На работу он пошел рано и наверняка был бы там первой ласточкой, если бы ноги сами не привели его к новому дому. Он издали заметил долговязую Сенину фигуру, юноша самозабвенно раскачивался на красных качелях. Серегин полюбовался немного живым воплощением коленчатого вала и подошел сзади в тот момент, когда Сеня совершил мягкую посадку.
– Привет десантникам! – бросил он усмехнувшись.
– Здравия желаю! – ответил Сеня.
– Курс молодого бойца?
– Да вот, пытаюсь, так сказать, проверить одну мыслишку.
– Эмпирическим путем? Ладно, пошли в отдел, – Серегин помог практиканту подняться с земли.
И опять они изводили казенную бумагу, вычерчивая таблицы и схемы. Серегин морщился: все это крепко ему не нравилось, и дурацкий сон не шел из головы, пришлось рассказать о нем Сене. Тот затряс розовеющими в лучах полуденного солнца ушами: более всего он оценил красные штиблеты.
– А ты, Сеня, что же на себя красненького ничего не нацепил, когда прыгал, я так понимаю, это факт немаловажный в нашем деле, – ехидно спросил Серегин.
– Зря смеешься. А что, если это не факт, а один из факторов?
– Какая разница – факт, фактор?
– Есть разница. Здесь любой из фактов может являться важнейшим фактором в деле перехода. Вот я их и отрабатываю, – угрюмо ответствовал Семен.
– Какого перехода?
– В параллельный мир.
Серегин скорчил кислую физиономию: "Вы, батенька, все о своем!" Сеню понесло, остановить его было практически невозможно. Обстановка накалялась, головы гудели. В какой‑то момент Серегин потерял ощущение реальности, усталый мозг отказывался объективно отображать все происходящее, но, несмотря на это, их умозаключения обретали какую‑то стройную конфигурацию. Казалось, еще немного – и решение придет. За спорами и препираниями рабочий день подошел к концу. Продолжить решили у Серегина.
Не только живот, но и голова требовали пищи, пришлось зайти в магазин – очередной День Пустого Холодильника отменялся. Ужасно хотелось пива, но Серегин не пошел на поводу у собственных желаний и набрал кучу разных соков и морсов, купил хорошего чая, а Сене предоставил дополнить продуктовую корзину на свое усмотрение. Сенина фантазия не ушла дальше яиц, ветчины и помидоров. Серегин вздохнул и прикупил еще свежего хлеба и сливочного масла. Но что‑то удерживало Семена в магазине, он затормозил у кондитерского отдела. "Иди, дитя, порадуй себя", – Серегин протянул ему сотенную. Сеня порадовал себя кульком шоколадных конфет. Дома, разбирая принесенную снедь, Серегин взглянул на блестящую упаковку и заржал: конфеты назывались "Красная шапочка".
– Что такое? – Сеня тоже не удержался и начал смеяться вслед за Серегиным.
– Осталось еще "Семь‑сорок" поставить!
– Ага, и "Радио‑7" найти…
– И надушиться "Красной Москвой"!
– Ну, это женские вроде духи.
– Неважно, теперь уже неважно, Сеня! Вали все в одну кучу, авось проскочим!
– А если серьезно, Серый, нужно просто свести вместе несколько факторов, и все получится.
Серегин задохнулся от Сениной фамильярности, но промолчал, не хотелось нарушать разлившийся вокруг позитив. К тому же Семен Трифонов оказался неплохим кулинаром, огромная яичница с помидорами улетела за две секунды. На сытый желудок и работа пошла веселей.
За ночь вполне уютное серегинское гнездышко превратилось в большую корзину для бумаг. Смятые исписанные и исчерченные листы усеяли весь пол; те, что пощадили, лежали на столе, диване, подоконнике – на всех горизонтальных поверхностях жилища.
Комната напоминала поле сражения гигантских белых бабочек, чьи поверженные трупики воплощали неимоверные усилия умов обоих детективов. Кое‑где застенчиво желтели фантики от Сениных конфет. В этом рукотворном ландшафте, смахивающем на декорацию к абсурдистской пьесе, присутствовала какая‑то жуткая красота. Ни Серегин, ни Трифонов не были сильны в театроведческих науках, следовательно, об этом не подозревали, но оба выглядели довольными. А порешили они вот что: третьего июля, в семь часов утра, один из них, напялив на себя нечто красное и раскачавшись на больших красных качелях, совершит попытку перехода в параллельный мир с целью отыскать пропавших детей. Абсурд, конечно, но что еще остается делать, если реальная жизнь принимает формы абсурда. Попытки перемещения будут повторяться в одиннадцать утра, в семь вечера и в одиннадцать ночи, ежели к тому времени ничего не произойдет. Главное – уложиться до полуночи, а в то, что их затея увенчается успехом, уверовали оба. Осталось решить, кто из них непосредственно будет осуществлять эти самые попытки. Как старший по званию и по возрасту Серегин настаивал на своей кандидатуре, но Сеня переубедил его, приведя в качестве последнего аргумента мистическое совпадение в нумерологии своего имени и фамилии. "Семен Трифонов – это вам не баран начихал!" – гордо заявил Сеня. "Ну, да – семерка, тройка, – усмехнулся Серегин, – а где же туз? Был бы ты, Сеня, Тузенбахом, тады – ой! Трифонов‑Тузенбах – это звучит гордо!" Сеня покраснел и тихо сказал: "Вы будете смеяться, гражданин начальник, но по матери я Тузов". "Ну, ты меня добил, Семен! Правда что ли?" – изумился Серегин и сдался.
На следующий день Сеня раздобыл у племянницы красную бейсболку и достал с антресолей спартаковский красный шарф, атрибут прежних фанатских бдений. Серегину было немного странно, что он дал себя втянуть в Сенины придумки, но, если честно, другого ничего не оставалось, и он вместе с Сеней принялся ждать третьего числа. К счастью, новых серьезных происшествий не появилось, и начальство, у которого капитан Серегин ходил в любимчиках, смотрело сквозь пальцы на изыскания напарников. Видимо, в конторе все внутренне были готовы к увеличению количества "висяков", как это ни прискорбно.
Ночь на третье июля прошла спокойно, хотя и Сене, и Серегину было не до сна. Они специально легли пораньше, чтобы еще до семи утра попасть на место. Утро выдалось теплым, но обоих охватила нервная дрожь. Они молча дошли до площадки и синхронно плюхнулись на скамейку возле больших красных качелей. Сеня выглядел комично в ярко‑красной бейсболке, в шарфе, и с массивным хронометром на правой руке. Но у Серегина не было желания веселиться. В полном молчании они дождались семи часов, и Сеня взгромоздился на качели.
Серегин так и не понял, как все произошло. Казалось, он неотрывно смотрел, как Семен раскачивается по мерно нарастающей амплитуде. Никакого скрипа он не слышал; то ли качели регулярно смазывали, то ли они так были сконструированы, что работали бесшумно. Раскачавшись, Сеня прыгал, затем подымался с земли и снова шел на качели. Всякий раз он менял интервал между прыжками, руководствуясь какими‑то своими расчетами. Серегин не мешал ему, не лез с советами. Он вообще не знал, о чем говорить, просто проникся серьезность момента. Сеня безмолвно и монотонно мельтешил в лучах утреннего солнца, пока у Серегина не зарябило в глазах. Он не заметил, как вырубился, а когда открыл глаза, увидел на соседней скамейке уставившихся на него ребятишек – двух мальчиков и девочку. Девочка прижимала к груди красную шапочку с помпоном, на одном мальчике была красная куртка, на другом – красные кроссовки. Сени Трифонова нигде не было.
Ольга Воликова
Заяц
Заяц бежал к ней по зеленой траве. Белоснежный заяц на ярко‑зеленой траве. Она знала, что так не бывает, но это было чертовски красиво: синее небо, зеленая трава и снежно‑белый заяц. Сама же она как будто упивалась счастьем, ощущая невыразимую радость и тепло, присущие только безмятежным ребячьим снам. В какой‑то момент она почувствовала неладное, но просыпаться не хотелось, уж больно классный привиделся сон. А звук извне все нарастал, беспокоя барабанные перепонки, и пришлось вернуться в реальность. Она встала и на автопилоте побрела к входной двери – надо выпустить кота, все равно не даст спать подлая зверюга. И уже громыхая замком, очнулась: "Стоп! Какого кота?" Ее Серый исчез два месяца назад, она почти смирилась с пропажей. Пока она сонно соображала, дверь мерзко скрипнула (надо бы смазать петли), и в квартиру проскочило нечто мелкое и шустрое. "Заяц! – обрадовалась Танюша. – Откуда здесь заяц?"
Зайцем оказался маленький котенок. Продолжая орать, он метнулся на кухню.
"Смотри, какой умный, – подивилась она, – знает, где корм". Девушка насыпала в мисочку "Вискаса", но малыш не оценил ее щедрости. Он так посмотрел на нее снизу вверх огромными синими глазами, что ей стало совестно. Но факт оставался фактом – родители находились далеко, Танюша жила одна и питалась кое‑как. Открыв дверцу холодильника, она впала в ступор: холодильник приветливо сиял пустыми полками, и лишь бутылка молока, неведомо каким ветром занесенная сюда, салютовала ей своим невзрачным тельцем. Она быстро налила молоко в миску, покрошила хлеба и стала наблюдать, как это изысканное кушанье исчезает под напором голодного "зайца". Парень отвалился от опустевшей миски и тут же уснул, попирая розовым ухом милую посудину. "Парень. А почему, собственно, парень? Может, это кошечка", – размышляла Татьяна. Но парень действительно оказался парнем. Она взяла его на руки, отнесла в свою комнату и устроила ему гнездышко в коробке от новых туфель. Тот даже не пошевелился. Танюша подумала, что теперь ей уж точно не заснуть, но провалилась в сон, едва коснувшись щекой подушки.
Проснулась она легко и не сразу сообразила, что же поменялось в ее жизни, но тотчас ощутила подбородком теплый пушистый комочек. Какой же он маленький! Еще одной заботой стало больше, а дел набралось – по самое некуда. Скоро уезжать, теперь вот этот "заяц"… ей стало смешно при воспоминании о ночном конфузе. Ну ладно, кота – к тете Ане, потом родители заберут.
Тетя Аня, мамина сестра, жила в деревне – не так далеко, всего полчаса на автобусе от вокзала – и была настоящей палочкой‑выручалочкой. Сколько раз Танюха срывалась к ней в растрепанных чувствах – не счесть! И всегда у тетки был для нее "готов и стол, и дом".
А какое платье она сварганила за день до выпускного вечера, когда племянница забраковала сшитое маминой портнихой! Танюша приехала тогда к тете Ане вся в слезах и соплях, казалось, жизнь закончилась! Но помогла тетушка, добрая фея, и на выпускном чуть не случился массовый падеж Таниных одноклассниц.
Кота, значит, к тете Ане, а потом еще нужно собрать вещи, заехать за Катей – и вперед! К новым свершениям! Да‑да, впереди новая жизнь, студенческая. Зря, что ли Танюха мучилась два лета подряд, осаждая художественные вузы столицы! На этот раз повезло – Строгановка бесславно пала к Танюшиным ногам. А еще судьба подарила ей такую замечательную подругу, какие нечасто попадаются на жизненном пути. Они поселились в одной комнате общежития, хотя поступали на разные факультеты, и сразу же прикипели друг к другу. Миниатюрная блондинка с синими глазами казалась упорной девчонкой, крепко стоящей на своих маленьких ножках. Она была очень веселой и доброй, и заботливой, как старшая сестра. Татьяна, считавшая себя не слишком интересной особой, не представляла, чем это она могла приглянуться новой подруге. То обстоятельство, что они оказались землячками, наверняка сыграло свою роль в их сближении. Правда, и вкусы у них во многом сходились. Когда же Танюша увидела Катины работы, маленький, но бодрый червячок зависти поселился у нее под диафрагмой. Во‑первых, Катя крепко рисовала, что вообще большая редкость для девочки, и обладала, что называется, чувством графики. Ее рисунки были дивно красивы, просто глаз не оторвать. А уж про живопись и говорить нечего! Она писала так, как хотела бы писать сама Таня – сочно, пастозно и в то же время легко. Бывает, увидишь иной раз на какой‑нибудь выставке замечательную живопись, и где‑то внутри все поет: "Это я, я! Это мое! И я так могу!"
К счастью, в институт поступили обе.
Погода начала портиться сразу же, как только Татьяна, подхватив котенка, вышла из подъезда. Поднялся ветер, край неба потемнел. За зонтом возвращаться не стала – пути не будет. Первые капли дождя принялись выбивать барабанную дробь по крыше утлого автобуса, едва "отчалили" от платформы №5. Когда же Танюша выбралась из этого убитого тарантаса, дождь разгулялся не на шутку. Идти было недалеко, но ужасно неприятно ступать по размякшей глине. Справа и слева от дорожки огромные лужи покрывались желтыми пузырями. Раскаты грома и беспрестанные вспышки молний пугали девушку. Устав бороться со стихией, она плюнула на новые туфли (мысленно, конечно) и пошлепала вперед не разбирая дороги. Ну не любила она грозу! В голову лезли какие‑то дурацкие мысли: "вспышка – справа, вспышка – слева".
Н‑да‑а, просто картина маслом "Дети, бегущие от грозы". Чтобы хоть как‑то поддержать себя в трудную минуту, судорожно прижимая к себе дрожащего котенка, она стала громко декламировать: " Люблю! Грозу! В начале! Мая!" Потом, представив себя со стороны, нервно хрюкнула: "Какое, на фиг, начало мая, сентябрь уж на носу!" То и дело, приседая от ужасного грохота, почти ослепшая от молний, Татьяна добралась до нужного дома.
Добрейшая тетя Аня только головой покачала, увидев распрекрасную свою Танюшеньку во всей ее красе, и принялась хлопотать вокруг племянницы. Котенка накормили и завернули в теплую косынку. Танюха, отмытая и обласканная, с тюрбаном из китайского полотенца на голове, допоздна распивала чаи с любимой тетенькой. Потом она начала клевать носом и незамедлительно переместилась на диван, а когда тетя Аня спросила, как зовут котика, Танюша вполусне пробормотала: "Заяц".
И опять по зеленой траве бежал белоснежный заяц. И опять накатывали волны невыразимого счастья. А глаза у зайца были ярко‑синие.
Утром, чуть свет, Танюша собралась в обратный путь. Надо ли говорить, что прощание вышло бурным и весьма душещипательным. Перецеловав многократно и тетку, и "зайца", девушка сбежала с крыльца. Над синим лесом поднималось сонное солнце. Изумрудная трава обдавала холодной росой быстрые Танины ножки, а вчерашняя лужа, подернутая трусливой рябью от свежего ветерка, не казалась такой страшной. Осипшие от сырости деревенские петухи поочередно нарушали окружающую тишину обязательным утренним кукареканьем. До остановки оставалось пройти совсем чуть‑чуть. Обогнув обветшалую изгородь цвета детской неожиданности, Танюха остолбенела: на фронтоне новых соседских ворот красовался выпиленный из толстой фанеры заяц. Хозяева не пожалели белил, и он сиял в вышине как утренняя звезда над чудовищно‑зелеными створками. "Просто мистика какая‑то, совсем зайцы одолели! И причем здесь это? Ах, да, Зайцевы же…" – сообразила она. Полюбовавшись немного на такую красоту, она поскакала дальше. Но сей образчик крестьянского дизайна не давал ей покоя. Чего здесь было больше: возросшего самосознания – прямо родовой герб – или здорового деревенского юмора, так долго дремавшего на этой половине деревни, сразу и не поймешь.
Ей повезло: автобус оказался полупустым, и она заняла место у окна. До города дорога шла вдоль Волги, и было приятно смотреть, как над рекою рассеивается голубая дымка, как мечутся чайки над водой, как проплывают редкие пароходики. Она думала о котенке, перебирала вчерашние разговоры с тетей Аней и не заметила, как подъехала к дому.
Времени до поезда оставалось еще порядочно, но Танюша сразу же принялась складывать свои пожитки в новенький рюкзачок. Потом она немного убралась в квартире, вымыла полы и приняла душ. Пока сушила волосы, приготовила себе кофе и включила радио. "Зайка моя!" – раздался истошный вопль короля нашей эстрады. От неожиданности она выпустила из рук чашку. "Вот гад! Мамочкина чашка!" – расстроилась она. Мама не убьет, конечно, но все равно неприятно. Тут она глянула на часы и ужаснулась – пора было идти на вокзал.
Всю дорогу до областного центра Татьяна боролась с раздиравшими ее чувствами.
С одной стороны, душа радостно неслась навстречу новой жизни, а с другой – жаль было надолго расставаться с родителями, терять из виду подруг, котенка, и вообще, она всегда поначалу пугалась больших перемен. За вагонным окошком мелькали знакомые станции. Быстро сменялись милые сердцу картинки природы: бескрайние поля, луга, уходящие к горизонту леса и прозрачные перелески. То тут, то там вспыхивали золотом купола храмов. Наконец поезд остановился. В полном раздрае она выползла из вагона. Погодка соответствовала настроению. Моросил нескончаемый дождь. Сумрак накрыл город, и пятачок привокзальной площади освещался лишь тусклым светом фонарей, скудной рощицей окружавших стоянку такси. "Кризис, экономия? – наморщила лоб Танюша. – Ну почему фонари горят ровно через один?" Она тоже решила сэкономить, и пошла искать нужный автобус. Собственно, чтобы добраться до Кати, ей нужно было ехать на двух автобусах, тащиться предстояло через весь город. Она знала, что Катюшин дом стоит на самой окраине, но и представить себе не могла, что это так далеко. Дождь не прекращался, и совсем стемнело, когда Таня, зажав в кулаке подмокшее письмо с адресом, отыскала заветную калитку. Сердце забилось сильнее в ожидании радостной встречи. На Танин звонок из дома вышла пожилая женщина в платке и поинтересовалась кого надобно. "Мне Катю", – ответила Танюша. "Нет Кати, – тихо сказала женщина, – сегодня похоронили". Она повернулась и, не оборачиваясь, пошла к крыльцу. Таня осталась стоять у ворот, не в силах сдвинуться с места. Она не знала, что ей делать: в дом ее не пригласили, да и не до нее сейчас в этом доме, но и уйти вот так сразу она не могла. Увидев неподалеку покосившуюся скамейку, она доковыляла до нее на ватных ногах и плюхнулась на мокрое сиденье. Она сидела, опустив зонт и глотая слезы пополам с дождем. Горе навалилось на нее таким тяжким грузом, что невозможно было дышать. Сколько она так сидела – неизвестно, потом встала и поплелась на остановку. В полнейшей прострации добралась она до Главного вокзала, купила билет до Москвы и дождалась поезда. Народу в вагон набилось предостаточно, ехали, по большей части, студенты. Пара‑тройка веселых компаний коротала время, дуясь в картишки, мучая гитару и попивая бесконечный чаек с домашними плюшками. Таня была до смерти рада, что ее никто не беспокоил, она забралась на верхнюю полку и задремала.
Столица встречала ранним хмурым утром. Народ повалил к метро. Танюша рассеянно озиралась. Утрата ее казалась столь невосполнимой, что она никак не могла придти в себя. Но нельзя же было стоять вот так, столбом, на Трех Вокзалах или броситься наземь, чтобы никто не трогал. Нель‑зя. Нужно идти. Татьяна быстро добралась до Сокола, и все пошло своим чередом. Она получила место в общежитии, взяла у кастелянши кое‑что из причитающегося ей нехитрого скарба и распихала его по тумбочкам. Потом она принялась развешивать свои вещички в шкафу на дурацких проволочных плечиках, а когда шелковая кофточка слетела с кривоватой вешалки, она, наклонившись за нею, ткнулась рукой во что‑то мягкое. Было жутковато, но она пересилила себя и вытащила на свет божий игрушку, белого плюшевого зайца с синими глазами. Танюша так и села. Сразу вспомнился заяц из сна и котенок с такими же глазами, и Катя. В груди защемило, хлынули слезы. Она прижала к себе игрушку и повалилась на кровать. "Все меня покинули. Господи, ну за что мне такое? Что я вам сделала? И отстаньте все от меня", – крутилось у нее в голове. Кто это – все, было неясно, потому что в комнате она была пока одна. И вообще, народу в общежитии болталось еще немного, большинство – первокурсники. Оно и понятно, старшекурсники – народ наглый, уверенный в своей ненаказуемости, а потому на учебу не спешили.
Ночью она опять увидела зайца. Он мчался во весь опор по зеленой траве, и Танюша боялась проснуться, прежде чем разглядит его сияющие голубым светом глазки.
Начались занятия в институте, учеба казалась интересной и совсем не трудной. Рядом с ней постигали азы искусства милые московские девочки и мальчики, вчерашние школьники, а у нее за плечами маячило художественное училище. Учебный процесс затягивал, не оставляя времени на всякие глупости, и она, изголодавшись по ученью, отдалась этому процессу безоглядно. Катю Татьяна вспоминала часто. Наверное, еще и поэтому училась она с таким остервенением, как будто бы за двоих. В середине месяца родители переслали ей письмо от Катиной мамы. Трясущимися руками Таня разорвала голубой конвертик, где было буквально несколько строк. Несчастная женщина сообщала, что Катя погибла во время грозы, укрывшись под одиноко стоявшим деревом, чтобы переждать ливень. Такая умная была доченька и вот не убереглась. Далее мать писала, что сестра ей рассказала, как вечером, в день похорон, приезжала какая‑то девочка и спрашивала Катю, и что она сразу же догадалась, что это Таня, и сетовала, что та не зашла в дом. А потом она нашла Танины письма и решила написать ей о Кате. Весь вечер, обливаясь слезами, Танюша сочиняла длинный и трогательный ответ, полный душевных воспоминаний и соболезнований. Плюшевый зайка печально смотрел на нее из‑за подушки. Были еще письма от подруг и от тети Ани. Та рассказывала о своем житье‑бытье и смешно описывала проделки Зайца. Тетка слыла замечательной рассказчицей, и Танюша не могла удержаться от смеха, читая ее письмецо. Она порадовалась, что котенок остался в деревне, все‑таки там ему вольготней, чем в городской квартире. И имечко это забавное к нему прилипло – Заяц.
В день первой стипендии Танины однокурсники напросились к ней в гости отметить, так сказать, первую получку. Понятное дело, где ж как не в общаге проводить такое мероприятие. Взяли немного сухого вина, фруктов, каких‑то сладостей. Соседки по комнате нажарили картошки, появились грибочки и огурчики. Хорошая компания, легкое вино, добрая закуска – много ли человеку нужно для счастья! Потом пели под гитару и играли в фанты. Стемнело, но время еще детское, жалко расходиться. Тут кто‑то из ребят предложил провести спиритический сеанс. Народ оживился, зашумел, стали готовиться.
Все нашлось: лист ватмана, блюдце, свеча. Начали. Для чистоты эксперимента решили вопросы вызываемым духам задавать не вслух, а про себя, мысленно, дублируя их в записках. Танюха никогда раньше на таких сеансах не присутствовала и поначалу не хотела принимать участие в этой затее, но ее уговорили. Блюдце носилось по начертанному алфавиту с дикой скоростью и скрежетом. Участники действа хором называли отмеченные блюдцем буквы, кто‑то из барышень едва успевал записывать их в тетрадь. Получалось довольно складно. Настала очередь Танюши. Она отвернулась и быстро написала на бумажке: "Ну, как ты там, Катя?" Ничего умнее в голову не пришло. Ее всю трясло. Вызвала духа, задала вопрос. Блюдце полетело по кругу. Получился такой ответ: "я страдаю береги зайца".
Леонид Старцев
Похоронить ненависть
Алексей Петрович – интеллигентного вида, с легкой сединой мужчина гулял с маленьким внуком в скверике рядом с домом. Побродив по аллеям, они присели отдохнуть на свою любимую скамейку. Весна была уже в самом разгаре: деревья покрылись молодой листвой, припекало ласковое солнце, жизнерадостно чирикали воробьи, свежая малахитовая трава радовала глаз. Рядом копошился любимый внук Никитка.
"И о чем еще можно мечтать?", – удовлетворенно думал Алексей Петрович.
– Деда, смотри, что у меня есть.
Никитка держал в руках красное пластмассовое ведерко со своими походными игрушками: совочком и машинкой. Но на этот раз там был еще один предмет – маленькая черная жестяная баночка, очень похожая на те, в которых раньше, много лет назад, выпускали ваксу для обуви – гуталин. Алексей Петрович от неожиданности даже вздрогнул:
– Откуда это у тебя?
– Это я в твоем кабинете нашел под столом. Бабуля сказала, что эта коробочка тебе уже не нужна, и разрешила с ней поиграть. Деда, смотри, она катится как колесико.
Малыш поставил баночку на ребро и подтолкнул, она медленно и неуверенно покатилась по асфальту, сделала зигзаг и упала. Никитка засмеялся, поднял и подал ее деду.
– Деда, открой, а?
Алексей Петрович, как под гипнозом взял в руки баночку и, не без труда, открыл. Она была пустой. Ее донная часть и крышка изнутри были золотистого цвета, и как будто светились ровным желтоватым светом. Мужчина машинально закрыл баночку и положил на скамейку рядом с собой. Внук уже потерял к ней всякий интерес и зачарованно смотрел на жучка, неторопливо ползущего по тропинке…
Сорок лет назад
– Полина, а Леша дома?
– Да, дома конечно. А где ж ему еще быть в такую рань?
– А мой Сергей куда‑то запропастился. И дома не ночевал, и ни слуху, ни духу. Может Леша что знает?
– Ну, ладно, сейчас спрошу.
– Леша, проснись, сынок. Ты не знаешь, где Сергей?
Но Леша уже проснулся и ничего не мог понять. Только что ему все это снилось. И как пришла соседка, и как спрашивала про Серегу, и сейчас, точно такие же слова, он слышит и наяву. Конечно же, он знал, где находится Сергей, он даже спросонья так и сказал матери:
– А Серега там, в баночке под ванной.
На что мать никак не отреагировала, подумала, наверное, что это он во сне всякую чепуху бормочет. И зря...
А начиналась эта, прямо скажем, странная история вполне безобидно.
Леха с Серегой и другими пацанами играли в дальнем углу двора в чику на деньги. Да какие там деньги, так мелочь, копейки, но для них это были очень даже приличные суммы. На пятьдесят‑шестьдесят тех копеек можно было неплохо пообедать в ближайшем ресторане "Горняк", который днем работал как столовая, заказав и первое, и второе, и даже компот. Но самое главное, их по‑взрослому обслуживала самая настоящая официантка. Конечно же, они не были такими уж голодными, но это бесспорно считалось шиком среди малолетней публики.
Серега в этот день проигрался до копейки, но азарт захватил его с головой, и он непременно хотел отыграться. Парнишка глубоко вздохнул и, тяжело сопя, полез в карман и вытащил на белый свет черную коробочку, очень напоминавшую баночку из‑под гуталина. Было видно, что она ему чем‑то дорога, но страсть оказалась сильнее.
– Вот, смотрите, классная бита, отдам за полтинник. Она не простая, а особенная, заграничная.
Ребята обступили Серегу кружком и стали критически рассматривать баночку, передавая ее друг другу.
– Ну и что же в ней особенного?
– А вот здесь на крышке по‑иностранному написано, и еще она светится.
– Как это?
– Смотрите.
Он раскрыл баночку, она была пустая, желтоватая изнутри и на самом деле как будто светилась.
– Да это она на солнце блестит.
– А вот так?
Серега засунул открытую баночку за пазуху и предложил сомневающимся посмотреть на нее в щелку между пуговицами куртки. И каково же было удивление друзей: в темноте она действительно мерцала таинственным желтым светом. Но желающих покупать это чудо все равно не находилось.
– Ну ладно, отдам за сорок.
Но и это не вызвало особенного ажиотажа. Леша отсчитал несколько монеток и протянул их Сереге:
– Вот тебе тридцать копеек, по рукам?
– Ну ладно, черт с тобой, забирай.
Однако и эти деньги бедняга безбожно проиграл. Сегодня был явно не его день. Белобрысые вихры Сереги обиженно торчали в разные стороны, серые глаза потемнели, а на побледневшем лице как будто высыпали новые веснушки. Паренек не на шутку расстроился и, стиснув зубы, едва сдерживал слезы. Игра как‑то постепенно выдохлась, и все стали расходиться по домам.
Сергей нагнал Лешу у самого подъезда и неожиданно заканючил:
– Леха, отдай мне баночку, а? Деньги я тебе потом верну. Она мне сейчас нужна позарез.
Тот даже опешил от такой наглости:
– Да, ты что, обалдел? И не подумаю.
Однако Серега не унимался и, наконец, полез с кулаками. Они подрались, но Леша отстоял свой трофей. Домой он пришел весь в кровоподтеках, в разорванной рубашке и все никак не мог успокоиться. "Вот дятел, друг называется, я бы и так отдал, какого черта драться полез?" – с ненавистью думал Леха, ворочаясь в постели.
Спал он очень беспокойно, продолжая во сне выяснять отношения с Серегой. Они вновь подрались, схватка была долгой и ожесточенной, с переменным успехом. Но Лехе как‑то удалось изловчиться, схватить Серегу в охапку и засунуть в эту злосчастную баночку. А потом быстро закрыть крышкой. А что? Во сне и не такое бывает. Баночку с бывшим другом он спрятал дома под ванной. И вот, в этот самый момент, почти одновременно, и во сне и наяву, в дверь позвонила взволнованная мать Сереги. Оказывается, он со вчерашнего дня еще не появлялся дома. Леха тоже ничего не мог сказать ей о местонахождении сына. Как только соседка ушла, он сразу же бросился в ванную, достал баночку и открыл ее, но она, как и ожидалось, была совершенно пуста. В ту же минуту за окном послышались шум и крики. Леха выглянул в окно и увидел пропавшего Серегу, который с опущенной головой и в полной растерянности стоял у подъезда, покорно выслушивая материнскую ругань и получая оглушительные затрещины: