Потянулись долгие мрачные дни. Пабло задыхался в ритуалах, манерах и «правилах тона», отец не хотел понимать или хотя бы принять его чувства и мысли, как и мать, желавшая только любить, жалеть и опекать своего сына; сестры ловили его каждое слово и хотели слышать романтические истории, полные приключений и желательно – с роковой любовью. Братья ходили за ним как шлейф и, кажется, считали всезнающим и всеопытным. Даже Алехандро изменяла его ирония, и он всерьез считал Пабло авторитетным. Слуги вовсе боялись молодого господина, разом смолкали и исчезали, будто среди живых появлялся призрак старого властителя, громыхая цепями и тарахтя прерывающимися вентиляторами. Пабло мог бы ощущать свою значимость и силу, но ощущал только пустоту и духоту.
Не принесли облегчения и уроки для сдачи школьных экзаменов и подготовки к вступительным испытаниям в Академию морского и надводного судоходства. Преподаватели были сухи и ограниченны, будто роботы с узко заданной функцией. Город Куандо, где находилась Академия, был пыльным, малолюдным и таким старым, что кое-где кабели висели вдоль стен. Второй и третий этаж вперемешку населяли курсанты, преподаватели и обслуживающий персонал, верхний занимали огромные бассейны, стадионы, тренажерные площади и симуляторы реальности. Одним из требований учебного центра было проживание курсантов на территории Академии. Ученики получали полный курс теоретической и практической подготовки. По сути, это был крошечный и запыленный военный городок, со всеми дисциплинарными и кастовыми перегородками, которые ненавидел Пабло… Ради капитанского диплома ему полагалось смириться с унижением и младших по чину, и низших по происхождению, и со слепым подчинением даже самым недальновидным приказам…
Когда начался учебный год, Пабло понял, что упрямое правдолюбие и непреклонное чувство справедливости, в купе с надменной гордостью гораздо сильнее всех разумных доводов.
На первой же неделе группа старшекурсников, «высший круг», как они себя называли, собрались в отсеке новобранцев, чтобы унизить заранее выбранную жертву. Неудача пала на Хорхио Дагласа, законнорожденного сына от смешанного брака, чей отец погиб или умер, и дед, забрав дочь и внука к себе, решил отмыть позор, сделав из мальчика капитана, офицера и дона. Худенький, круглолицый, с острым подбородком и большими беспокойными глазами, Хорхио, по мнению Пабло, никак не мог стать капитаном корабля. Но ни его рассеянность, ни его слабость воли, духа и тела не давали права унижать Дагласа.
Новобранцы плохо представляли, что их ждет, знали только, что какой-то довольно жестокий ритуал «причащения» существует в Академии едва ли не со дня ее основания.
Все спали. Посвящения ждали уже неделю, и внимание ослабло. Ребятня посапывала и тихонько похрапывала, беспечно и наивно. Пабло проснулся как от толчка. В отсеке был кто-то чужой. Несколько чужаков. Несколько секунд юноша приходил в сознание и старался понять, не находится ли в очередном, внезапно вернувшемся, несмотря на лечение, припадке. Все происходило наяву. Группа старшекурсников, человек пять или семь, собрались вокруг постели Хорхио. Ему закрыли голову подушкой… И собирались что-то с ним сделать.
Пабло не успел ничего решить, но уже оказался у стены и включил полный свет, зажмурив глаза, чтобы защитить их. Шесть голосов выругались. Затем один приказал выключить свет.
— Вы, кажется, ошиблись поворотом, лейтенант Перес. Это не ваш отсек.
Тишина. Просыпаются, сонно ворчат и тут же смолкают новобранцы.
— Выключи свет, – снова повторяет Перес.
— Рядовой Родригес, рядовой Лопес, рядовой Мартинес, рядовой Агилла, будьте любезны, проводите старших офицеров до коридора, где мягкий полумрак пощадит их глаза.
Пабло назвал имена тех, кто проснулся раньше – он уже запомнил, кто где спит, и прекрасно определял направление звука. Новобранцы неуверенно сидели на кроватях. Пабло добавил:
— Не волнуйтесь. Всю ответственность я беру на себя.
Только тогда юноши встали, натянули штаны и обступили старшекурсников «почетным караулом».
— Рядовые, займите свои койки, это приказ, – потребовал Перес.
— Я отменяю этот приказ как старший отсека, – холодно сообщил Пабло. – И вам лучше поторопиться, пока комендант казармы не прибежал на сигнал о нарушении режима суток.
Старшекурсники переглянулись. Одарили Пабло испепеляющими взглядами.
— Имя, рядовой, – потребовал Перес.
— Пабло Суэртэ, господин.
Старшекурсники двинулись к выходу, сохраняя парный строй и сопровождаемые караулом. Каждый счел своим долгом угрожающе и презрительно посмотреть на Пабло, но это выглядело комично, потому что их глаза все еще не привыкли к яркому свету, щурились и слезились. Снова Пабло мог торжествовать и снова ловил себя на том, что ему безразличен этот успех. Ему все равно, что скажут или подумают курсанты – новобранцы или офицеры. Он точно знал, как вести себя дальше, чтобы уменьшить ущерб от мести Переса. Он даже догадывался, как сойтись с зазнавшимся курсантом, сделаться его приятелем, впрочем, это было лишним. И то ли знания было достаточно, то ли Пабло в принципе не интересовала мелкосуетная и мелководная, как лягушатник, жизнь Академии. Его не тронули ни полные ненависти взгляды старшекурсников, ни овации и смех новобранцев, ни доверительная беседа с комендантом казармы на следующий день.
В дальнейшем Пабло старался не прыгать выше шеренги и вести себя смирно, тем не менее, за ним закрепилось прозвище «Камень». В споре его было не переболтать, в драке не победить, в интригах не запутать. В конце концов юного Суэртэ начали побаиваться даже преподаватели. Он был упрям, вспыльчив, и, самое главное, дьявольски умен. Он несколько раз попадал на гауптвахту, а выйдя, только благодарил за возможность отдохнуть и подумать.
Все попытки держаться в тени рушились, как песчаные замки. Пабло был старшим отсека, старостой курса, на выпускном практическом экзамене с четвертого курса его назначили командиром корабля, хотя он еще не доучился до капитана-лейтенанта.
И тогда пророчество, явившееся во сне, напомнило о себе.
Кто-то из врагов юного Суэртэ, их было немало в Академии, испортил навигационный узел учебного катера. Через три часа, когда, по данным пеленгатора, судно должен был заснять контрольный буй, катер находился в открытом океане, без единой опознавательной точки вокруг. Первым приказом Пабло заглушил мотор, чтобы сэкономить топливо, и велел починить навигационный узел. Экипаж потратил почти четыре часа совместной работы, прежде чем пеленгатор правильно определил их местоположение.
— Нам не хватит топлива, – с ужасом доложил бортовой техник, ученик третьего курса Гоммас.
— Доложить базе? – осведомился связист, ученик четвертого курса Флорес.
Пабло молчал. С одной стороны, у них возникла чрезвычайная ситуация, и они имели полное право, даже обязаны были вызвать аварийный катер, чтобы их отбуксировали на базу. С другой стороны, это означало, что они не сдали экзамен… Сдать экзамен – дело чести, но стоит ли честь безопасности вверенной команды? С другой стороны, они должны быть экипажем катера, готовым к шторму и штилю, преданным капитану и императору…
— Отставить доложить на базу.
— Суэртэ! – возмутился Флорес.
— Отставить, – повторил Пабло. – И соблюдайте субординацию, лейтенант Флорес. Главный старшина Гоммас, проверьте состояние солнечных батарей.
— Они не работают.
— А топка?
— Топка работает. – Гоммас не докладывал, а недовольно ворчал. Пабло понял, что время дать объяснения.
— Если мы сдадимся, над нами будут потешаться. Хуже того. Сволочь, которая испортила навигатор, будет торжествовать. Над нами торжествовать. Я не дам сделать из нас неудачников. Мы будем победителями! Гоммас, полный ход на северо-восток. Выполнять! – Техник послушно выбрал направление и опустил рычаг вперед. Пабло продолжил. – Мы доберемся до острова Польпа и заправимся сухим деревом и пресной водой. Остров далеко от берега и относительно чист. Механические фильтры справятся с местной водой. Затем вдоль берега мы доберемся до Куандо.
— На дровах это займет несколько дней! – воскликнул Флорес.
— Зато нам поставят «автомат» по выживанию в экстренных ситуациях. Да, капитан?
— Да. Но давайте помолимся, чтобы в эти дни не разыгрался шторм.
— Вседержитель огня и душ, снизойди на нас своей милостью! – выпалил Флорес и приложил щепоть к сердцу (он не был католиком, как большинство испаниадо, его клан придерживался Огненной религии).
Суэртэ и Гоммас перекрестились и помолились молча.
Катер, разрезая волны, как горячий нож – масло, почти летел на северо-восток, тратя последние запасы топлива. Через несколько часов судно замедлилось, «чихнуло» и замерло. Остановились все системы: фильтр воздуха, навигационный узел, связь, двигатели, даже обзорные экраны погасли.
— У нас нет автономного аккумулятора? – жалобно спросил Флорес. Его начинало трясти, голос срывался на панику.
— Конечно нет, – безразлично ответил Пабло. – Чему вы удивляетесь? Иначе зачем я набирал бы пресную воду? Мы могли бы фильтровать океанскую, работай бортовые системы.
— Ты знал…
— И ты должен был знать, – жестко заметил капитан. – Надеть намордники.
Гоммас и Флорес в полсекунды надели маски, защищающие лицо и снабженные механическими фильтрами воздуха. Пабло подумал, и достал респиратор. Очки и маски он ненавидел так же, как биокостюм. Будь его воля, он бы ходил как пират: в блузе с широким рукавом на высоких манжетах и в кожаных или трикотажных штанах. Но судоходы, то есть все члены любого судна, независимо от среды хода, обязаны носить форму. А форма судохода – биокостюм, толстая пленка из микроскопических биороботов, расползающаяся из двух контактов, облепляющая тело и защищающая его от механических, химических и прочих воздействий. Контакты – два круглых контейнера – приклеивались к голени над косточкой и на трапециевидную мышцу над лопаткой и так и оставались там, как два кибер-нароста. Снимать их полагалось только перед сном и в лечебной капсуле. С ними Пабло чувствовал себя киборгом: получеловеком-полумашиной, самым уродливым порождением современной эпохи.
— Вы пойдете наружу, капитан? – осведомился техник, когда Пабло взялся за рычаги выходного люка.
— Да. Я возьму шлюпку и бластер. Если не вернусь через пять часов, запускайте стартер. Он подаст сигнал пеленгатору, и через час – другой вас отбуксируют на базу.
— А вы?
— Если я не вернусь, скорее всего, меня сожрал местный мутант.
— Нельзя идти одному! – возмутился Флорес.
— У нас всего один заряженный бластер. Поэтому я пойду один. Засеките время, лейтенант.
— Да, капитан, – недовольно вздохнул Флорес и коснулся клавиши таймера.
Пабло захватил левой рукой самораскрывающуюся шлюпку, упакованную сейчас в пакет десять на десять сантиметров, и бластер, который повесил через плечо, над рюкзаком с емкостями для воды. Юноша поднялся на палубу и задраил люк.
Солнце сияло и сверкало в грязно-синем небе, обрывки смока и радиационных туч тянули щупальца от далекого континентального берега, волны беззаботно и мирно поднимали и опускали катер, легкий ветер щекотал лицо, и, наверное, он пах солью и озоном. До уютного, пологого и покрытого чистым, желто-розовым песком берега Польпы было около двух километров. Пабло активировал шлюпку и бросил ее на воду, придерживая за нить. Свободной рукой повесил бластер через плечо и поправил респиратор, проверил, ровно ли висит за спиной рюкзак.
Через полтора часа, работая складным веслом из комплекта шлюпки, Пабло доплыл до мели, спрыгнул в кипящие волны прибоя и сложил весло и шлюпку, затем спрятал в «кенгурятник» – приложил к бедру и потер по одежде, чтобы биокостюм нарастил второй слой стенки, образуя что-то вроде кокона или кармана.
По «маячащей» воде юноша добрался до твердой земли и огляделся. Влево и вправо тянулась песчаная полоска пляжа, за ней начиналась скудная и выжженная солнцем трава, а дальше – довольно редкий пальмовый лес с кривыми и как бы изломанными деревьями. Радиация тут была достаточно сильная, несмотря на удаленность от континента. Да и степень химического заражения, похоже, была довольно высокой. Юноша решил не портить себе настроение и не сверяться с детектором на запястье. Он отправился вглубь зарослей, в надежде, что обозначенный спутником ручей не пересох и не ушел под землю.
Глаза Пабло насторожено обегали каждую линию, уши ловили каждый звук. И человеческое присутствие он заметил раньше, чем чужак увидел нежданного гостя. Впрочем, юноша это не сразу понял.
— Я пришел с миром, – сообщал Пабло, поднимая правую ладонь и отводя в сторону левую. Однако чужак не показался из-за укрытия, а бросился бежать. Пабло озадаченно выпрямился и немного подождал. Затем двинулся по следу беглеца. Кто бы он ни был, он может привести к ручью или другому источнику пресной воды.
Местный житель был не слишком высоким, с быстрыми узкими стопами… Будь это европеец, это была бы женщина… Пабло удивлялся все больше и строил все более фантастические догадки – а подняв взгляд от земли, увидел кое-как сплетенную из лиан и обмазанную илом хижину. Крышей служили пальмовые листья, а площадка вокруг была усыпана какими-то колючими плодами, очевидно, чтобы защититься от хищников.
— Мне нужна помощь, – позвал Пабло на общем языке. Ему никто не ответил. – Вы говорите на общем языке?
Снова молчание. Только какая-то птица отчаянно призывает партнера для танца любви. Пабло немного подождал, предупредил и двинулся к дому. Тропинка была расчищена скребком и едва заметена – человек очень спешил и прекрасно понимал, что пришельца плоды не остановят. Пабло осторожно приблизился к двери из пальмового листа, шириной больше метра.
— Я вхожу, – сообщил юноша и вторгся в чужое жилище.
В полутьме неясно обозначились циновка, пластиковый контейнер и две кокосовые скорлупы. Более четко Пабло увидел кремниевый наконечник копья, уткнувшийся ему почти в самый нос. А затем привыкшие к тусклому свету глаза различили кудрявые разлохматившиеся волосы, большие, немного навыкате глаза…
— Кончита!
— Пабло… Твою… Ты какого… Что тебе надо?
— Воды и дров, – честно ответил Пабло. – Как ты здесь оказалась?
— Сбежала от Лиса.
— Почему?
— Ты дурак? Только дурак может ему доверять. Да, точно. Ты же дурак. Блаженный. И сумасшедший. Ты как тут оказался?
— Я… Наш катер… можно сказать, что у нас авария. Мы решили набрать дров и пресной воды. И идти в Испаниаду на печном двигателе.
— Сколько вас?
— На берегу я один. Двое остались в катере. Они ждут меня. Если не вернусь через два часа, подадут сигнал о помощи.
— Почему только через два часа?
— … Потому что если нас отбуксируют в порт, нам не зачтут экзамен.
— Экзамен?! – Кончита выругалась и швырнула свое копье на пол. – Какой, к дьяволу, экзамен?! Ты! Мальчишка! Все играешься!! Дурак! Вот дурак-то блаженный!!! Ты хоть знаешь, что океан может с вами сделать?! Ты знаешь, что люди умирают?!
— Знаю. Но у меня есть задача – сдать выпускной экзамен.
— Сними эту хрень, – потребовала Кончита, имя в виду респиратор. – Хочу с тобой говорить, а не с этой электронной дерьмовиной.
Пабло помешкал, но снял защиту.
— Тут высокий уровень загрязнения, – заметил он.
— Видали и погрязнее, – отмахнулась Кончита. – Бери воду и дрова и убирайся. А если встретишь Лиса, не вздумай вспомнить, что ты меня видел. Всё. Иди.
— Ты здесь долго не протянешь. Сколько ты собираешься…
— А ты меня не хорони! – гордо вскинула голову Кончита. – Я знаю, что такое дикая жизнь.
— И знаешь, что радиация и токсины тебя убьют. Если раньше этого не сделают звери.
Кончита отвернулась и резко вытянула руку, указывая на дверь. Пабло неуверенно шагнул к выходу. Снова посмотрел на Кончиту. Она стояла, как воплощение испанской гордости и женского двуличия. Юноша широким шагом оказался рядом с ней и жадными ладонями приник к ее животу, горячим дыханием щекоча смуглую шею, покрывшуюся мурашками – будто холодный ветер ворвался в лачугу.
Здесь не было ни романтики, ни любви. Только два тела, изголодавшиеся по физической близости, и две души, загнанные в угол безысходности и страха. Кончилось все так же быстро и внезапно, как началось. Только дыхание осталось неровным, а тела обнаженными. Холодный земляной пол вдруг стал очень жестким и неудобным. Мужчина и женщина деловито поднялись и поправили одежду: он подобрал и активировал на себе «контакты» биокостюма, она надела шорты и оправила юбку.
— Ты долго здесь не протянешь, – сказал Пабло, наблюдая, как обрастает второй кожей, черной, с синим отливом, гораздо более совершенной, чем его настоящий эпидермис, но черной, как мазут.
— Я жила среди дикарей, – успокоила юношу Кончита, скривив губы в усмешке.
— Это место недостаточно далеко от континента. Тут сильное заражение. У теб…
— Справлюсь! – Кончита истерично рассмеялась и зло швырнула в Пабло браслетом из ирладских бус. Юноша, не глядя, отмахнулся и посмотрел на женщину.
— Ты жила в городе. Стены дают защиту и биомассу.
Кончита упрямо поставила кулаки на бедра и вздернула подбородок. У Пабло ёкнуло сердце, настолько он знал, помнил из сна, из всех сотен или, может быть, тысяч пережитых жизней этот жест и это выражение лица.
— Послушай, мальчик! Ты ни бита не знаешь о подвале. И ни линии о жизни. Езжай в свою престижную школу и подтирай сопли натуральным тряпьем. У Кончиты Пуэно своя жизнь. И я сумею собой распорядиться.
— Я услышал тебя, Кончита, – ответил Пабло спокойно, будто они уже много раз спорили об одном и том же. – Я сдам экзамены через неделю. Месяц я буду проходить практику. Через месяц и неделю я вернусь.
— Нет, ты…
— Я тебя услышал, – повторил Пабло. – Ты боишься Лиса. Ни Лису, ни нечистому не сунуть нос в дом Суэртэ. Там не действуют стандартные коды безопасности. И там нет роботов. Все друг друга знают. Любой чужак вызывает страх. И там есть работа для женщины с твоими знаниями.
— А теперь послушай, что делают с женщинами моей профессии в подвале. Й…
— Ты не будешь жить в подвале. Ты сможешь работать с инженерами. И если сама не расскажешь, никто не сможет узнать, кем ты работала раньше. Только у элиты и ближнего круга есть доступ в глобальную сеть.
Тишина. Так тихо, что слышен прибой сквозь шум джунглей. Пабло надел респиратор и очки. Теперь он больше был похож на старую модель киборга, чем на живое существо.
— Зачем тебе это? – спросила Кончита, заканчивая начатый спор.
— По многим причинам, – ответил Пабло, и респиратор, пропустив через мембраны приемника и динамика, превратил живой голос в синтетический скрип. Кончита недовольно поморщилась и резко отвернулась. Она хотела показать, что не зависит от Пабло, оставляет последнее слово за собой и что Пабло ей безразличен. И эту позу, и всю ее фальшивость юноша знал. Он заставил себя промолчать, сделать, что необходимо, и уйти. Пабло окутал хижину лучевой сеткой, отпугивающей насекомых и мелких животных.
Затем нашел тропинку, которую успела продавить в траве Кончита, и дошел до ручья. Там он набрал воды в емкости, которые принес в рюкзаке – они раздулись, превратились в тяжелые эллипсоиды и с трудом втиснулись обратно. Затем, приспособив бластер, изрубил две пальмы, нанизал деревянные круги на страховочный трос и окутал пневматической пленкой из «конерватора», зачем-то полагавшегося каждому биокостюму. Получившуюся гирлянду юноша прикрепил к рюкзаку, чтобы тянуть всем корпусом и не травмировать перчатки.
На берегу Пабло развернул шлюпку, свалил в нее тяжелый рюкзак, зафиксировав всего одним карабином, и потащил лодку вперед, за линию прибоя. Ноги мягко уходили в песчаное дно, буро-зеленые водоросли облепляли черную искусственную кожу. Фильтр, очевидно, уже забился, и воздух стал горчить. И это было хорошо. Пусть тело ломит от усталости, легкие спадаются от духоты – тогда будет некогда паниковать, бояться, молиться, нужно только действовать.
Катер, блестящий в линии фарватера и уже высохший, лишь покрытый крапинами брызг сверху, покачивался на волнах, как труп касатки. Лейтенант Флорес, в биокостюме и с сигнальным факелом в руке, стоял у люка и напряженно смотрел на медленно приближающуюся шлюпку. «Головка» не светилась. Сигнал не подан. Пабло усмехнулся торжествующе и зло.
— К.. й… жь… – прохрипел динамик Флореса, когда он помогал капитану забраться на палубу.
— У тебя сломан динамик, – сказал Пабло.
Они вдвоем затащили лодку, рюкзак и дрова. Флорес ударил ладонью по груди – знак «мы волновались». Пабло смахнул воду со своего плеча – знак «все обошлось». Они спустили груз в катер, Гоммас доложил, что топка готова к использованию.
— Гоммас, отвечаете за системы. Всё минимизировать. Открыть окна. Будем идти по звездам. Флорес – на топку. Экономить. Дойдет до половины дров – доложить. Возможно, понадобится снова причаливать.
— Да, капитан, – ответили оба курсанта.
Дорога заняла почти неделю, топливо уходило быстро – герметизация была где-то нарушена, КПД все время падал ниже семидесяти процентов. Причаливать пришлось три раза, хотя почти сутки катер дрейфовал на попутном течении, экономя топливо. Учебный шпион кружил на пределе видимости, иногда казалось, что это бельмо в глазу, черная точка из-за нарушения кровоснабжения глаза. За день до прибытия Пабло разрешил включить рацию, чтобы связаться с базой и сообщить, что катер идет к Куандо.
У пирса их встречал весь педагогический совет академии и больше сотни курсантов, кто-то сумел пронести блесну – мелкую блестящую пудру, которой осыпают победителей и новобрачных на элитных уровнях.
Экипаж поздравили с возвращением и отсутствием травм. Затем Пабло вызвали для «личной беседы», где указали на его ошибки. Главной ошибкой, конечно, было то, что они не подали сигнал бедствия. Закончил ректор долгим молчанием и покусыванием усов.
— Где вы собираетесь служить? – спросил он.
— В межконтинентальном ремонтном флоте, – без запинки ответил Пабло. Ректор покачал головой.
— У вас, Суэртэ, слишком горячая кровь. Вам нужно либо изобретать, либо воевать. Вам остался всего год… Вы закончите нашу академию. Но я рекомендую вам переквалификацию. Вы понимаете мои слова? Я не дам вам направления ни в торговый, ни в ремонтный флот.
— Тогда я стану пиратом, – криво улыбнулся Пабло. – И, поверьте, развяжу такую войну, что города рухнут.
— Вы мне угрожаете? – ректора настолько поразила реакция курсанта, что он не смог ни разозлиться, ни оскорбиться.
Пабло, будто одумался, потупил взгляд и сложил руки в католический жест извинения – скрещенные ладони на «душе», т. е. ямочке между ключицами. Ректор выдержал паузу, затем отпустил курсанта. Юноша отдал честь и вышел.
Он выглядел спокойным, но душа его затянулась в мокрый узел. Внутри кипели страх, отчаянье, сомнения, надежда, мольба. И все они были завязаны настолько туго, что внешне Пабло казался спокойным. Он дошел до «кают-компании», общего зала отдыха, пробыл там положенное время, затем провел, сколько положенно, времени в спортивном зале, прошел медосмотр, все показатели, как всегда были превосходными… Только ночью, глядя воспаленными глазами на полную, изжелто-серую луну, всплывшую высоко над городом и рассеченную сеткой фильтров, Пабло дал волю своим чувствам, извергнул весь ад своей души в безразличный, изуродованный человечеством мир.
— Весь отсек подскочил на кроватях, и еще больше, чем внезапный крик, их испугало перекошенное лицо Суэртэ. Флорес машинально перекрестился. Никто не помешал старшему покинуть отсек, никто не отважился спросить, куда он направился и помнит ли о комендантском часе.
— Пабло остановился, упершись лбом в главные ворота корпуса. Возмущенный киборг-сторож третий раз повторил вопрос.
— Заткнись, железяка, – устало проговорил курсант. – Оскорбление лика Всевышнего.
— Не понимаю, – честно признался сторож и повторил:
— Вы нарушаете комендантский час. Вернитесь в спальный отсек, лейтенант Суэртэ.
— Да. Я закончу эту чертову академию, – уверенно и зло ответил Суэртэ и пошел обратно.
— Почти все курсанты снова лежали в постелях, многие уже уснули. Кто-то попытался пошутить с Пабло, тот ответил сухо:
— Отставить. Отбой был для всех.
И не обращая внимания на удивление, недовольство, раздражение курсантов, старший разделся и лег спать, будто никого не будил своими воплями и не вышагивал из отсека, как лемминг в пропасть.
Через две недели, сдав все экзамены с отличием, Пабло вызвал из дома Суэртэ двухместный мини-катер и забрал Кончиту с Польпы. На этот раз она не возражала и не смеялась над юностью и горячностью молодого человека. За два дня до прибытия Пабло испаниада наступила на фигу – ядовитого иглокожегого. Нога потемнела и разбухла, проступили воспаленные сосуды, температура тела то подскакивала, и Кончита начинала бредить, то падала, и женщина не могла согреться под палящим солнце. Нога до колена онемела, мышцы были сведены судорогой, и Кончита прекрасно понимала, что еще день – и нужна будет срочная ампутация, иначе она умрет.
Когда Пабло Суэртэ склонился над ней в полумраке хижины, Кончита едва не заплакала от радости.
— Я думала, ты не прилетишь, – прохрипела она.
— Что с ногой? – спросил Пабло, и в голосе его не было ни волнения, ни страха, ни сочувствия – даже удивления не было в этом молодом и сильном голосе.
— Я наступила на фигу.
— Что это?
— Ядовитая рыба.
— Я отнесу тебя в катер, – сообщил молодой человек и поднял испаниаду на руки.
— Я думала, ты не прилетишь, – повторила Кончита, но ее признание не было нужно Пабло, она ощущала это своей женской интуицией. Ни ее признание, ни ее любовь, ни она сама уже не были нужны этому элитному молодому мужчине. Зачем же он прилетел за ней и не собирается ли передать СБ как сообщницу Лиса, Кончита не знала, но та же интуиция подсказывала ей, что Пабло не даст ей умереть и сделает все, чтобы она была здорова… «Но если он больше не влюблен в меня… Что ему нужно?»
Суэртэ опустил женщину в заднее кресло, осторожно устроил ее ногу так, чтобы она не причиняла боли, зафиксировал лодыжку мягким ремнем.
— Так не болит?
— Нет.
— С такой интаксикацией перегрузка может тебя убить, – то ли сообщил, то ли подумал вслух Пабло.
— Да… Точно. Убить…
— Но если медлить, ты потеряешь ногу.
— У тебя есть антибиотик?
— Да.
Без лишних вопросов Пабло достал из аптечки шприцы и сделал инъекцию в рану и в вену – легко и точно, как опытный врач. Кончита вспомнила один из немногих светлых дней в своей жизни – когда она поступила на курсы медсестер, и врач, лет сорока, рассказывал первокурсникам о своей профессии. Был ясный день, но солнце не обжигало и не отравляло легкие – свет, рассеянный и добрый, лучился в огромных, как тогда показалось Кончите, окнах. Серый биокостюм лектора отливал белым, как мел или нутро моллюска, а руки вторили рассказу. Он объяснил, что даже если человека покусали жужу – противные ядовитые насекомые с прозрачными крылышками и острыми хоботками – и человек начал задыхаться, это вовсе не смерть.
— Человек умирает не от яда, а от удушья. Это либо пережатое горло, либо, в худшем случае – отек легких. Но и то, и другое для медика – ерунда, – сообщил врач, и первокурсники недоверчиво покривили носы. Так врать! А еще элитный!.. Но врач только усмехнулся и пояснил. – Надрезаем горло посередине – здесь нет больших сосудов, и крови много не выльется. Вот так. И вставляем трубочку. Вот так. – Руки легко и уверенно повторяли слова. – Это спасет 8 человек из десяти. А если отекают легкие – нужен дренаж. Тут понадобится вот такой порошок. Или сок чай-травы. Пробовали его?
— Это яд! – возмутились несколько первокурсников.
— Только не для того, кто умирает от отека легких. Выдавить сок, разбавить любой водой до половины и либо влить в вену, либо заставить выпить. Лучше в вену. Вот так. Зрелище будет жуткое. Но человек сможет дышать.
— А что будет?
— Часть влаги выйдет через кожу, а часть – через задний и передний проходы и через нос. Возможна рвота. Еще желательно сделать дыхание более легким. Можно дать дышать через спиртовую марлю. Нужно также вывести яд из крови, либо ввести антидот. Антидот все медики хорошо знают. Это порошок гурены. В больницах используется его синтетический, более сильный аналог. Но если вы медик – вы сделаете порошок сами. Скорее всего, второй раз давать сок чай-травы не понадобится, человек поправится. Укусы жужу давно не считаются смертельными.
Точные, грациозные, как походка мечезуба, движения, бодрый размеренный голос, серый биокостюм и моложавое лицо с живыми глазами и тонкими розовыми губами. Кончита всегда с презрением относилась к элитным, но тогда она была готова поверить, что они дети богов.
Пабло сейчас был таким же уверенным, далеким и совершенным. Когда солнце освещало его правый висок, кожа казалась белой, а черные кудри, остриженные по форме, просвечивали на кончиках, создавая причудливый ореол.
Суэртэ надел на пассажирку кислородную маску, занял свое место и разрешил лодке старт, ограничив скорость до ста двадцати километров в час. В последнюю секунду, прежде чем купол помутнел и затянулся экранами, Пабло обернулся к Кончите и показал ладонь со скрещенными указательным и средним пальцами – «Всевышний с нами». Кончита едва не рассмеялась: меньше всего она сейчас рассчитывала на присутствие «католического бога».