Я не знал ответа на этот вопрос. О личной жизни Джека было известно немало компрометирующих фактов, но, с другой стороны, достаточно одной искры, чтобы вызвать взрыв. Кроме того, слухи есть слухи, а вот информация, зафиксированная в письменном виде, – это уже другое дело. Все, что зафиксировано на бумаге, обретает жизнь; написанные слова живут долго. Поэтому, наверное, Джек никогда не писал любовных писем.
– Возможно, ничего страшного и не произошло, – обнадеживающе сказал я. – Но мне кажется, Джека нужно все же поставить в известность.
– Я могу сказать ему об этом во Флориде.
– Ты едешь с ним во Флориду?
– Да нет. Я просто думала повидаться с отцом Джека, ну и с самим Джеком, если он приедет.
Джек и вправду говорил мне, что хотел бы провести пару дней в Палм‑Бич, “если получится по числам”. Он не стал объяснять, что это за числа и что должно получиться.
– Я вроде бы читал, что ты собираешься вернуться в Калифорнию? – поинтересовался я, раздражаясь на себя за то, что задал свой вопрос так, как мог бы спросить об этом муж или отец. “Она не обязана, – напомнил я себе, – отчитываться передо мной о своих передвижениях”. И тем не менее у меня было такое чувство, будто Мэрилин вычеркнула меня из круга близких людей, обманула.
– Сначала я поеду повидаться с моим бывшим мужем, – ответила она.
После того как Мэрилин попала в “Пэйн Уитни”, в ее жизни снова появился ди Маджо. Будучи очень порядочным человеком, он искренне тревожился о здоровье и благополучии своей бывшей жены. Думаю также, он лелеял надежду вновь сойтись с Мэрилин, и, зная ее, я подозревал, что, возможно, она сама подала ему эту надежду. Ди Маджо по‑прежнему чувствовал себя ответственным за ее судьбу и сохранил это чувство до самого конца. Мэрилин знала, что ди Маджо – единственный человек, который всегда придет к ней на помощь, если с ней случится беда, и, скорее всего, она была права.
– Я обещала отцу Джека, что подбодрю его, – продолжала Мэрилин. – Знаешь, он ведь был болен.
Для меня это было настолько неожиданно, что я поперхнулся и закашлялся. Мэрилин кинулась ко мне и стала колотить по спине, пока я наконец не отдышался. Для женщины ее комплекции она оказалась на удивление сильной.
– Ну что, пришел в себя? – спросила она.
Я кивнул. Сообщение Мэрилин вызвало у меня удивление потому, что плохое самочувствие Джо Кеннеди – а в последнее время он очень сдал – тщательно скрывалось от посторонних. Даже в семье здоровье Джо не обсуждалось, – возможно, домочадцы просто старались не замечать недомоганий посла. Дети Джо привыкли видеть его живым, энергичным и в полном здравии и теперь не могли смириться с мыслью, что их отец становится немощным и старым. У него по‑прежнему был острый язык и ясный ум. Но Джо, всегда гордившийся своим крепким, здоровым телом, худел с каждым днем, буквально таял на глазах. Его руки со вздувшимися венами тряслись, и он уже передвигался осторожно, пошаркивая, как самый настоящий старик. Самолюбие не позволяло Джо смириться с надвигающейся старостью. Что же касается Розы, то она за долгие годы совместной жизни с Джо приучила себя не замечать все то, что могло причинить ей боль.
Джек знал, что здоровье отца пошатнулось, – скорее всего, он понял это после разговора с Бобби, который был к Старику гораздо ближе, чем он, – и в осторожных выражениях поделился своим открытием со мной, словно никак не ожидал, что такое когда‑нибудь может случиться. На торжественной церемонии введения его в должность президента Джек провозгласил, что эстафета перешла к новому поколению американцев, – так он выразил свое недовольство тем, что во время переходного периода, то есть до официального вступления Джека на пост президента, Эйзенхауэр наставлял его, как младшего по званию. Однако Джек еще не был готов к тому, чтобы принять эстафету из рук отца и стать главой семьи Кеннеди. Джо тоже не собирался сдаваться. Он в одиночку проводил кампанию, пытаясь провести Тедди в сенат на место, которое ранее занимал Джек, – но этот план не вызывал особого энтузиазма у Джека и Бобби.
– Прошу прощения, – выговорил я, наконец прокашлявшись. – Я не знал, что Джек сообщил тебе о болезни отца.
Мэрилин скорчила недовольную гримасу, желая, должно быть, выразить свое раздражение по поводу моих сомнений в том, что между ней и Джеком существуют вполне доверительные отношения.
– Детка, Джек все рассказывает мне. У него нет от меня секретов… Ну, он, конечно, не обсуждает со мной проблемы отставания в области ракетных вооружений и тому подобное. Но о том, что касается его лично, о своей семье – об этом он мне много рассказывает… Мы близки не только в постели, понимаешь? Со мною он отдыхает душой. Джек рассказывает мне гораздо больше, чем любой из моих мужей. У меня странное чувство, – мечтательно продолжала она, – словно я наконец‑то обрела семью. Отец Джека присылает такие милые послания, и даже сестры его присылают. Посол недавно прислал мне копченую семгу. Она в холодильнике.
По примеру членов семьи Кеннеди Мэрилин стала называть отца Джека “послом”, хотя он не был таковым уже двадцать лет. Что касается семги, это проявление щедрости со стороны посла было не совсем бескорыстным. Джо вложил часть своих денег в компанию, которая импортировала из Ирландии копченую семгу, и поэтому намеревался доказать всему миру, что рыба ирландского приготовления качественнее и вкуснее, чем та, какую коптят в Шотландии. Он даже уговорил Джеки, чтобы ирландскую семгу подавали в Белом доме, но тихоокеанские коптильщики скоро узнали об этом и настояли, чтобы в Белом доме подавали копченую рыбу только отечественного приготовления.
Странно было наблюдать, как Мэрилин вьет себе уютное гнездышко, пытаясь стать едва ли не членом клана, который теперь становился первым семейством Америки, а ведь, в сущности, она не имела на это никакого права.
– Мне нравится отец Джека, – сказала она. – Он такой взбалмошный.
– Это уж точно.
– Он так сильно расстроился из‑за всей этой возни с Кубой.
– Было от чего расстроиться.
– Он сказал, чтобы я не волновалась и что Джек еще покажет Кастро. “Его дни сочтены”, – сказал он.
– Так и сказал?
– Гм.
Я наклонился и взял ее за руку.
– Мэрилин, – произнес я, – сделай сама себе одолжение, пожалуйста. Никому никогда не говори об этом.
Она хихикнула и поцеловала меня на прощание. Весь вечер она глотала снотворное, запивая его шампанским. Не скажу, что она засыпала прямо на глазах, но говорила и двигалась медленнее, чем обычно, почти как при замедленной съемке.
– Не беспокойся, – ответила она, стараясь четко выговаривать каждый звук. – Я умею держать язык за зубами.
– Меня не интересуют все эти сплетни, Эдгар. И моего брата тоже, – холодно произнес Бобби Кеннеди. – Это все ложь. Неужели вы думаете, что, если бы мы с президентом содержали для себя проституток, мы водили бы их на двенадцатый этаж отеля “Ла Саль” и отряжали агентов службы безопасности два‑три раза в неделю дежурить на этаже и не пропускать посторонних? Это все равно что организовать такое в вестибюле “Вашингтон пост”.
Гувер величаво кивнул.
– Я не принимаю эти сплетни всерьез, господин министр. Однако считаю своим долгом оповещать вас о любых слухах, которые касаются президента и его семьи.
– Пустая трата времени. Ваши сотрудники откапывают всякую чепуху, лучше бы ловили преступников. Но кто сообщил вам эту чушь?
– Горничная из отеля “Ла Саль”.
– Потрясающе! Это все?
Гувер продолжал улыбаться. Всепоглощающая ненависть, которую он испытывал к новому министру юстиции, придавала ему сил и уверенности.
– Нет, – ответил он, – еще не все.
– Не собираетесь ли вы поведать мне сплетню о судебном разбирательстве по делу об установлении отцовства, как на прошлой неделе… Если ваши люди не в состоянии раскопать что‑нибудь лучше, чем сплетни, у меня скоро возникнут сомнения по поводу компетентности и здравого смысла сотрудников ФБР.
Гувер положил на заваленный бумагами стол рядом с пепельницей (казалось, ее вылепили на занятиях по труду в детском саду) школьную тетрадку в красной обложке, на которой кто‑то старательно вывел разноцветными чернилами единственное слово “MARILYN”; точка над буквой i была нарисована в форме сердца. Ниже стояло имя “Тимми Хан”, написанное менее витиевато.
– Что это? – спросил Кеннеди.
– Это дневник. Может, вы взглянете на страницы, которые я пометил скрепками.
В кабинете стояла полная тишина, нарушаемая только шелестом переворачиваемых страниц. Бобби просматривал дневник с невозмутимым видом – он не собирался доставлять Гуверу удовольствие, выказывая свои чувства. Закончив листать тетрадь, Бобби положил ее на стол и вздохнул.
– Откуда у вас это? – спросил он.
– Это подлинный документ.
– Вы не ответили на мой вопрос.
– Мы достали этот документ, – начал Гувер, – чтобы защитить президента.
– Понятно. У вас был ордер на обыск?
– Было бы неразумно ставить в известность об этом деле федерального судью, как вы считаете?
– Гм. – Министр юстиции не хотел признавать, даже без свидетелей, что в определенных обстоятельствах допускает возможность уголовно наказуемых действий.
– Я считаю необходимым ознакомить с этим документом президента.
– Зачем?
– Во‑первых, для того чтобы заставить его вести себя более осмотрительно. Во‑вторых, чтобы наглядно продемонстрировать ему деятельность сотрудников ФБР, которые трудятся денно и нощно, защищая его интересы и личную жизнь.
Кеннеди мрачно кивнул.
– Я проинформирую его об этом.
– Вот и хорошо. А мы по‑прежнему будем стараться, будьте уверены.
– Не сомневаюсь в этом. – Не вставая со своего места, Кеннеди через стол пожал Гуверу руку. – Кстати, – спросил он как бы между прочим, – у вас есть копия этого материала?
Гувер встал, твердо упираясь ногами в пол и выпятив вперед подбородок, – стойка, как у бульдога.
– Только в моем архиве, – ответил он и зловеще улыбнулся. – Там до него никто не доберется.
Чтобы передать Джанкане информацию от Бобби, я решил встретиться за завтраком с Полом Палермо.
Мы встретились с Полом в “Дубовой комнате” в отеле “Сент‑Режи”, напротив моей конторы. Бизнес, которым занимался Пол, считался более или менее законным, и поэтому наша встреча не должна была вызвать особых подозрений. Кроме того, если бы сотрудники правоохранительных органов увидели нас вместе, вряд ли им пришло бы в голову, что в “Дубовой комнате” может замышляться какое‑то преступление.
– У нас возникли проблемы, – объявил Пол, как только официант отошел подальше от нашего столика.
– Знаю. Поэтому и хотел увидеться с тобой. Мои люди, – я не собирался упоминать в таком месте имя Кеннеди, – разочарованы тем, что произошло. Или, точнее будет сказать, тем, что не произошло.
– Да, все это очень печально, но мы не виноваты. – Пол подался вперед, понизив голос до шепота. – Наши люди делали все, что нужно. Но их снабдили непригодным материалом.
У меня хватило ума не спросить его, о каком материале идет речь. Я просто удивленно вскинул брови, продолжая есть яичницу.
– Послушай, – продолжал Пол, разводя руками, чтобы убедить меня в своей искренности, – без хорошего инструмента работать нельзя, так ведь?
Я кивнул со знанием дела, хотя понятия не имел, о каких “инструментах” он говорит.
– Эти ребята должны были отравить сигары того человека, так? Они рисковали жизнью, чтобы вложить в сигары яд, а что получилось? Ничего! Тот парень выкурил несколько сигар и даже глазом не моргнул. Мы тут ни при чем. Дальше, мы должны были опрыскать его одежду специальным ядовитым веществом, которое действует при потовыделении. Наши ребята наняли для этого дела одну шлюху, немку. Она должна была лечь с ним в постель, а когда он заснет выполнить это задание. И она все сделала как надо. И вот он одевается, выходит на улицу, толкает речь на четыре часа, стоя на солнцепеке и обливаясь потом, как грязная свинья, и – nada! [16]Как можно работать с такими материалами?
Я был просто потрясен этими откровениями, но постарался не выдать своих впечатлений.
– Люди, с которыми вы имеете дело, платят только за успех, Пол. Не думаю, что их устроят ваши рассказы о “непригодном материале”.
– Им придется с этим согласиться, Дэйвид. Мои люди сделали что обещали. Они не виноваты, что ничего не вышло. Они рисковали. Тратили свои деньги. Они имеют право получить то, что им было обещано.
– Я не знаю ни о каких обещаниях.
– Ну хорошо, возможно, это были не обещания, а, скажем, обнадеживающие намеки. А вместо этого, смотри, что получается! Момо был задержан агентами ФБР по пути в Мексику. Его продержали несколько часов. А ему это не очень приятно, потому что он был с любовницей. Карлос Марчелло – знаешь такого?
Я угрюмо кивнул.
– Карлоса выслали в Гватемалу, прицепились, к тому, что у него, видите ли, не все в порядке с гражданством. Его посадили в самолет, вывезли из страны и бросили там посреди леса. Послушай, ты должен понять, что в данном случае поставлено на карту. По поводу кубинского дела Момо обратился к Джонни Роселли, а Роселли – к Мейеру Лански. Они сели возле бассейна в отеле “Довиль” в Майами, и Роселли обрисовал ему весь расклад. Лански обратился к Карлосу Марчелло и Санто Траффиканте – они знают Кубу как свои пять пальцев… Момо не мог заручиться поддержкой всех этих людей, не дав определенных обещаний, а теперь он оказался в глупом положении, его перестали уважать… А в его бизнесе это просто опасно, Дэйвид. Кроме того, и Хоффа с него не слезает. В общем, ему не позавидуешь.
– Моим людям тоже не позавидуешь, Пол.
– Это так, но у них большие полномочия, Дэйвид, у твоих людей. Мои люди ведь не сидят в Белом доме. Во всяком случае, пока. – Он рассмеялся. – И они злы, как черти.
– Сейчас наша главная забота – чтобы они держали язык за зубами.
Пол оскорбился.
– Дэйвид, все они – надежные ребята. Болтать не станут. Проблема не в этом. Проблема в том, что вы должны отнестись к ним по совести. Они считают, что вы поступили неверно, выпихнув из машины посреди эти чертовых джунглей Карлоса Марчелло. А он в мягких туфлях из крокодиловой кожи, которые стоят пятьсот долларов, и ему говорят: “Дальше иди пешком”.
Я прекрасно понимал их недовольство. С Марчелло я однажды встречался, когда был в Гаване еще при прежнем режиме. По нему сразу было видно, что он не привык ходить пешком.
– Они хотят, чтобы с ними обходились по‑честному, – подчеркнул Пол, закончив есть яичницу и тщательно вытирая рот. Даже в неярком освещении зала было заметно, как переливается на его мизинце бриллиантовое кольцо, – единственный признак того, что он в этой гостинице – посторонний. – Чтоб не возникло никаких недоразумений.
– Я передам твои пожелания.
– Пожалуйста, передай. Вообще‑то, эту информацию уже передавали – на самый высокий уровень. Через одну даму. Имени ее называть не будем, ладно?
– Ладно, – согласился я, хотя мне было интересно, что это за дама.
Пол засмеялся.
– Возможно, во время разговора она была слишком занята другими делами и поэтому не сумела объяснить все как следует.
– Возможно, – сдержанно произнес я.
Пол поднялся, и мы пожали друг другу руки.
– Всегда рад встрече с тобой, – сказал он на прощание. – В следующий раз плачу я.
С Бобби мы встретились на следующий день в Хикори‑Хилл.
В доме не осталось никаких следов былого изящества. Ни Бобби, ни Этель не заботились о красоте интерьера – их домашний уют был приспособлен под нужды детей и собак. И тех, и других в доме было так много, что просто негде было сесть и поговорить. Поэтому мы с Бобби вышли во двор и стали прогуливаться в окружении своры здоровенных псов – некоторые из них принадлежали владельцам соседних поместий. На Бобби была кожаная летная куртка с эмблемой эскадрильи, от которой он получил эту куртку в подарок. Волосы его отросли больше, чем обычно, и все время спадали на глаза, и он рукой откидывал их назад. Мне показалось, что глаза у него стали печальнее, взгляд – более отрешенный, чем раньше, словно, взвалив на себя обязанности уполномоченного президента по решению всех проблем, он узнал слишком много неприглядных тайн, которые знать вовсе не желал.
Я рассказал ему о нашей беседе с Палермо. Он выслушал меня молча, а когда я закончил, сказал:
– Мне кажется, они вообще ничего не предпринимали. Думаю, они просто надавали ЦРУ лживых обещаний, чтобы заполучить деньги и оружие. С их стороны это было обычное воровство на доверии, а люди из ЦРУ по глупости дали себя обмануть.
– Мне их объяснения показались довольно убедительными.
– Еще бы. Эти ребята – профессионалы. Немецкая шлюха, отравленные сигары, ядовитый порошок, которым посыпали одежду Кастро, – ЦРУ охотно поверило всему этому.
– Они на самом деле снабдили мафию всеми этими штуковинами – ядом и тому подобное?
– Да. Они у себя в лабораториях изобретают такое, что диву даешься. Яды моллюсков, которые невозможно обнаружить даже при вскрытии, бесшумные пистолеты, стреляющие отравленными стрелами, передающие устройства, которые женщина может спрятать во влагалище… – На его лице отразилось омерзение. Бобби поднял с земли палку и зашвырнул ее далеко от себя; собаки с лаем помчались туда, где она упала. – Разумеется, им очень хотелось испытать свои изобретения, и поэтому, когда Марчелло и Траффиканте пообещали им испробовать эти средства на Кастро, ЦРУ с готовностью предоставило им все, что они просили… Деньги, быстроходные катера, радиопередатчики, оружие – все, что угодно. Эти сволочи, наверное, чуть не померли от смеха.
– Так ты считаешь, это было просто надувательство?
– Уверен. А теперь они, видите ли, просят об амнистии! Только через мой труп!
– Они считают, что Джек пообещал им это или что‑то вроде этого.
– Он ничего им не обещал. И я еще раз говорю тебе: они же ничего не сделали, если не считать, что они надули ЦРУ на сотни тысяч долларов, обманом получив оружие, которое нельзя было им давать ни при каких обстоятельствах.
– Бобби, тебе это точно известно?
– Никаких доказательств нет. Люди из ЦРУ умеют не признавать фактов, даже если эти факты у них перед носом. А гангстеры, так те вообще никогда не говорят правды.
– А та немка?
– Думаю, они приплели еще и немку, просто чтобы заинтересовать Джека. Когда ему сказали, он первым делом спросил: “А она красивая?”
– И что ему ответили?
– А как же, конечно, красивая. Зачем показывать фотографию какой‑нибудь уродины?
– Раз уж разговор коснулся девочек, Палермо упомянул, что какая‑то девица служит связной между Джеком и Джанканой. Он не назвал ее имени.
– Да, есть одна, – мрачно подтвердил Бобби.
– Но это же рискованно?
Бобби впился в меня тяжелым взглядом, предупреждая таким образом, чтобы я не задавал лишних вопросов. Я выдержал его взгляд – работая много лет на его отца, я научился не пасовать перед грозными взглядами.
– Да, это еще одна проблема, – произнес он сквозь зубы. – Кое‑что должно измениться, это правда, но так скоро все не получится. Джек есть Джек – он не желает отказываться от своих холостяцких привычек только потому, что стал президентом. И не может так сразу отказаться от общения с Синатрой и его друзьями, хотя знает мое мнение на этот счет. Так что забудь про девицу Джанканы, про ту Кэмпбелл. – Он вздохнул. – На днях мне уже пришлось разбираться с одной. Она оказалась шпионкой из Восточной Германии. Я приказал Гуверу выслать ее из страны без лишней шумихи… – Он помолчал. – Некоторые люди, особенно на Западном побережье, злоупотребляют добродушным характером Джека, – сказал он. – В свое время я позабочусь, чтобы они получили по заслугам.
– Бобби, – заговорил я, – ты уверен, что поступаешь правильно?
Он обратил ко мне ледяной взор.
– Абсолютно уверен, Дэйвид, – резко ответил он.
Я хотел было возразить ему, но из дома с гвалтом высыпала целая ватага ребятишек и окружила нас. Бобби, словно дудочник в пестром костюме[17], увлек их за собой, устроив возню с футбольным мячом.
Я вернулся в дом, попрощался с Этель и, сев в свой автомобиль, приказал водителю ехать в аэропорт.
Я пытался убедить себя, что Бобби прав, но так и не смог.
Ей сразу бросилось в глаза, как сильно постарел Джо Кеннеди. Под яркими лучами солнца Флориды перед ней предстал старик, и для нее это было неожиданностью.
– У меня резкие стреляющие боли в руке, – пожаловался он. – И голова болит. Не знаю, что со мной происходит, проклятье какое‑то.
У нее внутри все словно опустилось. В последние недели съемок фильма “Неприкаянные” Гейбл жаловался на то же самое. Это первые признаки сердечной недостаточности.
– Вам нужно показаться врачу, – посоветовала она.
– Они ни черта не понимают, Мэрилин. Я просто сильно простудился, и больше ничего. А я уже в таком возрасте, когда выздоравливаешь не сразу. Что ты, я же каждый день после обеда играю в гольф и здоров как бык. – Джо жуликовато подмигнул ей, но ее это отнюдь не позабавило: обнаженные в улыбке крупные зубы, какими были наделены все Кеннеди, делало его худое морщинистое лицо похожим на череп скелета. – Чем ты планируешь заняться в ближайшее время? – спросил он, явно не желая больше обсуждать свое здоровье.
– Возвращаюсь в Лос‑Анджелес.
– Молодец! Нью‑Йорк стал паршивым городом. Евреи засели и в средствах массовой информации, и на Уоллстрит. Не успеешь оглянуться, как негры оставят Гарлем и заполонят все приличные районы, так что и на улицу не выйдешь, помяни мое слово. Я продал все, чем владел в Нью‑Йорке, и совсем перебрался оттуда, пока не поздно. Надеюсь, ты снова будешь сниматься?
– Если будут предложения.
– Будут. Ты же звезда. – Он рассуждает о ее карьере так же, как о карьере своих сыновей, подумала она, словно их и ее успех зависел только от его желания и воли. Может, он и прав. Ей хотелось на это надеяться. Киностудия “XX век – Фокс” предложила ей на выбор несколько сценариев.
Они были отвратительны – старые, всем надоевшие сюжеты или же второсортные мюзиклы с песнями и танцами. В кинокомпании многое изменилось: совет директоров набрался наконец‑то храбрости и сбросил с трона ненавистного врага Мэрилин Занука, который тиранил ее много лет подряд. Но теперь, казалось, никто не имел ни малейшего понятия о том, как использовать ее талант.
– Может, и будут, – сказала она. – Но пока что‑то никто не торопится приглашать меня.
– Этих идиотов ты должна переупрямить. Когда приедешь туда, не снимай дом, не останавливайся в гостинице. Так делают только дураки. Купи себе небольшой приличный домик. Если не найдешь денег, обратись ко мне. Я помогу. У тебя должна быть собственность, Мэрилин. Я и Глории всегда твердил об этом. Ведь молодость и красота не вечны.
Она согласно кивнула, как послушная девочка, и поблагодарила его за совет.
Джо бросил на нее подозрительный взгляд.
– У тебя сейчас такой же вид, как у Джека, когда я советую ему, как лучше устроить финансовые дела. Он согласно кивает и тут же забывает о том, что я говорил. В этой семье ни у кого не было бы даже ночного горшка, если бы я не сколотил для них состояние. Ну, как тебе Джек?
– Он в отличной форме.
– Он постепенно входит в роль президента, и эта роль – для него, – сказал посол, поправляя на голове щегольскую соломенную шляпу. – Эта история с Кубой, конечно, сильно навредила ему, но это скоро забудется. Его будут считать лучшим президентом века. На этот счет у меня нет никаких сомнений.
– У меня тоже. – “И это правда”, – подумала она. Ей даже становилось страшно от того, что она так верила в Джека, а ведь она вообще не доверяла мужчинам. Ради Джека она была готова на все, вот только расстаться с ним не смогла бы. Она даже представить не могла, что когда‑нибудь он потребует от нее такой жертвы.
Хлопнула дверца автомобиля, и за цветущей живой изгородью на другом конце бассейна заняли свои позиции два агента службы безопасности. И тут же через небольшие ворота в личную вотчину своего отца, широко улыбаясь, ступил Джек Кеннеди.
– Вот так жизнь у меня, – проговорил он. – Держу пари, в Кремле и то так не живут.
– Это верно, – отозвался его отец. – Однако они усерднее занимаются делом, те ребята. Неплохо бы последовать их примеру.
Поначалу она не понимала, что в этой семье просто принято поддразнивать друг друга, даже оскорблять, но сами по себе эти тычки и насмешки беззлобны. Постепенно она пришла к заключению, что семейство Кеннеди – словно львы в большом стаде, для которых стычки – просто развлечение и проявление взаимной симпатии. Их удары достаточно сильны, но они никогда не прокусывают до кости; после стычек на теле остаются лишь небольшие царапины, хотя бывает, что из них сочится кровь.
– Если бы Хрущев видел, как мы живем, он давно провозгласил бы в своей стране капиталистический путь развития, – сказал Джек. Он подошел к Мэрилин, обхватил за талию и поцеловал. Потом она почувствовала, как его рука скользнула чуть ниже по ее спине.
Открылись ворота, и появился Дэйвид Леман. Она подставила ему щеку для поцелуя.
– Во Флориде ты выглядишь более соблазнительной, чем в Нью‑Йорке, – заметил он.
– Ты мне льстишь. – Однако она знала, что это правда. Она же родом из Калифорнии. Солнечные лучи всегда приободряли ее и вселяли надежду.
– Мы с Дэйвидом обсуждали вопросы стратегии, – объяснил Джек. Он не стал уточнять, какие именно вопросы, но она заметила, что под внешней расслабленностью и добродушием он скрывает гнев и обиду. “Какую важную новость сообщил Дэйвид Джеку, – подумала она, – если ему пришлось ехать с ним во Флориду?”
– Ну и как, мальчики, утрясли свое дело? – спросил посол. Мэрилин едва не рассмеялась. Только Джо Кеннеди мог назвать президента Соединенных Штатов и Дэйвида Лемана мальчиками.
Джек кивнул. Он надел солнцезащитные очки, и теперь она не могла определить по выражению его лица, какие чувства он испытывает и о чем думает. Джек не стал ничего объяснять.
– Бобби прав, – настаивал посол. – Я знаю этих парней. Я имел с ними дело. Все они мерзавцы. Не позволяй им помыкать тобой.
– Я и не собираюсь.
– Ну и ладно. Пошли их к черту. Поверь мне, они пойдут на попятную, как дворовые шавки. Разве я не прав, Дэйвид?
Дэйвид был в замешательстве, но изобразил любезную улыбку. Было очевидно, что он не согласен с лучезарными выводами Джо Кеннеди, хотя Мэрилин не понимала, о чем они говорят. Она также заметила, что Дэйвид не хочет ввязываться в спор со стариком.
– Возможно, – осторожно ответил Дэйвид. – Но я считаю, что незачем слишком давить на них. Не надо загонять их в угол. Дайте им возможность избежать позора. Таково мое мнение.
– Какой ты жалостливый, – вспыхнул Джо. – Жалеешь кучку этих чертовых итальяшек. Пусть Бобби разбирается с ними.
– Бобби разберется с ними, – решительно произнес Джек, давая понять, что разговор окончен. Он взял Мэрилин за руку. – Давай… э… покатаемся немного, не возражаешь?
Она подошла к послу и крепко поцеловала его; кожа у него была высохшей. Он обхватил ее рукой, похожей на когтистую лапу, и сказал:
– Боже мой, будь я лет на двадцать моложе! – Джо впился пальцами в ее тело, словно надеялся, что таким образом ее молодость и жизненная энергия передадутся ему и помогут продержаться еще денек‑другой.
Она чмокнула Дэйвида, Джек попрощался с отцом. Выйдя за ворота и спустившись по каменным ступенькам, они прошли через калитку в густой цветущей изгороди и оказались в аллее, где их ждал ничем не примечательный серый автомобиль с затемненными стеклами; позади него стояли два “автомобиля‑дублера”. Возле машин находились около дюжины агентов службы безопасности, которые при виде президента тут же засуетились. Ее почти что впихнули в машину, и не успели еще агенты, охранявшие их, занять места в своих машинах и закрыть за собой дверцы, как они уже двинулись с места.
– Улан и Соломенная Голова на борту, – сообщил в микрофон агент, сидевший за рулем.
Как только они выехали на улицу, откуда‑то появилась белая машина и возглавила кавалькаду. Где‑то позади она разглядела еще одну машину.
– Не слишком ли все это демонстративно? – спросила она. – Наверное, каждый человек в Палм‑Бич знает, кто едет и куда направляется.
Джек ухмыльнулся.
– Ничего подобного. Минут пять назад от парадного входа дома отъехал президентский лимузин с развевающимися на нем флажками в сопровождении полицейских машин с включенными фарами. Весь журналистский корпус, освещающий деятельность президента, помчался за ними, но, когда они все остановятся у клуба “Эверглэйдз” – между прочим, туда долго ехать, – они увидят, как из машины вместо президента выходит мой старый друг Лем Биллингз.
Она рассмеялась.
– Они поймут, что ты надул их.
– Ну и что? Это старая игра в “кошки‑мышки”, в которой мне принадлежит роль мышки. Полагаю, у меня тоже должна быть личная жизнь. Хотя мне не сразу удалось убедить в этом службу безопасности. – Оба агента на передних сиденьях расхохотались. Очевидно, им эта игра нравилась не меньше, чем Джеку.
Машина свернула на дорогу, защищенную с обеих сторон высокой изгородью. Перед ними подняли ворота гаража, и они въехали внутрь, оставаясь сидеть в машине, пока ворота за ними не закрылись. Один из агентов открыл дверь и повел их вверх по лестнице в знаменитый домик, в котором она уже бывала раньше. Посол предусмотрительно приобрел этот дом много лет назад, чтобы присутствие его жены в Палм‑Бич не мешало ему развлекаться.