Тетрадь первая
Я снова связалась с Хантером Фоем, но это было не совсем то, что раньше, потому что маленькая часть меня, все еще способная любить, была полностью раздавлена произошедшим в доме, и в моей душе не осталось ничего, кроме гравия и старых пустых ракушек.
В то время я начала помогать ему в его наркоторговом бизнесе, поражавшем своими масштабами. Хантер совершал регулярные поездки в Гэйнсвилль и Панама-сити, где сбывал тамошним оптовикам лоснящиеся коричневые брикеты спрессованной марихуаны. Товару Хантера был высококачественный, проблем не возникало, и меня, поскольку телик я, как и все, смотрела регулярно, одолевало любопытство: как это у него так ловко выходит, почему другие наркодельцы не переходят ему дорогу, кто все это организует и откуда у него берется товар? Мне казалось, что Хантер, хоть для Фоя он и был довольно смышлен, вряд ли мог сам до всего допереть, и довольно скоро убедилась, что мои догадки верны.
В эту тайну я проникла в понедельник, 3 февраля 1985 года. Я приехала на велике к трейлеру Хантера, там рядом еще стоял старый пикап «додж» с виргинскими номерами, в котором сидели две здоровущие злобные собаки: они зарычали, когда я проходила мимо. Вообще-то, в тот вечер меня там не ждали, но я забыла книгу, и она мне понадобилась. Книжка, как сейчас помню, называлась «Атлант расправил плечи» Айн Рэнд, [4] и я, как всякая необразованная четырнадцатилетняя девчонка, воображала, будто все там понимаю. Я зашла в трейлер, сказав «всем привет»… и остановилась, потому что на меня смотрел ствол большого револьвера. А по другую сторону я впервые увидела Персиваля Орни Фоя.
– Эй, все в порядке, это моя подружка, – нервно произнес Хантер.
Тогда мужчина постарше медленно опустил пистолет и сказал: «У нас дела, девочка, и тебе лучше идти своей дорогой», а я пролепетала: «Извините, я просто забыла свою книжку, вот и зашла взять ее». Когда Персиваль увидел эту книгу, он взглянул на меня внимательнее. Он был хорош собой: стройный, мускулистый, со светлыми, золотистыми волосами и голубыми, как у всего клана Фоев, глазами. В ту пору ему было лет тридцать пять. Он слегка походил на Хантера, то есть юноша, доводившийся ему племянником, походил на него, но если у Хантера был довольно вялый рот и бессмысленный взгляд, то весь облик Орни указывал на стальную волю. Он отличался от всех мужчин, виденных мною до того дня, и, даже стоя под дулом его пистолета, я успела подумать, что этот человек запросто прикончит для меня Роя Боба Дидероффа, если мне удастся убедить его в том, что он этого хочет. Смотрел он на меня, наверное, пару секунд, но мне показалось, что полчаса, и я почувствовала себя почти так же, как раньше, под пронизывающим взглядом Роя Боба, только на сей раз не было никакой похоти, только любопытство, проявляемое, когда смотришь на некую диковину или, скажем, размышляешь, не купить ли щенка. Он спросил, прочла ли я уже эту книгу, и я сказала, что да, а он спросил, как мне понравилось, а я сказала: «Сильная вещь», а он поинтересовался, не отношу ли я сама себя к тем «атлантам», на плечах которых держится мир. Я промолчала, и он сказал, что это только тень тени, а не источник света, я пролепетала «сэр», а он взял меня за руку и повел к своей машине. Может быть, где-то на свете и есть другой наркоторговец, который, разъезжая по своим криминальным делам, не расстается с карманным томиком Ницше издательства «Викинг», но мне таких не попадалось. Он вручил мне книгу, и я сказала: «О, Ницша», он поправил меня, а я процитировала: «По пути к сверхчеловеку человек должен быть превзойден». Орни посмотрел на меня с удивлением, словно я собралась его укусить, и спросил: «Ты что, Ницше читала?» И я призналась, что только афоризмы из книжки «В мире мудрых мыслей», хотя меня так и подмывало заявить, что это моя настольная книга. Мне вдруг очень захотелось, чтобы он проникся ко мне уважением, причем столь особое, полезное желание возникло у меня впервые. Он сказал, чтобы я прочла книгу, а по его возвращении, это будет через месяц, мы ее обсудим. Впоследствии я узнала, что он по случаю закупил мелкооптовую партию этих книг и раздавал их, как общество «Гидеон» распространяет Библии. Персиваль Орни Фой был своего рода миссионером.
За книгу я взялась тем же вечером и должна признаться, что очень многое в ней оставило меняв растерянности, главным образом ссылки на другие, незнакомые мне произведения и философские термины. Мне пришлось заглянуть в Вагнера и прошерстить всех греков, которых он упоминает в энциклопедии, что уже само по себе было неплохо. Но основной смысл прочитанного до меня дошел, и это просто не могло не воспламенить эмоциональную четырнадцатилетнюю девицу, обуреваемую жаждой мести. Воля к власти! Тирания слабых! И к чертовой матери все это христианское лицемерие, всех этих поганых ханжей-методистов. Рабы, вот они кто! Я распалилась настолько, что совершила нечто вроде ритуального богохульства, пробравшись в молитвенный дом на Эмити-стрит и заставив Хантера оттрахать меня там, подвывая и хохоча, словно гоблин.
Когда Орни Фой вернулся, я была готова сидеть у его ног и впитывать мудрость. Ницше оказался прав: западное общество было безнадежно декадентским и неумолимо скатывалось к хаосу, атлант стряхивал ношу с плеч, фундаменталисты и евреи, управляющие страной, пытались превратить нас в нацию депрессивных рабов. Но это не могло продолжаться до бесконечности. Ясно ведь, что на носу экологическая катастрофа, эпидемии невиданных, обусловленных загрязнением воды и атмосферы болезней, да еще и разорение, вызванное губительным для страны засильем эмигрантов. Экономика развалится, потому что слабые, не способные достичь процветания, завидуя успешности сильных, опутали их по рукам и ногам узами своих лживых правил и законов. Вся эта фальшивая система неизбежно рухнет… но после этого коллапса из скрытых крепостей явятся во всеоружии уцелевшие избранные и востребуют мир славы, чести и варварской красоты.
И много чего в том же духе. Я на самом деле не особо задумывалась о мире, разве что презирала его, так что учение Орни пало на благодатную почву. В пустошах Виргинии у него имелась нелегальная плантация, где он, не считаясь с рабским правительством, выращивал травку и откуда после катастрофы должно было начаться распространение новой цивилизации. Само собой, я видела себя в рядах избранных: по моему разумению, в четырнадцать лет все в каком-то смысле фашисты. А еще он рассказал, что платит Рэю Бобу, чтобы тот не мешал Хантеру обстряпывать в округе свои делишки, о чем я могла бы догадаться сама, поскольку умишком Хантер явно не вышел. Наши с Орни философские разглагольствования нагоняли на него тоску, и он обычно балдел в наушниках от какой-нибудь музыки, пока его дядя насиловал мое сознание, как когда-то Рэй Боб Дидерофф мое тело. Это было здорово, лучше любого наркотика, а самое забавное заключалось в том, что тело мое, которым я изо всех сил вертела у него под носом при каждом удобном случае, похоже, ничуть его не интересовало. В те времена такую одежду, какую теперь продают на каждом углу хоть маленьким девочкам, носили только профессиональные проститутки, но все футболки у меня были тонюсенькие, а джинсы в обтяжку: чего я только не выделывала, даже соски ледышками натирала, чтобы торчали, но он – ноль внимания. Вот мне и приходилось, трахаясь с Хантером, воображать, будто это Персиваль. Время между тем шло, снова настала весна, а там и канун Дня Памяти павших. На праздник полиция всегда устраивала пикник с барбекю, а поскольку Рэй Боб был у копов шефом, нам с мамой пришлось туда пойти. Матушка, к немалому моему удовольствию, все чаще срывалась и закатывала истерики на публике; Рэй Боб заставлял ее пить все больше таблеток, но вот толку от этого, по-моему, не было. Я видела, как Рэй Боб шептался на той вечеринке с доком Хермом, поглядывая туда, где мама глушила пиво, закусывая черно-зелеными капсулами с порошками, которые, видимо, должны были вернуть ей душевное равновесие.
После пикника я тайком улизнула с Хантером, и мы отправились на пляж, послушали там музыку, толкнули отдыхающим наркоты, пару раз перепихнулись прямо на песке, а когда я сказала, что хочу вернуться домой и принять душ, он подвез меня и высадил в конце улицы. К дому вела длинная дорога, и, пройдя примерно половину пути, я услышала крики и плач, а когда вошла, увидела, что ревут Эсмеральда и Бобби Энн. Они находились на кухне. Эсмеральда посмотрела на меня и затарахтела что-то по-испански, но я ее не поняла и пошла посмотреть, в чем дело.
Рэй Боб валялся в комнате Бобби Энн, у подножия того самого кресла, с расстегнутой ширинкой и башкой, расколотой пополам – две половинки черепушки так и болтались на шее. Пуль ему в котелок она всадила куда больше, чем требовалось, но и сама недалеко ушла. Сидела в гараже, в своем желтом «мустанге», и вид у нее был такой, словно она собралась куда-то уехать, и уехала бы, не будь она мертвой. Говорят, что женщины никогда не стреляют себе в голову из боязни дурно выглядеть после смерти, и матушка этой традиции не нарушила: приставила дуло кольта «питон» к грудине, так что выстрел вынес большую часть ее крохотного холодного сердца на заднее сиденье. Помещение пропахло пороховой гарью, кровищей, дерьмом и перегаром, так что я там надолго не задержалась.
Откровенно говоря, я не верила, что матушка наложит на себя руки, скорее уж ожидала, что она сделает ноги, но случившееся меня особо не ужаснуло. По правде говоря, я больше огорчилась, когда увидела, что она заодно грохнула и Джона Дидероффа, который, насколько мне известно, никогда ничем ее не обижал. Наверное, он просто подвернулся под горячую руку, а может быть, ей просто не понравилось то, что он выглядел как маленький Рэй Боб. Это произошло, когда Эсмеральда с девочкой отлучились за покупками, а то, надо думать, она шлепнула бы и их. Рэй-младший уцелел благодаря тому, что тусовался в тот вечер с приятелями на пляже: по этому поводу я решила, что нельзя же, в конце концов, получить все сразу. Да, тогда я воображала себя «белокурой бестией» и думала соответственно.
Кольт «питон», само собой, принадлежал Рэю Бобу, владевшему примерно дюжиной единиц стрелкового оружия. Он, помимо всего прочего, являлся президентом Национальной стрелковой ассоциации округа и выполнял все правила безопасного хранения оружия, так что его стволы постоянно находились в большущем сейфе, закрывавшемся на ключ и кодовый замок с пятью кнопками. Производитель предоставил в комплекте с сейфом два ключа, и один из них хранился в ящике для инструментов на высокой полке в сарае, пока я не прикарманила его, когда Рэй Боб засадил меня туда под замок. Предполагалось, что он по-прежнему лежит в пластиковом конверте производителя вместе с карточкой, на которой была отпечатана нужная цифровая комбинация. Заодно Рэй Боб хранил в оружейном сейфе и свои педофильские порнографические картинки – я это выяснила, когда залезла туда, проверяя ключ. Я забрала несколько изображений маленьких девочек, державших в руках здоровенные волосатые члены в состоянии эрекции или лежавших на постелях, раздвинув ноги и выставив напоказ свои причиндалы, и несколько недель назад оставила их вместе с конвертом на маминой тумбочке. К моему удовольствию, она заграбастала подарочек: интересно, кого она собиралась поблагодарить за него? Мне и словечком не обмолвилась, хотя, впрочем, к тому времени матушка соображала не слишком четко.
На самом деле подбросить ключ и цифровой код заодно с порнушкой было плевым делом по сравнению с затеей подменить весь имевшийся в доме транквилизатор либриум, высыпав из каждой долбаной капсулы во всех баночках снотворный порошок и насыпав туда кукурузного крахмала. На это потребовалось много времени. Матушка, надо думать, почувствовала себя несколько странно, когда, по прошествии стольких лет, вдруг вернулась к реальной жизни, и теперь, без воздействия привычного средства, никак не могла заснуть под раздражающий скрип качалки и тихий, вкрадчивый голос, читавший «Ветер в ивах» в комнате ее драгоценной малышки. Она налегала на выпивку, но вы знаете, что алкоголь не оказывает такого снотворного воздействия, как либриум, и, кроме того, он не подавляет приступов немотивированной агрессии. А напротив, частенько их вызывает. Напившись, мамаша всегда слетала с катушек, это все Буны знали, поэтому она и старалась сгладить воздействие бухалова, заедая его успокоительным.
Я притормозила у кухни, крикнула Бобби Энн: «Это ты во всем виновата!» – и подхватила собранную заранее сумку. Когда послышался вой полицейских сирен, я села на свой велик и покатила к Хантеру рассказать ему, что нам нужно сделать.
Глава шестая
Кабинет психотерапевта выглядит просторным и светлым, стены покрыты серовато-коричневой рисовой бумагой, оживляемой несколькими картинами и гравюрами на морскую тематику: парусные корабли и виды тропических побережий соседствуют с дипломами и почетными грамотами в аккуратных рамках и с заключенной под стекло моделью яхты. Из обстановки в помещении выделяются письменный стол красного дерева, стандартная кожаная кушетка, кожаные же кресла и длинный жертвенный столик из розового дерева, уставленный образчиками гаитянского и кубинского народного искусства – статуэтками святых и демонов.
Микки Лопес с радушной улыбкой выходит из-за своего письменного стола и крепко обнимает Лорну, целуя ее в обе щеки. Чтобы принять эти поцелуи, а с ними раздражающий запах туалетной воды «Acqua di Parma», ей приходится наклониться, ибо он приземистый и коренастый. Микки, глядя на нее, прямо-таки лучится, и она улыбается в ответ. Почти без акцента он говорит, что она выглядит потрясающе. Нет, акцент, конечно, есть – достаточный, чтобы его услышать, причем испанский, а не хваленый центральноевропейский, но для Майами это совсем неплохо. Она говорит ему, что он совсем не изменился, да так оно и есть: все тот же красивого покроя костюм из гладкой, блестящей ткани, белая шелковая рубашка и каштанового оттенка галстук, все в стиле Манхэттен. Микки Лопес поразительно похож на покойного премьер-министра Израиля Давида Бен-Гуриона – резко очерченное, решительное лицо, буйная шапка седых волос вокруг высокой блестящей лысины. Он объясняет это тем, что все психоаналитики вызывают из недр подсознания своего собственного еврея, и его «внутренний еврей» именно таков. Она консультировалась с ним на протяжении двадцати месяцев, но прервала эти сеансы в прошлом году.
Здесь же стоит и Говард Касдан, который, напротив, сам наклоняется, чтобы приветствовать ее рукопожатием и поцелуем в щеку, дружеским поцелуем, продолжающимся слишком долго, целых сорок садистских миллисекунд, заставляющих ее физически ощутить удар феромонов. Доктор медицины Говард Касдан психиатр совсем другого типа. Обычная для него куртка от «Хьюго Босс» из льна с шелковой нитью надета поверх черного свитера с высоким воротом, что прекрасно сочетается с черными слаксами и блестящими плетеными итальянскими мокасинами. Ученый, исследующий тайны сознания, вот он кто, этот доктор Касдан. Его темные глубокие глаза под густыми бровями она про себя всегда называла «проникающими в душу», и это впечатление столь сильно, что ей приходится отвести взгляд к верхушкам пальм, покачивающимся за зеркальными стеклами окон.
После того как все заняли свои места, Микки заводит разговор о непомерных суммах, вкладываемых в содержание этой чертовой яхты, которую, наверное, придется продать, и Говард, лодка которого на пять футов длиннее лодки Микки, говорит ему, что это чушь собачья: все в городе знают, что Микки Лопес богат как Крез. Лорна не особо интересуется яхтенным делом. То есть против выходов в море она ничего не имеет, но вот разговоры на тему ее раздражают, потому что, как она говорит Шерил, тоже не яхтсменке, «лодка ведь не человек, что о ней болтать». Впрочем, через несколько минут разговор сходит на нет.
– Кстати о деньгах, – замечает Лопес, – в отличие от вас, паразитирующих на бюджете, у меня через двадцать минут встреча с пациентом, так что, может быть, приступим? Лорна, вроде бы это твоя вечеринка.
Она открывает портфель, достает три комплекта фотокопий документов и блокнот, вручает каждому по набору, прокашливается, набирает воздуху и начинает. С этого момента все ее эмоции отодвинуты в сторону: когда речь заходит о психологическом тестировании, она специалист с большой буквы, и все это знают.
– Субъект – местная уроженка, белая женщина, возраст тридцать три года, общее состояние здоровья удовлетворительное. Недавние травмы отсутствуют, но наличествуют старые шрамы на ягодицах и несколько более свежие на вентральных поверхностях. Также имеются ороговевшие рубцы на ступнях. Рентген показывает хрящевые повреждения в проксимальной области плечевой кости и суставов, что наводит на мысль о смещении в результате физического воздействия. Нарушена подвижность руки…
– Прости, Лорна, – перебивает Лопес. – Она объясняет эти травмы?
– Она говорит, что подвергалась пыткам. Тем самым человеком, которого предположительно убила.
На этом месте Лорна делает многозначительную паузу, но, поскольку все присутствующие воздерживаются от комментариев, продолжает:
– Психологическое состояние субъекта можно охарактеризовать как вялое или неестественно спокойное. Я имею в виду, что подобная апатия, безразличие не характерны для людей, обвиняемых в тяжких преступлениях, карающихся серьезным наказанием, вплоть до смертной казни. Ничего похожего на обычное в подобной ситуации беспокойство здесь не прослеживается. Причем она вполне осознает свое положение и оценивает его рационально, при полном отсутствии какой-либо эмоциональной компоненты. Думаю, это весьма показательно, особенно с учетом результатов тестирования, к каковым мы сейчас обратимся. Взгляните на первую страницу ваших распечаток. Вы видите, что испытания по Вешлеру не только не выявили интеллектуальной ущербности, но, напротив, дали показатели выше нормы почти по всем сегментам, особенно по невербальным. По завершению образов она вообще демонстрирует самые высокие оценки, с какими мне доводилось сталкиваться.
– Прошу прощения, – говорит Касдан. – Напомните мне, пожалуйста…
– Тест по завершению образов измеряет визуальное восприятие, долгосрочную визуальную память и способность отделять существенное от несущественных деталей.
– Спасибо. Пожалуйста, продолжайте.
Она продолжает, чувствуя некоторое удовлетворение от возможности оперировать точными психометрическими данными. Эммилу Дидерофф не лгала и не пыталась манипулировать, была необычно самокритична, еще более серьезна по отношению к общепринятым стандартам и традициям, но при этом социально экстравертна, без признаков психопатии, но с категорическим неприятием традиционной женской роли.
– Лесбиянка? – уточняет Касдан.
– Не в обычном смысле, – отвечает Лорна. – Вам известны истории о людях, всю жизнь проработавших шахтерами или прослуживших кавалерийскими офицерами, принадлежность которых к женскому полу была установлена только после их смерти. Это как раз такой случай.
– Итак, была ли она кавалерийским офицером? – с улыбкой осведомляется Лопес.
– Нам, во всяком случае, о таком неизвестно, но именно на подобный тип мироощущения указывают ее оружейные фантазии, к которым я перейду через минуту. Она перфекционистка и имеет весьма высокие показатели по восьмой шизофренической шкале.
– Ты, должно быть, напутала, дорогая, – уверенно говорит Касдан. – Эта женщина не шизофреничка. Ничего похожего ни на одну из тех, с которыми мне доводилось иметь дело.
– Вообще-то, доктор, – говорит Лорна, вспоминая еще одну причину, по которой она рассталась с этим человеком, и внутренне собираясь, чтобы сохранить внешнее хладнокровие, – результат свыше девяноста одного балла характерен для субъектов, испытавших серьезный ситуационный стресс. Например, побывавших в горниле боевых действий или переживающих серьезный кризис идентификации. Шизофрения еще не диагностируется, но третий уровень по дополнительной шкале указывает на нехватку контроля «эго». Ожидаемы странные девиации мышления, искаженное восприятие реальности, дефекты памяти, ложные воспоминания. Что мы и имеем в данном случае. Взять хотя бы вышеупомянутые оружейные фантазии.
Лопес смотрит на Касдана.
– Оружейные фантазии?
– Это не по моей части, – отрезает Касдан. – Что это вообще такое?
– Тщательно запечатленный… даже не знаю, как лучше это назвать… может быть, «сценарий». Она вспоминает стрельбу из пушки. С множеством подробностей, относящихся и к устройству этого оружия, и к испытываемым при ведении стрельбы ощущениям, звукам и всему такому. И сообщает, что продолжает переживать все это в состояниях, которые кажутся гипнотическими.
– Пушка, а? – говорит Касдан, ухмыляясь. – Это, похоже, по твоей части, Микки.
– Да, но, как говорил наш учитель, порой сигара – это всего лишь сигара, и не более того, – смеется Лопес. – Продолжай, Лорна.
Лорна обращается к последней странице своего досье.
– В совокупности результаты тестов не выявляют, если можно так сказать, «нормальной аномалии» психики, а если оставить в стороне данный оксюморон, стоит сказать, что с таким психическим алгоритмом я до сих пор просто не сталкивалась, хотя пациентов повидала более чем достаточно.
– Ну и каков же твой вывод? – спрашивает Лопес. – Вменяема эта особа или нет, в соответствии с пунктом двенадцать, подпункт четыре? Так сказать, годна к строевой?
– Нет, – отвечает Лорна с неожиданной для себя уверенностью. – Эти результаты, в сочетании с полученными мною данными о бредовых идеях, воображаемых голосах и с учетом патологического нежелания говорить о негативных аспектах прошлого, указывают на то, что пациентка не в ладах с реальностью, а следовательно, не может адекватно способствовать собственной защите. В связи с чем я рекомендую направить ее на принудительное лечение.
– Говард? – Лопес бросает на коллегу вопросительный взгляд.
– Я не согласен. Она сознает, где находится, – Касдан начинает загибать пальцы, – отвечает на вопросы, понимает, в чем ее обвиняют, так что, с моей точки зрения, вполне в состоянии предстать перед судом.
Теперь Лорна и Говард смотрят на Микки Лопеса, который откидывается назад на своем кожаном кресле и задумчиво складывает руки мостиком под носом.
– Что ж, – говорит он после минуты молчания, – я склонен согласиться с Лорной. Результаты теста необычны, их можно трактовать по-разному, что же до воображаемых голосов, то к этому следует подойти серьезно и прагматично… Я сам имел дивную беседу с мисс Дидерофф насчет голосов ангельских, демонских и чем одни отличаются от других. Не то чтобы я научился их различать, но мне вовсе не хочется, чтобы в ходе судебного заседания, в кульминационный момент процесса, подсудимая вдруг, игнорируя председательствующего, вступила бы в беседу с Иисусом, а у меня возникла необходимость объяснять судье Пэкингем, как такое могло случиться. Давайте-ка лучше поместим ее в Джексон, понаблюдаем за ней там некоторое время, посмотрим, как она будет себя вести. Спешки ведь нет, верно?
– Черт тебя побери, Микки, – отрывисто говорит Касдан и, бросив взгляд на часы, поднимается. – Лечить так лечить, я в этом толка не вижу, но и спорить с вами не стану. Можете подключить меня к процессу, посмотрим, что из этого получится. Ну а сейчас я вас покину, у меня встреча в лаборатории.
Он энергично машет им рукой и уходит.
Лопес тоже поглядывает на часы.
– Я тоже должен идти, дорогая. Извини, что вынужден бросить тебя посреди улицы.
– Ага, прямо на морозе, – говорит Лорна, вставая и откладывая бумаги.
Лопес тоже встает.
– Приятно было снова повидаться. Я по тебе скучаю.
– Надо же. Я не знала, что аналитики могут скучать по объектам анализа.
Он пожимает плечами.
– Просто люди разные, глупые и умные, и разговаривать, аналитик ты или нет, приятнее с интересными людьми. Скажи лучше, как жизнь-то?
– Нормально. Жизнь как жизнь. В основном это работа. Сам знаешь.
– Приступы? Кошмары?
– Все у меня в порядке, Микки, – говорит Лорна тоном, закрывающим тему. – Но я хотела бы попросить об одолжении. Можно?
– Какого рода?
– Я хочу продолжить работу с этой пациенткой.
– С этой Дидерофф? Что ты имеешь в виду – «продолжить»? В каком качестве?
– Я хочу участвовать в ее лечении. Честно говоря, хочу им сама заняться. Разумеется, под твоим руководством.
Следует взвешенная, задумчивая пауза.
– Но ведь с юридической точки зрения у тебя нет соответствующей квалификации.
– Да там постоянно занимаются пациентами куда менее квалифицированные сотрудники. Социальные работники, студенты, интерны. Это называется «клинической практикой».
Она заставляет себя встретить его взгляд и расслабляет мускулы лица, стараясь показать, что ее просьба это не какой-то там невротический каприз, а честное и разумное профессиональное предложение и что она не манипулирует и не пытается спекулировать на их прежних отношениях.
– Для тебя это важно? – спрашивает он.
– Да. Я занимаюсь практикой почти шесть лет, но с подобными результатами тестирования еще не сталкивалась. К примеру, показатели маниакальности отсутствуют вовсе, и это при явной, откровенной религиозной мании. Показания по шкале девять сами по себе необычны, но здесь они еще и сочетаются с аберрантной сексуальной ориентацией… я хочу сказать, что это практически уникально. Мы могли бы описать этот случай в статье, мы, вдвоем. Новый синдром, а?
Лопес внимательно слушает ее, слегка кивая. Когда она заканчивает, он уточняет:
– И все?
Она чувствует, как ее, начиная с шеи, начинает заливать краской. В прежние времена он указывал ей на привычку плести замысловатые вербальные кружева в надежде скрыть за ними свои истинные чувства. Но ведь сейчас это не так.
– Микки, пойми, это интересно с профессиональной точки зрения. Разве этого не достаточно? То, что ты тут недавно говорил о своей практике, справедливо и в отношении меня. А еще для меня это возможность отвлечься от шизофреников-вырожденцев с улицы и хреновых проныр, пытающихся симулировать психоз, каковые две категории и есть, как ты знаешь, основная моя клиентура. Ну давай, Микки. Что тебе стоит?
Он улыбается, хмыкает и обнимает ее за плечо.
– Ладно, ладно. Наверное, я дерьмовый психиатр, если поддаюсь на такие инфантильные приемы, да что уж там. Созвонюсь с Джексоном, когда мы получим пациентку. Но я собираюсь руководить процессом не номинально, а на самом деле, так что не воображай, будто это и вправду будет только «возможностью отвлечься». На том и порешим. А сейчас вали из моего кабинета!
– Да, доктор.
Она наклоняется, целует его в щеку и уходит.
* * *
Сев в машину, Лорна оставляет дверцу открытой: двигатель работает, кондиционер обдувает прохладным воздухом ее лицо. Чувствуя, что потеет сильнее, чем того требуют жара и влажность, и ощущая, как глухо стучит ее сердце, она закрывает дверцу, надеясь быстрее остудить машину. Лицо подсыхает. Лорна снимает жакет и направляет струйки воздуха себе под мышки, под рукава блузки, уговаривая себя, что она должна чувствовать себя чудесно, просто великолепно: прокатила этого сукина сына Касдана, заручилась поддержкой Лопеса, удачно навешала ему лапши насчет своего психического состояния и получила согласие на работу с Дидерофф. По всем пунктам добилась, чего хотела. День задался, ей бы радоваться, так какого, спрашивается, черта она сидит здесь, жжет бензин и держит руку на сердце, пытаясь сосчитать пульс, опасаясь тахикардии, а еще больше боясь поддаться одному из тех приступов тревоги, которые способны заставить ее часами неподвижно сидеть в машине. Она проверяет топливный бак – хорошо, залит на три четверти. Как-то она не смогла выехать с парковочной площадки в Дэйдленде из-за того, что закончился бензин, и с тех пор старается заправляться почаще. Да, что ни говори, а показатели по седьмой шкале у нее гораздо выше, чем у Эммилу Дидерофф. Тенденция к проявлению навязчивых состояний. Приступы тревоги. Ну уж нет: чего ей не хватает, так это долбаного приступа, прямо на парковочной площадке под носом у Микки Лопеса.
Она сдает назад, наезжает задним колесом на поребрик, отделяющий площадку от газона, четко впечатывается левым задним фонарем в ствол дерева, дико чертыхается и, бросив машину вперед, вылетает со стоянки, устремляясь на Понсе-де-Леон. На автостраде Дикси она начинает размеренно и глубоко дышать, стараясь успокоиться. Когда ситуация вырывается из-под контроля, фокус состоит в том, чтобы попробовать контролировать хотя бы то, что можешь, а уж дыханием, к этому ее приучил опыт приступов паники, управлять можно всегда. Способ хороший, если ты, конечно не сумасшедший, но уж это точно не про нее. Скорее всего. Почему она так сильно потеет, уж не первые ли это симптомы диабета второго типа. У ее дедушки был диабет. Но ведь она проверяет уровень сахара в моче чуть ли не каждый день. Нет, наверное, это какой-то гормональный сбой. Может быть, сексуальная депривация? Впрочем, что тут гадать, все из-за чертова Касдана, это он так на нее влияет.
Да, нельзя не признать, что раздражающее напряжение имеет место, и ей, как современной женщине, необходимо позаботиться о себе, но беда в том, что для нее это весьма затруднительно. Лорна не депрессивна (показатель по второй шкале равен пятидесяти трем), но при этом решительно не может заставить себя получить сексуальное удовлетворение без участия партнера, причем партнера мужского пола. Она знает, что некоторые ее знакомые далеко не столь щепетильны. Бетси Ньюхаус, ее другая лучшая подруга, не считая Шерил Уэйтс, любит потолковать о достоинствах фаллоимитаторов и вибраторов и частенько грозится купить таковой для Лорны. Ее послушать, так во многих отношениях эта штуковина превосходит любого мужчину. Лорну, правда, перспектива удовлетворяться при помощи такого прибора не воодушевляет и разговоры эти ей надоели, но Бетси хорошая подруга. Кроме того, никто не идеален и сама Лорна тоже не подарок.
Лорна приезжает домой, на оштукатуренное ранчо в Южном Майами; едва ввалившись в гостиную, врубает оконный кондиционер и на несколько мгновений замирает под холодным воздушным потоком. Гостиная обставлена просто – багамская софа под бежевым гаитянским хлопковым покрывалом, журнальный столик со стеклянной столешницей, несколько парусиновых раскладных стульев бледно-лимонного цвета и хлопковый коврик на дощатом полу. По части живописи Лорна предпочитает замысловатый сюрреализм, и на стенах висят несколько полотен, купленных на художественных ярмарках в Кокосовой роще. Она спешит в спальню, где кондиционер работает непрерывно с мая по ноябрь, двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю, а оттуда в ванную, принять душ. Она старается не смотреть на черную плесень, проступающую на потолке и плитках. Раз в неделю здесь делает уборку иммигрантка из Гватемалы, но она эту плесень не трогает, и сама Лорна тоже.
Обнаженная, не считая желтого полотенца, она идет на кухню, готовит себе джин с тоником и соком, выдавленным из лимона, сорванного здесь же, на дворе, осушает одним махом половину и, переведя дух, возвращается в спальню за легкой хлопковой рубашкой и бермудами. После чего направляется в свой кабинет.
Лорна «свободный художник», и, хотя значительная часть ее работы осуществляется вне дома, кабинет представляет собой самое большое помещение в доме, образовавшееся в результате сноса стены между двумя маленькими спальнями и перегородки между второй спальней и тем, что местные уроженцы называют флоридской комнатой. Это своего рода закрытое патио с каменным полом, отделенное от заднего сада стеклянной ширмой, сквозь которую с ее места за письменным столом видны кусты кротона и желтые цветы. Она садится во вращающееся кресло и, наслаждаясь видом на сад и птичьими трелями, потягивает маленькими глоточками коктейль.
Напиток крепкий, а закусить нечем. Через несколько минут приходит ожидаемый кайф. Она расслабляется и чувствует легкое онемение лица. Лорна старательно следует популярным медицинским рекомендациям, а в настоящее время доктора советуют выпивать по коктейлю в день, что полезно для сердца. Вспомнив об этом, она отпивает еще, и к ней вместе со стуком кубиков льда о зубы приходит наконец чувство удовлетворения достигнутым, которое она тщетно пыталась пробудить с того момента, как покинула офис доктора Лопеса.
А что – Говарда она уела, с Лопесом договорилась, и теперь перед ней открывается возможность исследовать то, что, не исключено, будет описано как новый вид душевного недуга. Может быть, ей даже удастся пополнить стандартную систему тестов новой шкалой и сделать себе имя в области психологического тестирования.
Размышляя об этом, она обводит удовлетворенным взглядом свой кабинет. У нее большой березовый письменный стол, почти новый компьютер со всеми аксессуарами, дорогое офисное кресло с приспособлениями для удобства поясницы и уйма книг. Если не считать участка, отведенного под дипломы и квалификационные сертификаты, все пространство стены занято книжными полками. Одежду, которой у нее не так уж много, Лорна покупает на распродажах, отпуск берет редко и проводит на самых дешевых ближних островах, ездит на шестилетней давности машине, но уж в чем себе не отказывает, так это в книгах. У нее более четырех тысяч томов, и она прочитала их все, некоторые по два раза. На краю письменного стола высится неустойчивая стопка: это те книги, которые она еще не расставила по полкам. Как раз сейчас Лорна собирается встать и заняться этим делом, всегда доставляющим ей огромное удовольствие, но тут замечает мигающий огонек автоответчика. Она нажимает кнопку, и механический голос извещает ее о поступлении трех звонков.
Беззаботный голос Бетси Ньюхаус: «Детка, напоминаю тебе – в четыре тридцать спортзал. Будь там или оставайся клушей». Бип.
«Привет, это я. Приятно было с тобой повидаться. Позвони мне. Я тебе салатик куплю». Касдан, ублюдок. Бип.
Незнакомый, но приятный голос: «Доктор Уайз, это детектив Паз, полиция Майами. Я тот самый офицер, который арестовал Эммилу Дидерофф, и мне хотелось бы поговорить с вами о ней. Вы можете связаться со мной в любое время по моему сотовому телефону». Следует набор цифр.
Лорна берет телефон и начинает набирать этот номер, хотя бы только для того, чтобы удержаться и не позвонить немедленно чертову ублюдку, но останавливается и кладет трубку. Сперва ей нужно подумать об этом. Паз тот коп, о котором говорила Шерил, навязывая его в качестве ухажера. Ну да, он действительно арестовал Эммилу, так что с того? Что ему может потребоваться от психолога? Потом, как плавник акулы над темными водами ночного моря, на поверхность ее сознания выныривает мысль: идея насчет новой формы психического отклонения была хороша, чтобы убедить Микки Лопеса, неплохо срабатывала с ней самой, даже может, чем черт не шутит, оказаться верной, но на самом деле (и сейчас Лорна отчетливо это осознает) продолжить работу с Эммилу Дидерофф ее тянет совсем по другой причине. Теперь, со смешанным ощущением любопытства и тревоги, порождающей чувство странной пустоты в животе, она отчетливо понимает: у нее нет ни малейшего представления, в чем заключается истинная причина. Неожиданно Лорну охватывает страх, не имеющий отношения к делу: ей кажется, будто в доме находится кто-то посторонний. Она замирает, прислушивается. Кто-то дышит, тяжелый хриплый звук… или это кондиционер?
Ею овладевает паника: она покрывается потом, сердце бешено стучит. Ощущение чужого присутствия превращается в уверенность: кто-то здесь, в комнате, прямо за ее спиной. Ее сердце колотится так, будто вот-вот выскочит из груди. Она набирает воздуху и, собрав всю волю, разворачивается в кресле.
Никого.
Ей требуется почти час и две таблетки валиума, чтобы прийти в себя. Приступ паники, скорее всего, спровоцирован напряжением предыдущей встречи. Так, во вс