– А где Джеки?
– Джеки сидит дома и смотрит все это по телевизору. Будем надеяться, что она не умеет понимать слова по движению губ. Надеюсь, здесь нет никого, кто умеет это делать!
– Как мне хочется поцеловать тебя.
Она произнесла это очень тихо, никто, кроме Джека, не слышал, но он все равно покраснел. Затем она услышала голос, который, без сомнения, принадлежал миссис Рузвельт:
– Бёрди Уэллз! Боже мой, никак не могла вспомнить, где я слышала это имя. Теперь вспомнила. Ну, конечно, мы с ней живем совсем рядом.
Миссис Рузвельт стала поворачиваться в их сторону, но ее усыпанная цветами шляпа и люди, толпившиеся вокруг Джека, не позволили ей увидеть Мэрилин. Какое‑то мгновение Мэрилин стояла не двигаясь, в ужасе от того, что ей придется беседовать с Элеонорой Рузвельт перед камерами, но Джек взял ее за локоть и подтолкнул к Бум‑Буму, и тот утащил ее со сцены, да так стремительно, что ноги ее почти не коснулись пола.
– Мисс Уэллз только что ушла, – произнес Джек, обращаясь к миссис Рузвельт.
Затем Мэрилин и Бум‑Бум шли какими‑то коридорами, спускались по потайным лестницам, ехали в служебном лифте – в этом мире Бум‑Бум чувствовал себя как дома. Потом она вдруг вспомнила, что Дэйвид, должно быть, обливается потом, пытаясь найти ее. При этой мысли она улыбнулась, испытывая легкое чувство вины перед ним.
Ей стало жаль Дэйвида, и она попросила передать ему, что находится в своем номере в гостинице. Она заказала в номер бутерброды, пару бутылок шампанского “Дом Периньон” и бутылку любимого виски Джека “Баллантайн”. Потом она еще решила заказать две коробочки с мороженым и шоколадный соус для Джека (он был сластеной) и, устроившись на диване в пеньюаре, принялась читать Карла Сэндберга. Каждый раз она бралась за книгу, честно намереваясь дочитать до конца, – она хотела узнать как можно больше о жизни Линкольна. Но выходило так, что она читает книгу вот уже три года, а Линкольн все еще деревенский адвокат в Иллинойсе.
Она отложила книгу и взяла в руки роман Гарольда Роббинса “Парк‑авеню, 79”. С этой книгой дело пошло быстрее.
Люди часто с насмешкой воспринимали ее заявления, что она любит читать, но она и впрямь читала много, хотя и бессистемно, и Артур постоянно критиковал ее за это. Ей нравилось читать в свое удовольствие, и, если она хотела с Карла Сэндберга переключиться на Гарольда Роббинса, а потом снова вернуться к биографии Линкольна, кому какое дело?
“Она не пара тебе, вот в чем дело, – читала она. – Она выросла, не зная любви, и не понимает, что это такое”.
Отметив на двадцать третьей странице то место, где остановилась, она закрыла книгу. Возможно, она читала медленно (хотя никого, кроме Артура, это не беспокоило) потому, что всегда находила в книгах фразы, которые заставляли ее прерывать чтение и задумываться. По ее мнению, в этом и заключался смысл чтения. Она так и сказала Артуру, решив однажды поспорить с ним, но она подозревала, что он, как и многие интеллектуалы, читает книги для того, чтобы найти в них подтверждение собственным мыслям или новые аргументы в их пользу.
Она легла на диван и стала думать о предстоящем вечере. Теперь она почему‑то не сомневалась, что Джек когда‑нибудь станет президентом. Она почувствовала это в настроении делегатов съезда, видела это в глазах Стивенсона и его сторонников, стоявших вместе с ним на трибуне.
Ей трудно было представить Джека в роли президента. В ее представлении президенты – это, как правило, пожилые мужчины с усталыми морщинистыми лицами: Эйзенхауэр, Трумэн, Рузвельт, Линкольн. Джек был обаятелен, как молоденький студент, и, общаясь с ним, люди как‑то забывали, что он – серьезный политик и очень богатый человек. В фильме – он был в нем просто великолепен – Джек говорил о бедных, о рабочих, о неграх, о мелких фермерах, о простых людях, о малообеспеченных избирателях, которые являлись опорой демократической партии. Но что он в действительности знает о людях, о таких, как ее мать, которая зарабатывала себе на жизнь, проявляя кинопленки в “Консолидейтед филм лэбз”, пока не сошла с ума и не попала в психушку? Она, Мэрилин, знала, что значит быть представителем рабочего класса, она сама была плоть от плоти этого класса и в глубине души не очень‑то доверяла искренности Джека Кеннеди, когда он говорил о своем долге перед людьми, среди которых она выросла. “О Боже! – думала она. – А сама‑то я разве достойна рыцаря на белом коне?”
Она настолько погрузилась в свои мысли, что даже не слышала, как открылась дверь. Было два часа ночи. Шестое чувство подсказало ей, что она в комнате не одна. Она поднялась и наткнулась на смущенного Бобби Кеннеди. Джек уже стоял у бара, наливая себе виски. Дэйвид вошел вслед за Бобби и закрыл за собой дверь.
Джек отхлебнул виски, затем подошел к ней и поцеловал, погладил по спине. Бобби был весь взъерошенный и измятый, как будто стоял под душем прямо в одежде. Только Дэйвид, одетый в белый жилет и сизо‑серый летний костюм с цветком в петлице, был элегантен и невозмутим, словно съезд для него – это отдых. “Должно быть, так оно и есть, – подумала она, – ведь Дэйвид – преуспевающий бизнесмен, и политика для него просто хобби”.
Джек снял пиджак, бросил его на пол, сел на диван и похлопал рукой рядом с собой, приглашая ее сесть возле него. Он откинулся на спинку дивана, задрав ноги на маленький столик. У него был такой изможденный вид, что она почти простила ему долгое ожидание.
– Очень сожалею, Мэрилин, – произнес он. – Не все идет гладко.
Дэйвид налил себе коньяку. Лицо Бобби дышало яростью и гневом, он даже не подошел к бару. Прислонившись к двери, ведущей в номер Джека, он молча потирал лицо и пальцами приглаживал волосы, чтобы они не падали ему на глаза.
– Ты должен идти к Эдлаю, Джек, другого выхода нет, – сказал Дэйвид. – Отказываться уже поздно. Утром позавтракай с ним, послушай, что он скажет, вот тебе мой совет.
– Я не нуждаюсь в советах. Мне нужно, чтобы кто‑нибудь восстановил контроль над происходящим.
– Что случилось? – спросила она.
Джек отпил немного виски и положил руку ей на бедро. На мгновение ей показалось, что они – муж и жена и много лет живут вместе. Но вот его рука поползла выше, и это напомнило ей, что она ему просто любовница.
– Телефоны не смолкают, – сказал он. – Все звонят и говорят, что им очень понравился фильм.
Дэйвид держал свой бокал между ладонями. Лицо его выражало глубокое удовлетворение.
– Вечером фильм показали на всю страну, – объяснил он ей. – Все телефоны редакции разрывались от звонков, многие не могли прорваться. Делегаты съезда выражают восхищение Джеком. Тысячи звонков.
– В основном звонят пожилые женщины, – со смехом добавил Джек. – “Он такой красивый!”
– Не только пожилые женщины, – возразил Дэйвид. – Но да, в основном женщины.
– Меня это ничуть не удивляет, – сказала она и поцеловала Джека. – Когда ты на сцене, Джек, у тебя очень сексуальная внешность.
Голос Бобби Кеннеди прозвучал как сердитое рычание, голос совести и долга, и по ее телу пробежала дрожь.
– Вопрос в том, согласен ты выставить свою кандидатуру или нет, Джек?
– Все почему‑то считают, что попытаться стоит, – ответил Джек. Мэрилин отметила, что он не высказал своего мнения.
– Попытаться! – презрительно оборвал его Бобби. – Тебе незачем лезть в это дело только для того, чтобы попытаться, – продолжал он, сверкая глазами. – Если ты выставляешь свою кандидатуру на пост вице‑президента, Джек, ты должен победить!
В голосе Бобби Мэрилин услышала любовь к брату, смешанную с гневом, твердой решимостью и безрассудной храбростью, – такого ей еще не доводилось слышать. С его лица не сходило упрямое, почти ослиное выражение тупого нежелания отступаться от своего мнения. Он сверлил глазами Джека, бросая ему вызов. Мэрилин перевела взгляд на Джека и похолодела. Его рот и челюсть перекосились от гнева. Казалось, он постарел; это был другой человек – жесткий и волевой. Он и Бобби смотрели друг другу в глаза, и она с изумлением отметила, что таких ледяных взглядов ей еще видеть не приходилось.
Он будет баллотироваться, подумала она. Джек сделал большой глоток виски и с тем же каменным выражением на лице произнес:
– Передай, пусть начинают подсчет делегатов, которые поддерживают нас.
– Уже считают. Что ты скажешь Эдлаю за завтраком?
Джек мрачно улыбнулся.
– Скажу, чтобы готовился к схватке.
Бобби серьезно кивнул, на лице не было и тени улыбки.
– Кто известит об этом посла? – спросил Дэйвид.
Последовало длительное молчание. С каменными лицами братья смотрели друг на друга. Затем оба повернулись к Дэйвиду, но тот покачал головой.
– Нет, – твердо сказал он.
Она видела, что он не поддастся ни на какие уговоры. Джек и Бобби тоже это поняли. Джек не стал упрашивать Дэйвида.
– Значит, кому‑то из нас двоих придется набраться храбрости и поговорить с ним, – угрюмо произнес он. Он закрыл глаза. – Во Франции сейчас около девяти утра. Отец, наверное, завтракает. Ну что, иди звони.
Бобби встал на дыбы.
– Почему я? – спросил он.
– Потому что ты мой младший брат.
Бобби стиснул зубы, однако, опустив голову и засунув руки в карманы, понуро поплелся в ее спальню – даже не спросив разрешения.
– Пусть лучше он, а не я, – заметил Дэйвид. Джек кивнул.
Из спальни доносился тихий голос Бобби, который, призвав на помощь всю свою фантазию и красноречие, сообщал отцу о решении Джека; затем он надолго замолчал. Поднявшись, он стал мерить шагами комнату, плечом прижимая телефонную трубку к уху. Потом появился в дверях спальни, держа трубку в вытянутой руке. Через всю комнату было слышно, как злится Джо Кеннеди, словно с южного побережья Франции по телефону транслировали шторм с грозовыми разрядами.
Бобби прикрыл рукой трубку.
– Отец говорит, мы идиоты.
– Возможно, он прав. Скажи ему, что мы не собирались ввязываться в эту борьбу, но нас втянули, и теперь отступать некуда.
– Он говорит, что все это ему известно. – Бобби протянул трубку Джеку. – Он хочет сказать тебе пару ласковых слов.
Джек застонал, поднявшись с дивана, взял телефон из рук Бобби, прошел в спальню и закрыл дверь. Бобби налил себе содовой. По его лицу струился пот. Он потер глаза – она не представляла, что человек может выглядеть таким изможденным.
– Что еще он говорил? – спросил Дэйвид.
Бобби медленно потягивал содовую, словно боялся, что больше ему не предложат.
– Отец говорит, мы должны немедленно заручиться поддержкой Джима Фарли, если это возможно. На съезде 1940 года Джо‑младший поддержал Фарли. Он хочет, чтобы ты поговорил с ним.
Дэйвид кивнул.
– Он прав. Твой брат отказался отдать свой голос за Рузвельта, хотя уже было ясно, что Фарли проиграл. На Джо оказывали сильное давление, чтобы обеспечить Рузвельту единодушную поддержку, но он оставался непоколебим. Нельзя сказать, что он очень уж симпатизировал Фарли, но он хранил верность своему слову.
– Отец говорит, что Фарли попытается уклониться и будет юлить. Он считает, что Фарли – трусливая, неблагодарная сволочь.
– То же самое он говорил про него и в 1940 году. Я попробую. Когда‑то Фарли неплохо относился ко мне.
Бобби поспешно закивал головой, больше не думая об этой проблеме, раз заниматься ей поручено другому. Мэрилин нравились его четкость и деловитость. Он не размахивал руками, но его жесты были очень выразительны. Одевался он не то чтобы небрежно, но просто и удобно – он носил немнущиеся костюмы, рубашки на пуговицах, мягкие кожаные туфли. Волосы у него были длинные, потому что он не мог позволить себе тратить время, просиживая в парикмахерской. Ей казалось, что в этом человеке нет никаких пороков, нет любви к наслаждениям, если не считать того, что каждый год он награждал Этель очередным ребенком.
Он вдруг посмотрел на нее, как будто только что заметил ее присутствие. Она почувствовала, как по ее телу пробежала легкая дрожь, – у него было очень выразительное лицо; казалось, на нем отражаются все его мысли! Во время разговора с Дэйвидом лицо Бобби было резким, все линии четко обозначены, нос – острый, хищный, как орлиный клюв. Теперь, когда он смотрел на нее, черты его лица смягчились, он даже как‑то помолодел.
– Извините, что я зашел в вашу спальню без спросу, – произнес он.
– Ну что вы! Меня же там не было, да и вообще. – Он покраснел. Она знала, что на кровати разбросана ее одежда. Неужели он смутился, потому что увидел ее бюстгальтер и чулки? Ведь у него жена и куча детей.
– Я должен был спросить у вас разрешения.
– Ничего страшного.
Он откашлялся. Она заметила, что рукава и воротник его рубашки обтрепались.
– Я ведь даже не знал, что вы здесь. Джек сказал мне об этом у самой двери. Честно говоря, мне эта идея не очень нравится.
– Вы имеете в виду мое присутствие здесь?
– Джек слишком рискует. А теперь, когда он решил бороться за пост вице‑президента, это еще опаснее.
– Но я тоже рискую.
– Это не одно и то же.
С этим нельзя было не согласиться. Она и без Бобби хорошо понимала: если станет известно, что политический деятель, католик, у которого жена беременна, крутит роман с кинозвездой, он никогда не сможет стать президентом, да и вице‑президентом тоже.
В его глазах она увидела осуждение, и от этого вся напряглась.
– Он не ребенок, – вызывающе сказала она. – Он знает, что делает.
– Мы все уже вышли из детского возраста. – Он говорил с печалью в голосе. – Казалось бы, мы должны перестать делать глупости, но этого не происходит. Постарайтесь не привлекать к себе внимания, хорошо?
– Он добьется этого? Он сможет стать вице‑президентом?
– Трудно сказать. Не знаю, выберут ли его вице‑президентом, но уверяю вас, президентом он станет. Я помогу ему добиться этого.
Она наклонилась и поцеловала его.
– Я хочу, чтобы мы стали друзьями, – сказала она.
Она испугалась, что он рассердится, но Бобби широко улыбнулся – даже Джек не умел так улыбаться.
– Мы будем друзьями, – ответил он. – Непременно. – На щеке у него остался след от ее губной помады. Она взяла салфетку и стерла пятно, испытывая при этом странное чувство: будто она мать, вытирающая своего ребенка.
– Вот и договорились. – Она взяла его ладонь в свои руки и переплела его пальцы со своими. Такое рукопожатие было частью тайного ритуала, известного всем ученикам средней школы в Ван‑Наисе, где она училась в детстве. – Обещаешь?
Такое рукопожатие было ему незнакомо, но значение его он понял прекрасно. Подобные ритуалы существовали не только в Ван‑Наисе, но и в привилегированных пансионах Восточного побережья.
– Обещаю, – ответил он, смеясь, но по глазам было видно, что он говорит искренне. Она поняла, что к своим обещаниям Бобби относится серьезно.
Из спальни вышел Джек. Он посмотрел на Дэйвида.
– Отец хочет поговорить с тобой, Дэйвид, – объявил он. – Но предупреждаю, он очень сердит. – Увидев, что она и Бобби сидят, взявшись за руки, он вскинул брови. – Рад, что вы двое… э… нашли общий язык. А что скажет на это Этель?
Бобби покраснел, но отвечать не стал. Она с интересом наблюдала за ними. Казалось, что Бобби, такой несговорчивый и независимый, навечно обречен относиться к Джеку с почтением, как будто вопрос первенства между братьями навсегда был решен еще в детстве – во время многочисленных футбольных матчей, драк и испытаний на силу рук. Джек был старше по возрасту и положению, и спорить тут бесполезно. Она внимательно разглядывала лицо Бобби, пытаясь уловить в нем хоть тень обиды, но так ничего и не увидела. Он преданно любил своего брата, и она подумала, что, наверное, по‑другому он и не умеет любить.
– Ну что? – спросил Бобби.
– Хорошо, что я не надеялся получить отцовское благословение, – ответил Джек, уныло улыбаясь. – Я сказал отцу, что перезвоню ему после того, как поговорю с Эдлаем. – Он подмигнул Бобби. – Он наказал мне не лезть за тобой в пекло. “Бобби – горячая голова”, – сказал он.
– Вовсе нет!
– Слушай, не кисни. Он сказал, чтобы я не позволял другим принимать за меня решения. Представляю, как весело будет выслушивать его указания по телефону, когда я буду жить в Белом доме!
Джек расстегнул воротник рубашки и сорвал галстук.
– Бобби, сходи в соседний номер и передай им, что я хочу знать, на сколько голосов мы можем рассчитывать. Эти сведения у меня должны быть до завтрака с Эдлаем. Только мне нужны точные данные, понял? Мне не нужны желаемые цифры. Я хочу знать, на кого мы можем рассчитывать, без всяких “может быть”, “должно быть” и прочих предположений.
Бобби кивнул. Он всегда добросовестно выполнял задания Джека. Дэйвид наконец‑то закончил говорить по телефону, и, казалось, ему не терпится исполнить то, что ему поручено. Она только теперь поняла, почему Дэйвид Леман, богатый и влиятельный человек, с таким почтением относится к Джеку Кеннеди и уделяет его делам так много времени. Он делал это не только – и даже не в первую очередь – во имя их дружбы. Дэйвид получал большое наслаждение, играя роль двигателя в политике, имея возможность влиять на политические события. Ему необходимо было чувствовать себя “своим” в мире политиков, играть за большим столом, как говорил Фрэнк, быть в числе крупных игроков.
– Ваш отец говорит, что Эдлай может попытаться подстроить тебе ловушку, выдвинув в кандидаты другого католика, чтобы показать, что у него нет предрассудков, – сказал Дэйвид. – По‑моему, он прав.
– Полагаю, Эдлай вполне способен додуматься до такого, – угрюмо произнес Джек. – Это означает, что мы должны немедленно заручиться поддержкой Майка ди Салле и Дэйва Лоренса. Бобби, утром ты первым делом идешь к ним, даже если тебе придется поднять их с постели. Прижми их к стенке, Бобби!
Он потянулся, зевнул и потер руками спину, морщась от боли.
– Пойду вздремну. И тебе надо поспать, Дэйвид. Завтра сумасшедший день. Как ты на это смотришь, Мэрилин?
Джек уверенным жестом потянул ее в спальню, Дэйвид и Бобби остались стоять в гостиной. Он устало сел на кровать и стянул туфли.
– Извини, – произнес он. – Я не ожидал, что все так получится.
– Что делать, дорогой, бывает. – Вся эта суета ей нравилась гораздо больше, чем он предполагал. Как и Дэйвида, ее увлекала активная борьба. Возможно, у них с Джо было бы все иначе, если бы он по‑прежнему играл в свой бейсбол, а не сидел у телевизора. А согласившись выйти замуж за Артура Миллера, она, очевидно, не учла, что жизнь писателя – сплошная скука.
Она помогла Джеку раздеться, сняла с себя халат и легла рядом с ним, с наслаждением прижимаясь губами к его щетинистым щекам и чувствуя запах его пота на языке.
– Люби меня, дорогой, – прошептала она ему на ухо и, глубоко вздохнув, в наслаждении от того, что вот сейчас, в этот самый момент, ее желают, сильно и страстно, она обхватила руками его крепкое, мускулистое тело, от которого исходил возбуждающий аромат пота, смешанный с запахом лосьона, и еще тот запах, который чудесным образом отличает мужчин от женщин, и утонула в нем.
Она спала безмятежно спокойно, впервые заснув без снотворного, – просто забыла выпить таблетку. Они лежали, тесно прижавшись друг к другу; она не могла бы определить, где начинается его тело и кончается ее собственное. Она чувствовала под собой мокрые пятна – в тех местах, где пролились соки их тел, и это было приятно. В ванной все еще горел свет; рычал кондиционер, то громче, то тише, словно гоночный автомобиль, срывающийся с места у светофора на бульваре Вентура субботним вечером, но он не в состоянии был побороть духоту и влажность августовской ночи в Чикаго.
Проснувшись с первыми проблесками рассвета (они забыли задвинуть шторы и опустить жалюзи), Мэрилин, как ни странно, чувствовала себя отдохнувшей. Она зевнула и потянулась. Каждый мускул ее тела отозвался на это движение приятной истомой. Вот ведь повезло Джеки, подумала она; впрочем, может быть, это и не так, если принять в расчет все издержки супружеской жизни.
Джек спал, лежа на спине. У него было атлетическое телосложение, сохранившееся от студенческих дней: длинные руки и ноги, тонкая талия, сильные плечи, бедра почти не выступают. Весь позвоночник был иссечен шрамами от раны, полученной во время войны, и от трех операций. Наверное, вчера Джеки ждала, что он придет домой или хотя бы позвонит. Если бы ей самой на восьмом месяце беременности довелось сидеть дома в ожидании звонка от мужа, она бы просто сошла с ума, но, возможно, Джеки – сильная женщина, или ей уже все безразлично, – в любом случае, Мэрилин не было никакого дела до их взаимоотношений. Пусть у Джека болит голова за Джеки, она тут ни при чем.
Встав на четвереньки, она села на него верхом. Ее волосы падали ему на лицо, груди касались рыжей поросли на его груди. Она поцеловала его; девочки в средней школе Ван‑Наиса, обсуждая между собой тонкости искусства целоваться, называли такой поцелуй “бабочка”. Облизнув свои губы, она нежно прикоснулась к его губам. Прикосновение было таким легким, едва заметным, будто она дотронулась до него своим дыханием. Кончиком языка она начала осторожно теребить его губы, пока он не зашевелился во сне. Он открыл глаза. Веки полуприкрыты, длинные ресницы – любая девушка могла бы мечтать о таких – все еще окутаны сном.
– О Боже! – пробормотал он хрипло. – Который час?
– Половина седьмого, милый. Я хотела сама разбудить тебя.
– Вот как? Я думал, ты не любишь рано вставать.
– Вообще‑то это так. Но мне нравится пробуждать мужчин ото сна поцелуями.
– Что ж, это гораздо лучше, чем будильник.
– Да, пожалуй. Только представь себе, сколько мужчин в мире мечтают о том, чтобы их по утрам будила поцелуем Мэрилин Монро?
Он вытащил из‑под подушки часы и посмотрел на них. Она поняла этот жест и была тронута: он хотел знать, есть ли у него время для короткой любовной зарядки.
Сунув часы назад под подушку, он обхватил ее руками и привлек к себе.
– Пусть мечтают дальше, – произнес он.
В облаке пара Джек вышел из ванной, узкие бедра обмотаны полотенцем, мокрые волосы стоят торчком. Она налила ему кофе со сливками, бросив в чашку один кусочек сахара – она уже успела узнать его вкусы, – и стакан апельсинового сока, который он тут же залпом выпил. Прошлепав через всю комнату к двери, ведущей в его номер, он открыл ее и произнес:
– О Боже, здесь воняет, как в вагоне, где всю ночь играли в покер.
До нее донесся хриплый от усталости голос Бобби.
– После некоторых подсчетов мы пришли к выводу, что в первом круге можем смело рассчитывать по крайней мере на двести голосов.
– Этого недостаточно.
– Мы можем удвоить это количество за пару дней, если будем работать как проклятые.
– Возможно.
– Ты выспался?
– В жизни так сладко не спал. Сейчас я быстренько оденусь, и мы с тобой просмотрим весь список, а потом я пойду к Эдлаю. А ты прими душ и переоденься, Бобби. У нас впереди трудный день. Я не хочу, чтобы ты засыпал на ходу.
– Пошел ты.
– Жаль, что я не такой остроумный, как ты.
– Очень смешно. Советую тебе полистать утренние газеты, сенатор. Возможно, Джеки захочет услышать твои объяснения, когда увидит фотографии на первых страницах.
Прежде чем Джек успел вернуться в спальню, она схватила со стола газеты и разложила их на постели. Она не увидела в них ничего необычного, разве что полосы пестрели заголовками о возросшей популярности Кеннеди. Подошел Джек и через ее плечо бросил взгляд на газеты; на лице его отразилась тревога. Они оба просмотрели “Экзаминер”, но ничего сенсационного в газете не было. Она бросила ее на пол и развернула “Чикаго трибюн”. Вот оно. На первой странице была помещена фотография, запечатлевшая “стихийную” демонстрацию в поддержку Кеннеди. На ней был заснят тот самый момент, когда толпа пробилась к трибуне. Центральное место на фотографии занимала женщина, карабкающаяся на сцену; ее ноги бесстыдно оголены. Сенатор помогает ей взобраться на сцену, через обитую флагами стенку‑ограждение. Он обхватил ее руками. Снимок сделан с такого ракурса, что кажется, будто они целуются. Подпись под фотографией гласила: “Кеннеди спасает свою сторонницу!” Ниже про эту сторонницу написано было следующее: “Бёрди Уэльс, заведующая библиотекой в Милане (штат Нью‑Йорк), с детства поддерживает демократическую партию”.
Несколько мгновений они молча смотрели на фотографию. Если приглядеться повнимательнее, подумала она, то можно различить ее ягодицы. С другой стороны, лица почти не видно, а в темном парике она просто неузнаваема, – вряд ли кто‑нибудь догадается, что это именно она.
Она хихикнула.
– Они неправильно написали мою фамилию. – Но он не улыбался. – У тебя будут неприятности? – спросила она.
Он потер щеки.
– Ну, с политической точки зрения ничего страшного не произошло. Я помог симпатичной девушке выбраться из толпы. Это мне не повредит. Думаю, даже наоборот, это поможет набрать мне дополнительные голоса. А вот Джеки может воспринять этот инцидент более… э… критически. К тому же я не пришел ночевать домой.
– И даже не позвонил.
– И не позвонил, да. – На его лице появилось выражение, которое ей было хорошо знакомо, – женатый мужчина, оказавшийся в неприятной ситуации.
– Не думаю, что эта фотография дает основания для каких‑то страшных выводов, – сказала она, пытаясь успокоить его.
– Я тоже. Однако чем скорее я позвоню Джеки, тем лучше. – Он собрал свою одежду. – Передай Дэйвиду, пусть будет осторожнее. Мне кажется, тебе вообще не следует больше появляться на съезде…
Она упрямо посмотрела на него.
– Я не собираюсь сидеть взаперти в этом проклятом номере, Джек, если ты это имеешь в виду.
Он рассердился.
– Ну хотя бы воздержись от каких бы то ни было интервью. Я говорю серьезно. Слишком многое поставлено на карту.
– Я не дура, Джек. Я все понимаю.
– Тогда ладно, – он поспешно направился к двери в свой номер, желая поскорее одеться и заняться делами. – Разбуди Дэйвида, – раздраженно выпалил он. – Он любит хвастаться, как в прежние времена в Голливуде умел предотвращать скандалы такого рода. Вот пусть и займется. Скажи ему.
– Сам скажи. – Она прямо посмотрела ему в лицо и с удовлетворением увидела, что он покраснел.
На какое‑то мгновение Джек застыл на месте, чувствуя себя нелепо от того, что вынужден придерживать рукой маленькое полотенце, прикрывающее его бедра. Он немного обиделся.
– Ты неправильно меня поняла, – выговорил он.
– Правильно. Но я тебя прощаю. Только больше не делай этого.
Сказав то, что хотела, она подошла к нему, поцеловала и просунула руку под полотенце.
– Запомни, любимый, со мной, как в бейсболе: три удара, и ты вне игры. Это был первый удар.
Она почувствовала, как он весь напрягся. “Надо же, – подумала она, – сколько в нем энергии!”
– Ну ладно, это потом, – сказала она, стиснув его напоследок, и подтолкнула к двери.
Он нехотя посмотрел на часы.
– Уж и не знаю, когда получится, – сказал он.
Она понимала, что надо ответить что‑то вроде: “Я буду ждать”, но вместо этого произнесла:
– Если очень захочешь меня, как‑нибудь сообразишь.
Все еще озадаченный ее последними словами, он открыл дверь и вошел в свой номер, где его ждали Бобби и ирландская мафия, которая помогла ему завоевать поддержку демократов Массачусетса.
Она вернулась в спальню, взяла маникюрные ножнички и вырезала фотографию с первой страницы “Трибюн”. Это была единственная фотография, на которой она и Джек запечатлены вместе.
Кто знает, может, им больше и не доведется сфотографироваться вдвоем.
Агент по особо важным делам Джек Киркпатрик не любил заниматься самоанализом. Его работа заключалась в том, чтобы добывать информацию, а уж другие пусть решают, что с нею делать и как она вписывается в “общую картину”, как выражается директор ФБР.
Надев униформу обслуживающего персонала гостиницы и прихватив с собой план гостиницы и телефонной сети, он за сутки до начала съезда установил подслушивающие устройства во все телефоны, встроил микрофоны в каждой комнате номера Кеннеди. Киркпатрик научился устанавливать устройства для подслушивания телефонных разговоров у самого Берни Спиндела, еще в те дни, когда Спин‑дел работал, хотя бы частично, на стороне закона. Девиз Спиндела – аккуратность и внимание к мелочам. Он мастерски умел прятать свои приспособления. Работу только тогда можно считать законченной, говаривал он ученикам, когда краска полностью восстановлена, все убрано и расставлено по местам и мельчайшие пылинки штукатурки удалены с помощью пылесоса. Киркпатрик нес в руке чемоданчик с инструментами, в котором также лежали несколько кисточек из верблюжьего волоса, маленькие тюбики с краской, миниатюрный пылесос швейцарского производства, банка с английским препаратом для полировки мебели. По окончании работы он любил говорить своим ученикам, что они могут ползать с лупой на четвереньках, но никогда не найдут то место, куда он вмонтировал подслушивающее устройство.
Киркпатрик установил подслушивающие устройства в номере Кеннеди, но потом узнал от своего осведомителя, служащего гостиницы “Конрад Хилтон”, что Дэйвид Леман забронировал рядом с номером Кеннеди еще два люкса. Менее опытный агент мог бы не обратить внимание на такое сообщение – в ФБР инициатива поощрялась в меньшей степени, чем просто исполнительность. Но Спиндел учил его: “Никогда нельзя знать наверняка, в каком именно месте будут происходить интересующие нас события”. Он часто повторял эти слова и был прав. Люди устраивают деловые совещания в спальнях, встречаются с любовницами в рабочих кабинетах, замышляют убийства в своих машинах. Невозможно заранее предугадать, где нужно установить микрофон, поэтому желательно устанавливать подслушивающие устройства в нескольких местах.