он вернулся на прежнюю узкую дорожку и снова стал играть роль верного мужа.
- Стивен! - крикнул он из окна, и когда тот поднял голову, прикрывая глаза от солнца, бросил ему связку ключей: - Держи! Верхний этаж.
Это не просто ключи, а ключи Джулии, подумал Майкл уныло, когда бросал их вниз. Надо было бы вернуть их ей, раз уж все кончено. Но их последнее свидание было таким… словно поставило финальную точку в их отношениях.
Прибытие Стивена Байуотера прервало его размышления.
- А ты мог бы и забежать в магазин, - с упреком заявил Стивен, вытирая пот со лба. - Можно подумать, что до Блумсбери[6] отсюда далеко топать. - Он с трудом выбрался из своего тяжелого пальто, словно демонстрируя, как тяжко ему пришлось.
- Не хотелось, чтобы нам кто-то помешал, - быстро ответил Майкл. - Сейчас сам все поймешь. Присядь…
Он сдвинул кипу газет и учебников с сиденья вытертого дивана, очищая место для гостя. Стивен Байуотер с большим сомнением осмотрел вытертую до основы и покрытую пятнами обивку, словно опасался прикасаться к ней своей задницей, потом, с трудом сохраняя равновесие, примостился на краешке, выставив костистые руки и ноги и напоминая при этом богомола.
- Ты не пожалеешь, что пришел, - возбужденно продолжал Майкл. - Взглянешь и сразу все сам поймешь. Это совершенно необыкновенная вещь, настоящее сокровище, уникальная штука! Да что я разглагольствую! Посмотри!
Он достал из черного пластикового пакета небольшой предмет, завернутый в коричневую бумагу, и положил на кофейный столик. Гость осторожно развернул его и вынул немного выцветшую книгу в переплете из телячьей кожи с золотыми блестками, оставшимися от золотого тиснения на корешке. Пробормотав что-то восхищенное, перевернул, осмотрел заднюю обложку, потрепанный обрез, блок и переплет.
- Прекрасная вещь. Шестнадцатый - семнадцатый век. - Он с особой осторожностью поднял обложку, перевернул титульный лист.
- Тысяча шестьсот двадцать четвертый год. Замечательно! «Гордость рукодельницы». Я о ней, конечно, слыхал, но в руки мне она никогда не попадала. Великолепная книга! Немного запачкана, есть следы использования, но в целом просто в отличном состоянии. - Он улыбнулся Майклу, показав зубы, желтые, как у крысы. - Можно заработать несколько гиней, загнав ее какому-нибудь коллекционеру. Где, говоришь, ты ее добыл?
Майкл ничего такого вовсе не говорил.
- Да у приятеля одного. Он распродает имущество своего родственника. - Это была не вся правда. - Загляни внутрь, - нетерпеливо сказал он. - Книга гораздо более интересная и необычная, чем можно подумать…
Он с жадным интересом наблюдал, как букинист дует на страницы, аккуратно отделяя одну от другой и корча при этом разнообразные гримасы.
- Ну что ж, всё на месте, и все образцы узоров, и закладки, всё.
Майкл был поражен:
- И это все, что ты можешь сказать?! Посмотри как следует, это ж уникальная вещь… палимпсест[7]!
Разве сам не видишь записи от руки, на полях и между рисунками? Их, конечно, трудно разглядеть, это правда, но уж ты-то мог бы и заметить!
Байуотер нахмурился и снова принялся рассматривать книгу. В конце концов он закрыл ее и удивленно уставился на приятеля:
- Да нет, старина, никакой это не палимпсест. Это же бумага, а не пергамент. И нет на ней никаких следов соскребывания и никакого scriptio inferior[8], ничего подобного. Маргиналии[9] -да, есть, но это ж совсем другое дело! Сам должен знать!
Да-да, маргиналии, написанные собственной рукой автора, - это, несомненно, повысит ее цену, возможно, даже удвоит ее…
- Да не рукой автора, идиот! Там записи, оставленные какой-то девушкой! Это ж уникальный исторический документ, вероятно, бесценный! Очки надень…
Майкл грубо выхватил книгу у букиниста, открыл наугад, судорожно перелистал несколько страниц, словно надеясь, что записи, обнаруженные им вчера, каким-то магическим образом могут возникнуть вновь.
Минуту спустя он положил книгу на столик. Лицо напоминало грозовую тучу.
И бросился к телефону.
ГЛАВА 3
Анну, жену Майкла, я знала еще с университетских времен. Мы тогда именовались «трое amigos[10]» - я, Анна и моя кузина Элисон - и при этом так сильно отличались друг от друга, насколько такое вообще можно себе представить. Если Анна была маленькой, похожей на куколку, то мы с Элисон являли собой мощных представительниц корнуольского племени, взращенных на молочных продуктах и мясных пирогах. Когда я распускала свои белокурые волосы, то вполне могла сидеть на них. Анна носила короткую черную модельную стрижку; волосы Элисон были длиной до плеч, и они поочередно бывали темно-каштановыми, потом цвета красного дерева, потом ярко-оранжевыми, а потом снова каштановыми - это зависело от того, чем она в данный момент увлекалась: английской литературой или драматическим искусством. Все вместе мы являли собой превосходное символическое подразделение, готовое пробиться сквозь все преграды и препоны учебы в университете и трудности на первых наших рабочих местах по его окончании.
Анна начала работать в книжном магазине, Элисон занялась преподаванием, а я пыталась найти свое место в жизни, меняя бары и кафе.
Мы с Элисон все эти годы веселились на всю катушку - баловались наркотиками, частенько напивались, напропалую трахались, а вот Анна тщательно выстраивала свою жизнь, аккуратно претворяла планы. Она сумела собрать воедино все нити своего прежнего опыта и соткать из них нечто весьма целенаправленное. Она трудилась изо всех сил, и это скоро начало давать плоды. Теперь она успешный редактор журнала мод, ее зарплата составляет целое состояние, хотя по иронии судьбы она была единственной из всех нас, кто в общем-то никогда особо не нуждался в деньгах. Ее семья была достаточно богатой, если судить по тому, что мне удалось узнать, хотя сама Анна всегда оставалась скрытной. Она не распространялась насчет своего происхождения и вообще держалась скромно на фоне всех наших с Элисон финансовых катастроф, случавшихся очень часто и всегда чрезвычайно шумных.
После колледжа мы, конечно же, разбежались в разные стороны, что, я полагаю, было неизбежно. Элисон познакомилась с Эндрю и вышла за него - это для начала. Должна признаться, Эндрю никогда мне не нравился. Он был из породы этаких вечно румяных любителей регби, добродушный и чрезвычайно самоуверенный тип, способный в любой момент цапнуть тебя за коленку или за что-нибудь еще прямо посреди разговора. Зависело это только от того, насколько он на данный момент бухой. И еще у него было совершенно похабное чувство юмора и он не был способен смущаться. Элисон была с ним очень счастлива, по крайней мере некоторое время, и я сделала все от меня зависящее, чтобы с ним подружиться. Они всегда готовы были принять и утешить меня, после того как у меня в очередной раз было разбито сердце очередным неподходящим кандидатом в мужья.
Меня отпаивали спиртным, Элисон всякий раз с негодованием поглядывала на Эндрю, когда тот пытался неуклюже заигрывать со мной, а я и смеялась, и рыдала, и давилась вином. Когда же Эндрю завел роман на стороне и подруга примчалась ко мне вся в слезах, жалуясь, что ее жизнь разбита и никогда уже не наладится, я имела с ним очень серьезный, даже злобный разговор, а потом мы целых два года почти не разговаривали.
И опять-таки по иронии судьбы вскоре после этого я познакомилась с Майклом.
Я отлично все помню. Анна была какая-то запыхавшаяся, то и дело краснела от смущения.
- Джулия, проходи, выпей с нами. Я тебя кое с кем познакомлю. Вообще-то он мой жених.
Да, она умудрилась проделать это втихую от нас. Меня тогда здорово удивила и обидела такая скрытность. И внезапность. В колледже у нее ни единого бойфренда не было. Когда большинство пользовалось вновь обретенной свободой на всю железку, Анна писала бесконечные сочинения и эссе, что-то исследовала, изучала. Пока я с удовольствием проводила сексуальные эксперименты, Анна оставалась сосредоточенной на учении и соблюдала целибат. Она относилась к жизни намного серьезнее, чем мы. После окончания колледжа направила всю свою энергию на строительство собственной карьеры: у нее, как она заявила, был четкий план, и он, несомненно, работал. «Замуж я выйду после тридцати, - говорила она, - когда встану на ноги, займу должное положение в журнале и смогу уйти в отпуск, чтобы рожать детей». А я тогда только высмеивала ее и напоминала ей слова Джона Леннона о том, что жизнь - это то, что происходило тогда, когда ты занимался составлением планов. Ну и вот теперь, когда ей стукнул тридцать один годик, она объявила, что помолвлена - это очередная, следующая ступенька в ее жизненной карьере.
- Ты что, залетела? - насмешливо осведомилась я.
Анна с негодованием отвергла подобное предположение, но сильно покраснела,
- Конечно, нет! - заявила она.
А я подумала, что они, наверное, еще даже и не спали вместе.
Где-то во всем этом должна была проявиться хоть какая-нибудь трещина, какой-нибудь изъян; идеального совершенства не бывает ни в чем, в том числе и в жизни. Совершенство искушает судьбу. Я припоминаю, что читала где-то про старых японских мастеров-керамистов - они всегда допускали наличие какого-нибудь дефекта, изъяна в своих вазах, опасаясь, что в противном случае вызовут гнев богов. Анна, несомненно, ввела в искушение какого-то проказливого духа из всего этого многочисленного пантеона, и это привело к тому, что она была наказана за свое высокомерное отношение к Майклу. И за то, что считала меня подругой.
К несчастью для всех нас, мы с Майклом туг же почувствовали взаимное влечение. Едва встретившись взглядами, мы оба испытали электрический разряд, а в какой-то момент в ходе этого первого вечера в переполненном маленьком баре возле театра «Ковент-Гарден» он вполне преднамеренно погладил меня по попке, что привело позднее к катастрофическим последствиям. Три недели спустя, после долгих и многозначительных переглядываний и прикосновений, мы с ним переспали.
- Я не могу сказать об этом Анне, - заявил он в тот же вечер непререкаемым тоном. А я, упустив эту первую же и самую подходящую возможность развязать начавший затягиваться узел, лежала рядом с ним, совершенно потрясенная случившимся соитием и чувством вины, и легко с этим согласилась. После чего признаться в нашем совместном грехе и измене становилось все более затруднительно, просто невозможно.