ЧТО СЛЕДУЕТ ЗА ПОДОЗРЕНИЕМ 23 глава




— Нет, — признался он, не кривя душой. — Мы слишком много шалили, не давая ей передышки. Я думаю, она делала все, что могла.

Линли кивнул и вернулся к созерцанию церкви. Насколько мог судить Сент-Джеймс, смотреть там было особенно не на что. Лунный свет падал на зубчатую крышу, очерчивая серебряным контуром дерево на кладбище. В тени оставались часы на колокольне, остроконечная крыша покойницкой, маленькая северная паперть. Близилось время вечерней службы, но никто не готовил храм к приходу паствы.

Сент-Джеймс ждал, глядя на друга. Коробку «странных вещей» они взяли с собой, и он нес ее под мышкой. Сейчас он поставил ее на землю и подышал на руки, согревая их. После этого Линли, словно очнувшись, сказал:

— Извини. Нам пора. Дебора наверняка удивляется, куда мы пропали. — Однако с места он не сдвинулся.

— Я думаю.

— О деспотичных матерях?

— И о них тоже. Но больше о том, как все сложить в единую картину. Если это вообще возможно. Если хотя бы некоторые факты связаны друг с другом.

— Девочка не сказала тебе сегодня ничего, что указывало бы на жестокое обращение с ней?

— Мэгги? Нет. Она и не скажет. Никогда. Если верно, что она о чем-то рассказывала Сейджу, о чем-то таком, что побудило его действовать и стоило ему жизни, маловероятно, что она еще с кем-нибудь поделится этим. Она будет чувствовать себя виновной в случившемся.

— Мне кажется, ты не вполне уверен в этой версии, несмотря на телефонный звонок в Социальную службу.

Линли кивнул. Туман просеял лунный свет и бросил тени на его лицо, от чего оно стало угрюмым.

— «И беззаконник, если обратится от грехов своих, какие делал, и будет соблюдать все уставы Мои и поступать законно и праведно, жив будет и не умрет». Интересно, кому Сейдж предназначал эту молитву, Джульет Спенс или себе?

— Возможно, никому. Не кажется ли тебе, что ты надуваешь мыльные пузыри? Эта закладка могла оказаться там случайно. Или предназначаться какому-нибудь третьему лицу. Этой цитатой из Писания викарий мог утешать кого-то на исповеди. К тому же известно, что он пытался вернуть людей в церковь. И эти слова вполне вписываются в контекст подобных его усилий. Что может быть законней и праведней, чем посещение храма по воскресеньям?

— Верно, об исповедях я и не подумал, — признался Линли. — Свои самые скверные грехи я держу при себе и не представляю, как можно поступать иначе. А что, если кто-то исповедался Сейджу и потом пожалел об этом?

Сент-Джеймс задумался:

— Вероятность настолько ничтожна, Томми, что я считаю ее несуществующей. По-твоему, выходит, что пожалевший о своей исповеди человек должен принадлежать к тому кругу лиц, которые знали, что Сейдж собирается пообедать у Джульет Спенс. А кто об этом знал? Сама миссис Спенс. Еще Мэгги…

Эхо громко хлопнувшей двери разнеслось по дороге. Они повернулись на звук торопливых шагов. Колин Шеферд открыл дверцу своего «ленд-ровера», но при виде их замер в нерешительности.

— И разумеется, констебль, — пробормотал Линли и двинулся к Шеферду, чтобы перехватить его, пока он не уехал.

Сент-Джеймс остался на месте, в нескольких ярдах от них. Он видел, как Линли остановился на краю светового конуса, падавшего из салона «ровера». Как он вытащил руки из карманов — при этом правая рука была сжата в кулак Сент-Джеймс достаточно хорошо знал своего друга и решил, что надо к нему подойти.

— С вами что-то случилось, констебль? — спросил Линли ледяным тоном, с преувеличенной вежливостью.

— Нет, — ответил Шеферд. — Абсолютно ничего.

— А ваше лицо?

Сент-Джеймс подошел к освещенной границе. На лбу и щеках констебля краснели жирные царапины. Шеферд дотронулся до одной:

— Это? Повозился с собакой. На вершине горы. Сегодня вы сами были там неподалеку.

— Я? На горе?

— Возле Холла. Сверху все видно. Как на ладони. Холл, коттедж, сад. Все. Вам это известно, инспектор? Любой может забраться туда при желании.

— Давайте не будем уклоняться от темы, констебль. Или вы пытаетесь сообщить мне что-то другое, кроме того, что случилось с вашим лицом?

— Оттуда можно следить за всеми передвижениями, приходом и уходом, за тем, заперт ли коттедж и кто работает в Холле.

— И несомненно, — закончил за него Линли, — когда в коттедже никого нет и где хранится ключ от подвала с овощами. В чем и состоит, как я полагаю, смысл того, что вы пытаетесь мне сказать. У вас есть подозрения, которыми вы хотели бы поделиться?

Шеферд швырнул фонарь, который держал, на переднее сиденье «ровера».

— Почему вы не спросите сначала, для чего используется вершина? Кто туда поднимается?

— Насколько я понял, вы уже ответили на оба вопроса. И ваши выводы, вероятно, убийственны. Верно? — Констебль фыркнул и стал садиться в машину. Линли остановил его: — Похоже, вы отошли от своей версии несчастного случая, которую вчера так отстаивали. Могу я поинтересоваться, почему? Что побудило вас считать ваше первоначальное расследование неполным?

— Это вы так считаете, а не я. Вы явились сюда по собственному желанию, никто вас не звал. Не следует об этом забывать. — Он положил руку на руль, собираясь сесть в машину.

— Вы поинтересовались его поездкой в Лондон? — спросил Линли.

Шеферд заколебался, на лице появилась настороженность.

— Чьей?

— Мистер Сейдж ездил в Лондон за пару дней до смерти. Вы знали об этом?

— Нет.

— Полли Яркин вам об этом не сообщила? Вы вообще беседовали с Полли? Ведь она была его экономкой. Она знает про викария больше, чем кто-либо. Она…

— Я говорил с Полли. Но неофициально.

— Значит, неофициально? И по-видимому, недавно? Сегодня?

Вопрос повис в воздухе. Шеферд снял очки и потер их о перед куртки. Они слегка запотели, вероятно из-за тумана.

— Вы и очки сломали, — отметил Линли. Очки были скреплены на мосту пластырем. — До чего же озорная у вас собака. Как расшалилась на Коутс-Фелле.

Шеферд надел очки и достал из кармана связку ключей. Затем мрачно взглянул на Линли.

— Мэгги Спенс исчезла, — сообщил он. — Если вам больше нечего сказать, инспектор, я поеду к Джульет, она меня ждет. Женщина расстроена. Очевидно, вы не сообщили ей, что отправитесь в школу беседовать с Мэгги. Директриса думала иначе. И вы говорили с девочкой наедине. Значит, так теперь работает Ярд?

Констебль и не думает сдаваться, подумал Сент-Джеймс, у него есть собственное оружие и крепкие нервы, чтобы его применить.

— А вы не интересовались отношениями между ними, мистер Шеферд? Не пытались найти менее благополучную правду, чем та, к которой вы пришли?

— Я не сомневаюсь в результатах своего расследования, — заявил он. — В Клитеро тоже не сомневаются. Коронер такого же мнения. Если чего-то я и не увидел, то, могу побиться об заклад, это не имеет никакого отношения к Джульет Спенс. А теперь прошу прощения… — Он быстро сел в машину и воткнул ключ зажигания в гнездо. Мотор взревел. Вспыхнули фары. Он нажал на сцепление и дал задний ход.

Линли наклонился к машине, и Сент-Джеймс услышал: «…это с собой…», когда его друг сунул что-то в руку Шеферда. Машина заскользила по подъездной дороге к улице, и констебль отбыл.

Линли глядел ему вслед. Сент-Джеймс с мрачным видом смотрел на Линли.

— Я недостаточно похож на отца, — пробормотал Линли. — Он бы выволок его на дорогу, наступил ему на физиономию и, вполне возможно, сломал несколько пальцев. Знаешь, однажды он так сделал, возле паба в Сент-Джасте. Ему было двадцать два года. Кто-то попользовался благосклонностью тети Огасты и хотел смыться, но он заявил: «Никому не позволю разбить сердце моей сестры».

— Это не решение проблемы.

— Разумеется, — вздохнул Линли. — Но я полагаю, это чертовски приятно.

— Атавистические желания всегда приятно удовлетворять. Зато потом следуют осложнения.

Они немного прошли, и Линли подобрал с земли коробку «странных вещей». Где-то в четверти мили вниз по дороге горели габаритные огни «лен-дровера». Почему-то Шеферд остановился на обочине. Линли и Сент-Джеймс немного постояли, ожидая, что он поедет дальше. Но этого не случилось, и они зашагали к отелю.

— Что теперь? — спросил Сент-Джеймс.

— Лондон, — ответил Линли. — Это единственное, что остается в данный момент, поскольку применение силы к подозреваемым вряд ли принесет желаемый эффект.

— Ты хочешь использовать Хейверс?

— Это к слову о применении силы? — засмеялся Линли. — Нет, мне придется искать самому. Поскольку я отправил ее в Труро по моим кредитным карточкам, не думаю, что она слетает стрелой туда и обратно за обычные двадцать четыре полицейских часа. Предполагаю, это будут три дня… с размещением по первому классу. Так что в Лондон отправлюсь я.

— Чем еще мы можем помочь?

— Наслаждайтесь отдыхом. Свози куда-нибудь Дебору. К примеру, в Камбрию.

— На озера?

— Хорошая мысль. Но, как мне известно, в январе в Аспатрии тоже очень приятно.

— Для дневного переезда это нечто адское. Мы приедем туда лишь к пяти вечера, устав как черти. И если не накопаем там ничего про эту самую Спенс, пеняй на себя.

— Как всегда, я виноват.

Впереди, из-за дома показался черный кот. В зубах он держал нечто серое и обмякшее. Он положил свою добычу на дорогу и стал гонять ее лапой, затеяв свою бессмысленно жестокую кошачью игру, прежде чем финальный укус положит конец бесплодным надеждам бедняги на жизнь. Когда они приблизились, кот ощетинился и выгнул дугой спину, не собираясь капитулировать. Сент-Джеймс наклонился и увидел, что в кошачьих лапах безнадежно поблескивает бусинками глаз молодая крыса. Он хотел прогнать кота. Его игра в смерть была слишком бессердечной. Но тут он подумал, что крысы разносят всякие болезни. И лучше, хотя это и жестоко, оставить кота в покое.

— Что бы ты сделал, если бы Полли назвала Шеферда? — спросил Сент-Джеймс.

— Арестовал бы этого ублюдка. Передал полиции в Клитеро. Лишил работы.

— Но она его не назвала?

— Придется подойти с другой стороны.

— Наступить ему на физиономию?

— Метафорически. Ведь я сын своего отца, если не по делам, то по стремлениям. Гордиться тут нечем. Но что есть, то есть.

— Что ты сунул Шеферду, когда он уезжал? Линли поправил под мышкой коробку.

— То, над чем ему следует поразмыслить.

 

Колин хорошо помнил, как отец в последний раз бил его. Ему было шестнадцать. Глупый, слишком опрометчивый, чтобы думать о последствиях своей дерзости, он встал на защиту матери. Отодвинув стул от стола — он до сих пор помнит, как стул скрипнул и ударился о стену, — он закричал: «Оставь ее в покое, па!» И схватил отца за руку.

Ярость отца вспыхивала всегда неожиданно. Поводом могло послужить что угодно: жестковатое мясо за обедом, оторванная пуговица, невпопад сказанное слово. В тот вечер поводом стал телефонный звонок учителя биологии. Мистер Тренвил интересовался, нет ли у них семейных проблем, потому что Колин плохо готовится к занятиям и срезался на экзамене.

Мать рассказала об этом отцу за обедом. И весь свой гнев он выместил на ней.

Но ударить успел только три раза — Колин схватил его за руку и был жестоко избит.

Конечно, Колин по-прежнему боялся отца, но он уже вырос и пришел в ярость. Хрупкий баланс сил сдвинулся. Когда же Колин заявил: «В следующий раз я тебя убью, грязный ублюдок. Вот увидишь», — он заметил на отцовском лице страх.

С тех пор отец больше не бил мать, а через месяц она подала на развод, и Колин очень гордился тем, что это благодаря ему они избавились от этого изверга. Он поклялся себе, что никогда не будет таким, как отец. И никогда никого не бил. До Полли.

На обочине дороги, ведущей от Уинсло, Колин сидел в «лендровере» и крутил между пальцами клочок ткани от юбки Полли, который инспектор сунул ему в руку. Колин до сих пор наслаждался воспоминанием о том, как поиздевался над Полли в тот вечер. Она рыдала, молила о пощаде, а он в ответ терзал ее тело, приговаривая: корова, сука, свинья, точь-в-точь как его отец в свое время.

Он сделал все это в приливе слепой ярости и отчаяния, стараясь забыть о том, как поступил с Энни.

Колин прижал клочок ткани к закрытым глазам, гоня прочь воспоминания. Когда Энни умирала, он преступал через все границы, нарушал все правила, бродил во тьме и совсем потерял себя, охваченный отчаянием, впав в глубокую депрессию. Он провел годы после ее смерти, зажатый между попыткой переписать историю ее мучительной болезни и пытаясь мысленно изменить ужасный образ их семейной жизни, превратив его в идеальный. Ложь оказалась куда более удобной, чем реальность, и когда Полли попыталась ее опровергнуть, Колин набросился на нее и стал избивать не потому, что хотел обидеть, а чтобы сохранить все как есть.

Ему всегда казалось, что он сможет продвигаться в жизни и решать все проблемы, только опираясь на ложь. Ложь о том, что он именовал «сладостью» их отношений, уверенность, что с Энни у него были бы тепло и нежность, полное понимание, взаимная страсть и любовь. К несчастью, она заболела, но держалась до последнего дня. Он сделал все, чтобы облегчить ей страдания, спасти ее, однако его усилия оказались тщетны.

Ты забудешь все плохое, говорили люди на похоронах. Будешь вспоминать только хорошее. Ведь вы прожили два чудесных года, Колин. Время лечит.

Этого не случилось. Он не исцелился. Он просто вычеркнул из памяти все, что было на самом деле. Утверждал, что Энни приняла свою участь с кротостью и достоинством, и он всячески ее поддерживал. Он словно забыл ее взрывы отчаяния и свою неукротимую ярость. Вместо этого появилась новая реальность и замаскировала все, что его не устраивало: как он ненавидел ее иногда, с такой же силой, как и любил, как нарушал клятвы, данные перед алтарем, как радовался ее смерти, словно избавлению.

Он потер клочок газа о лицо, газ цеплялся за подсохшие царапины, которые остались от ногтей Полли. Он был заскорузлым от ее крови, и от него исходил запах ее пота.

— Прости, — прошептал он. — Полли.

Он хотел вычеркнуть из своей жизни Полли Яркин. Она знала факты, хотя и прощала их. Но потому, что она знала, он должен был ее избегать, чтобы самому выжить. Она не могла этого понять. Не способна была осознать, что они должны жить совершенно независимо друг от друга. Она видела лишь свою любовь к нему и свое стремление сделать его снова цельным, вместо того, чтобы дать ему возможность жить своей жизнью и радоваться его любви к Джульет. Тогда Робин Сейдж остался бы жив.

Колин знал, как это случилось и что она сделала. И понимал причину. Но если его молчание будет единственным, «чем он сможет помочь Полли, он ни словом не обмолвится о ее преступлении. Скотленд-Ярд будет долго копаться в шелухе событий, прежде чем доберется до ее походов на Ко-утс-Фелл. Он не выдаст ее, поскольку виноват в том, что она сделала.

Он тронулся дальше. В отличие от предыдущего вечера, в коттедже горели все огни, когда он остановил машину во дворе Коутс-Холла. Когда он открыл дверцу, к нему выбежала Джульет. Она надевала на ходу свой бушлат. Красно-зеленый шарф болтался из рукава как флаг.

— Слава богу, — сказала она. — Я думала, что сойду с ума от ожидания.

— Прости. — Он вылез из «лендровера». — Мужики из Скотленд-Ярда задержали меня, когда я садился в машину.

Она замерла:

— Тебя? Почему?

— Они были в доме викария.

Она застегнула пуговицы на куртке, обмотала шею шарфом. Выудила из кармана перчатки и стала натягивать.

— Да. Ну, этим я им обязана, верно?

— Думаю, они скоро уедут. Инспектор что-то пронюхал о поездке викария в Лондон за день до… ну, ты понимаешь. За день до его смерти. Он не сомневается, что напал на след. А потом след уведет его куда-нибудь далеко. У этих типов так всегда бывает. И он больше не будет беспокоить Мэгги.

— О Господи. — Джульет смотрела на свои руки и слишком долго надевала дрожащими руками перчатки. — Я позвонила в Клитеро, в полицию, но они не удосужились принять мое заявление всерьез. Ей, мол, тринадцать лет, ее нет всего три часа, мадам, к девяти явится. Дети всегда так делают. Но этого не будет, Колин. Ты сам знаешь. Они не всегда являются. И не в подобных случаях. Мэгги не придет. Я даже не знаю, где ее искать. Джози сказала, что она пулей выбежала из школьного двора. Ник побежал за ней. Я должна ее найти.

Он взял ее за руку:

— Я найду Мэгги. Жди ее здесь. Она вырвалась:

— Нет. Я должна знать… я просто… Послушай меня. Я должна ее найти. Я сама. Пойми.

— Тебе нужно остаться здесь. Она может позвонить. Если позвонит, ты привезешь ее домой, понятно?

— Я не могу сидеть и ждать.

— У тебя нет выбора.

— Ты не понимаешь. Пытаешься быть добрым. Я это знаю. Но она не позвонит. Инспектор с ней говорил. Забил ей голову всякой чепухой… Прошу тебя, Колин. Я должна найти ее. Помоги мне.

— Я найду. Точно. И позвоню тебе в ту же минуту. Заеду в Клитеро и возьму парней с машинами. Мы найдем ее. Обещаю. А теперь ступай в дом.

— Нет. Пожалуйста.

— Только так, Джульет. — Он проводил ее к дому, открыл дверь. — Оставайся у телефона.

— Колин, куда она могла пойти? У нее нет ни денег, ни еды. На ней школьное пальто. Оно недостаточно теплое. Сейчас холодно, и бог знает…

— Она не могла. далеко уйти. И вспомни, что она с Ником. Он присмотрит за ней.

— Но если они остановили какую-нибудь машину… если кто-то их подобрал. Господи, они могут уже быть в Манчестере. Или в Ливерпуле.

Он провел пальцами по ее вискам. В ее больших темных глазах стояли слезы.

— Тесс, — прошептал он. — Долой панику, любовь моя. Я сказал, что разыщу ее, значит, разыщу. Можешь мне довериться. И не только в этом. А теперь успокойся. Отдохни. — Он размотал ее шарф и расстегнул куртку. Ласково погладил по щеке. — Приготовь для нее обед и держи его теплым на плите. Она его съест раньше, чем ты думаешь. Обещаю. — Он коснулся ее губ и щек. — Обещаю.

Она судорожно сглотнула.

— Колин.

— Обещаю. Можешь мне верить.

— Я знаю. Ты так добр к нам.

— И хочу быть таким всегда. — Он ласково поцеловал ее. — Ну, ты тут подождешь, любовь моя?

— Я… Да. Буду ждать. Не уйду. — Она прижала руку к губам. И вдруг нахмурилась, потащив его на свет, падавший из коридора. — Ты поранился, — сказала она. — Колин, что у тебя с лицом?

— Ничего страшного, не волнуйся. Пока. — И он снова поцеловал ее.

Когда она проводила его взглядом и звук мотора затих, Джульет сбросила куртку, оставив ее у входной двери. Шарф швырнула сверху. Остались лишь перчатки.

Она уставилась на них. Сшиты они были из старой кожи и оторочены кроликом, кожа выносилась за те годы, что она их носила, на правом запястье торчали нитки. Она прижала руки в перчатках к щекам. Кожа слегка холодила, но сквозь перчатки она не ощущала своих горящих щек, и это было похоже на то, когда к твоему лицу прикасается кто-то другой, держит его в ладонях с нежностью, любовью, удивлением или чем-нибудь еще, отдаленно напоминающим романтическую привязанность.

Вот с чего все это началось: с ее потребности в мужчине. Годами она ухитрялась избегать этого, изолировав себя и дочь — только мамочка и Мэгги, где бы они ни жили. Она гнала и внутреннюю тоску, и тусклую боль желания, сосредоточив всю свою энергию на Мэгги, потому что дочь была для нее смыслом жизни.

Джульет понимала, что заплатила за страхи этого вечера чистой монетой, которую отчеканила из своей маски, никогда не выдававшей ее горе. Желание мужчины, голод по жестким углам его тела, мечта о том, как она лежит под ним — или сидит верхом, или стоит на коленях, — предвкушение восторга, когда их тела соединяются… Вот те ловушки, с которых началась ее дорога к катастрофе. И вполне естественно, что желание, которое постоянно тлело в ней, разгорелось ярким пламенем. И вот результат — исчезла Мэгги.

Она слышала о нем от Полли еще до того, как увидела. И чувствовала себя в безопасности, поскольку сама Полли его любила и он был намного моложе Джульет. Встречали они друг друга редко, она вообще редко встречалась с деревенскими, решив, что наконец-то нашла идеальное место для себя и дочери — так что шансов на какие-то отношения или привязанность практически не было. Даже когда он приехал в тот день в коттедж по своим делам и она увидела, как он поставил свою машину возле лаванды, прочла на его лице отчаяние, тут же вспомнив рассказ Полли о его жене, даже когда почувствовала, что лед ее отрешенности получил первую трещину при виде его горя, и впервые за много лет признала чужую боль, она не почуяла опасность, полагая, что давно преодолела собственную слабость.

И лишь когда он вошел в коттедж и она увидела, как он разглядывает безделушки на кухне с плохо скрываемой тоской, сердце ее дрогнуло. Поначалу, готовясь налить им по стакану ее самодельного напитка из трав, она просто хотела понять, что его так тронуло. Она понимала, что не стол со стульями, не плита и не шкафы, и размышляла над этой загадкой. Могут ли тронуть мужчину, скажем, полка со специями, узумбарские фиалки на окне, банки на столе, два ломтя хлеба на тарелке, сушилка с вымытой посудой, чайное полотенце, сохнущее на перекладине? Или это сделала картинка, прикрепленная к стене повыше плиты: две фигуры в юбках — одна с грудями, похожими на куски угля, — окруженные цветами с них высотой, и подпись

«Я люблю тебя, мамочка», нарисованная пятилетней девчушкой. Он перевел взгляд с картинки на нее и потупился.

Бедняга, подумала она. И с этого началась ее катастрофа. Она знала про его жену, начала говорить и поняла, что обратного пути нет. Иногда во время их разговора у нее мелькала мысль: «Только этот разочек, Господи, побыть с мужчиной только разок, он так страдает, и если я буду держать все под контролем, если я та самая, если для него это лишь удовольствие без мысли обо мне, разве это плохо», и когда он спросил ее про ружье и почему она выстрелила из него и как, она заглянула ему в глаза. Она ответила, кратко и точно. И когда он уже собрался уходить — вся информация получена и, благодарю вас, мадам, за любезность, — она решила показать ему пистолет, только бы задержать еще хоть немного. Она выстрелила и ждала, что он отберет у нее пистолет, невольно дотронувшись до ее руки, но он этого не сделал, сохранял дистанцию между ними, и тут ее осенило: он думал о том же, о чем и она: «Только этот разочек, Господи, только разок».

Это не будет любовь, ведь она старше его на эти проклятые десять лет, они почти не знают друг друга, а религия, которую, кстати, она давно не признает, считает, что там, где плоть берет верх над душой, любви не бывает.

Все эти мысли крутились у нее в голове в тот первый день, и она была уверена, что любовь ей не угрожает. Все это ради удовольствия и быстро забудется.

Ей следовало бы понять, какую опасность он представляет, когда она взглянула на часы, стоявшие на столике возле кровати, и увидела, что прошло уже больше четырех часов, а она ни разу не вспомнила о Мэгги. Ей бы покончить с этим прямо тогда — мимолетное" ощущение вины сменилось сонным покоем, сопровождавшим ее оргазмы. Ей бы замкнуть свое сердце и отсечь его от своей жизни чем-нибудь резким и потенциально обидным, типа «ты прилично трахаешься для копа». Но вместо этого она сказала «О Боже», и он понял. Он сказал: «Какой я эгоист. Ты беспокоишься о дочке. Сейчас я уберусь. Я так тебя задержал. Я…» Она почувствовала, как он прикоснулся к ее руке, даже не глядя на него. «Не знаю, как назвать то, что я испытывал, то, что испытываю. Разве что быть с тобой это как… этого мне мало. Даже сейчас мало. Я не понимаю, что это значит».

Ей бы сухо сказать: «Это значит, что вы сексуально озабочены, констебль. Мы оба». Но она промолчала, придумывая, что сказать ему напоследок. Когда он сел на край кровати, Джульетт к себе и она прочла на его лице не то удивление, не то страх, она могла подвести черту. Но не сделала этого. А продолжала слушать:

— Мог ли я полюбить тебя так быстро, Джульет Спенс? За полдня? Может ли моя жизнь так измениться за пару часов?

И поскольку она хорошо знала, что жизнь может измениться в одно мгновение, она ответила:

— Да, но не надо.

— Что?

— Любить меня. Или менять свою жизнь. Он не понял. Решил, что она просто робеет.

— Никто не может это контролировать. — И когда его рука медленно двинулась по ее телу вниз и оно жадно и против ее воли потянулось навстречу ему, она поняла, что он прав. Он позвонил ей уже далеко за полночь: — Я не знаю, что это такое. Не знаю, как это назвать. Сейчас мне просто хотелось услышать твой голос… Потому что я никогда не испытывал… Но так говорят все мужчины, верно? Никогда еще я не испытывал ничего подобного, так что позволь мне залезть в твои панталоны и проверить разок-другой свои ощущения. Это так, не стану лгать, но и намного больше, и я не знаю почему.

Она прикидывалась дурочкой по большому счету, потому что ей нравилось быть любимой. Даже Мэгги не могла ее остановить. Она вошла в коттедж через три минуты после отъезда Колина, бледная, с покрасневшими от слез глазами; с котом на руках. Иногда Колин обедал с ними или брал их с собой на прогулку на вересковые пустоши. В иные дни Джульет, несмотря на мольбы дочери не оставлять ее одну, уезжала на час-другой, чтобы побыть с Колином у него дома. Мэгги не могла ее остановить. В то же время Джульет знала, что все это временно и в любой момент может превратиться в воспоминание. Что будущего у них нет. Но объяснить все это Мэгги Джульет не хотела. Не хотела разрушать ее мир. Стараясь делать все, чтобы жизнь у дочери была нормальной. Однако отпускать Колина Джульет пока не собиралась. Еще неделю, думала она, пожалуйста, Боже, дай мне еще одну неделю с ним, и все. Мы расстанемся, обещаю.

Вот так она и купила этот вечер. Как отчетливо она сознавала это.

В конце концов, куда мать, туда и дочь, подумала Джульет. Ранний секс Мэгги с Ником Уэром был не только попыткой Мэгги отомстить матери. В ней взыграла кровь, которая текла в ее жилах. И все-таки Джульет знала, что могла предотвратить неизбежное, если бы не связалась с Колином, подав дочери пример для подражания.

Джульет стянула перчатки и бросила их на куртку и шарф, уже лежавшие на полу. После чего направилась не на кухню готовить обед, который ее дочь не будет есть, а к лестнице. Она постояла внизу, держась за перила, словно собираясь с силами, чтобы подняться наверх Сколько лестниц она перевидела за эти годы. И почти все покрыты выцветшими дорожками. Стены голые. Она никогда не покупала картин, чтобы не перевозить их с места на место. Все должно быть просто, скромно, функционально. Она не украшала свое жилище, чтобы не жаль было его покидать.

Очередной переезд она называла новым приключением, пытаясь превратить их бегство в игру. Она проиграла, лишь когда перестала бегать.

Джульет стала подниматься по ступенькам. Сердце замирало от страха. Почему она убежала? Что они ей сказали? Что она знает?

Дверь в комнату Мэгги была полуприкрыта, и она распахнула ее. Лунный свет струился сквозь ветки липы, росшей за окном, и падал волнистыми узорами на кровать. На ней свернулся клубочком кот и, прикрыв голову лапами, притворялся спящим, чтобы Джульет его пожалела и не прогнала. Панкин был первым компромиссом, на который пошла Джульет ради Мэгги. Пожалуйста, пожалуйста, я так хочу котенка, мамочка, — просьба показалась ей такой простой. Она не понимала в то время, что, выполнив одно желание, доставив дочери радость, ей захочется выполнять и другие. Сначала пустяки — ночевки с подружками в разных домах, поездка в Ланкастер с Джози и ее матерью, — все это привела к тому, что Мэгги привязалась к месту, где они теперь жили. В результате появился Ник. А потом викарий.

Джульет села на край кровати и зажгла свет. Панкин спрятал голову еще глубже в лапы, хотя кончик хвоста, зашевелившись, выдал его. Джульет погладила его. Он не был таким чистым, как раньше. Слишком много рыскал в лесу. Еще шесть месяцев, и он совсем одичает. Инстинкт… никуда не денешься от него.

На полу возле кровати лежал толстый альбом дочки, с разорванной и помятой обложкой и такими истрепанными листками, что их углы просто расслаивались. Джульет взяла его, положила на колени. Подарок, когда ей исполнилось шесть лет. Ее рукой крупными буквами было напечатано на первой странице: «Альбом Важных Событий». Судя по толщине, почти весь альбом был заполнен. Джульет никогда туда не заглядывала, не хотела вторгаться в маленький мир Мэгги, но сейчас стала листать его, побуждаемая не столько любопытством, сколько потребностью почувствовать присутствие дочки и понять ее.

Первая часть представляла собой детские памятки: обведенная большая рука, а внутри нее маленькая, и слова «мамочка и я»; придуманное сочинение «Моя собака Фред», на которой учительница написала: «Какой у тебя славный песик, Маргарет»; программка вечера рождественских песнопений, где она участвовала вместе с детским хором, который пел очень плохо и напыщенно «Аллилуйя» из «Мессии» Генделя; лента, означавшая второе место в научном проекте по растениям; и дюжины фотографий и почтовых открыток, посвященных их поездкам на Гебриды, на Святой остров, подальше от толп в Озерный край. Джульет перелистывала страницы, касалась кончиками пальцев рисунка, водила по краю ленточки, изучала лицо дочери на каждом снимке. Это была настоящая история их жизни, коллекция, говорившая о том, что она и ее дочь ухитрились построить свой дом на песке.

Вторая часть альбома рассказывала о цене, которую пришлось заплатить за такую жизнь. Она представляла собой коллекцию газетных и журнальных вырезок, статей об автогонках. Среди них были фотографии мужчин. Впервые Джульет увидела, что ее слова «он погиб в автокатастрофе, милая» приняли в воображении Мэгги героические размеры, а из нежелания Джульет говорить на эту тему получился отец, которого Мэгги могла любить. Ее отцами были победители гонок в Индианаполи-се, Монте-Карло, Ле-Мане. Они вспыхивали пламенем на треке в Италии, но уходили с гордо поднятой головой. Они теряли колеса, сталкивались, открывали шампанское и размахивали в воздухе спортивными трофеями. Единственное, что их объединяло, это то, что они живы.



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2022-11-01 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: