— Уелл дан, — сказала Элунед. — Можешь пойти поесть. Скоро ланч.
Я повернулся и, продолжая щуриться, направился к поместью Ле Ное.
За ланчем никто из уставших студентов не произнес ни слова. Мы молча взяли еду, тихо ее съели и неслышно вышли из столовой.
Только Кумар, выходивший последним, неожиданно сказал:
— Латук очень полезен для кенгуру, потому что в нем содержится много витамина Б.
41
Первый день работы пролетел незаметно. Завершив последнее кормление, мы с Элунед вернулись на кормокухню и стали мыть ведра.
— Может, еще чего-нибудь сделать нужно? — спросил я, опуская одно вымытое ведро в другое.
— Да нет, ничего не нужно, — ответила она. — Разве что мусор вынести.
— А где у вас тут мусорка?
— Мусорка у нас может быть где угодно.
— Как так? – удивился я.
— А так. Потому что мусорка наша на колесах.
— Ладно вам!
— Я серьезно говорю. У нас трактор вместо мусорки. Ездит по зоопарку, и в него все мусор сыплют.
— И как же его поймать?
— А ты стань возле арки, он через нее время от времени проезжает.
Я взял мусорный бак и, выйдя из кормокухни, встал под аркой, над которой темнел гранитный крест. Под крестом в кладке арки были высечены цифры, которые, вероятно, обозначали время постройки. Я долго пытался разглядеть мелкую надпись и, в конце концов, мне почудилась невероятная дата «4758 год».
Я стал глядеть на дорогу — не едет ли мусорка?
В эту самую секунду трактор вырулил из-за клетки с ибисами и, подпрыгивая на неровностях мостовой, двинулся ко мне. За лобовым стеклом невысоко подпрыгивал водитель. Чтобы не вылететь из кабины, он держался за руль.
— Ага! — обрадовался я. — Приехал!
Я поднял бак и придал телу позу, которая способствует быстрому опрокидыванию емкости с мусором.
Несмотря на то, что лицо тракториста двигалось то вниз, то вверх, я смог разглядеть в нем удивление. Будто бы закидывание мусора в его трактор было для него огромной новостью.
Когда машина поравнялась со мной, я сказал: «э-эх!» и перевернул бак в тракторный кузов.
Но только мусора в кузове не было. То есть его не было, пока я не перевернул над ним свой бак. Огрызки, объедки, банановая кожура и коробки из-под витаминов, объединившись в ядро и размахивая мусорным хвостом, полетели в кузов, наполненный пачками с молоком. «Настоящее джерсийское молоко!» — гласила надпись на каждой из них. Упитанная корова с колокольчиком на шее, подмигивала с коробки, как бы подтверждая, что молоко действительно джерсийское, а не какое-то там.
Трактор встал. Зато тракторист, выпрыгнувший из кабины, продолжал трястись и подпрыгивать. Трясясь и подпрыгивая, он подбежал к кузову и заглянул в него.
Это был настоящий джерсийский фермер, который привез в зоопарк настоящее джерсийское молоко. Думал ли он, что ездить на тракторе в зоопарк такое опасное дело? Нет, он этого, конечно, не предполагал. Стон, в котором слышалось большое человеческое горе, потряс зоопарк.
Из кормокухни стали выбегать служители, не прекращая, впрочем, шинковать, резать, и рубить. Все как один спрашивали, что случилось, и отвечать приходилось мне, потому что фермер надолго потерял дар речи.
Умудряясь не прекратить резки, шинковки и рубки, служители вытащили из кормокухни шланг, сняли с трактора молочные пачки и врезали по нему струей. Затем пачки снова поставили в чистый кузов. Фермера взяли под белы руки и бережно усадили в кабину.
— Езжай, настоящий джерсийский фермер! Делай свое доброе дело! Вези людям молоко!
Фермер задвигал руками, будто искал в темноте ручку двери, наконец, нажал нужные рычаги и трактор поехал.
— Хорошо, что он не книги вез, — сказал Доминик, что-то рубя и шинкуя. — У нас тут, время от времени, книги для магазина на тракторе привозят. Энциклопедии и определители.
— Да, по определителю, облитому помоями, много не определишь.
— А иногда мягкие игрушки бывают. Особой популярностью у покупателей пользуется плюшевая птица додо.
Доминик подхватил пустой бак и направился к кухне.
— Но мусор-то ты, как ни крути, вынес. И это немало!
Да уж, немало! Да что там, много! И много мне еще придется выслушать колкостей и едкостей по этому поводу. Не раз еще служители с коварной улыбкой будут просить меня вынести мусор и напоминать, чтобы я захватил шланг.
Но каков бы ни был конец первого рабочего дня, он все-таки наступил.
Попрощавшись со служителями и с Элунед, кивнув Доминику, я вышел в прозрачные октябрьские сумерки, пахнущие палыми листьями и морем.
Я шел, а в клетках слева и справа зевали клыкастые рты, показывая розовые предзакатные языки. Дневные глаза закрывались и распахивались другие — ночные, зеленые. Хотя Луна еще не взошла, ее уже можно было видеть в этих ночных глазах.
42
С Джанетт я познакомился, кажется, в начале второй недели практики. Пока я работал с другими служителями, мне рассказали про нее немало. Мол, Джанетт то, да Джанетт се. А я думал, чего уж она такого «то» и чего «се»? Первым делом мне поведали, что Джанетт родилась на Гавайях — но что в этом особенного? Все гавайцы родились на Гавайях, ну и что? Однако Джанетт, при том, что родилась на Гавайях, считалась коренной шотландкой и жительницей Эдинбурга. Это уже интереснее, не правда ли?
Объясню, как я понял: то ли отец Джанетт, то ли мать, то ли оба они были летчиками, и их дочь родилась во время перелета через Тихий океан, а первым местом посадки были как раз Гавайи.
— Это, конечно, необычная история, — отвечал я служителям, — но где же сама Джаннетт?
— В отпуске.
— Что-то длинный у нее отпуск. Может, нет никакой Джанетт, а вы все сами придумали? Может, это фольклор?
— Что ты! Есть! Она на следующей неделе выйдет.
— Посмотрим, посмотрим.
Элунед меня предупредила:
— Имей в виду, с утра Джейн обычно не в духе. Часов до одиннадцати она спит, только потом просыпается.
— Как же мы будем лемуров кормить?
— Джейн и во сне покормит. И все остальное сделает. Только будить ее при этом — ни-ни!
— Зомби! — понял я.
— Просто неординарный человек, — смягчила Элунед.
На следующее утро я осторожно переступил порог кормокухни, высматривая спящую Джанетт. Однако все служители имели вполне проснувшийся вид. Бодро мыли тазики и терли морковки.
— А где Джанетт? — спросил я.
— Так она еще дома спит, — ответил мне Доминик. — Вот поспит дома, потом сюда досыпать придет. Часам к девяти.
«Наверное, живет очень далеко, — решил я, но потом задумался. — Остров-то всего двенадцать миль в длину. Тут все близко. Но где же тогда Джанетт?»
Я вышел из кормокухни и сел на гранитный барьер, отделяющий лужайку от рва с журавлями. Цветы на лужайке напоминали небольших садовых птиц, сидящих на зеленых палочках, воткнутых в землю. Над ними порхали птицы, смахивающие на цветы.
Вдруг я увидел, что к кормокухне идет упитанная девушка. Я сразу понял, что это Джанетт. Шла она с крепко закрытыми глазами. Но по центру дороги двигалась, как по ниточке.
Когда Джанетт или, как ее звали друзья, Джейн, подошла поближе, я заметил, что лицо у нее густо покрыто веснушками. С трудом среди них нашлось место для носа, глаз и рта.
Джейн поднялась на крыльцо и вошла в помещение. Встав с бордюра, я последовал за ней.
Даже не приоткрыв глаз, Джейн сходу принялась доставать из ящиков овощи, сыпать их в раковину и мыть.
Я стоял рядом, как некая колонна и совершенно не знал, что делать. Спросить бы у Джейн, да ведь будить нельзя!
— Чего стоишь, мой яблоки, — вдруг сказала она. — Двадцать штук.
Глаза у Джейн были по-прежнему закрыты, но меня она каким-то образом все же видела.
— Мою. Уже мою.
— Бананы не забудь.
— Взял уже. Взял.
Удивляясь аномальному зрению Джейн, я стал крутить яблоки под струей горячей воды, смывая грязь.
В кухне было шумно. Ножи стучали о доски, тазики перестукивались с ведрами. По радио громко передавали прогноз погоды, обещая сильный ветер. Но Джейн все это не волновало.
Работа джерсийского зоопарка расписана по минутам. Определено, когда надо начинать кормление, указано время, которое должно быть затрачено на путь от кухни до клетки.
Быстро помыв и нарезав, что следует, мы точно по графику отбыли на кормление. По дороге к «Лемурьему краю» Джейн наконец-таки начала зевать и протирать глаза. Ведь нам предстояло войти в клетку. А с закрытыми глазами легко выпустить какое-нибудь животное. За это пришлось бы отвечать. И не словами, а бумагами. Заявлением. По собственному желанию.
— Физическая зарядка — вот, что сейчас нужно! — сказала Джейн, отпирая замки.
И верно, ничто не могло разогнать по жилам кровь лучше, чем энергичное кормление варей. Мне удалось завлечь их фруктами и, пока я нахваливал перед ними апельсины, Джейн успела покормить катт.
Взбодренные и посвежевшие мы вернулись на кормокухню. Джейн с хрустом размяла суставы пальцев:
— Эх! Отлепись дурная жизнь, прилепись хорошая!
Дурная жизнь, испугавшись хруста пальцев, от нас немедленно отлепилась, и день прошел на редкость хорошо. Работа шла скоро и споро, и в Центр я вернулся на час раньше моих товарищей.
Этот час я посвятил осмотру библиотеки. Не знаю, что я хотел там найти, но то, что я обнаружил, меня изумило. Не веря своим глазам, я снял с полки альбом: «С Пушкиным по Ленинграду».
43 (1Наянго3 (гл. 42)
Иногда, во время ужина я вдруг замечал пустующее место за одним из столов. Это означало, что кого-то из студентов пригласили на мероприятие, которое здесь называли политическим словом — «парти».
Приглашать студентов на парти — давняя местная традиция.
Но большинство из нас старалось не удостаиваться этой чести. За рабочий день мы сильно уставали и предпочитали провести вечер в гостиной перед камином, а не стоя перед шведским столом, со светскими улыбками на лицах.
Чаще других «вращаться в высшем свете» приходилось Кумару и Мригену, которых местное «Общество друзей Индии» чуть не каждую неделю приглашало на свои «вечера дружбы». Томи, Део и Наянго время от времени принимали участие в вечерах «Общества друзей Африки».
— Почему же меня никуда не зовут? — спросил как-то Родриго. — Нет ли тут «Общества друзей Бразилии»?
— Если и есть, то оно подпольное, — ответила Олуэн. — Потому что я о таком никогда не слышала.
Однажды за Наянго даже прислали большую черную машину. Он быстро переоделся в национальное платье, покрыл голову расшитой бисером тюбитейкой и покинул усадьбу. Вернулся Наянго поздно вечером.
— Парти был, да? — завистливо спросил Родриго.
— Нет, — ответил Наянго, зевая, — в аэропорту преступника из Нигерии поймали и в тюрьму посадили. Просили, чтоб я его убедил чистосердечно признаться.
— Ну и как?
— Я ему говорю: «Признайся, что ты не из Нигерии, по тебе же сразу видно». «Признаюсь, — говорит, — паспорт у меня фальшивый, и на самом деле я из Камеруна. Но если б не ты, они бы до этого в жизни не дотумкали. Век воли не видать!»
Жил на Джерси один дядя с английским именем Боб и с французской фамилией Ле Суа. Он был великим краеведом и большим учителем. Познакомить иностранных студентов с историей джерсийского края он считал своей первейшей задачей.
Приехал он к нам на такой машине, каких российские краеведы не видели даже по телевизору. По форме этот аппарат напоминал истребитель. Когда же двери машины открывались, это сходство многократно увеличивалось, потому что открывались они вверх и становились похожими на крылья.
Однако на экскурсию Ле Суа брал не всех. Сначала он подолгу разговаривал со студентом, прикидывая, обогатит ли его знакомство с прошлым острова? Наполнит ли это его духовную жизнь?
Я, например, интересуюсь краеведением, люблю этнографию, и Боб это сразу заметил.
— Вы знаете, — сказал он мне, — как много у нас общего с вашей Скандинавией!
— С какой Скандинавией? — удивился я. — Я из России!
— Странно. Вы на шведа похожи. Какие у вас корни?
— Прадедушка у меня туркмен.
— Как интересно! Не хотите ли посмотреть на руины крепости времен Древнего Рима?
— Опять меня не зовут? — надулся Родриго. — Я, может, мир поглядеть хочу.
— Ты телевизор смотри, — посоветовал Мриген. — Передачу «Сегодня в мире».
Тем временем я, Наянго и Томи быстро переоделись и вышли на крыльцо, перед которым стояла уже заведенная машина.
Я с интересом заглянул внутрь. Сиденья в машине были такими же основательными и удобными как в самолете. Приборная панель светилась неярким зеленым светом.
Боб нажал какую-то кнопку на руле, и спинки передних сидений упали вперед, пропуская Томи с Наянго на задние места. Когда они утроились, я занял переднее сидение рядом с Бобом. Дверцы опустились, и под машиной что-то загудело с нечеловеческой силой.
«Ох, — думаю, — полетим!»
— Джентльмены! — объявил Боб, — краевед Ле Суа приветствует вас на борту своего автомобиля. Наша машина проследует по маршруту Зоопарк — Сент Элье. Остановки: Большие руины, далее везде.
44
Кресло со страшной силой надавило на спину. Мы, набирая скорость звука, промчались по аллее и вылетели на шоссе. Мои барабанные перепонки слиплись где-то в центре головы. В зеркале заднего вида я увидел распластанных по спинке заднего сиденья Томи и Наянго, похожих на черных медуз. За окном невозможно было что-либо разглядеть. Луга и усадьбы слились в сплошные полосы.
Вдруг машина, совершив крутой вираж, остановилась.
Что-то ударило в спинку моего сиденья, и я услышал сдавленный вскрик Наянго.
— Станция «Большие руины»! — объявил Боб.
Мы стояли на бесконечном поле грязи, возле невысокого холма. Изрытый норами, он походил на огромный перевернутый дуршлаг.
— Пещеры, которые вы видите, были вырыты героическими защитниками острова, боровшимися с римским вторжением, — сказал Боб. — Здесь же находится серия наскальных рисунков, относящихся к каменному веку. Они повествуют о том, как была одомашнена джерсийская корова.
— Уезжать отсюда скорее надо, — сказал вдруг Томи.
— Почему это? — не согласился я. — Надо взглянуть на наскальные рисунки.
— У меня коленные чашечки ноют. А если у меня коленные чашечки ноют, будет дождь. А если мы не успеем добежать до машины, то нам придется лезть в пещеры, и тогда уж мы будем смотреть на твои наскальные рисунки до обалдения.
— А у меня голова болит! — сказал Наянго. — Но я не делаю из этого никаких выводов!
— И зря! — ответил Томи. — Если ты не сделаешь выводы и не пристегнешься, как я, ремнем, то в следующий раз снова ударишься лбом о переднее кресло. Какая следующая станция?
— Следующая станция «Замок Елизаветы», — сказал Боб и завел мотор.
45 (1Замок_Елизаветы (гл. 44)
Едва мы выехали на шоссе, по машине с гулом ударил дождь. Его струи были невероятно толсты и походили на стволы водяных деревьев. Казалось, что мы едем по стеклянному лесу. Тем временем стало вечереть. Вскоре уже ни впереди, ни сзади не было видно ничего, кроме хмари и мути. Боб благоразумно снизил скорость. Вдруг перед нами появились желтые точки, похожие на жуков-светляков. Боб крутанул руль, и я так нажал плечом на стекло, что чуть его не выдавил.
Наянго навалился на Томи.
— Наянго, отсядь от меня, пожалуйста, — попросил Томи. — Дышать нечем.
— Погоди, сейчас машина встанет ровно, и я отсяду.
— Зачем ты ешь так много чеснока?
— О! Чеснок придает силы и сжигает болезни. Чтобы быть здоровым, нужно есть много чеснока!
— Тогда не дыши, пожалуйста.
— Сент-Элье, джентльмены! — объявил Боб и заложил крутой вираж.
Мир завертелся с бешеной скоростью, а когда он снова остановился, я увидел перед собой море. Приятно было сидеть в неподвижной машине и смотреть на прибегающие от горизонта волны. Дождь закончился так же быстро, как и начался.
— Ты отсядешь от меня, наконец, чесночник? — раздалось сзади.
— Отсел, отсел.
— Фу! Как не стыдно?! Теперь у господина Боба вся машина из-за тебя вонять будет!
— Чеснок не воняет, — скромно заметил Наянго. — Он сильно пахнет.
— Станция «Замок Елизаветы». Время стоянки десять минут. Не хотите ли подышать свежим воздухом?
— Большое спасибо, господин Боб. Вылезай, Наянго, нужно машину проветрить!
— О! Как сильно вертелось! Я думал, мне станет дурно! Представляешь, Томи, какой бы у тебя был вид, если бы мне стало дурно?
Я выбрался из машины и подошел к морю. Оно лениво пыталось выбраться на берег, цепляясь за него волнами, но каждый раз снова съезжало вниз. Ветер гулял по морю и откуда-то издалека подгонял кораблики. Подплывая к берегу, они превращались в огромные пароходы и баржи.
На одном из кораблей играл оркестр.
— Ва! — сказал Томи, подойдя ко мне и прислушиваясь. — В лодке музыку играют!
— Это радио, наверное. — Наянго вылез из машины, но к морю не пошел. — Концерт передают.
— Какой концерт? — удивился Томи.
— «По вашим просьбам».
Тут к нам, обтирая руки масляной тряпкой, подошел и Боб.
— Сэры, перед вами панорама самого большого по площади залива нашего острова Сент-Обин Бэй. Посмотрите налево...
Мы посмотрели налево.
— А теперь направо...
Мы взглянули направо.
— От края до края залив имеет около двух миль! Это излюбленное место времяпрепровождения серфингистов и яхтсменов.
Однако сейчас, ночью, трудно было поверить в слова Боба. Еще минуту назад тихие волны вдруг стали накатываться на скалы с такой силой, будто бы хотели разбить их, но разбивались при этом сами. А небо опустилось так низко, словно хотело заглянуть под воду. Какие серфингисты? Какие яхтсмены?
— Теперь обернитесь, пожалуйста.
Я повернулся.
Томи дернул Наянго за рукав.
— Тебя попросили повернуться!
— А я еще, может, на море не насмотрелся. Вот сейчас насмотрюсь и повернусь!
В конце концов, все лица обратились к Бобу.
— Вы видите одну самых больших достопримечательностей острова — замок Елизаветы I.
— Ничего не вижу! — возразил Томи. — Где?
— Посмотрите за мое левое плечо.
Действительно за левым плечом Боба темнело что-то, напоминающее сломанный зуб.
— Нельзя ли подойти поближе? — попросил я. — Что-то отсюда ничего не разберу.
— А стоит ли? — ответил Боб. — Я и так все расскажу.
Он поднес к лицу кулак и громко в него кашлянул.
— Добрые сэры, джентльмены, господа! Замок Елизаветы I, как вы догадались, был построен при Елизавете I, но продолжает существовать и при Елизавете II. Более четырехсот лет он служил острову надежным щитом от оккупантов разных мастей. Теперь мировое положение изменилось к лучшему, и в замке разместился музей. Экспозиция музея включает показ аудио- и видеоматериалов, костюмированные шествия. К вашим услугам магазин и ресторан. Скидки для членов Королевского гольф-клуба. Вы не члены гольф-клуба?
— Нет, — ответил Томи. — Скажите, вы действительно думаете, что мировое положение изменилось к лучшему? Так я с вами не согласен!
46
Теперь Наянго дернул Томи за куртку.
— Не обижай господина Боба. Он не виноват, что мировое положение не улучшилось.
— Я понимаю, но так вот заявлять об этом общественности?! Нет, никак не могу согласиться. А ты, Стас, почему молчишь? Почему не высказываешь свое мнение?
— Почему не высказываю? Высказываю. Ситуация тяжелая, но определенные подвижки наблюдаются.
— Какие подвижки? — закричал Томи. — Какие такие подвижки-задвижки? Люди умирают! Животные гибнут!
— И мы умрем, — сказал печально Наянго.
Боб шагнул к Томи. Лицо его блестело от слез как хрустальный шар. Вытерши этот хрустальный шар масляной тряпкой, он протянул Томи ладонь.
— Разрешите пожать вашу руку, сэр!
— Подай руку господину Бобу! — зашипел Наянго.
Черная рука двинулась навстречу белой, и они соединились над пляжем, как символ братства и сотрудничества.
— Вы настоящий патриот Земли!
— Чего уж... — застеснялся Томи. — Вы вот тоже...
— И я тоже! — обрадовался Боб. — Все мы единомышленники и соратники в деле борьбы за мир во всем мире! И как единомышленников и соратников я приглашаю вас к себе.
— Может, не стоит? — засомневался я, — поздно уже. Нам завтра на работу.
— А может, ты не хочешь мира во всем мире? — спросил Наянго, который явно этого хотел. — Раскольник!
— Нет, я не раскольник!
— Тогда, сэры, прошу занять свои места! Автомобиль проследует до станции Дом Ле Суа без остановок!
Мы забрались в машину.
— Хотя больше не надо «сэров», — говорил Боб, заводя мотор, — будем братьями! Ты не против, брат Томи?
— Нет, брат Боб, я за.
— И мы с братом Стасом за, — сказал Наянго. — Я ничего не перепутал, брат Стас?
— Нет, брат Наянго.
— Но как брат брата, — сказал Томи, — хочу тебя попросить: сделай одолжение, не ешь столько чеснока!
— Сделаю, сделаю одолжение, брат Томи. Я ради брата даже лук в рот не возьму!
Берег оторвался от машины и провалился в темноту вместе с замком и с заливом, который так любят серфингисты.
Вслед нам откуда-то с моря донеслось:
— Все хоккей!
И неизвестно было, кто это кричит. И непонятно, как это все может быть хоккеем?
Я совершенно не чувствовал и не видел земли. Зато ясно видел звезды. Вдруг мне показалось, что мы летим. Одно за другим мы пронзали созвездия Большой Медведицы, Кассиопеи, Лебедя. Потревоженные нами созвездия меняли очертания и становились ни на что не похожи.
Едва не сбив с неба серп месяца, Боб резко повернул руль, и автомобиль боком рухнул в воздушную яму. Яма эта оказалось глубока и широка. Мы никак не могли долететь ни до дна, ни до противоположного края. И все падали, падали, падали. Машина пыталась нащупать колесами воздух, но ощущала совершенную, первобытную пустоту. Оставалось надеяться, что на дне ямы все же скопилось немного кислорода.
Когда внизу показались какие-то крыши, машина нащупала слабый воздушный поток и по нему скользнула на землю.
Все встало на свои места — дорога бежала под машиной, гранитные стенки мелькали сбоку и улетали назад. Шевеля кронами, мимо проносились деревья. Внезапно прямо на нас из-за какого-то куста выскочил дом и прыгнул к самому бамперу.
Машина затормозила, качнулась вперед, затем назад и наконец выровнялась.
— Станция «Дом мистера Ле Суа»! Просьба освободить салон!
47
Я вышел и принялся разглядывать дом.
Табличка на дверях гласила: «Гостеприимный хозяин — Боб Ле Суа». На коврике у порога имелась надпись: «Милости просим!». По колокольчику, что висел у двери, бежали кругом слова: «Не стесняйся!».
Боб взошел на крыльцо, дунул на табличку и протер ее рукавом.
— Заходите, не стесняйтесь.
Мы вытерли ноги о «Милости просим!» и вошли.
— А можно позвонить в колокольчик? — спросил вдруг Наянго. — Я с детства в колокольчики не звонил.
— Конечно, можно! — разрешил Боб.
— Наянго, уже двадцать два часа, — намекнул Томи. — Поздно.
— Я только один раз!
— Ох, Наянго, дозвонишься ты.
Я тем временем разглядывал помещение. Начиналось оно как прихожая, но заканчивалось как холл. У него были три каменные стены и одна стеклянная. За стеклом виднелась лунная дорожка, перечеркнувшая залив. На конце дорожки, как желтая голова на стебле одуванчика, сидела луна. Цветок медленно побелел, отделился от стебля и поплыл в небо.
— Не стесняйтесь, — толковал Боб, — снимайте обувь, надевайте тапочки и чувствуйте себя как дома.
Надев тапочки, мы действительно почувствовали себя по-домашнему.
По длинному коридору Боб привел нас на кухню и усадил за круглый стол. На круглом столе, в круглой вазе, лежало множество круглых фруктов: яблоки, апельсины, виноград.
Абажур над столом тоже был круглым. Квадратный шкаф в этой округлой в остальном обстановке огорчал.
— Не стесняйтесь, ешьте!
Наянго взял апельсин и задумчиво посмотрел на него.
— Он напоминает мне солнце Нигерии, брат Боб, я не могу его есть.
— Виноград! Ешь тогда виноград!
— Нет-нет! Брат Боб, его ягоды похожи на глаза моих детей! А их у меня так же много, как этих ягод!
— А яблоки, что тебе напоминают яблоки?
— Яблоки похожи на холмы, покрытые зеленой нигерийской травой. Дайте мне лучше хлеба с маслом.
— Э-э! Наянго, — сказал Томи и откусил яблоко, похожее на зеленый нигерийский холм. — Всегда ты что-нибудь придумаешь!
— И вовсе не всегда, а только когда мне грустно и гложет печаль.
— Да просто тебе хлеба с маслом захотелось.
— Захотелось, ну и что?
— Ешьте, Наянго, хлеб с маслом. Главное, не стесняйтесь.
— Скажите, — спросил я Боба, — почему у вас все круглое, а шкаф квадратный? Может, вы этим шкафом хотели что-то сказать?
— Да нет, собственно. Просто в круглый шкаф неудобно ставить квадратные пачки с чаем и солью.
— Очень интересно, — заметил Томи, — но не пора ли нам? Все-таки уже двадцать два часа.
— Но вы еще не видели главного!
— Расскажите, брат Боб, — попросил Наянго.
— Слова тут бессильны, это нужно увидеть. Прошу!
Вслед за Бобом мы встали с круглых стульев и нырнул в коридор, который своей длинной мог поспорить с тоннелем под Ла-Маншем. Мы проплыли вдоль темных стен, куда-то свернули и вынырнули в весьма странной комнате. Тут уж все было квадратное. Даже огромная ваза, стоящая прямо на полу, имела углы и грани. В кадке на окне сидел плоский квадратный кактус. Параллелепипедами с пола поднимались стопки книг.
Боб провел в воздухе рукой, как бы охватывая комнату, и сказал:
— Это мой мозг.
— Нет, брат Боб, — не согласился Наянго, — этого не может быть. Мозг, он в голове!
— Это верно, брат Наянго, но всегда ли тебе хватает твоего мозга? На все ли вопросы жизни он дает ответ?
— Ты прав, брат Боб, на многие вопросы мой мозг ответить не может.
— А когда мой мозг не находит ответа, тогда я обращаюсь к книгам. Так почему я не вправе их назвать своим мозгом?
— Ты вправе их так назвать.
— А уж если и он не может дать ответа, тогда я складываю вещи и отправляюсь в путешествие.
— Расширять кругозор! — догадался Наянго.
— Именно. Друзья! Братья! Нужно расширить наши кругозоры и объединить их в один супермозг. Тогда нам не страшны никакие вопросы!
Тут Томи посмотрел на меня, показал глазами на Боба и сделал усталое выражение лица, какое бывает у грузчика в конце напряженного рабочего дня.
— Вы, кажется, хотели нам что-то показать? — напомнил я Бобу.
— Да, да, — засуетился Боб. — Вам обязательно-необходимо-жизненно важно это увидеть.
— Что же такого важного вы нам хотите показать?
— Фотографии моей туристической поездки в Африку!
— Ва! — удивился Томи. — Вы собираетесь показывать Африку коренным африканцам?
— Да, Боб, — согласился Наянго, — это вы не рассчитали.
— Да как же? — суетился Боб, настырно доставая слайдоскоп и вставляя вилку в розетку. — Я же столько километров проехал! Это же мечта моей жизни! Я же должен это кому-нибудь показать!
Наянго посмотрел на Томи.
— Ты знаешь, не уважать мечту человека — это большой грех. Давай посмотрим фотографии.
Томи взглянул на часы, и глаза его сделались грустными, как у спаниеля.
— Твоя правда, Наянго, но боюсь, нам сегодня не поспать.
Наянго придвинулся к Томи и зашептал черными губами в черное ухо.
— Сейчас свет погасит, и поспим.
— Занимайте места, — объявил Боб.
Пока мы рассаживались на квадратные стулья и табуретки, Боб вынес киноэкран и повесил его на стене. Такого экрана я в жизни не видел. Он был круглый. Круглый экран! На это стоило посмотреть!
— Дно от детского манежа, — объяснил Боб. — Но можно считать, что это Восточное Полушарие Земли. Ведь именно там находится Африка.
Когда же свет потух, освещенное проектором дно манежа стало больше напоминать Луну. Вдруг на поверхности этого земного спутника появилось что-то вроде пляжа. Были видны вода и берег, на котором, между прочим, стоял Боб.
— Озеро Виктория, — сказал Боб. — Один из величайших пресноводных водоемов мира, его глубина...
Глубина. Глубина...
Я постепенно погружался в синюю глубину озера Виктория, а голос Боба затихал где-то наверху. Мимо меня проплыли две невиданные рыбы. У них были лица Наянго и Томи. Рыбы громко храпели, и своим храпом поднимала со дна тучи ила. Вскоре я уже не мог различить странных рыб, вокруг только муть, муть, муть...
Один лишь храп продолжает существовать в безграничной бесплотной мути. Потом я понял, что это не просто храп, а слово:
— Хур-ма-а! Хур-ма-а!
Чудовищное и странное слово! Как оно попало на дно африканского озера?
Вдруг меня накрыли сети, протащили по дну и вытянули на берег. Африканский рыбак, напоминающий Боба, достал меня из невода и сказал:
— Однако точное назначение пирамид до сих пор неизвестно. Предполагают, что они служили для притяжения космической энергии.
Я открыл глаза и оглянулся на Томи.
Он спал, склонив голову на плечо Наянго.
— Томи, ты заснул, что ли? — я ткнул его локтем.
— Нет, — соврал Томи, поднимая голову, — я думаю, как это пирамиды могли притягивать энергию из космоса?
— Не знаю, чего они там притягивали, — заметил Наянго, — но меня лично тянет в МЦОСП. Спать хочется.
— Спасибо, Боб, — сказал Томи. — Вы нам рассказали много интересного, но как я завтра проснусь, я не знаю. Вы уж отвезите нас домой.
Прощаясь с краеведом на гранитном крыльце Ле Ное, мы жали ему руку, приглашали приезжать в Африку и в Россию.
— Обязательно приезжайте, — советовал я. — Ростовские звоны послушаете. Матрешек купите. Хохлому.
Боб пообещал ко всем приехать, сел в машину и улетел.
Усталые мы открыли дверь и вошли в дом.
48 (1Джереми_Маллинсон (гл. 47) (1Медведи4 (гл. 47)(1Медведь4 (гл. 47)
Отработав неделю на кухне «Мелких млекопитающих», я перешел на кухню млекопитающих крупных. Но это только так говорится — перешел. На самом деле я остался там же, где был, потому что обе секции обслуживала одна и та же кормокухня.
Крупными этих млекопитающих служители называли только между собой. Официально они назывались диким с первого взгляда словом «внешние». Знали ли вы, что лошадь Пржевальского — внешнее животное? Нет? Так вот теперь знаете.
Внешние они потому, что большую часть года проводят на открытом воздухе, вне помещения. Странно, что при этом в зоопарке нет секции «Внутренних млекопитающих».
На новом месте я поступил под начало Карен-американки. Карен-американка каждый рабочий день начинала с песни «Усыпанный звездами флаг», которая, как известно, является гимном Соединенных Штатов. Карен ходила в жилетке камуфляжного цвета, надетой поверх бардового фирменного свитера, и в военных ботинках. Зимой местонахождение Карен легко было отыскать по следам с отпечатками букв: «Армия США».
Карен работала в таком темпе, какого нормальному человеку не достичь никогда. Пока я рубил один пучок салата, она успевала покрошить десять.
— Разделим работу пополам, — говорила мне Карен, — ты помой килограмм картошки, а я — остальные пять.
— Разве один килограмм это половина?
— Ты все равно больше не успеешь.
Я мыл, пытаясь успеть. Хватался за новый клубень, не домыв старого. В итоге картофелины Карен блестели как слитки бронзы. А мой килограмм выглядел так, будто его только что вырыли из земли.
Недоделок Карен не любила. Увидев, что ее задание выполнено на недостаточно высоком уровне, она говорила:
— Армия — вот чего тебе не хватает! Там за такое знаешь что делают?
— Слышал, — угрюмо отвечал я.
Нагрузив вымытой картошкой ведра, мы отправились на кормление.
Я с трудом нес одно ведро, Карен без труда два.
— Учти, в любую секунду может случиться нападение, — сказала она вдруг.
— Почему? — удивился я.
— Ты, кажется, забыл о мировом зле, — нахмурилась Карен. — Каждый момент ты должен быть готов к тому, чтобы спасти мир!
Нет, к этому я был совсем не готов.
Мне рассказывали, что Карен тоже приехала на остров в качестве студентки. Прослушав лекции об исчезающих видах, она подошла к директору зоопарка Джереми Маллинсону и сказала:
— Возьмите меня на службу. Личным примером я покажу, как нужно спасать животных. Жизни не пожалею!
— Зачем же сразу «жизни»! – ответил директор. – А вот личный пример — дело важное.
И верно, если б все работали так же, как Карен, в мире бы не осталось места злу. Но меня бы в этом мире тоже уже не было. Я бы умер от перенапряжения. Сгорел как свечка.
— В Америке Даррелла никто не читает, — сказала мне Карен, продолжая легко подниматься по холму.
— Как же так? — удивился я. — У него же такие замечательные книги!
— Плохо пиарили, — объяснила Карен. - Надо было сначала вокруг автора какой-нибудь скандал устроить, а уж потом книги продавать. Обычно у нас так делают.
Сраженный этими словами, я надолго замолчал.
Тем временем Карен занесла свои десять кило на горку и остановилась, поджидая меня.
Я постарался убыстрить шаг, но безрезультатно. Мало того, что мне приходилось подниматься в горку, вдобавок ведро сильно оттягивало руку. В нем лежали три кило картошки и два — моркови. Из кармана моего комбинезона торчал пучок салата. Добравшись наконец до Карен, я едва не рухнул к ее ногам.
— Что устал? — спросила она, глядя на мою сгорбленную фигуру.
— Совсем чуть-чуть. Почти нет. Уже отдохнул.
— Тогда вперед! Раз-да, раз-два. Шире шаг!
Я попытался делать свой шаг шире, но тяжелое ведро его сильно укорачивало.
— Смотри по сторонам! — напоминала то и дело Карен. — Не забывай о мировом зле!
Я смотрел по сторонам, но мирового зла не видел. Вокруг были в основном животные и мирные на вид посетители.
Продолжая выискивать потенциальные угрозы человечеству, мы миновали сувенирный магазин и подошли к медвежатнику.
С виду он напоминал средневековую крепость. Только в настоящих крепостях окна узкие, а тут — огромные, как в ресторане. Через самое широкое окно, расположившись перед ним как перед телевизором, наружу глядел редкий южно-американский медведь с белыми обводами вокруг глаз. Он с интересом следил за потоком посетителей и иногда очень эмоционально ухал — видимо, потрясенный популярностью зоопарка.
При нашем появлении медведь поднялся со своего кресла-бревна. Уткнувшись в стекло черным носом, он стал смотреть, как Карен дергает рычаг, изолируя выгул от внутренней части медвежатника, а затем открывает дверь зимника.
Помещение зимника даже отдаленно не походило на берлогу. На засыпанном почерневшими опилками цементном полу лежал синий пластмассовый медведь без одной лапы.
Карен опустила ведро и сурово посмотрела на меня.
— Ставлю тебе задачу. Подмети здесь все и засыпь пол новыми опилками. Они в подсобном помещении. Там же метла и бак для мусора. Есть вопросы?
— Никак нет! — Я уже понял, что с ней себя надо вести по-военному.
— Тогда исполняй!
— Слушаюсь!
Карен направилась к выходу, но в дверях вдруг обернулась.
— И не забывай…
— Я помню! — Лицо мое исказила ненависть сразу ко всем врагам человеческого общества. Я выгнул грудь и выпалил: — Мировое зло!
Карен кивнула и вышла наружу.
Вздохнув, я вынес из подсобного помещения метлу и бак для мусора.
Тут через решетку, отделяющую внутреннюю часть медвежатника от внешней, заглянул его обитатель, видимо, надеясь понаблюдать за процессом уборки. Однако, едва я начал мести, помещение наполнилось сухой пылью и медведь, закашлявшись отошел от перегородки. Через пять минут видимость в зимнике сократилась до одного метра. В застлавшем его сухом тумане можно было вешать не то что топор, а целый древообрабатывающий станок. Ища спасения от пыли, я время от времени подходил к решетке и, опустившись на карачки, дышал свежим воздухом. И тогда я видел сквозь решетку медведя, который снова сидел перед окном-телевизором.
Собрав опилки в бак, я выставил его на улицу — дожидаться мусорного трактора, а сам вернулся в зимник. Оставалось совсем немного работы. Я вытащил из подсобного помещения объемистый мешок, развязал его горловину и засыпал пол ровным слоем свежих, вкусно пахнущих опилок.
Плодами моей деятельности Карен, кажется, осталась довольна. Во всяком случае, она н