В банках майонезных
Лук торчит буграми,
Зелень стрел полезных
Прижимая к раме.
За облезлым, чадным
Двориком и домом,
За Двором Печатным
В кирпиче знакомом,
За привычной Гатчинской -
Чую дух тревожный,
Едкий и заманчивый,
Железнодорожный.
Жди меня, Московский!
Жди меня, Финляндский!
Белым паром порскай!
Поездами лязгай!
Там березы статные
Скачут по России,
Все черноиспятнаны,
Словно псы борзые!
Подойду поближе -
Ветки в грудь уставят
И лицо оближут
Клейкими листами!..
В дверях
Стучали? Открываю...
Молоденький моряк.
Он хочет видеть Валю,
Он топчется в дверях,
Краснеет, словно вишня.
А я ему — сплеча:
"А Валя замуж вышла
За Сашку-москвича!
Варила, убирала,
Рогалики пекла,
Бусы примеряла
Из белого стекла.
Так долго, долго-долго
Разглядывала их...
И на машине "Волга"
Увез ее жених..."
Господи помилуй!
Не надо было так!
Глядит куда-то мимо
Молоденький моряк, -
Еще и не в обиде,
А словно во хмелю...
И говорит: "Простите". -
"Простите", - говорю...
Мальчик с велосипедом
У окон мальчик ходит,
А я почти стара.
Моя пора проходит,
Идет его пора.
Притихнешь по старинке,
Как будто в двадцать лет,
Покуда по тропинке
Хрустит велосипед.
Сирень и все, что хочешь,
А в общем - ничего.
И нехотя хохочешь,
Равняясь на него,
И ходит он, не зная,
Что я совсем не та,
И кто же я такая,
И чем я занята.
Бегу девчонкой бойкой
С нехитрою душой
За клетчатой ковбойкой,
За юностью чужой, -
Я все еще дуреха,
Хотя почти стара...
Идет моя эпоха,
Прошла моя пора.
Никогда
Вот юность и любовная невзгода,
Не помню точно - дождик или снег,
Но каменная мокрая погода
Способствует прощанию навек.
И уж конечно, пачку старых писем
Решительно мне друг передает.
И свист его пустынно-независим,
Как дождь ночной, как лестничный пролет.
Он отчужденно втягивает шею.
Его спина сутула и горда.
И обреченной ясностью своею
Еще пугает слово "никогда"...
Ручные птицы
Когда подброшенно встаю
К стихам своим ночами, —
Слетайтесь на руку мою,
Всторги и печали!
Пусть ваши клювики стучат
По коже все больнее,
Пусть ваши перышки торчат
Расхристанней, вольнее!
Ни Бог, ни черт не разберет —
И вряд ли это нужно, —
Кто здесь до глуби доклюет,
Кто стукает наружно...
Стеклянный трепет ваших тел,
Дрожащее зуденье...
И кто б сюда не залетел —
Во всем мое хотенье.
Сидеть, крылами осеня
Полночные страницы!
Сидеть! Работать на меня,
Мои ручные птицы!
Сидеть! Покуда в тайниках
Томительно мужаю,
Пока сама себе никак,
Забывшись,
не мешаю...
Часы
Вот часы. Сколько лет,
А скрипят, а идут, —
То ли да, то ли нет,
То ли там, то ли тут.
Вот семья. Вот еда.
Стол и стул. Шум и гам.
За окном — вся беда,
За окном, где-то там!..
Вот и тридцать седьмой,
Вот и сорок шестой.
Милый маятник мой,
Ты постой, ты постой.
Если в дому умрут,
Он стоит. А потом —
То ли там, то ли тут,
То ли гроб, то ли дом.
Все ушли. Вся семья.
Нам вдвоем вековать:
То ли мать, то ли я,
То ли я, то ли мать.
Пятьдесят третий год.
Шестьдесят третий год.
Если кто и придет,
То обратно уйдет.
Вот мы верим во все.
Вот уже ни во что.
И ни то нам, ни се,
Все не так, все не то.
Сколько дней, сколько лет,
По ночам и чуть свет —
То ли да, то ли нет,
То ли нет, то ли нет...
Чердак
Мне кажется, что старость - как чердак:
Далеко видно и немного затхло.
Так наконец-то замедляют шаг,
Не торопя обманчивого Завтра.
Еще на балках сушится белье,
И нужды Дома светят отраженно,
И все -таки - уже небытие
Посвистывает пусто, отрешенно.
Гудят в бойницах выжатые дни
Белесоватым войлочным туманом...
Хватайся за перила! Растяни
Ту лестницу! Продли ее обманом!
Вот бойкий переборчивый прискок
С мячом, скакалкой, с ничегонезнаньем.
Бегут, бегут, не ощущая ног,
Довольные несокрушимым зданьем.
Вот поцелуйный медленный подъем,
И бесконечно ширятся ступени.
"Пойдем домой, о милый мой, пойдем
Побыть вдвоем!"... Сгибаются колени,
И вся пружина тайная ноги
Срабатывает медленно к подъему,
И этажей полночные круги
Расходятся по дремлющему дому.
И вот уж ты - на тусклой высоте,
Где загудит чердак через минуту,
Где напряженно виснет в пустоте
Призы к теплу, союзу и уюту.
Ну что ж, войди - и прислонись к трубе,
Передохни покойно и отрадно...
Отсель взглянуть позволено тебе
И мысленно отправиться обратно.
Старики
Стариков кладут на стол —
В пиджаке, в мундире.
Кто нечаянно ушел,
Кого —
уходили
Горки крутые,
Лестницы крутые,
Женщины святые,
Крупно завитые.
Плачет музыка вдали
Тоненько и строго.
Старики от нас ушли,
Зная много, много.
Позабыли старики
Все на этом свете:
На столах — черновики,
Новости — в газете,
Удочки и васильки —
Все забыли старики.
Ну а мы — сидим-грустим,
Наливаем стопку.
Огуречиком хрустим,
Закрываем скобку,
Принимаем горячо
Гордое наследье —
Недожитое еще
Громкое столетье.
По листку, по кирпичу,
Чтоб не встала стройка,
По плечу не по плечу —
Принимаем бойко.
И как будто в первы йраз
Наступает утро.
Мы как будто лишь сейчас
Родились, как будто.
Где-то музыка вдали
Плачет, замирая.
Старики от нас ушли,
Ничего не зная.
Улыбка
Мне улыбнулась годовалая,
Грызя пластмассовую рыбку.
Куда же это подевала я
Свою — такую же — улыбку,
Да и другие: ведь наверное,
Я улыбалась в десять лет,
И в девятнадцать?.. Дело скверное —
Улыбок прежних больше нет.
Как безрассудно, опрометчиво —
Их не запомнить, потерять!
Свою улыбку — делать нечего —
Встречаю в зеркале опять,
И медлю с новою улыбкою,
И посылаю в пустоту
Ее — искусственную, зыбкую,
Опять не ту, совсем не ту...
И хорошо еще, что дома я,
Что мать к столу меня зовет,
Что у нее лицо знакомое,
Что за окошком дождь идет.
Женщинам
Расцветала на подоконнике
Зря осмеянная герань,
На войну уходили конники, —
— Ну куда ты в такую рань?
Становились легкими яблони,
Нарождался сын или дочь,
Но опять, провожая, зябли мы:
— Ну куда ты в такую ночь?
Мир настал, и его свидетелем
Каждый плод ложится у ног,
Но мы снова бельишко метили:
— Ну куда ты в такой денек?
Чтобы глаз мы робких не прятали,
Чтоб не знали счета кускам,
Чтобы пахло травами мятыми,
А не порохом по лескам,
Чтоб на рыженьком подоконнике
Спали голуби по ночам,
И младенцы-солнцепоклонники
Улыбались первым лучам, —
На войну уходили конники,
Эшелоны шли, грохоча.
Вот поэтому летом, зимами,
В самый поздний и ранний час
Уходили от нас любимые,
Уходили они для нас.
Клятва
Я клялась тогда не писать,Я клялась не писать никогда,Чтоб лесами считать леса,Поездами считать поезда,Я клялась не писать никогда. Я клялась простым и зеленым,Неподкупностью молока,И рожденною под вагономПесней стали и ветерка, И высоким запахом сосен,И сырым от ступней песком,И в две краски пустившим осеньНеобузданным чудаком, Всей своей теплотой непрочной,Полноводным моим окном,Тем, что щеки я не нарочноНатираю твоим сукном, Поведеньем нелегким женщин,Загорелым стеклом машин,Всем, что больше меня и меньше,Всем, что просит меня: «Пиши!» Той водою, что строит сушу,Той землей, что идет на дно,И сознаньем, что всё равноЭту клятву опять нарушу, — Я опять поклянусь не писать,Поклянусь не писать никогда,Но услышу я голоса,О, восходные голоса!Но увижу я города, —Превосходные города! Это день, это день начался,Что тогда я скажу, что тогда?..
Лахтинская
Голубями сытыми испачканная,Сизыми воскрыльями охлопанная,Ты живешь спокойно и нехлопотно,Лучше улиц Шамшевой и Гатчинской,Лахтинская улица взлохмаченная,Улица, застроенная начерно,Встрепанная, ласковая Лахтинская,Почему-то очень бесхарактерная.А трава по-деревенски бурная,Меж камней топорщится, упругая,А по ней у института ТурнераХодят дети, костылями стукая.Лахтинская выпрямила плечи их,Бледных, искалеченных, залеченных,Но беспечных — солнцем обеспеченных.Ах ты, приведешь ли в Лахту, Лахтинская,Там у Лахты яхты, в море яхты стоят.Кем тебе уюта столько выдано,Лахтинская, дождичком омытая,Встрепанная, ласковая Лахтинская,Иногда совсем не бесхарактерная.
Рая Вдовина
Вновь зажата тоненькая кистьВ этих пальцах грубых и каленых.Вдовина прикладывает листВатмана, и начат подмалевок. Натюрморт обычен, даже скуп:Брюква, полотенце, сковородка;Райкиных серьезных сжатых губБудто вовсе не касалась водка, Будто и не курит уж она,И не знает непотребной брани.Будто парни, милые спьяна,На кушетке той ее не брали, Будто век сурепка и укропПряным духом Райку облегали,Будто век неслась она в галопНа конях со струнными ногами, Будто не по пьянке на листок,Но своим твореньям зная цену,Всем лицом она валилась в стогИ стихи вышептывала сену, Будто этих чистых два окнаВечным оком милого ласкали,Жили краски в порах полотнаИ стихи пружинили в накале, Будто нынче всё наоборот,Будто лес над нею закачался,Вдовина кончает натюрморт,Хоть бы никогда он не кончался!
Одуванчик
Бесшумный одуванчиковый взрыв -И вьюга, всполошенная, сухая,Перед моим лицом помельтешив,Снижается, редеет, затихая,И тает. Начинают проступатьИзба, крыльцо. И вот выходит мать:Фигурка в глянцевитом крепдешинеИ сапоги мужские на ногах.Тогда шикарить женщины спешили,Однако оставались в сапогах.Ширококостность, дюжая ухваткаМешали им для полного порядкаЗакончить каблучками туалет -Вдруг землю рыть да прятаться в кювет? И полуэлегантны, полугрубыДвиженья мамы. Полыхают губыБагряной птицей впереди лица.Вот-вот они в беспомощном восторгеОпустятся на моего отца,Стоящего поодаль от крыльцаВ зеленой, беспогонной гимнастерке. Вернулся он весной, но по утрамВсё лето возвращается он к нам,И мы за умываньем и за чаемВ нем новое с опаской замечаемИ прежнее со счастьем узнаёмВ неловком отчуждении своем, -Что было так, а сделалось иначе...Почти как до войны, живем на даче,И одуванчик во дворе у насРастет, и можно дунуть, как сейчас. 1960
Зеленый костер
Под землей костер зеленый развели.Пробивается огонь из-под земли,Пробивается зеленым язычком,Всё ночами, всё скачками, всё молчком. Он выплёскивает разные цвета:Вот уже голубизна и краснота, -И самой мне только часу не найти,Чтобы двоюродным оттенком зацвести! Я сама, сколь ни сложна, сколь ни хитра,Только выплеск, только цвет того костра... Он старается, когда я не смотрю:"Ты всё мешкала, а я уже горю!"Пробивается, когда я занятаИли просто недостойна и не та. Каждый раз клянусь начало подсмотреть,Обещаю быть внимательнее впредь,И невежественно давит каблучокТот двоюродный, зеленый язычок. 1961
Охота
Не в зоопарке в клетке,Не в букваре моем -Сидел косач на ветке,А папа был с ружьем. Сидел недвижно, прочноМатерый - пожилой,И мне казалось, точноКосач-то - неживой. Да это просто чучело!Обманка из тряпья!И так мне ждать наскучило..."Стреляй!" - сказала я. Ведь он не в самом деле,Ведь это так, - игра...И - грохот! И слетелиТри загнутых пера, И закружились грустно...Но вот, как черный мяч,Их обогнал - и грузноПал на землю косач. И, смертно распростертый,Он лег передо мной, -Такой бесспорно мертвый,Что ясно - был живой!.. 1962
Первый день
Чуть сбивчиво пела гармошка,Пронзительно звали козу,И в воздухе тонкая мошкаДрожала, как точка в глазу. Тревожно, сторожко, чутьистоЯ слушала воздух, росу,Невнятные шумы и свисты,Метанья чего-то в лесу. На самой опушке, у елки,Я нюхала, в пальцах размяв,Какие-то дудки, метелки,Обрывки неведомых трав. Я их смаковала, кусала,Как будто особую сласть.Не с поезда я, не с вокзала,Я только что - вот, родилась. 1962
Бег
С телеги спрыгнула, и вот -Ко мне, ко мне, мои собаки! -Меня встречает мой народ,И языки висят, как флаги! Нацеловались? Так бежатьВ обход - ах, нет! - в облет владений!Вперед! Я эту благодатьЦеню в сто тысяч дней рождений! И Джек с колючками в ушах,И Рекс в своих прекрасных пятнах,И в узнаваньях каждый шаг,И бег в мельканиях понятных: То синькой тенькнет небосвод,То конь блеснет, то замелькаетБерезоель. Ручей растет,Ольха змеисто протекает. И лай, и свара на бегу -Огрыз, веселенькая ссора.Устала. Больше не могу.Валится навзничь наша свора. И то ли счастьем, то ли сномПроходит лес над головою.В остолбенении лесномСебе на грудь я сыплю хвою. Но после, руку занесяНад сбившимися волосами,Внезапно чувствую - не всяЯ здесь в лесу, с моими псами, - Я где-то очень далекоСлежу с печалью городскою,Как изможденно, нелегкоГлаза ты трогаешь рукою, И как лицо твое мало...Какой такой несладкой долейЗа этот год его свелоКак раз в обхват моих ладоней? И нашей своры вольный бегОборван дальним этим взглядом.К избе два пса и человекИдут раздельно, хоть и рядом. 1966
На лугу
Шевелись давай, подруга!Сено жаркое вокруг,Грабли, зной, раздолье луга.Мы причесываем луг.Где-то в луже, сладко ноя,Лягвы нежатся в тени.Облако! Приди, родное,Нас от солнца заслони! Дай помедлить, дай собраться,Просто посоображать,В шустрых мыслях разобраться,Их за хвостик удержать, -А не то сбегут куда-то,В пустоту ли? Про запас?Вы не помните, девчата,Что я думала сейчас? Что-то важное решилаО почти что мировом -И забыла: надо былоУтереться рукавом.Что прошло - вот только-только -Под ладонью-козырьком?...На руке взошла мозолька,Молодая, пузырьком. 1961Далеко и давно
Далеко, далеко и давноОтворили мы настежь окно.И никто не подумал о том,Как мы вспомним об этом потом. И никто не заметил, какойБыл восход, и ручей, и покой.И никто не заметил, какойПоказался певец над стрехой. Как хрустальная билась гортань!Даже кто-то сказал: "Перестань!"Даже кто-то промолвил потом:"А куда мы сегодня пойдем?" И ручей, вместе с птицей звеня,Не хотел образумить меня.Не хотел надоумить меня,Что живем ради этого дня. И никто не подумал тогда,Что не нужно идти никуда. 1964Осенний парк
С тобой на пустынном просторе аллейБолтать не боюсь и молчанья не трушу.Мы оба, таща на горбу свою душу,Гордимся тайком: а моя тяжелей! По осени каждый себе на уме.Но коли мы вместе, нам вдвое заметнейПрироды достоинство сорокалетней,Уже отвердевшей навстречу зиме. Взгляни, обнаженного дуба каркасЧернеет чугунною силой строенья,А пышная ржавчина - память горенья -Тихонько шуршит под ногами у нас. Нам тоже известно, что нам предстоит.Мы зябнем, но все-таки не прозябаем,И ржавчину золотом мы называем,И холод нам юностью щеки палит. 1976