Майев проснулась. Тело по-прежнему ныло. Ее держали где-то в подземелье: в темноте капала вода, в воздухе пахло серной вонью демонов и по́том Сломленных.
Встав на ноги, Майев проверила решетки на прочность. Нет, слабее они не стали. Их и так сработали, чтобы они могли сдержать существо вроде властителя преисподней, а теперь еще и усилили рунами и многослойными заклятиями.
Эльфийка распознала чары подпитки и восстановления. Значит, она не сможет уморить себя голодом, а стоит ей пораниться, как плоть тут же исцелится. Эти заклятия Майев хорошо знала – точно такие некогда оплетали камеру Иллидана. Эльфийка догадалась об этом, когда попробовала пробиться на свободу голыми руками: боль заставляла бить яростней и сильнее, хотя кости срастались, а края разорванной плоти сходились сами собой.
Скорее всего, ее дух тоже пленили. Майев не сможет наложить на себя руки – тут же воскреснет. Из темницы ее выведут только сами тюремщики.
Поначалу Майев в любой момент ждала, что явится Предатель и станет пытать ее, но он все не приходил и не приходил. Должно быть, занимался чем-то более важным или просто давал Майев время испугаться как следует. Подобные издевательства – вполне в его духе.
Впрочем, ей хватало мелких издевок со стороны надсмотрщиков: ее оплевывали, кололи острыми кольями, кормили из мисок, в которые мочились пеплоусты. Демоны осыпали ее бранью, которая ранила не слабее клинка. Один особенно надменный повелитель ужаса по имени Вагат в больших подробностях расписал, каким пыткам подвергнет пленницу – только бы приказали. Майев держалась спокойно и с достоинством, портя надзирателям удовольствие. Иллидан, видимо, запретил им всерьез вредить пленнице – хотел отомстить сам.
Были и другие пытки: в жаркие дни ей не давали пить; порой вообще не кормили, и тогда в животе как будто рычал разъяренный саблезуб. Заклинания поддерживали в эльфийке жизнь, не давая умереть, однако голода и жажды не утоляли.
Но страшнее всего были муки совести: Майев привела тех, кто верил ей, на убой. Ища возмездия, потеряла Аниндру, Сария и остальных преданных воинов.
Песнь Теней тщетно пыталась убедить себя, что Стражи пошли на смерть добровольно. Закрывая глаза, она видела перед собою их лица: эльфы смотрели на предводительницу с укоризной. Во сне Майев снова и снова видела, как они погибают. Она проклинала всех, кто отказался помочь: наару, Алдоров, Арехрона из Телаара. Если бы они послушали Майев, беды не случилось бы, и Предатель уже гнил бы в тюрьме или в могиле, где ему самое место.
Утешения это не приносило.
Она знала, чья воля гнала Стражей в поход против Предателя. Знала, в кого они верили. Это она подвела свой отряд. Она могла валить вину на кого угодно, однако в конце концов признавала, что за все отвечать лишь ей.
От этого становилось больнее всего. Майев потерпела неудачу: Иллидан не просто остался на свободе, он еще и укрепил свои силы. Это действовало на Майев хуже, чем яд, чем голод, чем все пытки вместе взятые. Она обречена была сидеть в этой клетке, пока Иллидан не соизволит убить ее. Пленнице дали ясно понять: ее жизнь и смерть целиком во власти Предателя.
И вот он как будто позабыл о ней: мол, ты ничто, незначительный пункт в моих масштабных задумках.
Бывали дни, когда Майев еще надеялась, что кто-нибудь из Стражей уцелел и придет за ней, и бывали дни, когда она отчаивалась. Даже если несколько ее воинов сумели бежать из ловушки, зачем им спасать предводителя, который погубил войско? Она потчевала их обещаниями победы и славы, а привела к поражению. И потом, Майев сама видела, как все погибли.
Будь проклят Акама! Майев поверила вероломному вождю пеплоустов: он убедил ее, что ненавидит Иллидана не меньше, чем она, что так же сильно желает ему смерти. Сейчас, наверное, потешается: как он провел Стража! Как она купилась на его ложь! Будь проклят день, когда они встретились!
Как Майев сразу не распознала предателя? Как не догадалась, к чему ведет Акама? Может, он с первого же дня планировал заманить эльфов в ловушку? И уже тогда они с Предателем смеялись над тем, как она покорно шла в западню? Майев отказывалась верить, что ее удалось провести так легко. Должно быть, Акама солгал не во всем: он ведь и правда ненавидит Предателя за осквернение Карабора.
Кажется, эльфийка, заметила, когда Акама переменился: на последнюю встречу в Шаттрате он пришел сильно постаревший и ослабленный. Наверное, Иллидан его все-таки раскрыл и пытал. Применил к нему мощное подчиняющее заклятие. А может, просто предложил нечто, перед чем не устояла продажная душонка Сломленного. Предатель умеет убеждать, скрывая коварство медоточивыми речами. Что же он такого мог предложить?
Нет. Если Майев не ошиблась, то на склоне вулкана, когда открывался портал, Акама удивился не меньше, чем она сама. Пеплоуст искренне, забыв о страхе смерти, возмутился, когда Иллидан скормил порталу души Сломленных. Выходит, все не так просто.
Забывшись этими мыслями, Майев не сразу заметила, что надсмотрщики притихли. Оказывается, к ней, хромая, шел Акама – еще больше постаревший и изможденный.
– Вероломный пес! Клятвопреступник! – выругалась Майев.
– Я не приносил тебе клятв, Майев Песнь Теней, – усталым голосом напомнил Акама. – Как и ты мне.
Караульные молча слушали. Акама жестом велел им отойти от клетки, и те, явно побаиваясь вождя пеплоустов, подчинились.
– Так значит, ты умудрился заново втереться в доверие к Предателю.
– Я жив.
– Чего не скажешь о многих из твоих воинов.
– И о твоих, – поморщившись, парировал Акама.
Майев ничем не выдала мук совести.
– Мои воины сложили головы за правое дело, стремясь воздать Иллидану по заслугам. Я завершу их труды.
Акама жестом обвел прутья клетки, и в воздухе, проявившись, замерцали защитные чары.
– Взгляни, куда завели тебя страсть, ненависть и гнев. Нравится?
– Я хотя бы не стояла в стороне, наблюдая, как убивают моих воинов.
Подумав немного над ее словами, Сломленный сказал:
– Однако их убили. Из-за твоей прихоти.
Теперь поморщилась Майев. В темнице она уже не могла контролировать свои чувства так хорошо, как прежде.
– Они отдали жизни за дело, в которое верили. Скажет ли кто-нибудь такое о тебе?
– Мне достался сложный выбор, и мне жить с его последствиями. Тебе ли не знать, каково это?
– Ты выбрал свою шкуру и отдал на закланье тех, кто тебе верил, – горько произнесла Майев.
– Ты даже не представляешь, что со мной сделали. Иллидан вырвал у меня часть души и подчинил ее себе при помощи магии. Теперь эта тень в любой момент, по его приказу, может сожрать меня изнутри.
Неужели он говорит правду? Если да, то это многое объясняет. А может, это лишь очередная ложь.
– Не желаю выслушивать твои причитания.
Акама надолго умолк.
– Я рисковал не только собственной жизнью, – мягким голосом заговорил он наконец, – но и жизнями своего племени. Предатель настолько же беспощаден, насколько всесилен.
– И ты отверг шанс уничтожить его?
– Шанса у нас не было. В тот раз – точно.
– А сейчас, значит, есть?
Акама постоял, раскрыв рот. Казалось, пеплоуст хочет что-то сказать, но вот он облизнул губы и едва заметно покачал головой.
– Ты даже не представляешь, насколько сильным стал Иллидан. На моих глазах он творил магию, которая, как я считал, доступна лишь богам. Предатель открыл портал, пронзивший Вселенную насквозь.
Голос Акамы странным образом переменился: Сломленный боялся чужих ушей. Так за ними следят? Ну разумеется, куда в темнице без слежки? Неужели Акама все еще планирует свергнуть Предателя и отводит в своих кознях место Майев?
– Зачем он открыл переход? – спросила эльфийка.
– Иллидан вернулся в Запределье, победив армию демонов, разрушив их мир. Так он сказал.
– Ты ему веришь?
– Верю, что он искренне ненавидит натрезимов. Ненавидит весь Пылающий Легион.
В его голосе Майев как будто уловила нотку сомнения. Может, Акама – просто лицедей, исполняющей роль, только бы отвести от себя подозрения?
– Зачем ты пришел? – спросила она. – Позлорадствовать?
– Хотел убедиться, что с тобой все хорошо. У владыки Иллидана на тебя планы.
Во рту у Майев пересохло, сердце забилось чаще. Ясно, что именно уготовил ей Иллидан. Он не зря стремился сохранить ей жизнь и здоровье, вот только это совсем не к добру. Иллидан спросит с Майев за все сто веков заточения…
Эльфийка поспешила избавиться от этих мыслей. Любую пытку она встретит достойно. Не покажет тюремщикам страха, не доставит им наслаждения.
– Он тебя проверяет, – сказала она, позволив себе насмешливый тон. – Не верит тебе.
– Вряд ли он вообще кому-то доверяет. Ты бы на его месте как поступала?
– Я бы не оказалась на его месте.
– Ты похожа на него даже больше, чем смеешь представить. Жестока и одержима под стать ему. Во имя цели, без лишних раздумий, пожертвовала друзьями. Пожертвовала жизнями последователей.
Если бы не решетка, Майев ударила бы Акаму.
– Твои суждения мне безразличны, – зло глядя в морщинистое лицо Сломленного, ответила эльфийка. – Я более не верю ни единому твоему слову.
– Можешь лгать себе сколько угодно, но загляни в свою душу – и убедишься, что я прав.
Майев схватилась за прутья решетки, словно стремясь погнуть их, развести в стороны и, выйдя, добраться до Акамы.
– Ты все еще сильна, – рассмеялся пеплоуст. – Это хорошо. В будущем силы тебе понадобятся.
– Меня не пугают твои угрозы, старик.
– По-твоему, это угрозы? Не только у владыки Иллидана есть на тебя виды, Майев Песнь Теней. Подумай над этим.
– О чем ты?
– У меня тоже есть планы. – И снова в его голосе Майев уловила непонятный тон: замаскированная угроза или нечто иное, поданное как таковая?
– Не желаю участвовать в твоих интригах, коварная ты тварь, – ответила Майев, надеясь вытянуть из Акамы побольше сведений.
– Скоро у тебя может не оказаться выбора.
Акама похромал прочь. Майев невольно пожалела о его уходе: впервые после пленения ей удалось хоть с кем-то пообщаться. К тому же, кроме Акамы, она здесь больше не знала никого.
А может, все это – часть плана Иллидана? Может, Предатель издевается над ней, выматывает? Если так, то Майев с этим ничего поделать не сможет, и остается ждать и терпеть, копить силы.
Времени у Майев было много, и она поклялась, что Предатель ответит за все убийства, и что Акама тоже поплатится. Эльфийка принялась составлять сложное заклинание-ловушку для Иллидана. Если она когда-либо вырвется на свободу, то непременно опробует эти чары.
Глава двадцать первая