И ВСЯ ЭТА ГРУСТНАЯ ЖИЗНЬ
(об Андрее Наугольном)
Есть наслажденье на краю –
Судьбу обозревать свою!
А. Наугольный
ПМ в Союзе
… Вот и настало моё время сказать об Андрее… Это трудно… Мне трудно говорить о нём, и, может быть, к концу этих записок я сам для себя пойму, почему это так трудно, почему долго собирался…
Поводом взяться за эти записки стала книга «Ещё поживём» (избранное Андрея – проза, стихи, критика). Не выход в свет книги, который состоялся в 2018-м, а момент попадания этой книги мне в руки – в Вологодской районной библиотеке. Уже в 2021-м – я первый читатель этой книги, что не удивительно… Но о книге позже. Сначала о нём, об Андрее. Впрочем, всё равно получается, что сначала о книге (уж такой Наугольный книжный человек).
… В конце лета или начале осени 2001-го года я пришёл в помещение Вологодского отделения Союза писателей России (оно же – Вологодская писательская организация, или просто Союз – три совмещённых кабинета на Ленина-2), и Александр Цыганов (литконсультант) подал мне явно «самопальную» книжку: «ПМ», на бумажной обложке тонкой книжицы пистолет Макарова и роденовский мыслитель, внутри – по обрезу всех страниц какие-то крокодилы, кусающие друга за хвосты. Имя автора – Андрей Наугольный – мне ничего не говорило (что, между прочим, странно, к тому времени и я, и он активно жили в литературном процессе Вологды, правда, Андрей всегда был ближе к Союзу российских писателей, ну а строил из себя андеграундного человека).
- Вот, Дима, интересный автор. Почитайте, - сказал Цыганов.
И я прочитал. Появление «ПМ» в нашем «почвенном» Союзе уже было неожиданностью… «Пистолет Макарова», но и «постмодернизм», игра словом, постоянные цитаты прямые и скрытые, и явная склонность к не «почвенным» темам. На что рассчитывал Наугольный, принеся эту книжку в Союз? Просто заявил, что вот он я – есть?
Не помню – прямо ли там, в Союзе, я читал или взял домой, но вот первое впечатление, которое я тому же Цыганову и высказал:
- У нас так никто не пишет. Готовый писатель. Как с ним познакомиться?
- А вы в Липки вместе поедете…
Приезжал тогда в Вологду уже знаменитый и тоже более близкий к либеральному лагерю Олег Павлов – искал авторов для семинара, пригласил меня и Андрея. Позже я узнал, что с Наугольным-то он уже был знаком.
Правда, я, приглашенный Павловым, умудрился записаться и попасть на семинар к Леониду Бородину и Вячеславу Золотцеву (чем, конечно, Олега обидел).
Да, надо добавить, что на том семинаре были ещё двое вологжан: Н. Сучкова и А. Янковский, кто их приглашал и в чьих семинарах они участвовали я и по сей день не знаю, мельком виделись, но, в общем, разминулись. И не только в Липках…
Как это было в Липках
И был первый «форум молодых писателей России» в Липках, ныне знаменитый…
В Москве я приехал по указанному адресу (там собирались все перед отъездом в Липки – какое-то солидное здание, много помещений, внутренний двор). Я, приехал одним из первых или первым – вологодский поезд прибывает в Москву около шести утра, открывал мне ещё запертую дверь охранник.
Сидел я там в какой-то комнате или зале. И вошёл длинный костистый парень с не огненной, но однозначно рыжей кучерявой шевелюрой. Наугольный. Мы раньше никогда не виделись, но почему-то сразу узнали друг друга. Наверное он и ехал на этом же поезде (а на каком же ещё?), но встретились уже там. Сразу познакомились, «задружились», пошли курить во двор… Говорили, конечно, о литературе. Я хвалил его книгу. Не помню, говорил ли он что-то о моей книжке (на тот момент одна у меня была – «Такой день», 1997) или о публикациях.
Говорил он громко, эмоционально (я тоже бываю не тих в таких случаях). Смеялся грубовато: хэ-хэ-хэ, чуть откидывая голову назад. Сильно картавил (я тоже картавлю, но он, кажется, сильнее)… В общем, через несколько минут, после первой же сигареты, были мы – будто всю жизнь знакомы. Так бывает только в молодости. Впрочем, мне уже было 32, а ему, наверное, 34 – уже «не первая молодость»…
А тут вошёл высокий (выше Наугольного) статный парень с длинными, по плечи, прямыми волосами, в длинном чёрном пальто, надменным (так показалось) лицом. И как-то сразу тоже познакомились. Был это Алексей Шорохов – ныне секретарь правления Союза писателей России, а тогда уже – хороший поэт, критик и прозаик, аспирант Литературного института, кажется.
Наугольный с ним, поначалу, в какую-то словесную дуэль вступил (оба с гонором), так что мне пришлось даже миротворцем выступить. Но, в общем, тоже сразу подружились…
И Олег Селедцов – душа человек – улыбчивый и распахнутый, присоединился к нам (вот не помню где, ещё в Москве или уже в Липках).
В подмосковном пансионате «Липки» «семинаристы» жили в комнатах по два человека. Мы с Андреем Наугольным и поселились вместе. А Лёша Шорохов с Олежкой Селедцовым…
До начала семинаров и между ними, конечно, были встречи, разговоры…
Выпивали вчетвером в нашем номере… Говорили, видимо, о России (ну, о чем же ещё!)
И вдруг Андрей сказал:
- Вам хорошо – вы русские…
- А ты… - я не понял о чём он.
- А я-то ведь Рудольфович, - ещё и голову свою рыже-кудрявую горестно склонил.
И мы его даже утешать стали, мол, человек тот, кем сам себя считает и т. д. В общем, в наше «русско-патриотическое» веселье внёс нотку «вековой еврейской тоски» - ну, захотелось человеку, чтобы пожалели его… Пожалели – и забыли. И он, казалось, забыл.
А в общем – славные были дни! И ночи! Семинары, разговоры, курево, вино… Надежды! Ведь со всей страны нас сюда собрали – не просто же так…
В сборнике «Ещё поживём» есть стихотворение, которого я раньше не видел, не знаю когда оно написано Андреем, но очень подходит к тем дням:
* * *
Как сохраняю мужество?
Светить ещё звезда.
Главное, это дружество.
Чтоб – не разлей вода.
Главное, не сдаваться…
Горнист протрубит зарю.
Главное – это братство!
Братцы,
Благодарю…
По настроению это могло быть стихотворение Олега Селедцова, но оно – Андрея Наугольного.
Ещё было: сидели в номере у Шорохова и Селедцова, и к нам присоединился Олег Павлов. Тогда, наверное я и понял, что он и Наугольный уже знакомы. Но об отношениях Павлова и Наугольного – позже…
А тогда шли по мокрой, с жёлтой листвой под ногами и на деревьях, алее к ближайшему деревенскому магазину за водкой и сигаретами.
Было нам хорошо. И Андрей сказал: «Пусть последний из нас, кто будет жив, напишет об этом».
Слава Богу живы Олег Селедцов в Краснодаре и Алексей Шорохов в Москве… А вот Андрея в живых нет. Нет Олега Павлова, Леонида Бородина и Станислава Золотцева...
Мы вернулись в Вологду. Андрей сказал:
- Ну, что ж, теперь нам надо ждать приглашения в так называемые толстые журналы.
И он ждал. А я нет. Впрочем, уже вскоре один мой рассказ, отобранный самим Бородиным, был опубликован в журнале «Москва». А в журнале «Наш современник» появилась статья Золотцева о семинаре, в которой он благосклонно упоминал меня.
Шорохов и Павлов
Алексей Шорохов неоднократно отмечал Наугольного как поэта (для меня Андрей сильнее как прозаик) – оригинального, необычного для Вологды, городского.
А ведь в Липках Андрей был в семинаре прозы… Читал ли он уже тогда свои стихи, или позже отправлял Шорохову (где-то тот должен был их прочитать, чтобы оценить) – я не помню.
Моя дружба с Алексеем продолжилась, вскоре он приехал ко мне в гости, в Вологду. Ходили, конечно, и к Андрею, правда, подробностей не помню…
Познакомился и подружился я и с Олегом Павловым. И уже вдвоём с Шороховым они приезжали в гости ко мне (ездили на рыбалку).
Но за это время произошёл разлад в отношениях Наугольного и Павлова. Андрей как-то сказал мне, что Олег, не больше не меньше, использует его материалы для своих книг. «Что, прямо так и берёт твои тексты?» - удивился я. «Ну, не напрямую, конечно, он же профессионал, но я же вижу… А чего не взять – вот у него на столе мои тексты. Переделывает и вставляет. Никто же не узнает…»
Я и тогда был и сейчас уверен, что этого не было. Что-то привиделось Андрею. У них, в принципе, очень схожая тема была – армейская. Оба пострадали в армии от дедовщины.
Да, они были близки по теме, по мрачному мироощущению. Но, всё-таки, если Олег Павлов писал, в первую очередь, об «униженных и оскорблённых» – других, то Андрей Наугольный об «униженном и оскорблённом» себе…
Олег, конечно, хоть и младше был Андрея на три года, стартовал в литературе гораздо раньше, и стартовал мощно – широко печатался, получил «русского Букера».
Но это именно Олег Павлов заметил и отметил Андрея на семинаре в Костроме, именно он вытащил Андрея в Липки. И, конечно, Андрей ожидал, что Олег будет тащить его и дальше, но Павлов дальше не «потащил», наверное, ждал от Наугольного новых работ, просто серьёзной литературной работы… А Андрей «ждал». Отсюда, видимо, и обида и домыслы.
Когда Шорохов и Павлов приехали ко мне, я напрямую Олегу и сказал, что, мол, вот так Наугольный говорит. Павлов – двухметровый, могучий – покачал головой и усмехнувшись ответил: «А ведь такие письма писал, такие письма…»
Более того, случилось совсем неожиданное: пошли мы с Шороховым и Павловым в Союз, в писательскую организацию, то есть.А Наугольный, то ли уже был там и успел как-то выйти, то ли пришёл вслед за нами – не помню. Помню, что стоим с ним в коридоре, и я, кивая на дверь, говорю: «Там сейчас Олег Павлов. Пошли – всё скажешь ему, всё выясните». Не пошёл Андрей…
О Павлове мы с ним больше никогда не говорили.
Так вот и не помог ему Олег. А мнет помог – написал отзыв на мои рассказы и рекомендовал к публикации в журнале «Подъём». С тех пор (кажется, с 2004го) я в «Подъёме» регулярно и публикуюсь.
Дело прошлое… Что там между ними случилось на самом деле –теперь уже не узнать. Обоих нет в живых. Андрей умер в Вологде, в ноябре 2016-го в возрасте сорока девяти лет; Олег – в Москве в октябре 2018-го в сорок восемь…
Где-то в моих домашних книжных завалах «Карагандинские девятины» с автографом Олег Павлова, там же и «ПМ» Андрея Наугольного – тоже с автографом, наверное…
Дружба
После «Липок» наша дружба с Андреем продолжалась… Сейчас задумался: а можно ли наши недолгое в общем-то общение назвать дружбой? Отвечаю: вот тот недолгий период – года два – это была именно дружба (потому и прощалось, взаимно, многое). Мы часто встречались, созванивались, подолгу разговаривали... Андрей тогда работал, кажется охранником в банке, я тренером. Я бывал у него дома (помню его маму). Это был период, когда он расстался с Л. Новолодской и говорил, что навсегда. Я в личные отношения не лез и особо не расспрашивал, что да почему…
Бывал и он у меня. Помню его громкого, рыжего, смеющегося, сидящего на табуретке в кухне… Почему-то он был в зелёных носках…
О чём говорили. О литературе, конечно, о писателях... Андрей, кажется, ни о чём другом и говорить-то не мог. Он читал всех и всё. И обо всех имел своё, обычно критическое, отрицательное, мнение. Прежде всего – о вологжанах. Вспоминаю и сам себе подтверждаю: обо всех наших общих знакомых – вологодских писателях он говорил что либо не очень хорошее (или очень не хорошее). Я догадывался, а потом уже и точно знал, что и обо мне другим людям он тоже говорил и в том же ключе. Ну, я прощал и прощаю. Считал это особенностью характера. Я всегда пытался прекратить эти разговоры, как-то опровергнуть его. А он смеялся. Однажды сказал: «Что ты их защищаешь. Они же тебе завидуют – ты бьёшь их на их же поле».
Да, было в нём что-то такое, что не давало обижаться на него. Детское, беззащитное… Думаешь: зачем такого человека взяли в армию? Что ему было делать в милиции?.. Впрочем, ему везде было бы плохо.
А тогда ещё верилось мне, что всё это несерьёзно, что вот начнут его публиковать – и все обиды пройдут. Я верил в его талант, ждал от него новых рассказов и повестей, подталкивал в журналы. Но он-то ждал, что его позовут, а его не звали… Может, он что-то и куда-то отправлял – не знаю. Но вполне вероятно, что отправлял и не взяли, и он обиделся на весь свет. Это очень по наугольновски…
Но я тогда думал, что он пишет, всё просил у него что-нибудь новое почитать. Но после «ПМ» так новой прозы его (кроме одного рассказа, о котором позже) не увидел. Он приносил, уже в «Маяк», году, примерно в 2010-м большую пачку стихотворений, частью написанных от руки, частью – напечатанных на машинке, из которых я отобрал и опубликовал небольшую, но сильную подборку (в то время в «Маяке» ещё и гонорары платили), о которой высоко отозвался В. Плотников. «Меня поразило – какие сильные стихи у Наугольного», - сказал он, критично (как мне казалось) настроенный к Андрею.
Но ведь этого очень мало, мало… Возможно, что-то было уничтожено, потеряно… И всё равно – мало… Всё уходило, видимо, в чтение, в «критические» разговоры (его написанная критика, то что увидел я в «Ещё поживём», по-моему, слаба – слабее и стихов и прозы).
Помню, как приехал я в июне 2002-го года с юга, из Анапы (возил ребят на соревнования, единственный раз в жизни и побывал-то на море) – привёз полутора литровую бутылку «молодого конька». И сидели, отмечали мой день рождения. Андрей подарил мне большой красивый керамический чайник в виде английского дома (дом Шекспира?).
- Ну, Андрей, это же дорогой подарок.
- Так ведь и мы люди не простые, - ответил он.
Очень ему хотелось быть «не простым». И чтобы все это понимали.
Да ведь и понимали многие, но ему, видимо казалось, что плохо понимают.
Меня уже довольно часто публиковали в Москве. Приняли в Союз писателей России (в 2002-м). А Андрея не принимали. И он вступил в Союз российских писателей (к которому и был близок), но (как говорил он), только для того, чтобы иметь «такую же красную корочку» (хотя он понимал, что «не такую же»).
К сожалению, Андрей завидовал. В это время и начал, наверное, говорить про меня всякую ерунду… Да ещё пил. Всё больше пил. А пить ему, с его подвижной психикой, нельзя было совсем.
* * *
Немного слов
И очень много водки
На взвизге угасающего дня
Жив? Ощущенье,
Будто бы из лодки,
Где место всем,
Выпрыгиваю я!
Туда,
Где мрак,
Безмолвие и холод.
Туда,
Где под ногами нет земли,
Кричат вослед
И лапают за ворот…
Удержишь разве?
Да и стоил ли?!..
Ненужное барахтанье – утеха
Тем,
Кто даёт советы без конца!
Я выпрыгнул из лодки,
Я – помеха.
И облегченно вздрогнули сердца.
Нет, Андрей, никто не радовался тому, что ты «выпрыгнул из лодки», и сердца «облегченно» не вздрогнули. Знаю, что, пусть не у всех (многие ведь думали – перебесится), сердца за тебя болели. Но даже от них требовать «выпрыгивать» за тобой, ты не в праве.
Скорбные дни
Я знал, что его мама лежит в больнице, что он ходит к ней, ухаживает.
«Мало кто из сыновей так ухаживает за матерями», - сказала какая-то женщина уже на похоронах.
Андрей позвонил мне и сказал, что мама умерла. Мы с Ириной (моей женой) поехали к нему. Андрей был уже пьян и тверди одну фразу, которую я не буду здесь приводить.
Он был абсолютно растерян, не знал, что делать… Ему многие помогали в те дни. Мама его работала учительницей, и было много женщин учительского вида. Была Ольга Сергеевна Белова (жена писателя Василия Белова и, между прочим, учительница Андрея).
Ира оставалась в их квартире – готовила поминки. А я был и на кладбище.
Там случилась история в духе прозы Наугольного. Стояли у могилы,п рощались. Появилась растрепанная девица, приткнулась к толпе, плакала всё громче, даже рассказала, как приходила к Тамаре Ивановне домой и та угощала её печенюшками. «А вы по какой линии родственница?» - спросил её кто-то. «По-материнской», - уверенно ответила. Когда стали садиться в автобус, она забилась в истерике: «Печенюшки, печенюшки…» И повалилась на землю, теряя сознание. Я и подхватил её. И должен был, видимо, занести её в автобус… да, меня сразу в ней что-то (всё) насторожило… И вижу, что не в обмороке она, притворяется… Кладбищенская бродяжка, попрошайка и мелкая мошенница. Прогнал я её (тема, повторюсь – для рассказа Наугольного).
Потом поминки… Кстати в тот день я познакомился и с братом Андрея – Евгением, которого сначала принял за старшего. Противоположность Андрею – уверенный, хорошо одетый, крупный, весь будто залитый жиром и мышцами. Узнал я, что он в Череповце на какой-то хорошей должности… (Уж и его-то давно в живых нет).
Ольга Сергеевна Белова была за старшую на тех поминках. «Ну, что ж, душа бессмертна», - сказала она повторяя название рассказа своего мужа…
А Андрей всё больше напивался… Временами мне казалось, что он всё-таки притворяется совсем уж пьяным, что и пьёт он, и притворяется от страха перед неизвестностью. Какой-то всё-таки он был совсем неприспособленный к жизни, совсем книжный.
Уходя, мы надеялись, что всё будет нормально, ведь там оставался Евгений… Не помню в этот же вечер или уже утром – звонок на домашний телефон:
- Димка, приезжай скорей. Женька сошел с ума. Всё тут разгромил.
Ну, что было делать – я поспешил на автобус. Опасался, конечно, как справлюсь с таким здоровяком, если придётся успокаивать. Не пришлось. Евгений вёл себя уже вполне мирно. В квартире – бардак, конечно, но не разгром. Ещё были какие-то люди…
Андрей часто звонил, переживал, плачь у него переходил на смех, смех превращался в рыдания…
И вдруг, нет прошло ещё и сорока дней, принёс мне рассказ. Об умирающей в больнице матери, о себе… О себе несчастном… Меня это неприятно поразило. Я сказал осторожно, что, может, ещё рано об этом писать…
Это и был единственный рассказ Наугольного, который читал после «ПМ». И всё, больше я этого рассказа (и никакого другого) не видел. Нет его и в сборнике «Ещё поживём».
Какое-то время мы ещё общались. Но началось охлаждение в отношениях. Андрей, кажется, не работал. Пил. Начал занимать деньги. Один раз я дал. Второй – отказал. Он почему-то всегда считал, что я хорошо живу (материально), а у меня (следовательно и у семьи) в то время не каждый день на хлеб денег хватало, пришлось подрабатывать рытьём канав, потом идти работать на мясокомбинат… Это другая история… Но, кажется, даже и этому, моей работе на мясокомбинате, Андрей завидовал.
Ну да, я не мог себе позволить не работать и пить, как он.
Впрочем, речь не обо мне…
Горькое его стихотворение, не знаю когда написанное (я его только в посмертной книге увидел):
* * *
Русское кладбище. Нищая глина.
Осень, глухая пора…
Мама встречает любимого сына,
А ни кола, ни двора!
Дождик отрывистый,
Как телеграмма…
Где ж они, те времена?
Где же ты, мамочка?
Милая мама?
Мама!
Ну, мама…
Стена.
Мимоходом
Потом уже виделись только мимоходом… Я знал, что он снова живёт с Ларисой, что родился у них сын. Надеялся, что всё будет хорошо (но честно говоря, не очень верил).
Как-то рассказал он мне, что организует клуб имени Валерия Гаврилина «Перезвоны». Даже видел я в какой-то газете заметку-объявление за подписью Антона Янковского под названием – «Слышал про «Перезвон»? Так знай же, где он!»
Всё это показалось мне не серьёзным, смешным даже…
Ничего и не получилось, конечно, совсем ничего.
Андрею очень нужна была «площадка», возможность высказаться на публике, вещать. Но в газеты-журналы если и брали что-то, то редко, Интернета у него не было… Вот он и задумал этот клуб… Тогда ещё что-то задумывал, на что-то надеялся.
Потом я стал его частенько видеть в своём районе: он подметал то площадь Чайковского, то площадь с памятником И. Бабушкину. Побрился налысо, говорил всё более бессвязно, не оканчивая фразу переходил на смех. Нёс какую-то ерунду, что за ним следят, что-то кричат ночью под его окнами… Жил он уже почему-то один, в какой-то общаге на Горького.
- Димка, дай хоть сигарету с фильтром, а то я всё «Приму. Не могу уже…
Давал ему хоть и дешёвую, но с фильтром, а больше и помочь ничем не мог. При каждой встрече он всё хуже выглядел. Ведь и голодал, и всё-таки пил, и курил постоянно… Длинный, костлявый с обвисшими щеками и веками, с провалившимися висками, вечно бормочущий что-то.
Был Андрей явно «не в себе». Я не знаю, было ли это состояние болезнью, но и здоровым Андрея назвать было нельзя. Но ведь, видимо в то время и написано это светлое (что вообще у него редкость) стихотворение:
ЗАБАВЫДВОРНИКА
Машу метлой. Всё печки-лавочки.
Покоя для поэта нет.
Змеится снег,
Порхает бабочкой,
Которую придумал Фет.
Укрыто прошлое порошею,
Но строчки рвутся из пучин,
И Тютчев,
Волосы взъерошив,
Как дятел тросточкой стучит
Струится время. Память-лодка.
Я отметаю миражи…
Рубцов.
Весёлая походка.
За пивом, видимо, бежит?!
Казалось, всё,
Так жизнь заела.
Но сколько этих чудных встреч!
Задела вечность… Что ж, за дело.
И только сам. Об этом речь.
Ну, хорошо же! Значит, бывали ещё светлые моменты.
Ещё очень чётко помню – лето, Андрей метёт площадь Чайковского, я иду, видимо, из дома в сторону центра. Поздоровались… А я в то время, работая на мясокомбинате, ночами, умудрился написать несколько неплохих рассказов, они публиковались и в журнале «Вологодский ЛАД», и в газетах, за один из них стал даже лауреатом конкурса имени Шукшина. Вот Андрей и говорит:
- Димка, а ведь ты с этими рассказами готовишься на Государственную премию.
- Да я уже, практически, готов, только почему-то не дают, - сразу ответилось. Опять чувствовалась зависть, и та зависть меня тогда обидела, у меня ведь тоже не всё блестяще (мягко говоря), шло… Был это где-то 2006 – 2007 год, точно до начала работы в Маяке (2008).
Или ещё: зимой, иду с суточной своей смены на мясокомбинате. Помню, что был я тогда в новой рыжей зимней куртке… Андрей лопату в сугроб сунул. Поручкались. Он, улыбаясь во весь свой большой рот, заявил:
- Говорят, что русская литература умерла. А вот – идёт живая русская литература!
Я как-то отшутился, а он что-то забормотал опять…
Потом уже в «Маяк» приносил свои стихи…
Видел его у памятника Рубцову на открытии фестиваля «Рубцовская осень», Он был с бутылкой портвейна «три семёрки» в руке… Даже не поговорили тогда. Он отвернулся.
Были ещё какие-то встречи. Он бормотал что-то бессвязное, смеялся. Выглядел, как бездомный.
ЗИМНЕЕ
Дядя, бомж! –
Иду, дрожу… –
Веселятся дети.
Ведь понятно и ежу,
Счастья нет на свете!
Тут хоть ещё усмешка чувствуется…
… Наверное, это я в последний раз его видел. Я вошёл в автобус, сел у окна, а он в другом конце салона, кивая на меня, что-то говорил громко, но не разборчиво испуганной женщине, бормотал и смеялся, тыча в меня пальцем. Я решил, что подходить к нему не надо. Я вышел на следующей…
Он умер в 2016-м. Я узнал об этом случайно в 2017-м году…
И всё же был ему дан дар Божий. Может, он не лучшим способом им распорядился – как смог. Было в нём некое обаяние. Было и юродство. А юродивых на Руси спокон веку любят.
И пара замечаний по книге (редактору, Г. Щекиной и всем)
Две книги у Андрея Наугольного – «ПМ», изданная в 2000-м Галиной Щекиной. И «Ещё поживём» - посмертная; рассказы, эссе, стихи, критика, воспоминания о нём. Издана книга при поддержке Вологодского отделения Союза российских писателей, редактор – Н. Сучкова. Издана книга хорошо. Твёрдый переплёт, оформление – всё достойно…
В предуведомлении «от издателя» сказано, что в первой части полностью воспроизведён сборник «ПМ», но мне показалось, что двух-трёх рассказов там не хватает. А ведь «ПМ» был не просто сборник – единое произведение, наверное, даже «повесть в рассказах» и недостающие рассказы – прорывы ткани повествования. Сравнить я сейчас не могу (никак не найду книгу «ПМ»), но в послесловии Г. Щекиной упомянуты рассказы, которые я помню по первой книге, и которых нет в сборнике «Ещё поживём». Наверное, отсутствию этих рассказов есть какая-то причина…
Я не буду разбирать сами тексты. При жизни Андрея – ждал, веря в его талант, новое, а теперь уж – что имеем. Надо брать и читать (или не читать – это чтение не для всех).
Небольшая, не то чтобы претензия – вопрос к редактору, ну и всё-таки к Г. Щекиной… Воспоминания Галины Александровны заканчиваются отрывком из её письма Андрею, и там есть такие слова: «… Наверное, всё мелкое, человеческое отходит на второй план, а остаётся инверсионный след божественного пера. Тебя напечатали в «Неделе», рядом с Ермаковым. А нужно бы – вместо него».
Ах, Галина Александровна, «след божественного пера» и какая-то «Неделя»… Если бы я знал, и если бы это помогло – я отдал бы Андрею все «свои» места в газетах… Я не помню в какой «Неделе» меня напечатали, но: почему Наугольного рядом со мной, а не меня рядом с ним?.. Впрочем, это было личное письмо, адресованное лично Андрею. Вероятно вы думали, что ему, нужны именно такие «слова поддержки». Но, предоставив именно это письмо для сборника, Вы, Галина Александровна, сделали его известным составителю (редактору), а уж редактор посчитал, что возможно вынести его и на общее обозрение… Что ж – дело вкуса (или его отсутствия), о моральной составляющей – умолчу. Прямо скажу – мне это не очень приятно (потому что, всё-таки, не справедливо). Но я не запью и даже не обижусь. Знаете почему? А потому что Андрей, я верю в это, вместо меня печататься бы и не стал…
Нам с ним хватало места в комнате в Липках, хватала места за дружеским и поминальным столом, хватало места в газетах… Хватит и в литературе, а уж тем более – в вечности…
«И ажурная паутинка предначертаний тает в осеннем мраке. Слова, слова, слова. Сначала, а затем – завязки и развязки, и вся эта грустная жизнь».
И жизнь вечная, в которую мы верим.
Март 2021 года, Вологда.