По воспоминаниям его друга и товарища 2 глава

Между вольноопределяющимися и солдатами не делал никакой разницы. И к тем и к другим предъявлял одинаковым требования. Если солдату полагалось являться на квартиру начальства через черный ход, то и вольноопределяющегося, пришедшего по делам службы {21} и позвонившего в парадную дверь, А. П. попросту отправлял на черный ход.

— Был у меня раз вольноопределяющийся, правовед, настоящий маменькин сынок, — рассказывал А. П., — а через несколько месяцев приходит его же матушка, благодарит и говорит — узнать моего сына нельзя.

В своей команде А. П. установил обычай — с каждого новобран­ца снимать фотографическую карточку.

— Вот как-нибудь и покажешь ее своему молодцу, — говорил А. П., — посмотри, мол, каков ты был.

— Посмотрит на свой портрет мой гвардеец, увидит, что и ступни то у него внутрь, и животом стоит вперед, ухмыльнется и скажет — ну и деревня же, Ваше Высокоблагородие.

Упорно добиваясь в своей команде образцовой выправки, знаний и полной дисциплины, А. П. вместе с тем никогда не унижал в солдате его человеческого достоинства. Того же требовал и от своих подчиненных.

— Но был у меня старый заслуженный унтер-офицер и любил он ткнуть кулаком солдата, — рассказывал А. П. — Вызвал я его к себе и говорю, чтобы он рукам воли больше не давал. Солдат, говорю, и по Уставу звание почетное, и надо с уважением относиться к этому званию. Унтер-офицер мне — так точно, Ваше Высокоблагородие, слушаюсь.[лдн-книги1]

— Так что же стал делать этот унтер?

— Идет солдат в отпуск. Является к своему унтеру. Тот его оглядывает с головы до ног, все ли, как полагается, пригнано, все ли в порядке, и вдруг видит, что сапоги плохо начищены.

— Что же, говорить, сапог не вычистил? Лейб-Гвардии Преображенец, а с грязными сапогами по городу! Спинку свою натрудить побоялся... Ну что же, я, старый унтер-офицер, почищу тебе молодому солдату. Клади ногу на скамью... Клади приказываю тебе.

— Берет унтер-офицер сапожную щетку и начинает, что из сил, начищать сапог, а локтем то все время в бок или куда попало.

— Застал я раз такую картину и говорю — ты бы полегче чистил сапоги, а он мне в ответ — никак нет, Ваше Высокоблагородие, потому как солдата есть звание почетное и оно даже на первых генералах, то и равняйся на них, а у их превосходительств сапоги завсегда блестят.

{22} Между солдатами и А. П. очень быстро устанавливалось и духовное сближение. В нем они видели не только строгого командира.

По воскресным и праздничным дням А. П. водил своих солдат в театры, музеи, картинные галереи, показывал все достопри­мечательности столицы, рассказывал и объяснял все, что смотрели. Тщательно подготавливался к этим прогулкам.

По установившейся традиции Преображенского полка офицеры хо­дили на солдатские вечеринки. Обязательно бывал на них и А. П. — Там он танцевал и весело ухаживал за солдатскими дамами.

Таким образом создавалась тесная полковая семья. Духовная связь с этой семьей не порывалась у солдата и после его ухода в запас. Каж­дый знал, что в случае нужды напишет своему командиру, и тот его вызволит.

Сплоченной братской семьей в Преображенском полку жили и офицеры — вне зависимости от чина и возраста почти все были друг с другом «на ты».

А. П. слыл в полку, как самый строгий и «отчетливый» офицер. «Мы, молодые подпоручики, — вспоминают до сих пор сослужив­цы А. П., — невольно подтягивались и с волнением являлись с визитом к штабс-капитану Кутепову по случаю своего производства в офицеры полка».

Своих офицеров, совершивших какую-нибудь оплошность, А. П. всегда встречал словами — эх, Федора Ивановна!

— Но однажды, — рассказывал А. П., — здорово меня разыграли за эту мою привычку.

— Как-то утром, у себя на квартире в Петербурге, слышу звонок. Являются офицеры и преподносят мне именинный пирог.

— Я удивился. — В чем дело?

— А мне говорят — сегодня день празднества Св. Феодоры, так вот — поздравляем.

— Но я, — добавил А. П., — не растерялся и попросил всех Федор Ивановн откушать именинного пирога.

— Не растерялись и г.г. офицеры. все, как один, сели за стол, и от пирога ничего не осталось.

Последние годы в Петербурге не легко приходилось А. П. — В 1912 г. умер его отец и на руках А. П. остались две сестры и два брата. Их надо было воспитывать и дать им возможность получить высшее образование.

{23} Подросшая сестра поступила на Высшие Женские Курсы, средний брат, окончив гимназию, поступил в С. Петербургское военное учи­лище, а младший пошел в университет.

Трогательная забота о своих доходила у А. П. до того, что он с младшим братом вместе подготавливался к экзаменами по университетским лекциям...

Любил только А. П. в гостях у сестер, в компании студентов и курсисток, поддразнивать их своим «черносотенством».

Братья прекрасно закончили свое образование, а сестра была даже оставлена при курсах.

Себе А. П. во всем отказывал, но никто не мог бы подумать при виде его в первых рядах театра или в блестящем обществе, что этот гвардейский офицер дома живет спартанцем.

 

IV.

 

Началась Великая война.

По мобилизационному плану учебная команда Преображенского пол­ка была расформирована. Ее начальник — штабс-капитан Кутепов — должен был остаться при запасном батальоне, но он настоял на своем отправлении на фронт, и 1-го августа 1914 г. А. П. вместе с Преображенским полком выступил в поход командиром 4-й роты.

20-го августа Преображенский полк входит в непосредственное соприкосновение с неприятелем. Имея в головном отряде 3-ью и 4-ую роты, полк развертывается у селения Владиславово (к юго-западу от гор. Люблина) и вступает в бой. Своей стремительной атакой Преображенцы не только останавливают победоносное до этого дня наступление австрийцев, но и вынуждают их к поспешному отступлению.

В этом бою А. П. был ранен ружейною пулей в левую ногу с раздроблением кости. Он упал. Как раз в этот момент неприятель перешел в контратаку. А. П. попытался подняться и не смог. Неприятельская цепь приближалась. — А. П. выхватил револьвер, он не допускал мысли о своем плене. Это увидели лежащие неподалеку его тоже израненные солдаты. Они быстро подползли к своему командиру и, сами истекая кровью, вынесли его на руках.

В ноябре того же года А. П. вернулся в полк, а в марте 1915 года он был вторично ранен, на этот раз осколком гранаты в пра­вую ногу.

{24} Через несколько недель А. П. снова на фронте. В это время Гвардейский корпус был переброшен но железной дороге в район Хол­ма, где шли упорные бои при нашем отступлении с Карпат.

Под селением Красностав Лейб-Гвардии Преображенский полк сталкивается с германской гвардией, с которой и ведет последующие бои.

27-го июля у дер. Петрилово Ломжинской губ. разражается сильный бой. Противник сосредоточенным огнем тяжелых батарей обрушивается на 3-ью роту Преображенцев. От всей роты остается один взвод. Командир роты — капитан Комаров — тяжело ранен. Германцы пошли в атаку и начали охватывав левый фланг Преображен­цев. Тогда капитан Кутепов, стоявший со своей 4-ой ротой в батальонном резерве, по собственной инициативе бросается в контратаку, отбрасывает немцев и восстанавливает положение на этом участке.

К концу боя А. П. падает со рваной раной в левом паху.

К нему подбегают санитары, кладут его на носилки, но он приказывает не выносить себя из боя. В соседних окопах сидит еще не выбитый враг. Приходилось штыками защищать свою позицию, и, ле­жа на носилках, А. П. продолжает вести командование и поддерживать боевой дух своих солдат.

За этот бой капитан Кутепов был награжден орденом Св. Георгия.

Бой под дер. Петрилово А. П. Как-то вспоминал в связи с начавшимся разговором о страхе на войне.

— Я, как и все, в бою испытывал страх, — передавал он

— Но два случая мне особенно памятны — один, когда я не ощущал ни малейшего страха и другой, когда, наоборот, страх овладел мною совершенно.

— В деле у д. Петрилово под Влодакой в 1915 г. я, — рассказывал А. П., — командуя ротой Преображенцев и заметив, что немцы по одиночке и небольшими пачками пробираются к месту смычки левого фланга с правым флангом XIV корпуса и уже оказались слева и несколько в тылу нашего батальона, по собственной иницативе бро­сился туда с ротой... Немцы были опрокинуты. Несмотря на серьез­ность положения и большие потери — в этот день они дошли до 70 процентов состава — я страха не испытывал.

— А вот, во время Японской войны, был со мною такой случай, — продолжал А. П.

{25} — Я имел под своей командой разведчиков Выборгского полка и в бою под Фучуном находился на левом фланге сибирских стрелков. Атаковав партию японцев, вероятно тоже разведчиков, и отбросив их до перевала на 800-900 шагов, я, чтобы занять прежнее положение, должен был с людьми взбираться на холм с довольно крутыми скалами. Приближаясь к нему и проходя таким образом полосою, по которой отступил отогнанный противник, я обратил внимание на медаль на груди убитого японца. Устроив людей на холме и сделав перевязку раненому в голову своему солдату, спустился к уби­тому и рассмотрел медаль, оказавшуюся полученной за Китайский поход.

— Возвращаюсь на холм. Подошвы на моих сапогах от травы сделались скользкими, и я несколько раз скатывался вниз.

— Японцы заметили меня, открыли огонь, и пули стали ложиться около меня со всех сторон... Вспомнилась мне рана, которую я толь­ко что перевязал, и страх обуял меня до потери сознания, до обморочного состояния... И я уже не помню, как добрался до места. Пришел в себя, когда мне дали воды.

Ген.-от-инф. П. Д. Ольховский, передавший этот рассказ А. П., считает его весьма ценным для военной психологии —

«Сильнейший страх овладел Кутеповым, известным своею во­лей и твердостью, в то время, когда он уходил от опасности, а не приближался к ней, не шел ей навстречу». (См. Ген. от инф. П. Д. Ольховский: «Страх», — «Часовой» № 96.).

Поправившись от своей тяжелой раны, А. П. немедленно едет на фронт.

В Преображенском полку А. П. после 4-ой роты последовательно командует ротой Его Величества, а затем 2-м батальоном.

Летом 1916 г. Преображенский полк на реке Стоходе, столь памятном и сибирякам, когда во время Брусиловского наступления Стоход был центром, от которого по радиусу развивалось наше победоносное продвижение. Чтобы остановить этот натиск и выйти в тыл русским, немцы сосредоточили на Стоходе ударную группу баварцев с легкой и тяжелой артиллерией. Сибирякам был отдан приказ — удержать свой фронт во чтобы то ни стало.

Позиции сибиряков растянулись среди болот, прерываемых небольшими перелесками и одиноко стоящими дубами. Впереди — заросший осокой неподвижный со многими рукавами Стоход. Неприятельские окопы за Стоходом на высоком берегу, а на изломах реки выходят за нее и прячутся в крупных дубовых перелесках.

{26} Застывшие на небосклоне висят серые колбасы, а над головою, точно коршуны над добычей, кружатся аэропланы с черным крестом на крыльях и, выпуская струйки дыма, корректируют стрельбу германских батарей.

Вслед за вихрем снарядов атаки германских цепей,иногда до семи цепей подряд.

После одиннадцатидневных боев с непрерывно отбиваемыми атаками от 6-й Сибирской стрелковой дивизии, пополненной, когда она стояла в резерве, до 20-ти тысяч штыков, осталось всего около двух тысяч.

Сибиряков сменила гвардия.

В бою 7-го сентября капитан Кутепов атакует немцев и на их плечах захватывает лес на Стоходе — «Свинюхи».

Противник тотчас сосредотачивает артиллерийский огонь по лесу. В течение двух суток капитан Кутепов защищает лес.

Бой в лесу страшнее, чем в открытом поле. Гром и грохот снарядов грознее. Деревья трещат, ломаются, выворачиваются с корнями.

Капитан Кутепов в лесу находился в центре расположения сво­его батальона, куда противник бил всего сильнее.

Время от времени А. П. видит, как из окопов выскакивают по одиночке солдаты и мчатся к нему.

— Teбе что? — спрашивает А. П.

— Так что поглядеть, живы ли вы, Ваше Высокоблагородие.

— Жив, — отвечал А. П.. и успокоенные солдаты бежали об­ратно.

Во многих других боях в роту А. П. прибегали солдаты из соседних полков и спрашивали — здесь ли черный капитан?

— Коли здесь черный капитан, — говорили они, — наши спокойны, герман их не обойдет.

Вот это спокойствие и уверенность, которые А. П. во время боя вселял своим солдатам, поразительны.

Бои на фронте... Они казались делом не человеческих рук.

Торопливое стрекотание пулеметов. Сухой треск ружейных залпов.

Резкий свист стаи за стаей легких гранат.

{27} На небе — смертоносная пляска белых и розовых облачков от рвущейся шрапнели, внезапные раскаты черных свившихся клубков из гранат двойного взрыва (Так называемая «граната двойного действия», которая сначала раз­рывается в воздухе, как шрапнельный снаряд, а потом, при ударе о землю, взрывается на осколки.).

Неотвратимый, нарастающий с каждым мгновением грохот тяжелых снарядов, рывками катящихся поверху прямо навстречу.

Земля, содрогаясь, извергает столбы дыма с огненными языками. В серой мгле воют осколки на все голоса. Человеческий дух никнет, мускулы тела расслабляются. Да людей и не видно. Безлюдно...

И в таких боях суметь противопоставить грозной разбушевавшейся стихии силу своего духа и есть ратный подвиг начальника.

При напряженной опасности солдатам в своем начальнике не надо видеть «безумства храбрых», храбростью на войне не удивишь. Им надо чувствовать за собою твердую руку, которая оберегает их от напрасных потерь, и спокойный глаз, который неустанно следит за боем. — И когда такой начальник вдруг скомандует — в атаку! — и горны подхватят тревожный сигнал, — это значит, что наступил решительный момент, когда только порыв вперед сметет врага и даст победу, а с нею жизнь.

В такие моменты и бросал к победам своих Преображенцев их Черный Капитан.

Издали глубоко в тыл неслись волнующие крики — кавалерию... кавалерию вперед...

За бой 7-8 сентября 1916 г. капитан Кутепов получил Георгиевское оружие и производство в полковники.

 

V.

 

Надвинулся роковой для России 1917 год.

Войска на фронте продолжали жить в своей привычной боевой обстановке: перестрелки, поиски разведчиков, небольшие бои для {28} выравнения фронта, иногда переброски на новые места, но «настоящей вой­ны» не было.

Днем деловая жизнь, а лишь смеркнется, полная беззаботность. Не исчезала только постоянная настороженность, но она стала такой же при­вычной, как у каждого зверя на воде, — малейший шорох, и ухо настороже. В тылу это новое шестое чувство пропадало.

Прочло закрепились на своих позициях. Каждый день подвозили вооружение.

Тяжелое отступление со своими замолкнувшими пушками осталось в прошлом.

Вспоминались бесконечные вереницы телег, нагруженных деревенским скарбом. На своих сундуках бабы с ребятами. За ними, привязанные за рога к задкам повозок, мотая головой и упираясь, переступали коровы. Шарахались между ног испуганные овцы. По обочинам дороги шли мужики с кнутовищами в руках.

Со скрипом, тревожным мычанием, блеянием н детским плачем медленно двигались деревни на колесах, и полная безысходность была в согнутых спинах у сидящих перед павшей лошадью, вы­брошенной вместе с телегой из общего потока.

Наскоро сколоченные белые кресты на свежих холмиках указывали путь исхода деревень от вражеского нашествия.

А позади этих верениц отрывались от неприятеля наши войска.

По ночам, при зареве пожаров, под раскаты взрываемых мостов и складов, полки и батареи с опущенными пушками проходили по вымершим деревням. Только у одиночных с мерцающими окош­ками хат стояли в белых свитках седые старики, опираясь на пал­ки, и тревожно взывали — люди добрые, советуйте, что делать нам старикам...

Понуро и молча шли мимо войска.

Было мучительно стыдно, что не отстояли родной земли...

Но все это было в прошлом. Теперь артиллерия была завалена снарядами. Каждый день пристрелки. А если у неприятеля где-нибудь в окопах начиналось малейшее движение, сразу по этому месту гре­мели н прыгали наши снаряды.

В восхищении вскакивала наша пехота, и несся одобрительный гул — здорово кроют, ну и молодцы наши ребята, так их за ногу...

Обозленный противник открывал огонь из своих батарей. Зри­тели быстро скатывались в окопы.

{29} Огонь подхватывали соседние батареи, и разгоралась артиллерийская дуэль.

Дуэль по окопам пехоты.

Начинали пищать и гудеть полевые телефоны.

Из полка кричали — будет вам, прекратите огонь! У нас уже есть потери.

В штабах волновались — в чем дело, что у вас на участке?

Однажды получили озорной ответ: Ваше Превосходительство, в 1914 году Германия объявила войну России, так вот мы и воюем.

Из тыла ползли тревожные слухи.

В долгие ночи в сторожевых охранениях, на наблюдательных пунктах, когда лишь изредка, спросонья, ударит в тишину одинокий ружейный хлопок, и нежно просвистит шальная пулька, вели тихие разговоры.

Под бездонным мерцающим небом и в нескольких шагах от роковой черты из проволочной паутины, раскинутой на кольях, откуда несется сладковатый запах тления, говорили уже не о божественном и не о домашних делах. Спрашивали — а откуда родом наша Царица, неужто из немецкой земли? и верно ли, что над Царем взял большую силу наш брат мужик?

В головах уже ворочались тяжелые думы...

Вдруг по фронту, как искра по зажигательному шнуру, проне­слась весть: Царь отрекся от престола, Великий Князь Михаил Александрович тоже. Образовалось Временное Правительство — ему надо целовать крест.

— А присягу то мы даем тоже временно или как? — спрашива­ли солдаты.

В штабы приезжали штатские. Начальство сгоняло их слушать. Ста­рые солдаты крутили головой:

— От господ офицеров им полный почет, а эти вольные кри­чать — теперь свобода, защищайте, товарищи, революцию!

Пришедшие на пополнение объясняли, что в защиту революции от офицеров и велено выбирать в комитеты солдатских депутатов.

Выбирали сосредоточенно и преимущественно тех, которые могли разъяснить, что и как теперь к чему подлежит, и которые говорили, что скоро будет мир безо всякой контрибуции, т. е. после мира не надо будет платить никаких налогов.

{30} Смущало немного, что мир и без аннексий:

— Держава это что ли какая, которая никак не хочет замирить­ся? Ну и пусть ее воюет на здоровье, а нам довольно.

Очень быстро через комитеты тыл стал всасывать фронт в свое безумие и истерику. И комитеты, как непроницаемый заслон, пре­рвали ток между офицерами и солдатами, между волею и исполнением.

На вечерней молитве — Спаси, Господи, люди Твоя и благослови достояние Твое — всегда заминались на слове — победы. Было приказано не петь после этого слова — Благоверному Государю...

Вековой стержень Российской Империи выпал.

 

VI.

 

6-го июля 1917 года в Галиции недалеко от старинного католического монастыря в городке Подкамень, что против Почаевской лав­ры, неприятель глубокою ночью обрушился сотнями орудий на сибирских стрелков и на стоящий с ними в стык Млыновский пехотный полк.

Сразу все загремело, заскрежетало, взвыло.

По линии окопов взлетали и задрожали на небе голубые искрящиеся звезды.

По ходам сообщений пронесся тяжелый топот.

У орудий прокричали — батарея в бою!

Из жерл стали вылетать огненные жала, сзади них заплясали черные тени.

Взмыленные шестерки с храпом подкатывали к этим теням зарядные ящики.

Все чаще мелькали огненные жала, все бешенее становилась пляска теней...

Приближался рассвет, пробежал предутренний ветерок.

Ночной бой стихал.

Вдруг потянуло цветущим южным садом. Запахло миндалем. Сладко закружилась голова. Лечь бы и заснуть...

Сбросили дурман тревожные крики — газы, газы!!

{31} Дремавшая неподалеку около дерева заседланная лошадь подняла голову, раздула ноздри и стала перебирать ногами, потом рванулась на дыбы, оборвала поводья и, прижав уши, вскачь бросилась в сторону.

Резкий голос у орудий крикнул: надевай маски! Батарея к бою! И, растягивая слова, нараспев, — цель номер... газовыми снаряда­ми... — захлопнул командой — беглый огонь!

Стукнули замки, и, друг друга опережая, уже запрыгали серые пушки...

На горизонте в разных местах заклубился дым от костров, и по всему фронту снова поднялся непрерывный гул.

Подскакал разведчик, посланный для связи в штаб полка.

— Наша пехота отходит, соседний полк бросил позиции.

С наблюдательных пунктов торопились телефонисты, быстро наматывая провода.

Над мглою подымалось яркое солнце.

Среди кустарников с покоробленными коричневыми листьями, точно хватил их внезапный мороз, весело зеленели верхушки одиночных деревцов.

По зимне-мертвому полю неслись с расстегнутыми воротами защитного цвета рубахи. Натыкались на раскинутые или скрюченные и уже почерневшие трупы с облезлыми головами..

Валялись покрытые зеленоватым налетом штыки и винтовки.

— Стрелки, стойте! Мы его возьмем на картечь, а вы с боков жарьте из пулеметов...

К чортовой матери! Вы хотели воевать, вы и воюйте... Схлынуло растерянное стадо. Справа и слева засвистели пульки.

— Передки, на батарею!

Было видно, как из недалекого леска вынеслись шестерки ко­ней и помчались к плотине у небольшого озера сбоку от батареи.

В это время над головою пронеслись небесные колесницы и рухнули на самую плотину.

Все заволокло.

Совсем близко застрекотал пулемет, из кустов вынырнули чер­ные каски.

— Ломай замки! Спасайся...

 

{32} За плотиной, в густом лесу между деревьями и по тенистой дороге с яркими солнечными пятнами, мелькали спины. У некоторых сза­ди еще болтались винтовки. Внезапно, точно очнувшись, кто-нибудь останавливался, вздевал к небу руки с винтовкой и с руганью бросал ее наотмашь о землю.

Сзади, с лошадьми на поводу, медленно шли два офицера — полковник и поручик. За ними два конных ординарца.

Поручик не выдержал:

— Стрелок, как тебе не стыдно бросать винтовку? Подбери ее! Стрелок обернулся, схватил винтовку и бросился с нею на офи­цера.

Щелкнул револьверный выстрел, и стрелок упал.

— Сволочи! В своих стрелять!

— Назад! Всех перебью!

Спины замелькали дальше.

— А ведь вы спасли меня, г. полковник.

— Бросьте! Скачите в тыл, где хотите раздобудьте, хоть взвод, и защищайте переправу через Серет.

За лесом, по дороге к мосту через реку, мчались сквозь толпу двуколки, зарядные ящики.

Противник уже бил по тылам.

Когда снаряд бухал вблизи, все шарахалось в сторону. Что-то опрокидывалось, трещало. Вопили истошным голосом. Рубили постром­ки и вскакивали на обезумевших лошадей...

Проскакала полусотня казаков с криком — германская кавалерия!

В стороне мирно щипали траву брошенные подраненные лошади.

 

Вскоре к перелеску, уже за Серетом, на полной рыси завернули два легких орудия. Быстро снялись с передков. В лес, к мосту через Сереть, побежали наблюдатель и телефонист, разматывая про­волоку. При орудиях осталось шесть человек с офицером.

Начади пристрелку.

Неожиданно из лесу показались отдельный толпы.

— Вы, куда?

{33} — Да воды испить.

— Назад, в окопы!

— Да пить хочется, и всех наших офицеров перебило.

— Назад! Мало вам воды в реке?

— Ступай сам туда, коли охота.

— Взвод, на картечь! Прямой наводкой по своим отступающим. Быстро повернувшись, на толпу уставились жерла.

— Огонь!

Над головами толпы пронеслась картечь. Толпа охнула и врассыпную бросилась к лесу. Сзади, среди успевших проскочить мимо орудий, раздался удив­ленный голос:

— Ну и поручик, смотри, какой боевой!

Глубоко в тылу митинговали полки, стоявшие в резерве: идти ли им на позицию, или нет?

Большой успех имели ораторы:

— Нам чужой земли не надо, пусть она остается под австрияком. И своей земли достаточно, особенно у помещиков.

И уже потрясающее впечатление производило описание, что ждет на фронте:

— Вы думаете, что там ребятенки щелкают орехами? — Из пушек стреляют. Прикажут идти в атаку, побежишь, а он, как долбанет в тебя, да еще, слава Богу, коли в ногу. А коли в руку? Оторвет ее у тебя, и лежишь ты в сторон от нее, а она, сердешная, паль­цы то и сжимает, сжимает, пока их не скрючить совсем...

И оратор наглядно показывал, как оторванная рука будет сжи­мать свои пальцы.

Митинга выносил резолюцию:

— Свою землю защищать будем, а на чужой земле воевать — не пойдем.

Из тыла приходили одни офицеры с пулеметами.

{34}

VII.

 

После своего ночного боя 6-ая Сибирская дивизия загнула свой обнаженный левый фланг, и от него в пустую промоину вдоль Серета хлынул противник.

Германцы поставили себе целью — захватить местечко Езерно, где грудами лежали артиллерийские и интендантские запасы для всего юго-западного фронта. Кроме того, захватывая Езерно, противник выходил в тыл 8-й армии со всей ее тяжелой артиллерией, сосредоточенной на Тарнопольском плацдарме.

Юго-западный фронт стал рваться, как гнилая ткань. Положение создавалось безнадежное.

Но в гор. Тарнополе, в резерве фронта, стояла Петровская бри­гада, и к вечеру 6-го июля полковыми штабами бригады было получено приказание штаба фронта:

«Полкам Гвардии Преображенскому и Семеновскому. — Сегодня утром противник прорвал фронт к северо-западу от Тарнополя в районе Зборова и двигается в направлении Езерно. Попытки ликвиди­ровать прорыв войсковыми частями фронта не привели ни к чему. Верховный Главнокомандующий приказал для ликвидации прорыва на­править из резерва фронта Петровскую бригаду; Верховный Главно­командующий надеется, что Петровская бригада вновь покроет себя сла­вой и увенчает свои седые знамена новыми победными лаврами»...

Покоробило Императорскую Гвардию при чтении приказа, что он отдан от имени Брусилова — Верховного, приявшего революцию, и что ей напоминают о седых знаменах и славе полков. Но незадолго до темноты колонны Петровской бригады уже вытягивались из Тарнополя. Шли целую ночь под ливнем и на заре усталые промокшие вхо­дили в указанные им районы, где должны были в близлежащих деревнях встать по квартирам, высушиться, выспаться и ждать дальнейших распоряжений.

В деревне Мшаны верхом на коне, подкручивая ус, пропускал мимо себя своих Преображенцев командующий полком полковник Кутепов.

Отсталых, заболтавшихся, идущих не в ногу подбадривал — эх, Федора Ивановна!

Эти столь знакомый слова действовали магически. Быстро равняясь, давая ногу по грязи и весело смотря на своего командира, шли ро­ты за ротами.

{35} Спасибо, братцы, за переход!

Рады стараться! — гремело в ответ.

 

Полковник Кутепов принял Преображенский полк в революционное время, когда дисциплина поколебалась и в этом полку, но А. П. сумел подчинить себе расшатавшийся полк.

Преображенцы стояли на позиции. А. П. начал обход полка по окопам, и его зоркий глаз повсюду замечал беспорядок. В негодовании А. П. вышел на бруствер и, идя по нему, продолжал обход. Ротные командиры встречали командующего полком, рапортовали ему и провожали его, каждый на своем участке, тоже по брустверу. Шли во весь рост на виду у противника немцы открыли огонь. А. П. продолжал идти, не обращая внимания на обстрел, и, глядя сверху вниз в око­пы, ежеминутно делал резкие замечания солдатам.

В нескольких шагах от А. П. разорвался снаряд. Взрывом А. П. был отброшен на несколько шагов.

— Командир убит, — пронеслось по окопам, но А. П. встал и продолжал свой жуткий обход, только его замечания стали еще резче и повелительнее.

Преображенцы были потрясены таким смотром своего командира.

Квартирьеры в дер. Мшаны развели роты по хатам, и скоро Преображенский полк заснул крепчайшим сном.

В этой же деревне был расположен штаб 3-ьей пех. дивизии. В штабе полковнику Кутепову объяснили обстановку и показали по карте линию своего фронта. Окопы в нескольких верстах впереди дерев­ни занимали части 3-ьей и 176-ой пех. дивизий. Ничего тревожного не было. Полковник Кутепов тем не менее отдал приказание выслать разъезды от своей команды конно-разведчиков в расположение этих частей, проверить их фронты и подступы к ним, а также выяснить дух этих частей. Наконец, совершенно усталый А. П. прилег отдох­нуть.

Не прошло и несколько часов, как в деревне поднялась тревога. К командующему полком по улиц бежал офицер, крича на ходу — братцы, в ружье! Немцы в деревне!

А. П. был уже на ногах. Переводя дух, офицер докладывает, что немцы ворвались с северной окраины деревни.

{36} Прискакали конно-разведчики. Докладывают, что по дороге у самых Мшан они наткнулись на немцев, которых приняли, было, за отходящие части 176-й дивизии.

Стало ясно, что 176-ая дивизия под покровом темноты бросила фронт.

Ни минуты не медля, командующий полком отдает быстрые и точные приказания, какими батальонами выбить противника из деревни, по какой линии и фронтом куда его атаковать, где оборонять позиции и обеспечивать фланги полка, наконец, сколькими пулеметами прикрыть. переправу через гать позади деревни.