Поздней осенью 1237 г. на Рязанское княжество, представлявшее собой юго-восточную окраину русских земель, обрушились полчища монголо-татар. Для Руси они уже не были "языци незнаеми, их же добре никто же не весть", которые а 1223 Г. на р.Калке нанесли страшное поражение соединениям русско-половецким силам. В 30-ые гг. Древнерусские люди уже знали о монголо-татарах, знали об их агрессивности, беспощадности и жестокости и с беспокойством следили за военными успехами чингизидов в Восточной Европе.
Неслучайно во владимирском летописании отмечались разгром ими саксинов и половцев, а также сторожевых отрядов волжских булгар у р.Яика в 1229 г., зимовка войск Батыя перед походом на столицу Волжской Булгарии Великий город в 1232 г., наконец, завоевание Булгарского государства в 1236 г. До 20-х гг. ХШ в. сведения о взаимоотношениях волжских булгар со своими восточными и южными соседями не попадали на страницы русских летописей. Включение таких известий в древнерусские исторические сочинения после Калкской битвы 1223 г. свидетельствует не только о том, что на Руси следили за приближением монголо-татарской грозы, но и косвенно о том, что русские князья готовились к отпору завоевателям. Это, видимо, учитывали и сами монголо-татары. На поход против Руси они отважились лишь год спустя после покорения ими Волжской Булгарии.
Высокое умение сражаться, подавление превосходящими силами вооруженного сопротивления, поразительная жестокость к побежденным, редкое коварство при дипломатических переговорах позволили монголо-татарам в течение 1237-1240 гг. подчинить себе большинство древнерусских княжеств. Над Русью на долгие времена опустилась ночь чужеземного господства. Оно выражалось в политическом верховенстве сначала каракорумских. а позднее сарайских ханов, утверждавших Особыми ярлыками русских князей на их столах, существовании на Руси в течение нескольких десятилетий ХШ в. монголо-татарской администрации (баскаков), в систематическом взимании с населения завоеванных русских княжеств "выхода" (хараджа), называвшегося также ордынской данью и составлявшего сумму в несколько тысяч рублей ежегодно - сумму громадную по тем временам, в военной повинности русского на селения, вынуждавшегося участвовать в милитаристских акциях Орды. Оно выражалось также в частых "ратях" монголо-татарских феодалов против подвластных им русских земель, сопровождавшихся убийством или угоном в рабство населения, ограблением оставшихся в живых, разрушениями и пожарами городов и сел. "Монгольские татары, - писал К. Маркс, - установили режим систематического террора, разорение и массовые убийства стали обычным явлением".
Во многих памятниках русской литературы, публицистики, средневековой историографии показ взаимоотношений с завоевателями, характеристика и оценка ига на долгий период стали самыми жгучими, самыми актуальными темами. Правда, степень злободневности этой темы у различных древнерусских книжников была разной. Это обусловливалось рядом обстоятельств: писалось то или иное произведение очевидцем событий или только по слухам, создавалось ли оно в центре, который монголо-татары так и не сумели подчинить себе, или в месте, находившемся под контролем Орды, принадлежали ли описываемые события перу современника или позднейшего сочинителя.
Чтобы выяснить действительное отношение древнерусских книжников к иноземному игу, необходимо учитывать перечисленные и подобные им нюансы при анализе произведений этих книжников. Такие произведения появляются вскоре после установления ордынского господства над русскими землями. Этим определяются начальные хронологические рамки исследования. Конечные - примерно 20-ми гг. ХIV в., знаменовавшими определенный этап в развитии древнерусских антиордынских политических концепций и русско-ордынских отношений вообще, когда после подавления восстания 1327 г. в Тверском княжестве Орда на протяжении более чем 40 лет не предпринимала значительных военных акций против русских земель. Последними русскими княжествами, покоренными Батыем в 1240 г., были Владимиро-Волынское и Галицкое. Хотя их стольные города были разрушены, но некоторые центры сохранились. Монголо-татары так и не смогли сломить их сопротивления. Через некоторое время в Галицком княжестве восстанавливается летописание, по которому и можно судить об отношении галицких книжников к ордынскому игу. Летописание это сохранилось в составе Ипатьевской летописи. События ХШ века, в том числе связанные с монголо-татарами, изложены в этом памятнике по двум основным источникам: помимо галицкой летописи еще и по волынской летописи. Согласно существующему в литературе мнению, галицкая летопись кончалась где-то на описании событий конца 50-х - начала 60-х годов ХШ столетия? С этого времени и до конца Ипатьевская летопись следовала своему волынскому источнику. Однако не все оценки монголо-татарского ига, имеющиеся в Ипатьевской летописи, могут быть отнесены к указанным двум главным ее источникам. Некоторые фразы, читающиеся В заключительной части Ипатьевской летописи, имеют поздний характер: "тогда бо бяхоу вси князи в воли в тотарьскои", "тогда бо бяхоуть князи Роусции в воли татарьскои", "тогда же бяхоу вси князи в неволь татарьскои", "тогда бяхоуть вси князи Роусции в воли татарьскои, покорени гневомъ божиимъ". Так объяснялось участие русских князей в походах, предпринимавшихся ханами Ногаем и Телегубой.
Стереотипность приведенных фраз, указание на ранее существовавшие отношения ("тогда бо бяхуть...") между Ордой и русскими князьями заставляют видеть здесь вставки, сделанные, вероятно, между концом ХШ и первой четвертью ХУ века.
Кстати, последняя фраза содержит типичное для средневековых религиозных воззрений объяснение того, почему русские князья подпали под власть иноземцев ("покорени гньвомъ божиимъ). Однако рассуждение это позднее. Для выяснения действительного характера отношений к монголо-татарам в Галицкой Руси необходимо проанализировать галицкий источник Ипатьевской летописи. Основное место среди рассказов о монголо-татарах в галицкой части Ипатьевской летописи занимает описание нашествия Батыя. нашествие рисуется как тяжелое бедствие для всей Русской земли. Где силой, а где и обманом ("на льсти") захватывали монголо-татары русские города, безжалостно из бивали население, не щадили даже детей "отъ отрочатъ до сосоущих млеко". Монголо-татары в этом описании названы "безбожными измаилтянами", "безбожными агарянами", "нечестивыми"", "безбожными", монгольский полководец Бурундай - "безаконьнымъ", а сам "нечестивый" хан Батый сравнивался со свирепым зверем.
Борьба с нашествием рисовалась в Галицкой летописи как праведное дело, освященное христианской религией. Жителям г.Козельска, решившим не сдаваться Батыю и до смерти стоять за своего князя, приписана следующая фраза: "и еде славоу сего свьта приимше, и тамъ небесныя венца от Христа бога приимемь". Иными словами, гибель при сопротивлении захватчикам расценивалась летописцем как христианский подвиг. Приведенный материал показывает, что рассказ о нашест вии Батыя в Галицкой летописи был проникнут явными антитатарскими настроениями. Достигалось это исключительно за счет выразительности, эмоциональности описания, например, эпизод с убийством молодого князя Всеволода Юрьевича, добровольно вышедшего со многими дарами из осажденного Владимира на Клязьме к Батыю; поджог монголо-татарами Успенского собора в Г. Владимире, где заживо сгорели епископ и княгини с детьми; нелестные эпитеты монголо-татар и их полководцев и т.д. Но каких-либо обобщений, раздумий о конкретных причинах столь быстрых побед монголо-татар в статьях 6745, 6746 и 6748 годов галицкой части Ипатьевской летописи нет. Правда, в последующих статьях галицкого летописного источника сделаны попытки объяснить, почему Русь оказалась под властью ханов. В статье 6753 г. Михаилу Черниговскому, на пример, приписано такое рассуждение, якобы высказанное им самому Батыю: "аще богъ ны есть предалъ и власть нашоу грьхъ ради наших во роуць ваши, тобе кланяемся и чести при носим ти..." в духе учений христианской церкви власть ордынского хана, как и всякая власть, в том числе и русских князей, считалась установленной свыше. Власть объявлялась богоугодной (хотя чужеземная власть рассматривалась как божье наказание за людские грехи), а потому ей необходимо было подчиняться. И русские князья должны были "кланяться" и "приносити честь" Батыю. Но в самом утверждении ханской власти над Русью галицкий летописец видел "божье наказание" за "наши грехи". "Грехи" русских князей рассматривались в Галицкой летописи как одна из причин попадания русских земель под власть монголо-татар. Ниже можно будет убедиться в том, что подобное теософское истолкование причин установления иноземного ига в более конкретной и политически заостренной форме изложено в других памятниках русской литературы второй трети ХШ - первых десятилетий Х1У столетия. В Галицкой же летописи объяснение причин завоевания страдает отвлеченностью, неясно, в частности, что именно разумел летописец под "нашими грехами". Объяснению еще не придавался политический смысл: избавление от причин -"грехов" ведет и к избавлению от следствия этой причины -власти ордынских ханов.
Остались нераскрытыми в галицком летописании и основные цели татарской политики на Руси. Лишь в статье 6758 года мелькает замечание о том, что монголо-татары, подвергая унижениям Даниила Галицкого, желали получить дань с его земли. Но если мотивы политики монголо-татар галицкий летописец отразил еще в слабой степени, то прямые следствия иноземного ига он видел достаточно ясно. По словам, приписанным в летописи Даниилу Галицкому, "рать татарьская не престаеть, зле живоущи с нами", т.е. иго сопровождалось постоянными военными действиями со стороны монголо-татар. В горестных размышлениях о тяжких невзгодах, выпавших на долю русских людей, гибели многих князей и бояр в ханской ставке (статья 6758 года Ипатьевской летописи) чувствуется широкий кругозор летописца, вникавшего в дела не только Южной, но и Северо-Восточной Руси. На редкость образна в Галицкой летописи картина глубокого унижения, испытанного Даниилом Галицким при дворе Батыя. Галицкий летописец еще не улавливал, что в подобных действиях монголо-татары руководствовались определенными политическими соображениями, а потому не писал о них. Поступки завоевателей летописец объяснял их особыми качествами - злобой и коварством, а также их религиозной нетерпимостью. Летописец Даниила Романовича не обнаружил глубокого проникновения в сущность событий, связанных с завоеванием монголо-татарами Руси и с последующим проявлением их господства. Его объяснения были трафаретны и схематичны. Однако галицкого летописца выгодно отличает от многих современных ему авторов широта политического кругозора, общерусская, а не местная, галицкая точка зрения на монголо-татарское иго как большое зло для всех русских княжеств и земель, эмоциональность и выразительность в описании установления и проявления чужеземной власти над Русью.
Отрицательную оценку власти монголо-татар, данную в Галицкой летописи, следует сопоставлять с той позицией по отношению к монголо-татарам, какую занимал Даниил Галицкий, долгое время вынашивавший планы организации военного противодействия завоевателям.
В Волынской летописи характеристика монголо-татар столь же отрицательна, как и в Галицкой. Но кругозор летописца меняется. Последствия монголо-татарского ига оценивались в Волынской летописи уже с узкоместных точек зрения. Здесь нельзя найти тех описаний военно-политических акций монголо-татар на Юге и Северо-востоке Руси, какие встречаются в галицком источнике Ипатьевской летописи. Внимание волынского летописца останавливалось на опустошениях войсками Ногая и Телебуги юго-западных русских земель, тяжелой обязанности русских князей участвовать в ханских походах. Эти проявления иноземного господства волынский летописец обменял "божьим гневом": "се же наведе на ны богъ грьхъ ради нашихъ, казня ны, а быхом ся покаялъ злыхъ своих безаконьныхь делъ...". "посла богъ на насъ мечь свои, иже послоужить гневоу своемоу, за оумножение гръховъ нашихъ... Такие попытки истолковать в духе средневекового христианского мировоззрения причины кардинальных политияеских изменений на русском Юго-Западе и в галицком, и в волынском летописании отличались большой неопределенностью и расплывчатостью. Их значение можно усматривать лишь в том, что княжеские летописцы Даниила и Василька пытались как-то осмыслить сущест вование чужеземной власти и выйти за пределы простого описания событий. Одной из примечательных особенностей Волынской летописи является резко отрицательная характеристика ордынских ханов Ногая и Телебуги. И в Галицкой летописи можно найти смелый выпад против Батыя, который назван "нечестивым" и уподоблялся свирепому зверю. Однако таких высказываний о ханах, какие находим в Волынской летописи относительно Ногая и Телебуги, нет во всей русской литературе ХШ столетия. Хан Ногай характеризуется в волынском источнике Ипатьевской летописи не иначе, как "оканьныи и безаконьныи Ногаи", "оканьныи, проклятый", хан Телебуга - как "оканьныи же и безаконьныи"^. Саркастически изображает волынский летописец позорный исход набега хана Телебуги на венгров: "оканьнии же и безаконьныи Телебуга выиде (из Венгрии - В.К.) пешь со своею женою об одной кобыль, посрамленъ от бога. Нигде в волынской части Ипатьевской летописи при имени Ногая или Телебуги не стоит титул "цесарь". И тем не менее галицко-волынским князьям приходилось признавать власть обоих ханов, как признавали они власть и их предшественника, хана Менгу-Тимура.
В целом, отношение к монголо-татарам в Юго-Западной Руси, насколько об этом можно судить по Ипатьевской летописи, было глубоко отрицательным. В галицком и волынском источниках Ипатьевской летописи трудно найти место, где о завоевателях говорилось бы в спокойных тонах. Антиордынская направленность галицко-волынского летописания выражалась прежде всего в ярких картинах монголо-татарских насилий и погромов, в далеко нелестных эпитетах, которыми награждались завоеватели и, что особенно любопытно и даже несколько неожиданно, их ханы, считавшиеся повелителями Руси. Но объяснение причин того, почему монголо-татары смогли по корить Русь, а затем держать в подчинении русских князей, и в Галицкой, и в Волынской летописях было довольно неопределенным. Оно сводилось к теософской формуле наказания свыше "за наши грехи". Остались нераскрытыми и основные мотивы татарской политики на Руси, хотя о следствиях такой политики - постоянных военных набегах, грабежах населения, убийствах русских князей и бояр - писали и галицкий, и волынский летописцы.
Более сдержанным было отношение к монголо-татарам в расположенном далеко к северу от Галича и Владимира Волынского Новгороде Великом. Из новгородских историко-литературных памятников второй трети ХШ - первых десятилетий Х1У века тема о монголо-татарском иге затронута только в Новгородской I летописи, где упоминания о завоевателях довольно многочисленны. Обычно это - лаконичные сообщения о поездках в Орду великих князей Владимирских, их приездах оттуда на Русь, участии монголо-татар в междоусобной борьбе русских князей, событиях в самой Орде. Летописец скупо передавал факты, не пытаясь их осмыслить и обобщить. Только в статьях 6746 года (о нашествии Батыя), 6767 года (о "числе" в Новгороде), в небольшой степени в статьях 6778 года и 6623 года (об участии ордынских войск во взятии новгородского пригорода Торжка) есть некоторый материал, позволяющий судить об отношении новгородцев в первые сто лет о монголо-татар к их власти.
Наибольшее внимание новгородский летописец уделил событиям нашествия. Рассказ о Батыевых походах составлен в Новгородской I летописи по двум источникам: рязанскому и особому источнику, который следует признать новгородским по содержавшимся в нем известиям о Торжке и Новгородской земле. В обеих частях рассказа есть отступления лирико-философско-го характера: текст от слов "но уже бяше божию гньву не противитися" до слов "и страхъ, и трепетъ вложи в нас за грьхи наша" (с.75) от слов "и кто, братье, о семь не поплачется" до слов "пекущеся о имении и о ненависти братьи" от слов "но уже кто же собь сталь" до слов "бьдною смертью предаша душа своя господеви"(с.76), от слов "да кто, братье и отци, и дети" (с.76) до конца статьи.
Первые два отрывка помещены в рязанской части статьи 6746 года, но их сходство в выражениях, а отчасти и в мыслях, с третьим отрывком, помещенным уже в новгородской части, показывает, что все лирико-философские отступления принадлежат перу новгородца. Ниже будут приведены и другие факты, свидетельствующие об обработке рязанского рассказа в Новгороде. Задумываясь над причинами быстрых побед монголо-татар, новгородский летописец объяснял их слабостью, смятением, трепетом и страхом русских людей перед иноплеменниками: "такоже и прежде сихъ отья господь у насъ силу, а недоумение, и грозу, и страхь, и трепетъ вложи в нас за грехы наша" (с.75), новоторжцам из Новгорода "не бы помо чи, но уже кто же собе стале в недоумении и страхе" (с.76)46. Испуг перед жестоким и сильным врагом сквозит и в некоторых местах описания: "Тогда же ганяшася оканьнии безбожници от Торжку Серегерьскымъ путемь оли и до Игнача креста, а_все_люди. секиде акы траву, за 100 верстъ до Новагорода" (с.76). Конструкция фразы показывает, что выделенные слова являются позднейшей вставкой. Вставка передает впечатление летописца от силы и жестокости завоевателей, испуга и непротивления жителей той части Новгородской земли, где прошли полчища Батыя. Слабость и страх русских людей летописец объяснял в духе своего миропонимания божьим наказаньем за "наши грехи". Можно думать, что под "грехами" летописец разумея прежде всего моральное несовершенст во людей: "Да и мы, то видьвше, устрашилися быхомъ и грьховъ своихъ плакалися съ въздыханиемь день и нощь" (с. 75), которое и привело к такому "наказанию", как чужеземное иго. Но у новгородца содержится намек и на более глубокие причины, приведшие Русь под ярмо завоевателей. "Мы же, - продол жает он, - въздыхаемъ день и нощь, пекущеся о имении и о ненависти братьи". Эта фраза, составленная в очень осторожной и общей форме, как будто показывает, что новгородский летописец для избавления от "грехов" призывал не только к личному самоусовершенствованию, но и к искоренению определенных пороков общественной жизни. То, что новгородец вообще обратил внимание на эту сторону явлений, способствовавших завоеванию Руси монголами, составляет его заслугу и отличает его, например, от редакторов Ипатьевской летописи. Правда, у новгородского летописца мысль об общественных недостатках выражена очень смутно, она едва-едва намечена и, как можно будет убедиться далее на материале последующих статей Новгородской I летописи, совершенно не развита, однако эти, пусть еще неясные и нечеткие размышления свидетельствуют о том, что у русских людей, отцы и деды которых были современниками Батыевых "побоищ", с течением вре мени возникало стремление более глубоко осмыслить тот рез кий поворот в политической истории Руси, который произошел в 1237-1242 годах, и наметить какие-то пути избавления от ига.
Три разобранных отрывка статьи 6746 года Новгородской I летописи старшего извода содержат как будто оригинальные мысли летописца. Большое же рассуждение, которым заканчивается летописная статья 6746 года и которое подводит итог рассказу о монголо-татарском нашествии, оказывается не более как литературной цитатой. Текст от слов "Грехъ же ради нашихъ попусти богъ поганыя на ны" (с.76) до кон ца статьи списан с Поучения о казнях божьих, читающегося под 6576 годом в летописных сводах, основанных на Начальном своде 90-х гг. XI в. или Повести Временных лет. Таким образом, окончание статьи 6576 года представляет значительный интерес для суждений об источнике новгородского свода 30-х годов НУ века или его протографов, но не для суждений о том, как понимал и оценивал иноземное иго новгородский летописец. Следует отметить, что и начало статьи 6746 года Новгородской I летописи старшего извода, где использован рязанский источник, совпадает с началом статьи 6576 года.
Как и в других летописях, рассказ о нашествии монголо-татар в Новгородской I летописи старшего извода написан выразительно, с большим чувством, причем сводчик не скрывал своих антипатий к завоевателям. Последние названы погаными иноплеменниками, безбожными и погаными, беззаконными измаильтянами. окаянными, кровопролитцами христиансксй крови(с, 75-76). Подобные характеристики довольно определенно свидетельствуют об антитатарских настроениях новгородцев. Но в дальнейшем нелестные эпитеты в Новгородской I летописи прилагаются к монголо-татарам только тогда, когда речь идет об их действиях, затрагивавших интересы Новгородской республики. Особенно негодует новгородский летописец по поводу Беркая и Касачика, приехавших в 1257 году из ставки великого хана в Каракоруме устанавливать в Новгороде "число". Летописец называет их сыроядцами и неоднократно окаянными (с.82-83). Окаянным назван и ордынский посол Таитемер, отряд которого вместе с войсками Михаила Ярославича Тверского участвовал во взятии и разграблении Торжка в 1315 году (с.94).
О политике ордынских ханов на Руси в Новгородской I летописи говорится очень мало. В статье 6767 года разверстка монголо-татарами "числа" трафаретно объясняется божьим гневом за грехи. Никаких других мотивов не приводится. Но одна место Новгородской I летописи показывает, что новгородцы в ХШ веке понимали основной смысл политики монголо-татар. Когда в 1270 году новгородское вече лишило новгородского стола великого князя Ярослава Дрославича и Новгород разделился на две партии, сторонник великого князя новгородский тысяцкий Ратибор отправился в Орду, чтобы просить ханской помощи в борьбе с политическими противниками.
На Русь уже назначены были войска, как выяснилось, что Ратибор обманул хана. Новгородский тысяцкий, выпрашивая рать у Менгу-Тимура, ссылался на то, что "новгородци тебе не слушать: мы дани прощали тобь, и они нас выгнали..." (о.89). Основание очень характерное. Стоило упомянуть о да ни, которую новгородцы будто бы не хотели давать монголо-татарам, и Орда быстро организовала военную экспедицию. В словах и действиях Ратибора ясно сказывается понимание им Движущих мотивов ордынской политики. Но летописец, описывая событии 1270 года, не остановил на этом своего внимания. Как и в Ипатьевской летописи" сюжет об ордынской дани остался в Новгородской летописи нераскрытым. Да и в целом антитарский протест в Новгородской I летописи старшего извода выражен сравнительно слабо. Только в статье 6746 года чувствуется широкий общерусский, взгляд новгородца на события монголо-татарского нашествия. Именно здесь встречаются и наиболее интересные мысли летописца об иге. Одна из них -об исправлении недостатков общественной жизни, являвшихся в ряду других причиной разгрома Руси - хотя и высказанная довольно смутно, представляется весьма важной. Она показывает, что в Новгороде пытались конкретно осмыслить, почему установилось иноземное господство. По материалам статей последующих годов Новгородской I летописи видно, как сужается политический горизонт летописца. Враждебно о монголо-татарах он пишет только тогда, когда они непосредственно затрагивали интересы Новгорода. В остальных же случаях о них рассказывается в весьма спокойных тонах, без каких-либо колких эпитетов и отрицательных оценок их действий. Послед нее особенно относится к монголо-татарским ханам. Выпады против великих ханов и ханов Золотой Орды в Новгородской I летописи отсутствуют совершенно. В летописи ханы обычно титулируются цесарями. Их власть, следовательно, пользовалась полным признанием со стороны новгородцев. Такое отношение к монголо-татарам в Новгородской I летописи станет понятным, если учесть, что Новгород не испытал всех ужасов Батыева нашествия. Да и в последующее время представители монголо-татарской администрации редко посещали Новгород. Политически Новгород был связан с Ордой не непосредственно, а через великого князя Владимирского, занимавшего, как правило, и новгородский стол. Отсутствие тесного соприкосновения Нов города с монголо-татарами и обусловило сравнительно спокойный тон новгородских летописателей второй трети ХШ - первых десятилетий ХIV века.
Следует заметить, что в литературе соседнего с Новгородом, но еще более удаленного от Орды Пскова в указанное время вообще отсутствовала тема о монголо-татарах.
Иноземное иго не пресекло развития литературы Ростова Великого, одного из старейших городов Северо-Восточной Руси. После разгрома монголо-татарами Владимира Ростов сделался на несколько десятилетий религиозным центром северо-восточных русских княжеств. Во второй половине 13 века в Ростове был написан целый ряд литературных и публицистических памятников. По некоторым из них удается проследить отношение ростовцев к власти монголо-татарских ханов.
В Ростове было создано древнейшее, по мнению ряда исследователей, произведение о гибели в Орде черниговского князя Михаила Всеволодовича и его боярина Федора. Время создания памятника определяется различно, это заставляет уточнить датировку ростовской редакции Повести о Михаиле и Федоре Черниговских. В тексте памятника есть указание, что
"на неколико же лет не бысть памяти" Михаилу и Федору. Следовательно, Повесть о них появилась позже года их смерти - I246. В Повести говорится, что церковь во имя Михаила Черниговского в Ростове была воздвигнута "внукома его" Борисом и Глебом Ростовскими и матерью их Марией, дочерью Михаила Черниговского56. Однако в молитвенном обращении к Михаилу я Федору, которым заканчивается ростовская редакция, содержится просьба к ним помолиться только "за внука своя Бориса я Глеба, Мария уже не упоминается. Очевидно, что Повесть была составлена при жизни Бориса и Глеба, но после смерти их матери. Последняя скончалась 9 декабря 1271 года. Ростовский князь Борис Васильевич умер 16 сентября 1277 года, а его брат Глеб - 13 декабря 1278 года. Таким образом, ростовская редакция Повести о Михаиле и Федоре Черниговских была написана между концом 1271 года и 1277 годом. Другие особенности памятника не противоречат такой датировке.
Лейтмотивом ростовской редакции Повести о Михаиле и Федоре Черниговских является четко проведенная мысль о религиозной нетерпимости монголо-татар. Казнь Михаила и Федора, совершенная Батыем по причинам политическим, в Повести представлена как мученичество за христианскую веру. Чтобы оттенять неправомерные действия монголо-татар и подчеркнуть стойкость убеждений Михаила и Федора, а тем самым усилить впечатление от рассказа, автор ростовской редакции не только выразительно описывает жестокости завоевателей, но и при бегает к искажению фактов. В Повести сообщается, что монголо-татары будто бы насильно заставляли русских князей поклоняться своим языческим идолам. В действительности же монголо-татары в первые десятилетия своего господства над Русью, до того, как ислам стал государственной религией Золотой Орды, отличались большой терпимостью к инаковерующим и не заставляли их менять свои религиозные убеждения.
О политике монголо-татарских ханов в завоеванной Руси в памятнике сказано мало. Религиозные вопросы четко отделены от политической позиции. "Аз не иду сквозь огнь, не кланяюся твари, но кланяюся отцю и сыну и святому духу, - говорит в Повести Михаил Черниговский, - а цесарю вашему кланяюся, понеже поручи ему богъ царство свьта сего". Пола гая, что власть Батыя установлена свыше, автор Повести вполне признавал ее. Батый в Повести постоянно титулуется цесарем. Свои взгляды на ханскую власть автор памятника приписывал Михаилу Черниговскому, который в действительности не раз проявлял строптивость по отношению к монголо-татарским ханам. Идея богоустановленности ханской власти, выдвинутая в Повести, должным образом не раскрыта. Ее, конечно, можно связать с другой мыслью автора, высказанной им в начале произведения, где нашествие монголо-татар объясняется "гневомь божиимь за умножение греx наших" - общей тео софской формулой, к которой при объяснении ига прибегали авторы различных памятников в различных землях и княжествах Руси, да и не только Руси. Поручение богом "царства свьта сего" хану автор Повести рассматривал, видимо, не как знак особого благоволения свыше к завоевателям, а как про явление божьего наказания Руси "за умножение грех наших". Однако свои отрицательные мысли о власти чужеземцев автор Повести предпочел выразить намеком, вероятно, остерегаясь их более глубокого (с точки зрения того времени) развития и обоснования. Таким образом, антитатарская направленность, которая ясно чувствуется в ростовской редакции Повести о Михаиле и Федоре Черниговских, носила своеобразный характер. Автор памятника убийство Михаила и Федора интерпретировал как следствие столкновения двух вер. Следует напомнить, что тот же факт в статье 6758 года Ипатьевской летописи трактовался несколько иначе. Причины смерти Михаила в этой статье объяснялись не только религиозной нетерпимостью монголо-татар, но и их злобой и лестью, убийство черниговского князя сопоставлялось с отравлением великого князя Владимирского Ярослава Всеволодовича. Подчеркивая религиозную нетерпимость монголо-татар, автор ростовской редакции Повести о Михаиле и Федоре придавал тем самым своему произведению антиордынскую окраску. Но политическая власть Батыя пользовалась с его стороны полным признанием и открыто он ее не осуждал. Такие особенности в освещении иноземного ига и ордынской политики на Руси ростовской редакции Повести о Михаиле и Федоре Черниговских могут быть объяснены двумя моментами. Первый момент - формальный. Произведение о черниговских святых было предназначено для включения в Пролог - сборник текстов религиозно-назидательного назначения. Поэтому вопросам веры в Повести уделялось главное внимание. Во-вторых, отношения ростовских князей с Ордой, начиная с конца 50-х годов 13 века и вплоть до начала XIV столетия были дружественными, многие из ростовских князей даже породнились с чужеземцами. В частности, на знатной татарке был женат Глеб Василькович. Естественно, что в сочинении о гибели Михаила и Федора, написан ном по заказу Бориса и Глеба Васильковичей, о политике монголо-татар в русских землях сказано мало и очень осторожно, а объяснение причин завоевания дано в самой общей форме. И тем не менее, несмотря на всю значимость привходящих моментов, оказывавших воздействие на творчество неизвестного ростовца, в заключительной части Повести у него прорывается просьба к ставшим святыми Михаилу и Федору: "от нужа сея поганых избавите". Это не трафарет, не общая фраза. Здесь чувствуется затаенное страдание самого писателя. Действительность для него была горька, но он не терял веру в конечное избавление от тяжкой власти чужеземного цесаря.
Большое сходство с ростовской проложной Повестью о Михаиле и Федоре Черниговских обнаруживает текст той же Повести в так называемой редакции отца Андрея. По мнению Н.И. Серебрянского, эта редакция появилась во второй полови не ХШ - нач. Х1У столетия, являясь вторым после проложной редакции произведением о замученном черниговском князе и его боярине. Место создания редакции отца Андрея точно неизвестно, но поскольку текстуальная связь этой редакции с ростовским памятником о Михаиле и Федоре бесспорна, ее можно рассматривать как произведение ростовской литературы. За ростовское происхождение редакции отца Андрея говорит и еще одна деталь. В памятнике сообщается, что внук Михаила ростовский князь Борис советовал ему выполнить требование монголо-татар, поклониться их богам. Как было отмечено выше, мотив этот чисто литературный. К тому же весьма сомнительно, чтобы 15-летний Борис давал советы своему деду. Подчеркивание роли Бориса выдает руку ростовца. Датировку памятника, предложенную Н.И.Серебрянским, можно уточнить. В редакции отца Андрея Батый косвенно назван цесарем, что ведет ко времени после 1265 года, однако непосредственно перед его именем этот титул не употребляется. Автор редакции отметил также, что русские земли принадлежа ли "канови и Батыеве". Как видно, он совершенно точно знал, что Батый подчинялся великому хану в Каракоруме, считавшемуся верховным повелителем Руси. Подобное обстоятельство осталось неизвестным автору ростовской редакции. Имеем основание полагать, что вопреки мнению Н.И.Серебрянского редакция отца Андрея Повести о Михаиле и Федоре Черниговских предшествовала ростовской редакции.
Отношение к монголо-татарам в этой редакции Повести о Михаиле и Федоре Черниговских несколько иное, чем в рас смотренной выше ростовской редакции. Отличия состоят в том, что в редакции отца Андрея резче отрицательная характеристи ка ига. В этой редакции выразительнее описано нашествие монгол о-татар: люди, скрывавшиеся в городах, "от погашхь немилостивно избьени быша". Эпитет "поганые" хотя и редко, но прилагается к завоевателям. Поганым косвенно назван сам Батый. Михаил, приехав к своему духовному отцу, "поведаему, глаголя; "Хоща ехати къ Батыеви". И отвеща ему отець: "Мнози ехавше и створиша волю поганаго.
Батый представлен главным виновником гибели русского князя. "Почто повеление мое преобиделъ еси, богамь моимъ не поклонился вся? Но отсеяв едино от двою избери собь: или богамь моимъ поклонишися я живъ будеши и княжение приимеши; аще ли не поклонишися богамь, то алою смертью умреши" - так пере дана в Повести альтернатива, поставленная ордынским прави телем перед Михаиле. Последний отвечал: "Тобе, цесарю, кла вшее, понеже бог поручил ти есть царство свьта сего, а ему же велиши поклонитися, не поклонюся". Из этих слов видно, что власть Батыя редактором Повести полностью признавалась, но при одном условии: если повеления хана не затрагивали религиозных убеждений русских людей. В противном случае эти повеления могли быть нарушены. В Повести подобное непослушание Михаила и Федора Батыю расценено как христианский подвиг. Более того, в редакции отца Андрея на этом сделано особое ударение. Михаил Черниговский, по Повести, лелеет единственную мечту: "Ехати предъ цесаря и обличити прелесть его. А когда это удается и приближенные Батыя грозят ему смертью, он проявляет редкую стойкость своих убеждений: "Не хочю токмо именемь христьянъ зватися, а дела поганых творити".
Таким обрааом, в редакции отца Андрея Повести о Михаиле я Федоре Черниговских в общих рамках полного признания политической власти монголо-татарских ханов, что сближает эту редакцию о ростовской редакцией, весьма последовательно, иногда даже прямолинейно, и это отличает редакцию отца Андрея от ростовской, проведена мысль о религиозной нетерпимости завоевателей, которые обрисованы как гонители православной веры. Такой взгляд на монголо-татарское иго нельзя при знать ни достаточно верным, ни достаточно широким. Составитель рассматриваемой редакции памятника мало останавливался на политической оценке ига. Нет в Повести отца Андрея и тех слов, что помечены в заключительной части ростовской редакции и которые выдают антитатарские настроения ее автора от мужа сея поганых избавите".
В более поздних памятниках ростовской учительной и агиографической литературы вопрос об отношении к монголо-татарскому ягу вообще не поднимался. Нет какого-либо упоминания о монголо-татарах в Послании 1281 года черноризца Иакова ростовскому князю Дмитрию Борисовичу, в Житии ростовского епископа Игнатия, написанном примерно в конце ХIII - начале XIV столетия. В Житии Петра, царевича Ордынского, власть ордынских ханов представлена как единственная сила, сде живавшая покушения ростовских князей на земельные владения <