— Вера, ты серьезно?
Вместо ответа Вера завопила заполошным голосом:
"Мы одна семья
Порознь нам нельзя
Фирма — наш дом
Счастье мы несем!"
Одна из женщин отвернулась и заплакала — тихо и жалко. Мужичок покривился лицом и неожиданно подхватил дребезжащим тенорком.
— Прекратите! Молчать!
Поющие заткнулись. Мужичок стал трудно и надрывно кашлять.
— Ну, ни хрена ж у вас забавы! — покрутила головой Ирка.
— Это еще не весь список — мрачно ответила Вера, перехватывая свое ружье поудобнее.
— Так, ладно. Вы разбираете вещи — и возвращаетесь в деревню. Тела оставите тут.
— Извините, а покушать сегодня дадут? Мы хорошо поработали.
Ирина глянула на говорившую это тетку, на кашляющего мужика, на плачущую сидя в снегу женщину. Подумала и ответила: "Дадут".
Потом кивком головы позвала за собой Верку.
— Долго мы еще за ним будем идти?
— Мне надо убедиться — есть у него ружье или нет.
— А если мы сами начнем падать раньше, чем он? Я себе этими валенками уже ноги намяла!
— Терпи, так уходить — тоже обидно. Давай, переобуйся, легче будет.
— Видно же, что он улепетывает отсюда!
— Вер, мы всего-ничего прошли. Не отвлекай. Ты вот что скажи — насколько этот мужик был мерзкий? Я понимаю, что вся эта креативная команда была отморозки, но вот этот — за которым мы идем?
Ирка остановилась, давая напарнице время подумать, да и отдохнуть — спеклась напарница, видно, что спеклась. Не привыкла по лесу ходить, по снегу. Потом Ирка себя одернула — жратва у Веры явно была последнее время не очень. Да и до Беды — наверное, диеты блюла всякие идиотские, что для самой Ирки было глупостью — она судила просто — приход калорий должен соответствовать расходу — потому можно вкусно кушать — но после этого пробежаться или хотя бы прогуляться.
Вера остановилась, перевела дух и выдала философское:
— Если б его родили в Спарте — то рожали б сразу над пропастью… Сама суди — его любимая фразочка: "Секрет успеха в жизни связан с честностью и порядочностью. Если у вас нет этих качеств — успех гарантирован!" Вот по такому девизу и действовал. А ты это к чему?
— Да к тому, насколько нам его важно догнать. Чтоб он потом к нам не заявился.
— Ну, заявится — много он в одиночку сможет?
— А нагадить сможет точно. Нам оно нужно?
Вера задумалась.
— Вот хорошо, предположим мы его догоним. И предположим у него ружье есть. И влепит он по нам. Нравится тебе такой баланс?
Пришел черед задуматься и Ирке.
Простой вопрос напарницы уже и так крутился у нее в голове и даже пожестче, чем его задала напарница. Догнать мужика и убедиться, что он вооружен и умеет стрелять, было не самым лучшим раскладом. Тем более что напарница — горожанка мало внушала доверия в плане успешной пальбы и огневой поддержки, да и видно было, что она уже вымоталась, а прошли всего — ничего, в общем-то.
Легкость, с которой удалось наказать подранка, воодушевляла, но особенно обольщаться все же не стоило. Еще в начале погони Ирка очень обрадовалась, увидев, что второй фирмач глубоко провалился в канаве на краю поля и промочил в талой воде ноги, но как-то это никак не проявлялось. Шел он тоже напролом, но не кружил, направление удерживал и значит, соображал трезво, да и компас у него, скорее всего, есть.
Тут Ирине пришло в голову, что если преследуемый не потерял голову, то и нагадить сможет толково — например, устроив им засаду. Впереди, километрах в трех была речка, она вроде как должна замерзнуть, но уже, как ни крути весна — в канаве талой воды под снегом было полно. Значит, придется переправляться — тут-то их самое то брать.
Чем больше Ирка думала, тем меньше ей хотелось продолжать преследование.
— Ладно, Вер. На сегодня хватит гоняться. Сейчас передохнем немного — и обратно. Замерзла?
— Ага. Пока неслись по лесу — жарко было, а сейчас постояли — так что — то познабливает.
Хорошо еще, что носом не шмыгает как вчера…
— Так, ладно — сейчас вернемся по своему следу назад — за полянку, там и расположимся.
И часто оборачиваясь и прислушиваясь, Ирина пошла обратно.
Вера в этом плане была бесполезной — у нее все силы уходили на ходьбу, так что понимавшей ситуацию Ире приходилось слушать за двоих. Она вовсе не заносилась и понимала — мужик, да еще затравленный — куда опаснее медведя и то, что у них ружья не делает их защищенными. Потому и смотрела и слушала в четыре глаза, в четыре уха. Но лес был тих и спокоен.
Место для привала она присмотрела раньше, теперь просто скинула на снег рюкзачок, вытянула из ножен свой любимый ножик и принялась аккуратно отдирать с березы тонкие полоски шелковистой бересты.
— Ух ты, финка! Настоящая?
— А то! Самая настоящая.
— А Костька тесачину такую таскал, как у Крокодила Данди!
— Дурак Костька был. И нож у него был дурацкий. Держи бересту, ладони подставь.
— Он-то да, дурак. А нож страшный!
— Глупость, а не нож. И не как у Данди.
— А я думала себе его у Маланьи выпросить, она им щепки колет на растопку, я видела.
— Плюнь. Я тебе хороший ножик подберу, годный.
— А тот чем плох?
Ирка оценила нарезанные полоски бересты, решила, что хватит, и ответила:
— Тяжелый, таскать запаришься. В хозяйстве работать таким неудобно — хлеб там порезать или рыбу почистить. А для боя — непрочный, ручка у него полая.
— Зато внушает!
— Только тем, кто не в курсах. Ладно, давай лапник резать — ты вот с той елки ветки режь, старайся без снега чтобы.
— Жалко же!
— Жалко у пчелки в попке. Они все равно снизу отмирают. Вот я сейчас отмершие и соберу.
Скоро Ирка выбрала местечко — как раз под здоровенной елью, Разгребла снег до земли под костер, аккуратно положила рядком несколько кусков тонкого сухостойного дерева, сделав настил для костерка, сверху набросала лоскутки бересты, вперемешку с отломанными от ствола ели сухими сучками, длиной и толщиной с половинку карандаша, выше положила сучки потолще.
Вера все еще корячилась с лапником, и пришлось ей помогать. Наконец нарезали достаточно, чтоб сесть. И с наслаждением сели, прислонившись спинами к стволу ели.
Почистив от смолы лезвие, Ирка вставила финку в ножны и ухмыльнулась.
— У нас в Карелии девушки раньше, как до замужества дело доходило, носили на поясе пустые ножны от финки. Парень, решивший посвататься, вставлял в её пустые ножны свою финку. При следующей их встрече смотрел, если его финка была в ножнах, значит, можно засылать в дом девушки сватов. А если ножны пустые, значит она не хочет замуж за этого парня.
— Это ж сколько финок можно было так на халяву добыть! — сделала неожиданный вывод Вера.
Ирка не нашлась, что ответить. Зашуршала в рюкзаке, достала несколько маленьких присоленных ржаных сухариков, протянула Вере. Потом достала небольшую фляжку, прополоскала рот, сплюнула. Протянула флягу напарнице.
— Не пей, только рот прополощи. И на еду не налегай.
— Почему?
— Тяжело будет идти. Вспотеешь от выпитого, больше с потом уйдет, чем выпила. Проверено. До дома доберемся — там душу и отведем.
Ирка запалила маленький бездымный костерок. Тепло отразилось от нависших веток и от маленького костерка стало даже и жарко.
— Переобуйся пока. Пусть ноги отдохнут.
— Ага. А ловко у тебя, Ирэн, костер получился.
— Да ничего сложного. Видела, как делала?
— Видела.
— Вот в следующий раз сама сделаешь. Только запомни — береста горит всегда и везде, только когда горит — сворачивается, как пружина. Вполне может костерок разбросать — я потому меленькими полосками ее кладу.
— Ах, я б за шоколадку душу отдала. Так шоколад люблю… У вас в запасе есть? Ну, хоть немножко, а?
Ирка ухмыльнулась.
— Поискать — найдется. В виде премиальных по итогам конца квартала…
— При превышении дебета над кредитом премии не будет? — ужаснулась Вера.
— В точку, Вер. Пока — сухарики кушай.
И сама с грустью подумала, что теперь долго не увидит не то, что шоколада — его — то как раз Виктор жаловал и на складе был и плиточный шоколад и какао-порошок, только вот расходовать его пока не планировалось, а таких милых пустячков как зефир, конфеты, пастила, мармелад… Ирка не была сладкоежкой, но любила попить чай с чем-нибудь вкусненьким. А вкусненькое кончилось… И то, что на вылазку пришлось брать не шоколадку — как в то, прошедшее навсегда время, а самодельные сухарики — было признаком, еще одним признаком Беды.
* * *
В караулке, где осталась наша тройка, достаточно тесно — кроме нас тут еще публики хватает.
Разговоры стихают, когда оттуда, куда ушла компания, доносится короткая пальба, быстро стихшая, впрочем. Еще вроде кричат что-то, но хоть и не разобрать что кричат — мне кажется — что-то командно-строевое, вроде "Шаг — ииии — Раз!"
— Вошли — говорит Саша.
Ему виднее, он тренировки своими глазами видел, а я как-то не удосужился.
— Павел Саныч говорил, что у них получилось смешанное построение — с учетом противника. Передняя шеренга вся в железе, внаклон свои протазаны упирают в пол и ногой придерживают, в правой поднятой руке — что- либо дробящего действия — голову прикрывают. Вторая шеренга — на высоте пояса алебарды держит, а третьи — на уровне лица. Ну и по команде — сначала передвигаются на шаг первые, потом по очереди. Так что есть, кому встретить, если кто кинется.
— Сзади они уязвимы — замечаю я сокрытую от всех остальных истину.
— Не, сзади у них рогатки и стрелки. Да еще саперы грозились двери блокировать — палаты и кабинеты потом чистить будут, попозже. Сейчас коридоры и лестницы главное.
Сидим, ждем.
— Вот не понимаю я этих фанатов железа — продолжает вполголоса Саша.
— Что, совсем?
— Совсем. Ты б посмотрел, с каким трепетом они это железо перебирали. Прямо скупой рыцарь с золотом.
— Ну, так символы власти — что железо, что золото.
— А женщины? — хитро посматривает Саша.
— Женщины — после.
— И что сильнее?
— Ну, об этом споры были издавна.
— Ага, знаю.
И Саша цитирует наизусть зазубренное в школе:
— "Все мое" — сказало Злато.
"Все мое" — сказал Булат.
"Все куплю" — сказало Злато.
"Все возьму" — сказал Булат.
— Ну, в общих чертах — так и есть — соглашаюсь я.
Саша посмеивается.
— Там еще пародия-продолжение была. Кто-то из Толстых написал:
— "Ну и что?", — спросило Злато;
"Ничего", — сказал Булат.
"Так ступай", — сказало Злато;
"И пойду", — сказал Булат.
— И что, тебе никогда не хотелось в латах побегать, мечом помахать? — спрашиваю у Саши.
— Не.
— Даже в компьютерных играх?
— Не, в играх мне магом нравилось.
Сидящий рядом с нами мореман неодобрительно смотрит.
Ладно, помолчим.
Время ползет медленно и нудно.
Вылезаю из караулки, где успели накурить до сизого воздуха, размять ноги.
Неожиданно вижу бегущих к нам трусцой людей — один точно из наших — легковооруженный, третья шеренга, рядом трое работяг, одного из них двое других поддерживают с боков под локти.
Ясно, первые потери пошли.
Из караулки вываливается куча народа — некоторые недовольно бухтят, но, судя по голосу Надежды это ее рук дело — освободила место для приема раненых, выгнав курильщиков вон.
На подбежавших не видно никаких следов крови, это уже радует, только непонятно — что с ними такое стряслось. Запускаем их в караулку, вваливаемся следом. Латник пытается говорить, но у него это не выходит. Губы вспухли, рот слегка открыт, слюна течет, выражение лица странноватое.
— Что случилось?
— Селюсь… Оф се сахрываесса…
Черт, опять впору морфа Мутабора вспоминать. Но, по губам судя — получил парень нехилый удар в лицо. И что-то лицо у него лошадиное какое-то. И пахнет от них характерным запахом морга — грубый одеколон поверх четкого трупного запаха. Даже пожалуй, не пахнет, а воняет.
— Рот открой шире.
— Э моху!
Злится. Рот он, видите ли, не может открыть. Цаца какая. И похоже это все либо на перелом челюсти либо… Либо на вывих. Точно, двусторонний передний вывих нижней челюсти.
На всякий случай проверяю пальпаторно — да, точно, он самый.
— Что у него? — спрашивает Надежда.
— А передний вывих нижней челюсти — вот что у него. Доводилось вправлять?
— Нет, обходилось как-то.
— А я слыхал, что надо так вкось ударить — и она на место встанет — говорит работяга из сопровождавших.
— Забудьте этот бред, так только связки порвать можно.
— По Гиппократу вправлять будете?
— Нет, лучше как его — по Ходоровичу. Если пальцы класть на зубы, еще и откусить может, слыхал я про такое. А вот если на внешнюю сторону — то безопасно. Что у второго?
— По-моему на перелом ключицы похоже.
— А шины у нас есть? — спрашиваю немного невпопад, потому как вспоминаю — про вправление челюсти.
— Косынкой обойдемся, сейчас я его иммобилизую — и пусть ведут в больницу, тут рядом — отвечает Надежда.
Сажаем пострадавшего на табуретку, так чтоб спиной упирался в стенку и затылком тоже. Натягиваю перчатки, лезу в полуоткрытый рот. Теперь большие пальцы на внешнюю сторону челюсти справа-слева, остальными берем челюсть плотно и тянем на себя и вниз. Мышцы упруго сопротивляются, пациент мычит, но терпит, так тянем, тянем, сейчас мышцы устанут, вот еще немного, ага, пошли, пошли и аккуратненько двигаем челюсть так, чтоб головки отростков вернулись на свое место, в уютные суставные ложа.
Челюсти отчетливо лязгают сомкнувшимися зубами.
Да, как капкан щелкнул, не зря меня в свое время пугали, что и без пальцев остаться можно.
— О, здорово! — радостно говорит оживший латник и порывается вскочить с табурета.
— Куда собрался? — осведомляюсь я, удерживая его за плечо.
— К ребятам! Куда ж еще!
— Погоди, голубчик. Мы еще должны тебе челюсть зафиксировать дней на десять самое малое — продолжаю удерживать его за плечо, посматривая на Надежду, которая уже заканчивает фиксацию поврежденной левой руки косынкой…
— А это еще на хрена? Все ж в порядке! — топорщится латник.
— Тебе только что свернули челюсть. Суставные сумки пострадали. Связки растянулись. Пара недель нужна, чтоб у тебя связки восстановились, и суставы вылечились. И трепаться тебе будет сложно с подвязанной челюстью и есть придется только жидкое, но иначе худо будет.
— Это как худо? — недоверчиво уточняет пациент.
— Да очень просто — будет привычный вывих — станет челюсть вот так клинить при зевке, чихе, еде. Сам вправлять будешь, или ко мне бегать?
— Ты что, серьезно?
— Абсолютно. С ручательством. Надежда Николаевна, наложите, пожалуйста, пациенту пращевидную повязку для фиксации нижней челюсти.
Помощница беспрекословно начинает бинтовать стриженную башку ошеломленную перспективой две недели ходить с закрытым ртом, но взгляд у помощницы, коим она меня одарила — красноречив. Словно она знает, что занятие по десмургии, где как раз речь и шла о пращевидных я банально пропустил, а на отработке отделался чепчиком Гиппократа. И потом ни разу за всю практику делать не пришлось.
— Что там произошло? — спрашивает ловко обматывающая бинтом голову пациента медсестричка.
— А морф выкатился неожиданно. Я не успел дверь забить — а он оттуда маханул. Я токо и полетел, как голубь сизокрылый. Дверью-то меня приложило. Морфа ребята с сетеметом стреножили, да он на мое счастье на этих ментов полез, которые с этими… Ну топорники-то. Они его в штыки. Но все равно не справились бы — здоровый сволочь. Ваш в упор стрелял, этот, колченогий который.
— А зомби много было?
— Очень. Они ж на первом этаже кормились, почти все сожрали — только розовые кости вроссыпь. Но с ними проще было, хоть и шустеры. Эти железяки — да, мощные штуки.
— Когда нашего пациента зацепило?
Латник пытается что-то говорить, но получается очень неразборчиво, а жестикулировать руками ему не дает бинтующая его Надя.
— А когда морф в них влетел. Они ж как кегли в разные стороны — токо жестяной грохот пошел, как когда я консервные банки в мусоропровод выкидываю.
Латник явно злится, а работяга посмеивается.
Идти им не приходится, увозят на машине.
Сидим, ждем дальше.
— Удивляюсь я, на вас глядя — говорит Саша.
— Чем?
— Да вы все время такие спокойные.
— Ну, я воспитывался, как положено медику — всегда может быть хуже. И обязательно будет. Этим и объясняется наша некая отстраненность с братцем и достаточно ровное настроение — потому как истерика и паника с ужасом — лечению помеха и надо изо всей силы этого не допускать. Бегать вокруг пациента трагически вопия: "Все ужасТно!" — не выход. Это когда от пациента уйдешь — можно такое позволить, но опять же чтоб никто не видел.
— И что, бывает?
— Ну а что, мы не люди что ли? Думаю, что когда встретился с Мутабором — вид у меня был бледный…
Тем временем выгнанные на улицу предпринимают попытку вернуться в караулку, но наша медсестра непреклонно их не пускает. Потом, смилостивившись, разрешает некурящим войти.
— А нам че? — возмущаются снаружи недопущенные.
— А вам — курите на улице — сейчас пациент с повреждением лица был, кашлять нельзя, а вы тут накурили! Все, валите отсюда! Валите, валите!
Странно, мужики слушаются и отходят. А я подумал, что вот Саше странно, что мы такие с братцем меланхоличные. Будешь тут меланхоличным. Особенно когда в переплет попадешь. Я тогда еще на скорой работал. Денек выдался достаточно обычный, ничего особенного разве что задержались на очередном вызове безобразно. Вот казалось бы почему бы людям не держать все свои медицинские документы в одном месте? А нифига, все рассовано по разным местам, а для поиска бабкиного медполиса книги на двух полках пришлось пролистывать. Это хорошо, народу у них в квартире было много, было, кого напрячь, а если б бабка одна жила? Хотя с большим количеством зевак тоже радости мало — люди же в стрессе, потому очень часто начинают срываться либо друг на друге, либо — что еще чаще — на медиках. А нам больше делать нечего, чем претензии выслушивать. Потому первейшее дело — по возможности всех посторонних к делу пристроить — кому поручить лампу держать, кому вещи собирать, кого еще куда — короче как в армии — неважно как и что, но важно, чтоб все заняты были. Что большая редкость — семья любящая попалась, нормальная, часто бабок стараются сплавить с глаз долой, чтоб потом не забирать, в больницах много таких стариков-старух с рук родственничками спихнутых. А тут нет, не хотели, чтоб бабку увозили, да и сумок ей с собой набрали охапку. Одной еды пара кутулей. Вот нафига бабке с пневмонией колбасы кило запихнули? Лучше б бутылочку с водой, пить-то ей от волнений точно захочется, а вот есть — вряд ли. И что хорошо — не быковали родственники. Самое поганое, когда быковать начинают. Тебе работать надо, с мыслями собраться, а какое-то чмо немытое начинает права качать, потому как знает — медики они имеют обязанности, а вот права — у всех остальных. До чего все это надоело.
Скорая помощь вообще доживала последние годы. Если б не Беда, то обезъянничая как всегда бессмысленно нашу службу перевели бы на американские лыжи — берется пара человек, куцо выучивается действовать строго по инструкции типа — проблемы с сердцем — синяя таблетка, проблемы с животом — красная, водят машину по очереди и авек плезир, офигенная выгода получается. То, что Россия немного не США в очередной раз наши счетоводы от медицины в расчет не берут, тут главное что — разгромить проклятый совок и все-все сделать как в Америке. Как положено эффективным собственникам. Прямо зуд какой-то у нашего руководства — то Петр Первый пытался тут Голландию устроить, то Александр Первый — не то Англию, не то Францию, то вот сейчас надо срочно становится Америкой… Но вместо того, чтоб например дороги сделать для начала как в США, наоборот берутся перекраивать образование и медицину, в чем наша страна никак была не слабее…
Причем берется из опыта США не то, что там действительно лучше, а как раз всякая фигня. Мы в тот день с начала смены поперлись на вызыв "ожоги спины и ягодиц взрывом пиротехники", мутно попугиваясь того, про что как раз рассказывал недавно Лозовой. Ему досталось такое счастие, как пациент прикола ради, взорвавший у себя в заднице петарду. Хорошая петарда была, мощная, разворотила анус, прямую кишку, простате досталось и мошонке заодно. Кровища, говнище и шок, милый набор. Лозовой, правда, мужик хладнокровный и опытный был, довез живым, но потом когда рассказывал — видно было, что натерпелся, пока вез. Паскуднее для скоростника нет ничего, чем потерять пациента по дороге, "зачехлить". Либо сдать живым в больницу, либо "смерть до прибытия", только так. Ясно дело, что мы тоже попугивались. На наше счастие получилось, как всегда бывает, когда история повторяется — сначала трагедия, потом фарс. Нам достался фарс — опять же попались подражатели американским ценностям искать на жопу приключений, но чуток везучее — как выяснилось, когда приехали, один имбецил по кличке Резак вставил себе между ягодиц палку с ракетой, другой придурок по кличке Угол это действие заснял. К тому моменту, когда мы прибыли они как раз друг другу морды били, имбицилы, что возьмешь. Ну да, обсмолило этому Резаку задницу и спину как поросенку, да между ягодиц ракетной палкой сорвало кожу и насажало заноз. В общем, плевое дело, был бы на моем месте фельдшер Липский — обязательно бы идиоту уши зеленкой намазал, любил он такие шуточки над тупарями, а у меня вот пороху не хватило, так обошлось. (Ну, Липскому его шуточки начальством прощались, больно уж редкое сочетание отличного клинического мышления, лечебного умения на врачебном, пожалуй, уже уровне и отличного знания электроники, что часто выручало при поломках оборудования). Забавно, кликухи идиотские запомнились, а какие у придурков были ФИО забыл, как всегда…
Дальше получили вызов на бабку с пнемонией. А потом поехали на ДТП. Зря катались — гастарбайтер в оранжевом жилете ломаной куклой с суставами не в тех местах, отчего руки-ноги были согнуты не так, как должно, лежал на капоте легковушки и по его лицу, вбитому в расквашенное лобовое стекло было ясно, что наша помощь тут ни к чему. Ну проверили пульс, то се… Без толку, убило его сразу.
Похряли на подстанцию, и я вполне рассчитывал вздремнуть минут несколько в салоне. Даже и задремал, когда ГРОХНУЛО и все смешалось в доме Облонских, хотя на самом деле это я сейчас так излагаю, а тогда я получил по спине и башке, башку чуть не оторвало каким-то диким рывком в сторону, аж в шее хрустнуло что-то, на меня посыпалось что-то разное — всякое и на пару минут я потерял понимание того, где у меня верх, где низ и где я вообще нахожусь.
Вроде и сознание не терял… Или терял? Короче говоря — некоторое время я не мог понять, где я. То есть умом помнил, что в машине, но все как-то было неправильно. Взгляд цеплялся за совершенно знакомые предметы, только они — и я сам — были размещены очень непривычно. Мысли метались в голове как мячик от пин-понга. Вдруг, как это бывает, картинка вмиг стала ясной. Просто я лежал на спине, вверху видел боковую стенку салона, а на мне лежало ворохом все оборудование — включая носилки. Ощупал себя, вроде цел. Шея побаливает, головой явно треснулся, но так вроде цел. Нашел руками свои ноги, посбрасывал с себя всякое добро и с трудом среди всего этого погрома встал на четвереньки. С трудом вылез через распахнутые почему-то задние дверки, с трудом выпрямился, для чего оперся о висящую в воздухе створку, и та грохнулась вниз прямо под рукой, хорошо не секундой раньше, когда вылезал. Доперло до меня, наконец, лежит наша машинка на боку, впилился кто-то в нас, вот мы и улеглись, скорые часто так опрокидываются, центр тяжести у нас высоковато задран.
Поплелся по — стариковски к кабине. Водитель наш, страшный матерщинник Ершов названивал куда-то по мобиле, уже стоя рядом с опрокинутым автомобилем, но мне сейчас было важнее узнать, что со Светкой Куренковой, моей напарницей, которая сидела в кабине. Она так и продолжала там сидеть, причем сердце у меня сразу упало — очень много крови и лицо и светлые волосы и руки в кровище и литься продолжает. Сидит правда не на сиденьи уже, а вертикально, не на боку, но кольнуло то, что всегда ручки у Светки были очень ловкие, а тут она как-то нелепо, словно деревянные они у нее стали, ощупывает себе окровавленное лицо.
— Ершов, цел?
— Цел! — непривычно коротко ответил водитель, оторвавшись от телефона и не вклеив на этот раз ничего привычно-орнаментального.
— Нашим сообщил?
— Сообщил! — снова очень лаконично.
Раз сообщил, значит скоро будут, что у водилы хорошо, сразу делает что говорит. Не разу не забыл. Значит порядок, теперь надо напарницей заниматься.
Прохрустел башмаками по вывалившемуся лобовому стеклу, дальше уже на автомате, как чужой пациентке стал помогать Светке. Тут всегда проблема — древние китайцы очень мудро говорили, что нельзя лечить врачу родственников и близких знакомых. Больше всего боялся, что глаза повреждены, но после нескольких минут уговоров Светка боязливо их открыла и ее испуганные глазищи уставились на меня. Я к тому времени уже понял, что произошло — изрезана была только половина ее мордашки, та сторона, которая была обращена к боковому окну. Когда мы опрокинулись, Светку ударило лицом о россыпь разбивщегося стекла и теперь ее скула и щека были разлохмачены и нафаршированы колючими осколками. Как мог я успокаивал девчонку, прекрасно уже понимая, что, в общем, нам повезло, все живы остались и машина не загорелась. Пару индпакетов я всегда таскаю по карманам, так что перевязать получилось быстро. Убедившись, что Светка не поломалась, нет переломов, вместе с Ершовым вытянули ее аккуратно из кабины, отвели в сторонку, усадили.
— Виноватый кто? — тихо спросил я Ершова.
Тот зло на меня глянул и так же тихо и зло ответил:
— Шли без сирены, так что я шел по правилам. На зеленый. В середине потока. Вон он стоит, форд-фокус.
Судя по залихватской сирене, прибыл Липский. Он ее чуток переделал, потому она у него хоть и как все, а на особицу. Ну и точно, скоро увидел рядом его здоровенный носище со здоровенными усищами. Только ехидные веселые глазенки были очень серьезными.
Быстро перемолвились с ним по ситуации, он, игнорировав мои возражения, бегло ощупал лапищами — на удивление мягко — мне голову и шею, Свету с полным бережением усадили и увезли под сиреной. Остались мы с Ершовым ждать гайцев. Те на наше счастье тоже не задержались.
Водителя форда за это время уже извлекли из побитой машины, там стояла кучка народу и почему — то слышен был смех. По уму мне надо бы было пойти проверить все ли у бедняжки в порядке и будь я сразу после института — так бы и поступил. А сейчас у меня было только опасение, что я не удержусь и дам гонщику в рожу. Пооблетел безоглядный гуманизм.
Толстый лейтанант — гаишник (или их надо звать гиббдешниками? Или они опять гаишники? В этом борделе с бесконечной переменой названий черт ногу сломит) попросил меня глянуть, что с тем водилой. Сам лейтенант принялся опрашивать Ершова — и к моему глубочайшему удивлению Ершов и тут отвечал без малейшей примеси мата, хотя и очень возмущенно. Вот ведь — даже с начальством нашим не мог удержаться, даже помнится выговоры получал и всякие заушения. Потом на него рукой махнули и просто старались с грубияном не связываться, а он оказывается вполне могет. Вот подишь ты… Хитрил прохвост, получается. Я нашему драйверу глазами показал, чтоб стерег машину с имуществом, он в ответ понимающе кивнул, встал так, чтоб контролировать.
Водитель форда, молодой хлюст был весел и приветлив. Увидев мою хмурую физиономию радостно привествовал меня: "Ля-ля-фа!" и засмеялся. Ну да подушка безопасности его выручила, да собственно и удар был не силен, просто нас крутануло вокруг своей оси, что добавило ощущений и впечатало красивое женское лицо в битое стекло, этому-то пидору ничего.
Выполняя обязанности и отбывая номер, осмотрел веселящегося урода. Нет, травм нету. Диагноз то ясен — передоз оксибутирата. Эйфоричен, туп как пробка, идиотские телодвижения, дурашливость, постоянное повторение одной и той же бессмысленной фразы — все очень знакомо, мода у нас в Питере среди офисного планктона на оксибутират. Разогнал зевак, те продолжили все снимать на свои мобильники, но чуток поодаль.
Подошел лейтенант.
Радостно улыбающийся хлюст приветсвовал его жизнерадостным смехом и этим бесящим в такой обстановке "ля-ля-фа!"
— Ваши документы — заведомо безнадежно отбыл номер и гаишник.
— Ля-ля-фа!
— Зовут вас как?
— Ля-ля-фа!
— Расскажите, что произошло.
— Ля-ля-фа!
Лейтенант посмотрел на меня. Подошел его напарник.
— Должен ли я сказать, что у этого кренделя? — спросил я.
— А то мы сами не видим, что он теплый под бутиратом. Граждане, разойдитесь, пожалуйста!
А я поймал себя на том, что страшно хочется угостить хлюста стакашком водочки. Или даже пивасика. На оксибутират если наслоить алкоголь, даже в малой дозе — вырубит сразу в сон, и сразу же во сне будет рвота. Ну а дальше понятно, в лучшем случае тяжелая пневмония… Пнул эту соблазнительную мысль. Еще подумал, что жаргон у ментов как наш. Я б клиента тоже теплым назвал.