Ком в груди так и остался, но тут уж я ничего не могла поделать.
В номере была гостиная. Настоящая гостиная, с диваном, мраморным кофейным столиком, мягким креслом и отдельной над ним лампой для чтения, и со столом перед венецианским окном, за которым поместились бы четверо. И стульев для этого тоже хватало.
Все дерево было настоящее и полированное до блеска. Обивка на мебели похожая, но не совсем, так что казалось, будто обстановку подбирали постепенно, а не купили все сразу. Вся ванная блестела мрамором и всем, чем только можно. Сама ванна была поменьше, чем у нас дома, не говоря уже о ванной Жан‑Клода в клубе, в "Цирке проклятых", но во всем остальном – отличная была ванная. Такой хорошей ванной комнаты я еще ни в одном отеле не видела.
Когда я вышла из ванной, коридорного уже не было. Мика прятал бумажник в маленький кармашек, который в хороших костюмах как раз для бумажников и сделан – если бумажник достаточно длинный и тонкий, чтобы линию костюма не портить. Бумажник Мике подарила я – по предложению Жан‑Клода.
– Ты с чьей кредитной карты за все это платил? – спросила я.
– Со своей, – ответил он.
Я покачала головой:
– И сколько же ты выбросил за этот номер?
Он пожат плечами и улыбнулся, потянувшись за чемоданом с одеждой.
– Невежливо спрашивать, сколько стоит подарок, Анита.
Я нахмурилась, глядя, как он идет мимо меня к застекленной створчатой двери в другом конце гостиной.
– Кажется, я не подумала, что это подарок.
Он толкнул створку двери и шагнул внутрь, сказав мне через плечо:
– Я надеялся, что номер тебе понравится.
Я пошла за ним, но в дверях остановилась. В спальне оказались два гардероба, медиа‑центр, два прикроватных столика с лампами и большая двуспальная кровать. На ней грудой навалены подушки, и все белое и золотое, стильно и элегантно. Слишком это, на мой вкус, напоминало номер для новобрачных.
Мика открыл чемодан, отстегнул вешалки от колец и повернулся к большому шкафу.
– Тут просторней, чем в моей первой квартире, – сказала я, все еще прислонившись к створке двери, не войдя пока в комнату. Как будто мне надежнее так – держать ногу снаружи.
Мика распаковывал вещи, пока еще не сняв черных очков. Он повесил купленные нами костюмы, чтобы они не помялись. Потом повернулся ко мне, посмотрел, покачал головой.
– Видела бы ты сейчас свое лицо.
– И что? – спросила я, сама услышав, насколько это прозвучало сварливо.
– Я не буду тебя заставлять делать ничего, что ты не хотела бы, Анита.
Голос у него был не слишком довольный. Мика редко из‑за чего‑нибудь бывает расстроен, а из‑за меня – вообще никогда. Это мне в нем и нравится.
– Извини, что меня это так напрягло.
– А ты не можешь предположить, из‑за чего это тебя так сильно напрягает?
Он снял темные очки, и лицо его обрело законченность, потому что стали видны глаза. Поначалу эти кошачьи глаза меня слегка нервировали, но сейчас это просто были его глаза. Потрясающий оттенок между желтым и зеленым. Когда он одевался в зеленое, они казались почти совсем зелеными. А если в желтое... в общем, понятно.
Он улыбнулся – так, как улыбался только дома. Только мне или Натэниелу или даже только мне. Сейчас, во всяком случае, только мне.
– Ну, вот так ты смотришься гораздо лучше.
– И что? – спросила я снова, но на этот раз не могла скрыть улыбку ни на лице, ни в голосе. Трудно быть мрачной, когда смотришь в чьи‑то глаза и думаешь, какие они красивые.
Он подошел ко мне, и просто от этого – от зрелища, как он идет ко мне через комнату, – у меня пульс зачастил и дыхание в груди перехватило. Мне хотелось броситься к нему, прижаться, сбросить одежду и то, что еще осталось от моих запретов. Но я этого не сделала, потому что боялась. Мне страшно было, насколько я его хочу, насколько много он для меня значит. Это меня пугало, и сильно пугало.
Мика остановился передо мной, не дотрагиваясь, просто смотрел на меня. Единственный мужчина в моей жизни, которому, чтобы посмотреть мне в глаза, не нужно смотреть вниз. На каблуках я оказалась даже чуточку выше.
– Боже мой, ну лицо у тебя! Надежда, желание и страх – вот что на нем написано.
Он приложил ладонь к моей щеке – теплую‑теплую ладонь. Я прильнула к ней лицом.
– Какой ты теплый, – шепнула я.
– Я бы заказал в номер цветы, но поскольку тебе их каждую неделю присылает Жан‑Клод, не увидел смысла.
Я отодвинулась от него, рассматривая его лицо. Оно было спокойным – как будто он свои чувства скрывает.
– Ты злишься из‑за этих цветов?
Он покачал головой:
– Это было бы глупо. Я, когда приехал в этот город, знал, что в пищевой цепи свиданий я у тебя не на самом верху.
– А зачем тогда было вспоминать цветы?
Он медленно выдохнул.
– Я не думал, что это меня раздражает, но, наверное, так. Дюжина белых роз каждую неделю, и еще одна алая с тех пор, как вы с Жан‑Клодом стали заниматься сексом. И теперь еще две алые розы в букете – одна за Ашера и одна за Ричарда. Так что цветы будто от них всех троих.
– Ричард бы так не сказал, – возразила я.
– Нет, но он все равно из твоих любовников, и каждую неделю ты получаешь нечто, тебе о нем напоминающее. – Он поморщился, покачал головой. – А этот номер – мои цветы для тебя, Анита. Почему ты не хочешь, чтобы я тебе их подарил?
– Цветы далеко не так дороги, как этот номер, – напомнила я.
Он нахмурился сильнее – не слишком часто приходилось мне видеть такое выражение его лица.
– Неужели для тебя есть разница, какие именно деньги потрачены, Анита? Я достаточно прилично получаю за председательство в Мохнатой Коалиции.
– И ты вполне стоишь своей зарплаты, Мика. Отрабатываешь в среднем – сколько? Шестьдесят часов в неделю?
– Я же не говорю, что я ее не заслуживаю, Анита. Я только спрашиваю: почему ты не хочешь принять подарок от меня, хотя принимаешь от Жан‑Клода?
– Цветы мне тоже сперва не нравились. Ты приехал в город как раз когда я перестала на эту тему с ним собачиться.
Он улыбнулся, но улыбка не была по‑настоящему радостной.
– Завтра мы вернемся домой, Анита. У меня нет времени ждать, пока ты свыкнешься с этой мыслью. – Он вздохнул. – Я надеялся, что мы здесь побудем вдвоем, только ты и я, но тебя это не приводит в восторг. Кажется, мои чувства задеты.
– Я не хотела ранить твои чувства, Мика.
И ведь действительно не хотела. Я тронула его за руку, но он шагнул назад и стал дальше распаковывать вещи. В груди опять появился ком, но уже по другим причинам.
Мика никогда со мной не ссорился. Никогда ни на чем в наших отношениях не настаивал. И до этого дня, до этой минуты я думала, что он вполне счастлив. Но сейчас он счастливым не выглядел. По моей вине, что мне не стало приятно при виде этого номера? Или нам предстоит разговор, а я еще пока об этом не знаю?
– Наверное, – сказал он, стоя у кровати, – ты единственная женщина, которая могла не спросить, откуда я знаю агента Фокса.
Слишком для меня резкой оказалась смена темы.
– Как? В смысле, ты хотел бы, чтобы я спросила?
Он остановился, держа в руках туалетный несессер, будто ответ ему надо было обдумать, а если при этом двигаться, то это помешает мысли.
– Не знаю, но мне хотелось бы, чтобы тебе хотелось спросить. Запутанно, да?
Я проглотила слюну, пытаясь усмирить вдруг забившийся в горле пульс. Очень похоже было по ощущениям на начало ссоры. Ссориться‑то мне не хотелось, но сейчас не было ни Натэниела, ни вообще кого‑нибудь, чтобы меня отговорить, а сама я не очень знала, как спихнуть этот поезд с рельсов.
– Не уверена, что я тебя поняла, Мика. Ты не хочешь, чтобы я спросила, но тебе хотелось бы, чтобы я хотела спросить. – Я покачала головой. – Не понимаю.
– А как ты можешь понять, если я сам этого не понимаю? – На миг у него сделался сердитый вид, но тут же его лицо разгладилось до обычной его красивой, приятной непроницаемости. Только меньше месяца назад я поняла, сколько смятения и страдания прячется за этой маской. – Я хочу, чтобы я тебе был настолько небезразличен, чтобы ты испытывала любопытство, Анита.
– А ты мне и так небезразличен, – ответила я, по‑прежнему прижимаясь спиной к створке двери.
Руки я держала за спиной, вцепившись в дверь пальцами – как в якорь, чтобы меня не унесло эмоциональным водоворотом.
Лихорадочно ломая голову, как уйти от надвигающейся ссоры, я наконец набрела на мысль.
– Я думала, ты мне сам расскажешь, когда сочтешь нужным. Ты же никогда не спрашивал меня о моих шрамах.
Вот. Вполне здравое утверждение.
Он улыбнулся – той прежней улыбкой, от которой я его почти отучила. В ней была грусть, тоска, презрение к себе – и ничего приятного. Улыбкой можно было ее назвать только потому, что углы рта поднялись вверх, а не опустились вниз.
– Да, я не спрашивал о шрамах. Я решил, что ты бы сказала мне, если бы хотела, чтобы я знал. – Он уже убрал всю одежду, только несессер с туалетными принадлежностями еще ждал на кровати. – Я обещал Натэниелу, что сразу закажу еду, когда мы приедем.
Снова резкая перемена темы застала меня врасплох.
– Мы меняем тему разговора?
– Очко в твою пользу, – кивнул он. – Тебе не понравился номер, и это задело мои чувства. И потом, ты вроде бы осталась безразличной к моей встрече с Фоксом и к подробностям нападения на меня. Я подумал: если бы ей было не все равно, она бы захотела узнать больше.
– Так мы не будем ссориться?
– Ты права, Анита, я никогда тебя не спрашивал, откуда у тебя шрамы. Не спрашивал, как ты не спрашивала меня. Я не могу злиться на тебя за то же самое, что делаю сам.
Тугой ком у меня в груди чуть ослаб.
– Ты бы удивился, сколько людей все равно сочли бы это поводом для ссоры.
Он улыбнулся – все еще невеселой улыбкой, но уже лучше.
– И все‑таки мне бы куда больше понравилось, если бы ты попыталась обрадоваться этому номеру, а не вести себя так, будто я тебя сюда заманил с гнусными целями.
Я сделала глубокий вдох, медленный выдох, потом кивнула.
– Номер великолепный, Мика.
Он улыбнулся, и на этот раз кошачьи глаза тоже участвовали в улыбке.
– Именно так. Ты действительно пытаешься.
Я кивнула:
– Раз это так много для тебя значит – то да.
Теперь глубокий вдох сделал он, будто у него тоже что‑то комком застряло в груди.
– Я поставлю несессер, а потом посмотрю меню доставки в номер.
– Натэниел страшно переживал, что не смог приготовить нам нормальный завтрак.
– Я помню времена, когда завтраком считался бублик, – сказал Мика.
– А я, черт побери, помню времена, когда завтрак состоял только из кофе.
– Я – нет, – сказал он. – Я слишком давно живу ликантропом. Нам надо есть регулярно, это помогает держать зверя в узде.
– Один голод усиливает другой, – сказала я.
– Закажу еду. Посмотри пока свои документы.
– Я их смотрела в самолете.
– И что‑нибудь запомнила?
Я подумала и покачала головой.
– Нет. Я просто хотела отвлечься от мысли, что вся эта хреновина летит в тысячах футов над землей, но, кажется, это мне не очень помогло.
– Насколько мало помогло, я заметил.
Он поднял руку – на ней еще оставались вмятины от моих ногтей. Если учесть, как быстро у него все заживает, это значило, что я в него качественно вцепилась.
– Боже ты мой, Мика, прости, пожалуйста...
Он покачал головой:
– Я не жалуюсь. Я тебе уже сказал в самолете: очень интересно видеть, как ты бываешь... настолько потрясена.
– Мне помогло, что ты там был, – тихо сказала я.
– Рад слышать, что пролил кровь за доброе дело.
– Я тебя действительно до крови поцарапала?
Он кивнул:
– Зажило, но было до крови. Ты все еще никак не привыкнешь, что у тебя сила больше человеческой.
– Я прочту сегодня эту папку, потому что до ночи мне это надо сделать, но если ты хочешь мне рассказать сейчас, как стал оборотнем, то давай. Честно говоря, когда я услышала, что это было нападение, то стала относиться к тебе как к выжившему. Выжившего не допрашивают о травмах, просто дают ему рассказать самому.
Он подошел к дверям, и секунду я думала, что он пройдет мимо, не коснувшись меня. А это было бы плохо. Но он на ходу меня поцеловал и улыбнулся, потом прошел мимо – положить в ванную несессер.
Я секунду еще постояла, прислонившись к двери. Вот мы остались наедине, и началось именно то, чего я боялась. Начали граблями ворошить дерьмо эмоций.
Вздохнув, я вошла в гостиную. Кейс ждал меня возле дивана. Я вытащила папку и положила ее на большой стол под венецианским окном. Проезжая дорога была прямо снаружи, она огибала большой фонтан. Почему‑то от этого она больше была похожа на деталь пейзажа, чем на дорогу.
Слышно было, как Мика возится в ванной – наверное, раскладывал зубные щетки, дезодорант, все такое прочее... Я бы прекратила распаковку, как только одежду бы повесила. И Мика, и Натэниел куда аккуратнее и домовитее меня. Наверное, Жан‑Клод тоже такой. Насчет Ашера я не знаю, но я явно в этой группе самая большая неряха.
Открыв папку, я стала читать материалы. Их было немного. Покойного звали Эмметт Лерой Роуз. Имел два диплома университета Пенсильвании – по бухгалтерскому учету и правоведению. Диплом юриста он получил в Юридической школе Питтсбургского университета. Умер от сердечного приступа в возрасте пятидесяти трех лет в федеральной тюрьме, в ожидании важного судебного процесса, где должен был выступить свидетелем. Мертв меньше трех месяцев. Раса была указана – афроамериканец, что для меня интереса не представляло. Вероисповедание – протестант, а это действительно важно. Есть некоторые вероисповедания, которые могут помешать подъему зомби. Вудуизм – одно из них. Бывает трудно поднять человека, имевшего когда‑то дело с той магией, что при этом используется. Викканство также может осложнить работу, и некоторые мистические верования тоже на это способны. Нормальное христианство любого рода проблем не составляет. Ну, парапсихические способности у зомби могут затруднить либо его подъем, либо контроль над уже поднятым. Но если в Эмметте Лерое Роузе и было что‑то не совсем нормальное для человека, в деле его ничего об этом не говорилось.
На самом деле в этой папке не было некоторых важных вещей. Например, за что он был арестован – на какого рода незаконной деятельности его поймали, настолько серьезной, что сунули в федеральную тюрьму в ожидании показаний? И что конкретно означают слова "важный судебный процесс"? Дело связано с мафией? С правительством? Что‑то еще, до чего мне даже не додуматься? На кого у мистера Роуза имелся компромат и что было такого у ФБР на него самого, что он захотел им поделиться? И надо ли мне знать что‑либо из этого, чтобы поднять его из могилы?
Нет, не надо. Но я не привыкла идти вслепую. Если бы эти материалы прислали мне, я бы им сказала: без дополнительной информации дела не будет. Ну, они бы мне ответили, что информации каждому сообщается ровно столько, сколько ему необходимо знать, а я бы сказала, что если они хотят, чтобы я подняла зомби, то мне знать необходимо. Ларри же подобрал крохи, что ему бросили, и жаловаться не стал.
Интересно, как там Тамми. Позвонить спросить? Я решила, что сделаю это потом. А сначала попробую из Фокса вытащить дополнительную информацию. Честно говоря, моим нервам нагрузки и так пока хватало. Если новости плохие, то они подождут, да и все равно я не знаю, что бы я могла сказать. Быстренько про себя я помолилась, чтобы с Тамми и ребенком все было хорошо, – это была самая конкретная вещь, которую я могла для них сделать.
Потом позвонила Фоксу – никаких эмоциональных проблем, чисто деловой разговор. Какая радость.
– В вашей папке все, что вам нужно, чтобы поднять Роуза из мертвых, маршал Блейк, – ответил Фокс.
Я догадывалась, что он так скажет, но...
– Только одно скажите мне, Фокс. Насколько там горячее дело, с этим Эмметтом Лероем Роузом?
– Горячее? Что вы имеете в виду? – переспросил он, но по тону было ясно, что он понял.
– Насколько важным был этот свидетель?
– Блейк, он умер естественной смертью. Убит он не был. Он не был заказан. Мы его поймали на нехорошем деле. И он не хотел из‑за этого дела садиться в тюрьму. Поэтому он сдал нам людей поважнее. Или собирался сдать.
– У него было больное сердце?
– Нет. Иначе мы бы поручили секретарю суда принять его показания – просто на всякий случай. Потом мы узнали, что его отец тоже умер от неожиданного сердечного приступа примерно в том же возрасте.
– Я так понимаю, Фокс, что, если бы вы знали, вы могли бы раньше выслушать его показания?
Он секунду помолчал, потом ответил:
– Может быть.
– Скажите, Фокс, есть еще что‑нибудь, что вы не включили в материалы, такого, что потом может извернуться и тяпнуть меня за задницу? Вроде, скажем, отца, умершего от внезапного сердечного приступа.
Он издал звук, который можно было счесть смехом.
– Хорошо сказано, маршал Блейк. Но нет, мы ничего не скрыли такого, что может оказать влияние на вашу работу.
– Вы когда‑нибудь видели, как поднимают мертвых, специальный агент Фокс?
Он снова затих. Потом ответил:
– Да.
И ничего больше не сказал. Я подождала, он молчал.
– И вы удовлетворены информацией, которую я получила.
– Да, – снова ответил он, причем таким тоном, что разговор идет к концу. – Почему‑то мне кажется, что, обратись я сразу к вам, а не к Киркланду, геморроя было бы в сто раз больше.
Тут уж засмеялась я.
– Это да! В качестве геморроя я примерно во столько раз страшнее Ларри.
– Как его жена?
– Я хотела им позвонить после разговора с вами.
– Наилучшие пожелания от меня.
Он повесил трубку. Я вздохнула и тоже повесила трубку. Потом взяла свой сотовый, лежащий перед кейсом. Когда я его включила, высветилось, что есть сообщение. Пощелкав кнопками, я услышала голос Ларри: "Анита, это Ларри. Схватки удалось остановить. Ее оставят на ночь в больнице, просто на всякий случай, но вроде бы все в порядке. Спасибо, что подменила меня в Филадельфии. Вообще за все спасибо. – И вдруг он засмеялся: – А как тебе эта папочка? Правда, жутко информативно?"
Он снова засмеялся и повесил трубку.
Я вдруг села на диван. Даже сама не понимала, насколько я беспокоюсь, пока не выяснилось, что все в порядке. Тамми мне даже не очень симпатична, но Ларри – мой друг, и если что, у него бы сердце разбилось.
Мика стоял передо мной. Я подняла глаза.
– Тамми и ребенок в порядке. Ларри звонил, наверное, когда мы были в воздухе.
Мика улыбнулся и тронул мое лицо:
– Ты побледнела. Сильно волновалась?
Я кивнула.
– Ты это от меня скрывала или не знала сама?
Я улыбнулась ему слишком криво, чтобы улыбка сошла за веселую.
– Перестань так хорошо меня понимать, черт тебя подери!
– Лучше, чем ты иногда сама себя понимаешь, – тихо сказал он. И это было слишком близко к правде.
Доставка в номер дала о себе знать стуком в дверь и вежливым голосом. Мика подошел к двери, опередив меня, но не стал сразу ее открывать. Некоторых людей, участвующих в моей жизни, приходилось учить осмотрительности, но у Мики она входила в стандартный набор поставки бойфренда.
Он выглянул в замочную скважину, потом посмотрел на меня:
– Доставка в номер. – Но дверь открывать не стал, а сделал очень глубокий вдох, нюхая воздух. – И пахнет как доставка в номер.
Я отодвинула руку от пистолета под мышкой. Сама даже не заметила, что рука туда потянулась, пока не убрала. Когда Мика стал принюхиваться к двери, мне на миг показалось, будто что‑то не так, а не просто он нюхает воздух ради приятного запаха.
Перед тем, как открыть дверь, Мика надел очки, а я проверила, что пистолет прикрыт жакетом. Не хотелось никого пугать и уж точно не хотелось давать обслуге повод для разговоров. Скрывать, насколько мы далеки от нормы, было нам привычно. А то народ нервничает при виде пистолетов и оборотней – можете себе представить?
Рассыльный улыбнулся и спросил, куда нам желательно поставить поднос. Мы попросили его накрыть стол у окна.
Кажется, у него много времени ушло на сервировку. Он расставил бокалы для воды, настоящие салфетки, даже розу в вазочке посередине стола. Никогда не видела, чтобы доставка в номер работала так тщательно.
Наконец он закончил работу. Мика расписался за еду, и рассыльный исчез, пожелав нам всего хорошего – кажется, совершенно искренне.
Мика закрыл за ним дверь, запер все замки. Я это одобрила. От замков мало толку, если ими не пользоваться.
Я как раз пыталась решить, хмуриться мне или нет.
– Я люблю осмотрительность, ты это знаешь...
– Но? – спросил он, кладя свои очки на кофейный столик.
– Но я думаю, что должна сделать тебе этот комплимент, прежде чем начинать ныть.
Улыбка его чуть поугасла.
– Что на этот раз?
– Вот салат с жареной курицей и куриные грудки, жаренные с овощами на гриле. Салат лучше не мне.
Он улыбнулся, и улыбка была такая, что можно было догадаться, как он выглядел в пятнадцать лет.
– Тогда тебе грудки.
Я нахмурилась:
– Я бы предпочла бифштекс.
Он кивнул:
– Да, но если плотно поесть, еда иногда не слишком хорошо укладывается, если секс тоже... гм... энергичный.
Я попыталась не улыбнуться – и не смогла.
– А секс у нас намечается... гм... энергичный?
– Надеюсь, – ответил он.
– И ты себе взял сачат, потому что...
– Потому что большая часть работы достанется мне.
– Ну а это уже неправда, – возразила я.
Он обхватил меня руками, и от того, что рост у нас один и тот же, взгляд в глаза друг другу получался очень серьезным – и очень интимным.
– Кто будет делать большую часть работы – это зависит от того, кто что будет делать. – Голос его звучал низко и глубоко. Наклонившись ближе ко мне, он сказал: – Я знаю точно, что я хочу сделать тебе и с тобой, а это значит, что я... – губы его оказались над моими, – буду делать большую часть работы.
Я думала, он меня поцелует, но он не поцеловал – отодвинулся, оставив меня чуть задыхающуюся и с легкой дрожью. Когда я смогла говорить, чтобы голос не звучал так неуверенно, как я себя чувствовала, я спросила:
– Как ты это делаешь?
– Что? – спросил он, садясь со своей стороны стола и расстилая салфетку на коленях.
Я на него выразительно глянула. Он засмеялся:
– Я твой Нимир‑Радж, Анита. А ты моя Нимир‑Ра, королева леопардов. Как только мы встретились, мой зверь и та часть твоей сущности, что призывает леопардов‑оборотней и отвечает им, узнали друг друга. И ты это знаешь.
Я вспыхнула, потому что воспоминание о том, как нас потянуло друг к другу при первой встрече, до сих пор вызывало у меня небольшое смущение. Ладно, даже не небольшое.
Мика был первым мужчиной, с которым у меня был секс через несколько часов после знакомства. Единственное, из‑за чего это не оказался секс на одну ночь, – это что Мика остался возле меня, но тогда я еще не знала, что так получится. Мика был первым, на ком я питала ardeur, первое теплое тело, на котором я утолила эту страшную жажду. Это и была связь наших душ? Или основа ее?
– Ты хмуришься, – сказал он.
– Задумалась, – ответила я.
– И не о приятном, судя по выражению лица.
Я пожала плечами, от чего жакет задел пистолет. Я сняла жакет и повесила на спинку кресла. Теперь наплечная кобура была на виду и агрессивно выделялась на алой блузке. Рукава были короткие, и почти все шрамы на виду.
– Ты сердишься, – сказал он. – Почему?
Я опустила голову, поскольку он был прав.
– Не спрашивай, ладно? Пусть пройдет это мрачное настроение, а я постараюсь, чтобы оно прошло.
Он поглядел на меня секунду, потом едва заметно кивнул. Но на лице его осталось то же тщательно сохраняемое спокойствие – нейтральное, приятное лицо "я‑справляюсь‑с‑ее‑настроениями". Терпеть не могу этого выражения, потому что оно значило, что со мной трудно, а я, черт меня побери, не знаю, как сделать, чтобы со мной было легко. Снова и снова спотыкаюсь о проблемы, которые вроде бы уже давно решила. Черт побери, что это со мной?
Мы поели молча, но это не было непринужденное молчание. Оно было напряженным – по крайней мере для меня.
– О'кей, – сказал Мика, и я вздрогнула.
– Что? – спросила я, и это прозвучало сдавленно – что‑то между выдохом и воплем.
– Я не знаю, отчего ты такая... – он повел рукой в воздухе, – но давай будем играть по‑твоему. Откуда у тебя шрамы на левой руке?
Я глянула на руку, будто она вдруг появилась из воздуха. Уставилась на холмик рубцовой ткани на локтевом сгибе, на крестообразный шрам от ожога чуть пониже, на ножевой порез и более новые следы укусов между ними. Они еще розовели, эти следы, не стали белыми и блестящими, как прочие шрамы. Ну, ожог‑то не был белым, малость потемнее, но...
– Какие именно? – спросила я, подняв глаза на Мику.
Тогда он улыбнулся:
– Крестообразный ожог.
Я пожала плечами:
– Меня схватили ренфилды – люди с некоторым количеством укусов, – принадлежавшие одному мастеру вампиров. Они сковали меня, готовя к ночи своему хозяину на закуску, а пока ждали, решили поразвлечься. Развлечение состояло в том, что они накалили крестообразное клеймо и приложили его к моей руке.
– Ты так рассказываешь, будто это для тебя ничего не значит.
Я снова пожала плечами:
– Действительно не значит – на самом‑то деле. Конечно, это было страшно, ужасно и болело дьявольски. Я стараюсь об этом не думать.
Если слишком зацикливаться на том, что может случиться или в прошлом случалось плохого, мне трудно будет делать мою работу.
Он посмотрел на меня, и видно было, что он сердится. Почему – не знаю.
– Как тебе понравится, если я свою историю расскажу так же?
– Рассказывай как тебе хочется, Мика, или вообще не рассказывай, если не хочешь. Не я затеяла эту игру в признания.
– Ладно, – сказал он. – Мне было восемнадцать, почти девятнадцать. Той осенью я уехал в колледж. Мой двоюродный брат Ричи как раз вернулся после начального обучения в армии. Мы оба оказались дома и могли в последний раз с отцами пойти на охоту. Знаешь, последний свободный уик‑энд у мальчишек.
В голосе все так же звучала злость, и я вдруг поняла, что злится он не на меня.
– В последнюю минуту мой отец не смог с нами пойти. Там пропали несколько охотников, и отец думал, что один из его патрульных их нашел.
– Твой отец был копом?
Он кивнул:
– Шериф округа. Найденное тело принадлежало бродяге, который заблудился в лесу и умер от истощения. До тела добрались звери, но убили его не они.
Лицо его стало далеким – он вспоминал. Мне многие люди рассказывали страшные вещи, и он тоже рассказывал как они – без истерики. Без ничего, без аффектации, как сказали бы психотерапевты и психологи. С ничего не выражающим лицом он рассказывал, как было. Не с деловой интонацией, как рассказана я, а пустым голосом, будто часть его существа унеслась куда‑то далеко. И единственное, что выдавало напряжение, была нотка злости в этом голосе.
– Все мы были вооружены, а дядя Стив и папа давно научили нас с Ричи, как обращаться с оружием. Стрелять я умел раньше, чем научился на велосипеде ездить.
Он положил вилку и нож на стол, и пальцы его нашли солонку. Настоящее стекло, гладкое и изящное для простой солонки. Мика вертел и вертел ее в пальцах, сосредоточив взгляд только на ней.
– Мы знали, что это у нас последняя возможность поохотиться вчетвером, понимаешь? Мне в колледж, Ричи в армию – совсем другая будет жизнь. Отец очень переживал, что не может пойти, и я тоже. Дядя Стив предложил подождать, но папа сказал: давайте идите. Всех оленей за один день мы не добудем, а он на следующий день нас нагонит.
Ми ка снова замолчал, на этот раз так надолго, что я уж думала – насовсем. Я не торопила его. Продолжай или прекрати, рассказывай или нет – тебе решать.
Голос стал еще более пустым – даже злость из него исчезла, но слышалось тихое начало чего‑то еще похуже.
– Мы добыли оленуху. У нас всегда была лицензия на двух самцов и двух самок, так что вчетвером могли стрелять, что найдем. – Он нахмурился и посмотрел на меня: – Ты знаешь, как на оленей выдают лицензии?
– В лицензии указан объект охоты – самец или самка оленя. В некоторые годы выбирать не приходится, потому что, например, самок больше, чем самцов, и лицензии выдают на них. Хотя обычно больше самцов.
Он удивился:
– Ты охотилась на оленей?
– Папа меня брал с собой, – кивнула я.
Он улыбнулся:
– Моя сестра Бет считала это варварством. Мы убивали Бемби. А брат мой Джеремия – Джерри – вообще не любил убивать зверей. Отец ничего против этого не имел, но получалось так, что был отцу ближе, чем Джерри, понимаешь?
– Понимаю.
И вот просто так он мне больше рассказал о своей семье, чем я до сих пор знала. Я ж даже не знала, что у него были брат и сестра.
Он теперь не сводил глаз с моего лица. Смотрел прямо на меня, смотрел так пристально, что даже в обычных обстоятельствах трудно было бы выдержать этот взгляд. А сейчас, чтобы ответить на требование этих глаз, я будто тяжелый вес должна была поднять. Поднять‑то я его подняла, но было нелегко.