Я подумал, что, может, так оно и лучше.
Домой я вернулся около пяти утра. Я говорил Марии, что Билли Уайлдер пригласил меня посмотреть, как будут снимать главную сцену фильма с Мэрилин Монро, но она не выразила желания пойти со мной, – и хорошо, что не пошла.
Мария всегда спала чутко, и, когда я, сбросив на пол пропахшую потом одежду, вытянулся на постели рядом с ней, она проснулась.
– Который час, дорогой? – пробормотала она.
– Очень поздно. – Духота и эмоции истощили мои силы, но я не хотел спать. Неосознанно я заключил ее в свои объятия и стал нежно поглаживать. Она сонно вздохнула – скорее от удивления, чем от возбуждения. Мария не любила – очень не любила – отступать от заведенного распорядка своей жизни, даже когда речь шла о любовных наслаждениях. Заниматься любовью в пять часов утра не входило в ее правила. Мне было все равно. Я редко чувствовал такое сильное желание. Мое возбуждение болью отдавалось в каждой частичке моего тела. Она лежала ко мне спиной, я тесно прижался к ее телу и со вздохом облегчения овладел ею.
– Боже мой, Дэвид, – произнесла Мария; ее голос оживился. – Что это на тебя нашло?
Она легла поудобнее. Мы были женаты уже давно, я знал наизусть каждый изгиб ее тела, каждое его движение, так же как и мое тело не таило для нее никаких загадок, и это было скучно. Ее дыхание участилось, она погрузилась в свои ощущения – может, представила себя в объятиях кого‑то другого. А я, обнимая ее в темноте, закрыв глаза, все еще видел ослепительно белокурые волосы Мэрилин, мелькающие в ярком свете в такт ее стремительному вращению, видел ее взлетающую юбку и воображал, что мои руки ласкают белые бедра и полные ягодицы Мэрилин…
В одиннадцатом часу меня разбудил телефонный звонок. Я заметил, что Мария подобрала с полу мою одежду. С ее стороны это был своего рода шаг к примирению: обычно она не утруждала себя подобными пустяками. Я думал, это звонит моя секретарша, чтобы узнать, почему меня нет на работе – ведь это был понедельник. Но в трубке раздался незнакомый голос (потом я понял, что это Уайти).
– Приезжайте немедленно, господин Леман.
– Что? Куда?
– В “Сент‑Режи”. У Мэрилин неприятности. Она просит вас приехать.
В апартаментах Мэрилин царил полный беспорядок, будто здесь пронесся грозный смерч. На полу валялись перевернутые стулья и осколки стекла. На подоконнике сушился первый том книги Карла Сэндберга о Линкольне. Комната была наполнена пустотой – такое необъяснимое чувство возникает всегда, когда входишь в дом, откуда съехали жильцы. Еще не зная, что произошло, я предположил, что ди Маджо ушел от Мэрилин.
Она вышла из спальни, совсем не похожая на ту возбуждающую и сверкающую великолепием звезду, какой она предстала этой ночью; трудно было поверить, что это одна и та же женщина. В ней больше не было того романтического очарования, даже волосы потеряли свой ослепительный блеск и безжизненно висели тускло‑серыми прядями. Должно быть, она плакала перед моим приходом – лицо отекшее, губы распухли. Глаз я не видел – она надела большие солнцезащитные очки с такими темными стеклами, что ей приходилось на ощупь двигаться по комнате, как ходят слепые. Мне захотелось обнять ее, но в тот момент она явно не желала, чтобы к ней прикасались, – даже для того, чтобы утешить.
– Я знаю, – произнесла она детским голоском. – Я похожа на чучело.
– Ну, что ты.
– Не надо меня успокаивать, Дэйвид.
– Ты работала всю ночь. Тебе нужно выспаться.
– Я получила большое удовольствие от съемок. Все было прекрасно, пока я не приехала домой. – Маленькими глоточками она потягивала что‑то похожее на чай со льдом. Время от времени она вылавливала из чашки кубик льда и прижимала его к губам. Мне нечасто приходилось видеть более несчастное существо. – Я не успела поблагодарить тебя за то, что толпу зрителей отодвинули подальше, – сказала она. – Хотя это все равно не помогло.
– Я стоял рядом с Джо. Он был очень недоволен.
– Да, ничего не вышло. – Она покачала головой, потом наклонилась ко мне и чмокнула в щеку. – Извини, – сказала она. – Ты не виноват, что Джо это не понравилось. – Она смотрела перед собой, как бы не замечая меня. – Моей вины тут тоже нет. Я просто выполняла свою работу, так же как и он, когда играл в бейсбол. Если ему это не нравится, то и черт с ним, ведь так?
– Так. – Я чувствовал себя не очень уютно в роли подружки, с которой одинокие женщины делятся своими сердечными неурядицами, и не только из боязни, что это может войти в привычку. Я не находил ничего привлекательного в том, чтобы беседовать с женщиной, которую сам страстно желал, о ее мужьях и любовниках.
– Ты знаешь, он уехал в Калифорнию? – сказала она.
Я кивнул.
– Я предполагал что‑то в этом роде.
– А в газетах напишут об этом? Тогда будет еще хуже.
– Я понимаю, для тебя это будет тяжело…
Она покачала головой.
– Я думаю о Бейсболисте, Дэйвид. Я‑то переживу. А он только с виду крепкий, на самом деле я сильнее него.
Я поверил ей.
– По‑моему, никто ничего еще не знает. Слишком мало времени прошло. Тебе тоже лучше исчезнуть на пару дней. Тогда создастся впечатление, что вы вдвоем поехали куда‑нибудь.
– Именно это я и собираюсь сделать, – ответила она, чуть повеселев. – Артур Миллер рассказывал мне, как замечательно в Коннектикуте. Там много маленьких деревушек, старых гостиниц… Ты знаешь, где там можно остановиться?
– Конечно.
– Ты можешь попросить кого‑либо из своих людей заказать для меня двухместный номер в какой‑нибудь гостинице? На имя мистера и миссис ди Маджо?
– Конечно, могу, но об этом тут же станет известно прессе. Может, лучше заказать на чужое имя…
Она перебила меня.
– Нет, – сказала она твердо. – Сделай, как я прошу, пожалуйста, Дэйвид. Ради меня. Я понимаю, что не должна просить тебя об этом, но мне не хочется обращаться к работникам киностудии, а мой агент – девушка из Лос‑Анджелеса, она даже не сможет найти Коннектикут на карте…
– Как скажешь, Мэрилин, но Уолтер Уинчелл будет знать, в какой гостинице тебя можно найти уже через час после моего звонка. – Как я сразу не догадался, что Мэрилин готовит себе алиби и пытается направить прессу по ложному следу. Я еще не знал тогда, какой хитрой и изворотливой она может быть, если очень захочет чего‑то добиться.
В дверь постучали. В комнату заглянул Уайти Снайдер.
– Пришел Милтон Грин, Мэрилин, – объявил он. – Он говорит, что у тебя с ним назначена встреча.
– О Боже, совсем забыла.
Я собрался уходить, но она схватила меня за руку и посадила на место.
– Останься, – сказала она. – Мне нужна твоя помощь.
Я немного был знаком с Милтоном Грином и его женой Эми, веселой, прелестной женщиной. А недавно я узнал, что он и Мэрилин собираются вместе вести дела. В Нью‑Йорке это стало известно многим, так как Грин был вынужден искать финансовой поддержки у разных людей с Уолл‑стрит, в том числе и у моего старого друга Роберта Даулинга, который проявлял интерес к миру кинобизнеса. Он что‑то рассказывал мне об их планах, а также упомянул интригующую новость, что Артур Миллер проявляет ко всему этому делу “личный” интерес. О планах Мэрилин не знали только руководители киностудии “XX век – Фокс”. Эти люди были очень высокого мнения о себе и своей компании и просто не могли представить, что ведущая киноактриса способна покинуть их накануне заключения нового контракта, если только ее не переманит другая крупная киностудия.
Вошел Грин. Он был похож на утомленного жизнью школьника. Мы любезно поздоровались. Я работал с ним вместе несколько раз на банкетах и танцевальных вечерах, которые устраивались с целью сбора средств для демократической партии или в помощь Израилю; с ним было приятно работать. Он подготовил обо мне фоторепортаж для журнала “Лайф”, который, к моему удивлению, очень мне понравился. Правда, у него не было денег, и он никогда не снимал фильмов, но в остальном, можно сказать, что Мэрилин нашла себе очень симпатичного компаньона.
Мое присутствие несколько смущало Грина, чувствовалось, что он нервничает, и я понимал его. Бедняга! Он только еще ступил на длинную стезю, где ему предстояло общаться с адвокатами, бухгалтерами, консультантами и самозваными покровителями, которые все время пытались втиснуться между ним и Мэрилин и в конце концов едва не разорили его.
Он оглядел комнату. Мэрилин вышла, чтобы принести бутылку шампанского; она старалась быть примерной хозяйкой, хотя на душе у нее скребли кошки.
– А где Джо? Его нет? – спросил он.
Я покачал головой.
– Он уехал в Калифорнию.
– А‑а. – Милтон побледнел, глаза потемнели и стали еще печальнее, хотя это трудно было себе представить. Личная жизнь Мэрилин, как полноводная река, в любой момент могла прорвать все плотины и смыть ее профессиональную карьеру с лица земли. Из‑за разрыва с ди Маджо Мэрилин не сможет уделять достаточно внимания своей новой компании, а публика будет видеть в ней не актрису, а богиню любви, чье сердце разбито. Возможно даже, развод с ди Маджо отрицательно скажется на ее популярности.
– Она говорила вам, чем мы занимаемся? – спросил он, с тревогой глядя на меня.
– Я слышал кое‑что, но не от нее.
– Руководство киностудии придет в бешенство, когда узнает.
– Разумеется. Занук не оставит вас в покое. У вас есть хороший адвокат?
Он передернул плечами, как бы говоря, что тут не поможет даже самый лучший адвокат в мире. Грин надеялся только на то, что Мэрилин позволят уйти без скандала, что киностудия не рискнет судиться с белокурой любимицей всей Америки.
– Если вам нужна помощь… – предложил я.
Грин кивнул.
– О да, еще как нужна, – тихо отозвался он.
– Этот скандал с ди Маджо постепенно утрясется, не беспокойтесь. – Я готов был нести всякую чепуху, лишь бы подбодрить его.
– Вы думаете? – Он недоверчиво посмотрел на меня и вздохнул. – Что ж, этого следовало ожидать, ясное дело, – добавил он. – Раз уж у нее появился новый мужчина.
Я кивнул.
– Интеллектуал, – задумчиво произнес Грин. – Не то что этот бейсболист.
Теперь удивился я. В молодости Джек написал книгу, – точнее, за него это сделали квалифицированные журналисты, которых подобрали мы с Артуром Кроком, – но никто никогда не считал Джека “интеллектуалом”.
– Поймите меня правильно, – сказал Грин. – Он мне в общем нравится. Но мне кажется, он слишком серьезная фигура для Мэрилин, понимаете?
– Джек? Серьезная фигура?
Он уставился на меня.
– Какой Джек? Я говорю про Артура Миллера. – Он наклонился вперед и прошептал: – У нее с ним роман. Ну это Бог с ним. Но ведь она собирается выйти за него замуж. Если честно, я не думаю, что из этого выйдет что‑нибудь путное.
Интересно, говорила ли Мэрилин об этом Джеку. Миллер принадлежал к категории тех интеллектуалов‑евреев с левыми взглядами, которых Джек презирал больше всего на свете, хотя и скрывал это.
Вернулась Мэрилин. Осторожно ступая по полу босыми ногами, она подошла к Грину и вручила ему шампанское. Он открыл бутылку. Она принесла из ванной три стаканчика. Шампанское было теплым, и мы потягивали его без особого удовольствия. Лицо Мэрилин как‑то обвисло, взгляд был устремлен в пространство. Ей с трудом удавалось поднести стакан к губам. Я подумал, что она, наверное, приняла какие‑то успокоительные лекарства, пока ходила за шампанским, – движения ее были замедленными, как у человека, который наглотался таблеток.
Грин, казалось, ничего не заметил.
– Я не займу у тебя много времени, – заговорил он мягким, успокаивающим голосом, каким обычно разговаривают с детьми. – Я просто хочу очертить круг вопросов, которые ты должна обговорить с Мики Рудином…
– С каким Мики?
– Он адвокат Синатры. Помнишь? Дорогая моя, ты собиралась дать ему посмотреть твои контракты?
– Мне нравится Фрэнк, – сказала она, как будто кто‑либо из нас собирался спорить с ней.
– Мне тоже, – ответил Грин, вытаскивая из портфеля документы.
– С ним гораздо веселее, чем с Артуром.
– Никто с этим не спорит, детка.
– Но Артур умнее.
– Может, и так. Фрэнк тоже не глуп. – Он закатил глаза. – Мэрилин, дорогая, давай оставим это до другого раза?
– Нет. Я хочу покончить со всеми делами. Сегодня я избавилась от своего Бейсболиста. – Она хихикнула. – Избавлюсь еще от Занука и его студии. И начну новую жизнь, правильно я говорю, Дэйвид?
Она говорила замедленно, как пластинка, включенная не на ту скорость; глаза стали совсем сонными. Я не хотел мешать Грину, но чувствовал себя в какой‑то степени ответственным за Мэрилин.
– Тебе нужно лечь в постель, – сказал я. – Мы с Милтоном отведем тебя в спальню.
– Но сначала я подпишу эти бумаги, – возразила она и, прежде чем Грин успел остановить ее, схватила ручку, склонилась над документами и подписала их. – Ух! – воскликнула она. – Вот и все!
Я видел, что Грин охвачен противоречивыми эмоциями. Мэрилин подписала документы, и это означало, что он заключил лучшую в своей жизни сделку, но, будучи осторожным и аккуратным деловым человеком, он понимал, что так дела не делаются. Однако интересы личной выгоды заглушили голос совести, и он угрюмо стал помогать ей подписывать остальные экземпляры документов, указывая, где она должна поставить свою подпись или инициалы. Я понимал Грина – такая возможность выпадает только раз в жизни, и теперь уже не придется тратить несколько месяцев на переговоры.
Взгляд у Мэрилин окончательно остекленел. Я надеялся, что мне никогда не придется давать показания о ее состоянии в тот момент, когда она подписывала эти документы.
– Ее нужно отвести к врачу, – сказал я Грину.
Она сидела на диване, всем телом навалившись на подлокотник. Глаза ее были полуприкрыты, руки лежали на коленях. Она не успела снять искусственные ногти, которые прикрепила для ночной съемки; на некоторых пальцах они обломались. Мэрилин дышала ровно, но очень медленно и громко.
Наклонившись к ее груди, Грин прислушался к дыханию Мэрилин.
– Врач не нужен, – произнес он.
– Может, все‑таки нужен. Мы не знаем, что она приняла…
– Поверьте мне, Дэйвид, я разбираюсь в таких вещах. Мэрилин выпила пару успокоительных таблеток, и все дела. Ничего страшного. Она выспится, и все пройдет.
Я считал, что люди, не имеющие ничего общего с профессией врача, не могут поставить правильный диагноз, но его голос звучал так спокойно, хладнокровно и серьезно –
я не мог ему не поверить. Кроме того, вызывать врача было довольно рискованно. Возможно, ее пришлось бы увезти на “скорой помощи” в больницу “Бельвью”, чтобы там ей промыли желудок под пристальным вниманием сотен репортеров, которые наверняка будут дежурить у дверей больницы.
– Давайте отнесем ее на кровать, – сказал Грин, аккуратно складывая подписанные Мэрилин документы и убирая их в портфель.
Это было не так‑то легко сделать. На фотографиях Мэрилин казалась больше, чем была на самом деле: рост – 5 футов 5 с половиной дюймов, вес – 117 фунтов, бюст – 37 дюймов, талия – 22, объем бедер – 36.[3]Я и сейчас помню эти цифры, потому что на мое пятидесятилетие она подарила мне серебряный портсигар, и на нем вместо инициалов были выгравированы ее вес и размеры – одно из доказательств того, что для Мэрилин ее фигура и внешность значили гораздо больше, чем она сама как личность. Однако не очень легко поднимать на руки женщину, заснувшую на диване, если перед ним стоит мраморный столик, который невозможно сдвинуть с места. Грин кое‑как протиснулся между столиком и диваном и взял ее за ноги, я же перегнулся через спинку дивана и подхватил ее за плечи.
– Взяли! – скомандовал Грин. Мы стали осторожно приподнимать Мэрилин и в конце концов подняли ее с дивана. Не знаю, почему никому из нас не пришла в голову мысль обратиться за помощью к Уайти Снайдеру. Что касается Грина, я думаю, он испытывал явное нежелание подпускать кого‑либо к Мэрилин, поскольку теперь она стала его главным достоянием. Как бы то ни было, мы перетащили ее в спальню и осторожно опустили на кровать.
В спальне повсюду были видны следы спешного отъезда ди Маджо; на полу валялись рваные пластиковые пакеты и картонные коробки, в которых Мэрилин по обыкновению держала свои вещи. На ночном столике лежал путеводитель по Вашингтону. Я взял его в руки и стал листать. Между обложкой и титульным листом была вложена квитанция на предварительный заказ номера в отеле “Хэй‑Адамс” на имя миссис Доуэрти – это была фамилия первого мужа Мэрилин. Номер был забронирован на ближайшие выходные дни. “Значит, у нее назначено свидание, но не с Артуром Миллером”, – смекнул я.
Я положил путеводитель на место. Мэрилин зашевелилась во сне. Мы положили ее на спину, сложив на груди руки, но она повернулась на бок и свернулась клубочком, как ребенок, положив руки под щеку. Халат на ней слегка распахнулся, и я мог видеть ее груди – точнее, не мог оторвать от них глаз. Они были не очень большие, но безупречной формы, цвета бледно‑розового жемчуга и такие упругие, что стояли торчком.
– Уйдем отсюда, – мягко сказал Грин.
Я помотал головой, чтобы прийти в себя; руки мои тряслись от прикосновения к ее коже.
Я повернулся и неохотно последовал за ним. Теперь я знал, где она собиралась провести выходные дни и почему просила меня заказать на ее имя номер в гостинице в Коннектикуте. Как только об этом станет известно прессе, репортеры займутся прочесыванием гостиниц в Коннектикуте и не станут искать ее в Вашингтоне.
Прежде чем закрыть дверь в спальню, я обернулся и еще раз посмотрел на нее.
“Боже мой, – подумал я про себя, – ну и повезло же Джеку!”
А все‑таки – повезло ему или нет? Этот вопрос возник у меня сразу же, как только я приехал домой. В это время мне позвонил отец Джека.
– Что у Джека с Мэрилин Монро? – гневно спросил он. – Тебе что‑нибудь известно?
Я признался, что известно, разбирая в этот момент почту.
– Ты должен был сообщить мне, – сказал Джо.
– Не думаю, что в мои обязанности входит информировать тебя о любовных похождениях Джека, – возразил я.
– Как бы не так! – Он говорил резко, в гневе повышая голос. – Это же не просто какая‑то девка, это Мэрилин Монро.
– Я предупреждал Джека, что он рискует…
– Мне плевать, что ты предупреждал Джека! Ты должен был предупредить меня! А я услышал это от Бобби, который с ума сходит от беспокойства.
Я подозревал, что это не совсем так. Джек и до Мэрилин любил поразвлечься с кинозвездами, хотя, конечно, Мэрилин была самая знаменитая из всех. А у Бобби и без того хватало забот. Джо выдвигал все эти аргументы, просто пытаясь убедить меня в том, что он должен знать все о жизни Джека, – я всегда отказывался помогать ему в этом.
– Она гораздо благоразумнее, чем о ней думают, – сказал я. – Уверен, она не сделает ничего такого, что навредило бы Джеку.
Он фыркнул.
– Все кинозвезды – сумасшедшие. – “Уж он‑то знает, что говорит, – подумал я про себя. – Глория Свенсон немало помучила его”. – Тон его смягчился – верный признак того, что он собирается о чем‑то попросить меня. – Слушай, – начал он, – я не прошу докладывать обо всех делах Джека, но пригляди за ним, ради меня, ладно? Ведь Джек будет баллотироваться в президенты. Ему нельзя попадать в скандальные истории с кинозвездами.
– Сделаю все, что в моих силах, – ответил я. – Не думаю, что их роман продлится долго. С Джеком такого не бывает. Да и с Мэрилин тоже, как я слышал.
Джо усмехнулся.
– Ну что ж, если это несерьезно, бояться нечего. Я и сам не прочь с ней познакомиться.
– Она тоже этого хочет.
– Да? Так, так… – Джо позволял себе заигрывать с любовницами Джека, и иногда ему это вполне удавалось, настолько сильно было в нем стремление побеждать. Раньше, когда дети Джо были моложе, о нем говорили, что он спит с дочерьми своих друзей и подругами своих дочерей, но он не делал исключения и для подруг своих сыновей. – Дай мне знать, если возникнут какие‑то проблемы, Дэйвид, – сказал он. – В этом ты мне не можешь отказать.
Я согласился, хотя и без особого энтузиазма.
– А вообще‑то надо отдать должное нашему Джеку, – добавил он с удовлетворением. – Никто не может устоять перед ним, так ведь?
Никогда я не слышал в голосе Джо столько отцовской гордости, даже когда Джек впервые стал сенатором, победив своего соперника Генри Кэбота Лоджа, – а Джо ненавидел Лоджей и всех их сподвижников в Бостоне.
Интересно, сказал ли Бобби своему отцу, что Джек собирается расследовать махинации профсоюза водителей. “Наверное, нет, – решил я, – иначе мне пришлось бы выслушать длинный комментарий и на эту тему”.
В одной руке она держала путеводитель, другой схватила руку Джека Кеннеди так, что их пальцы переплелись. Он был смущен таким открытым выражением чувств с ее стороны, но она не обращала внимания на его смущение. Она впервые была в Вашингтоне, и радость переполняла ее.
Они находились в здании сената. Было воскресное утро, и Джеку пришлось использовать весь свой сенаторский авторитет, чтобы уговорить швейцара пропустить ее с ним в здание.
По этому случаю она надела белое летнее платье в мелкий черный горошек и элегантную соломенную шляпу с лентой из той же материи, что и платье. Ее талию перетягивал узкий черный поясок в белый горошек. Увидев в зеркале свое отражение, Мэрилин подумала, что ее наряд слишком пестрый, и засомневалась, подходит ли такое платье для ее фигуры. Бросив взгляд на трибуну, она вздохнула.
– Подумать только, – вымолвила она, – с этой трибуны выступал Линкольн.
Он наморщил лоб.
– Знаешь, Мэрилин, мне кажется, он здесь не выступал. Президент выступает с ежегодным докладом о положении в стране в палате представителей, так было и раньше. – Он прочел на ее лице разочарование. – Здесь выступали Вебстер, Клэй, Калхоун. Так что это тоже историческое место.
– Да, конечно. – Она крепче сжала его пальцы и улыбнулась, чтобы скрыть свое разочарование: все‑таки сенат сильно проигрывал в ее глазах, раз Линкольн здесь не выступал. Если бы только ей удалось продвинуться чуть дальше первых страниц книги Сэндберга, она бы не выглядела сейчас такой дурой, подумала она…
Надо отдать должное Джеку! Поначалу он, естественно, решил, что его персона – это единственная достопримечательность Вашингтона, которую она хотела бы увидеть, но как только он очутился в спальне ее номера в отеле “Хэй‑Адамс”, он довольно благосклонно воспринял ее просьбу показать ей город. Она была тронута его желанием угодить ей. До этой встречи она и не подозревала, как сильно мучит его боль в спине, какие страдания причиняют ему малейшие движения. Ему тяжело было даже взбираться по ступенькам мемориала Линкольна. На переднем сиденье машины лежали костыли. Когда они останавливались где‑нибудь, его водитель и телохранитель Бум‑Бум предлагали их Джеку, чтобы тот мог выйти из машины. Чаще всего Джек отказывался и ходил без костылей, сильно хромая, превозмогая боль. Но если приходилось подниматься высоко по ступенькам, он иногда соглашался взять костыли, но при этом страшно злился на свою беспомощность.
Он подвел ее к своему рабочему столу. Она села, а он облокотился на него, упершись руками в стол, чтобы было легче держать свой вес.
– Вот за этим столом ты и работаешь? – спросила она.
– В основном приходится работать в комиссиях. Или когда собираемся вместе и выпиваем. Половина деловых вопросов в сенате решается после шести часов в кабинете Линдона Джонсона, где за бутылкой виски собирается кучка старых пердунов и начинается торговля взаимными уступками.
Она поняла, что Джеку очень хотелось бы быть одним из тех людей. Она заметила, что он вдруг побледнел. Он по‑прежнему улыбался, но руками так сильно уперся в стол, что костяшки пальцев побелели.
– Очень болит? – спросила она, дотрагиваясь до него. – Спина?
Сжав губы, он покачал головой, как будто был раздражен ее вопросом. Но она видела, что ему больно. Ди Маджо долго играл в бейсбол и впоследствии часто испытывал сильные боли. Даже ежедневный массаж и горячие ванны не всегда помогали. Бывали дни, когда она видела на его лице такое же выражение, как сейчас у Джека, но он никогда не признавался ей, что испытывает адскую боль, даже если падал со стоном на пол. “Неужели все мужчины упрямы, как дети?” – подумала она.
– Тебе нужно лечь, – сказала Мэрилин. Она поняла, что он мучается по ее вине. Это она заставила его таскаться с ней по всему Вашингтону, а он слишком горд, чтобы пользоваться при ней костылями. Она чувствовала себя виноватой.
Он криво усмехнулся.
– Я уже лежал, помнишь?
Они провели ночь вместе в ее номере в “Хэй‑Адамс”. Как всегда, они получили большое наслаждение в объятиях друг друга. Ей хотелось бы, чтобы их любовная игра была несколько разнообразнее. Она любила секс неистовый, энергичный, истощающий все силы – в стиле ди Маджо. Но Джек привык, чтобы женщины ублажали его, хотя это по‑своему ее возбуждало. Кроме того, каждый раз возвышаясь над ним в постели, она торжествующе думала про себя: возможно, я ублажаю мужчину, который вскоре станет президентом Соединенных Штатов!
Правда, она была несколько разочарована, когда, проведя ночь с Джеком, обнаружила, что он, как и Джо, не сворачивался во сне калачиком. Она задергала весь персонал отеля, требуя, чтобы ей на кровать положили упругий матрас и доску, но для Джека это все равно было мягко, и он всю ночь напролет жаловался, что ему неудобно.
Она представляла себе, что будет крепко обнимать его во сне, обвивая его тело руками и ногами, ее губы будут касаться его губ, что, проснувшись, она увидит его лицо на подушке рядом со своим лицом. Вместо этого, наконец уснув, он лежал, тихо похрапывая, а она ворочалась и ворочалась подле него, потому что в суете любовных утех забыла принять снотворное и потом боялась встать, чтобы не потревожить его.
– Ну, хочешь еще что‑нибудь посмотреть? – спросил он.
– Только одно, – ответила она застенчиво, будто маленькая девочка, которая просит взрослого сделать ей одолжение. “Так когда‑то разговаривала Норма Джин!” – подумала она.
– Все, что пожелаешь, – сказал он, но она почувствовала, что он говорит не от всего сердца.
– Я хочу увидеть, где ты живешь.
Она с удовлетворением отметила про себя, что он удивлен, вернее, это было смятение. К этому времени она уже знала, что он старался никогда не выказывать своего удивления. Он кашлянул.
– По‑моему, это не очень удачная идея.
– Замечательная идея. – Она мило надула губки. – Ведь ты же обещал.
– Я не обещал!
– Ты сказал: “Все, что пожелаешь”. Это означает: все, что я пожелаю, разве нет? А что, в чем сложность? Ты говорил, Джеки в Хианнис‑Порте, а у слуг выходной?
– Да, но…
– Так в чем же дело? – Она посмотрела на него широко открытыми глазами. Он покраснел. – Ты что, боишься? Ведь я‑то приехала сюда? Не побоялась.
Она знала, что победила. Он был из тех людей, которые готовы принять любой вызов.
Он сердито посмотрел на нее, в глазах – лед. И вдруг расхохотался.
– Так что же мы стоим? – спросил он. – Поехали.
Они медленно ехали по сельским дорогам штата Виргиния. Было жарко. Бум‑Бум вел машину молча, с явным неодобрением. Джек то и дело говорил, чтобы он ехал быстрее, но Бум‑Бум действовал так, будто сдавал экзамен на водительские права, сбавляя скорость на каждом перекрестке футов за сто и с преувеличенным вниманием глядя по сторонам.
Мэрилин чувствовала себя чужой в этой местности с покатыми лесистыми холмами, окутанными знойной дымкой. Ей не нравился такой ландшафт. Леса, деревья, поля пугали ее; здесь она чувствовала себя, как в ловушке. Она любила простор, равнины, тянущиеся на много миль, согретые жарким солнцем, – как, например, в пустыне или на побережье Тихого океана.
– В жизни не видела столько ферм, – заметила она.
Джек посмотрел в окно на фермы, тянувшиеся вдоль дороги, как будто впервые видел их. Сельское хозяйство его не интересовало.
– Это в основном хозяйства фермеров‑аристократов, – презрительно отозвался он. – Это ферма посла Макги. – Он указал на красный кирпичный дом в колониальном стиле, похожий на книгу. Дом стоял на холме в окружении могучих старых дубов. – Он владелец нефтяных и газовых скважин в Техасе, несколько лет назад стал послом, сейчас работает в ЦРУ. У него коровы какой‑то ценной породы. Как она называется, Бум‑Бум?
– Ангусская, босс.
– Правильно, ангусская порода. За какого‑то отборного быка Макги заплатил, кажется, двести тысяч долларов. – Он в недоумении покачал головой. – Джеки частенько ездит здесь верхом с его девочками.
– Ей нравится здесь?
– Очень. Она выросла в такой обстановке. Лошади, охота и прочая ерунда.
Он угрюмо посмотрел в окно. Юг Франции ему нравился больше, чем сельская местность в Виргинии, но он не собирался объявлять об этом своим избирателям. Непонятно почему, но пресса благосклонно писала о том, как Джеки катается здесь на лошадях, – гораздо благосклоннее, чем, скажем, когда она ездит отдыхать в Иден‑Рок на Антибском мысе. Как бы то ни было, ему это на руку: Джеки нашла себе занятие и почти не докучает ему.