Мои экзерсисы (ЧЕРНОВИК)

Вашего супруга, Вам грозит до 7 лет лагеря!

Татьяна Коновалихина: Ну, что ж, отсидим!

- ЗОНА-

Суд наконец-то закончился, и конвоиры повели через подвал к «воронку». Когда солдаты подводили к машине, шофер «автозака» поднял руку в качестве приветствия. «Я сам из Питера» – по ходу движения конвоя крикнул он. Из здания суда привезли в следственную тюрьму. Уже в СИЗО «кинули» в «отстойник». Затем долго «тасовали» народ – кого куда. После оглашения приговора стал осужденным, точнее – зеком, и значит, обязан находиться в соответствующей камере.

На просьбу арестантов отвести в туалет никто из вертухаев не отреагировал. Тут бывалый сиделец попросил воды. Вертухай принес огромный литой чайник, в который многие зеки сразу стали справлять нужду. Следственная тюрьма, или следственный изолятор, находилась в центре Калининграда, в старом немецком здании, около штаба флота. Любуясь красотами бывшей столицы Восточной Пруссии, гости города не догадывались, что в самом центре города находится обыкновенная тюрьма. Для «Википедии» сообщу как информацию к размышлению. В тюремной камере Кенигсбергской тюрьмы площадью примерно 10 квадратных метров при немцах по санитарным нормам находился только один узник! То есть, одна камера – один узник. В такой же камере этой же тюрьмы в 1984-м году помещали шесть человек!

Тюремный квадрат не портил центра города, так как окна его выходили во двор. Зарешеченные в три-четыре ряда окна плюс «намордники» (жалюзи) вселяли уверенность в тюремно-лагерной системе. Несмотря на светлое время суток в камерах тюрьмы постоянно горел свет. Дневной свет практически не проникал через многочисленные сооружения решеток и «намордников». Большинство арестантов были курящими людьми. «Шуба» стен тюрьмы от табачного дыма принимала коричневатую окраску и пожалуй, по слоям никотина можно было определить качество табака и возраст СИЗО.

Несмотря на мрачную картину тюремного быта, жизнь в «мертвом доме» замирала только с отбоем.

Каждое утро, за пару минут до подъема, большинство узников тюрьмы плотно прикрывали уши подушкой, чтобы не слышать ненавистный рев гимна Советского Союза! Каждое утро в шесть динамики тюрем и лагерей Советского Союза взрывали еще спящую тишину «тюремного архипелага». Наверняка многие зеки возненавидели этот гимн за вероломность, за исторический цинизм, за садизм. Я не был исключением.

Кассационную жалобу на приговор Калининградского областного суда подавать не стал. Как-то отец, старый каторжанин, рассказывал о советской судебной машине и ее отношении к осужденным. Практически на большинство судебных решений протестующие узники получали стандартные ответы типа: «Пойман вовремя – осужден правильно!».

Неделю ждал вступление в силу приговора. Ожидавшие этапа в зону размещались на первом этаже тюрьмы. Поскольку под первым этажом находился карцер, наша камера стала перевалочной базой между карцером и остальными обитателями СИЗО. Из других камер в нашу камеру присылали в основном табак, спички, и осужденные конструировали своеобразный лифт, спуская через сточные коммуникации курево и ксивы. Для транспортировки «грева» зеки делали что-то в виде «куклы», напоминавшей колбасу. Затем в капроновый чулок плотно забивалось содержимое посылки для сидельцев «преисподней», обертывалось непромокаемым материалом и спускалось вниз, как раз на уровень карцера. В туалетных коммуникациях был неплохой резонанс, и зеки даже верхних этажей общались с зеками, находящимися внизу, потому что нечистоты и вода стекали вниз. Пустые каналы нечистот занимали комары и крысы.

В тюрьме, да и в лагерях существовала лагерная почта. Именно лагерная! Узники тюрем и лагерей искали и находили неподцензурную возможность общаться между собой. Ксива (ксива – лагерное письмо), как раз была (и является!) арестантской почтой. Так вот. Допустим, отправитель желает переправить узнику противоположной камеры записку (ксиву). Зеки трудолюбиво занимались пересылкой. Срабатывало неписаное тюремно-лагерное правило, зековская солидарность. Детали описывать не стану…

…После шести месяцев, проведенных под следствием, я рвался на зону. Точнее, соскучился по свежему воздуху.

«Хозяином» (главным тюремщиком), исправительно-трудового лагеря ОМ-216/8 был полковник Васильев. Педагог по образованию, он посвятил себя работе с заключенными. Васильев с любопытством просмотрел приговор. Он, конечно, понимал, что перед ним предстал настоящий политзаключенный, да причем еще и потомственный зек.

Попал я в десятый отряд учреждения. Начальником 10-го отряда был ст. лейтенант МВД Михаил Абрамович Лейкин. Михаил Абрамович после окончания мореходного училища работал штурманом дальнего плавания. Честно говоря, не ожидал, что станет меня «прессовать» – все-таки технарь и жизнь видел, да и знал, кто такие политзэки. К тому же, как я позже заметил – он соблюдал шабат, субботу. В субботу он никогда не появлялся на службе в зоне. Как истинный иудей Михаил Абрамович Лейкин, вероятнее всего, чтил Тору. Я был гоем, а с гоя какой спрос. Михаила Абрамовича не мучила совесть, и поступал он со мной по букве и духу своей веры.

«Восьмерка» – так в Калининграде народ называл исправительно-трудовой лагерь ОМ-216/8 – находилась на выходе автодороги из Калининграда в сторону города Балтийск. Всю «Восьмерку» можно было хорошо видеть с «горбушки» автомобильного моста. Лагерь имел рабочую и жилую зоны, четыре штрафных изолятора и пару камер, «ПКТ» (помещений камерного типа), внутри лагерная тюрьма.

Десятый отряд зоны находился в трехэтажном здании, на верхнем этаже. Барак отряда упирался между углом забора и дорогой на город Балтийск, а также домами МВД. Угол забора венчала вышка, где с автоматом сидел вертухай.

На противоположной стороне, внутри жилой зоны, образовался оазис из небольшого водоема, облюбованного уткой-лысухой с выводком. Утята хотя и подросли, но на крыло еще не встали. Рожденная свободной утка не ощущала разницы между волей и зоной. Несколько раз в день, перелетая запретную зону взад и вперед, утка нарушала лагерный режим. Прошло время, утята окрепли и вслед за мамой-уткой улетели в теплые края. Озерцо в зоне не заселили паюсной икрой, а просто закопали. На этом месте построили тубдиспансер. Туберкулез в зонах и тюрьмах у зеков – почти профессиональное заболевание. В 1984 году в калининградской «Восьмерке» содержалось 2500 зеков. Большинство были приезжими. Много молодежи этапировалось в общую зону по достижении совершеннолетия. Значительное число зеков поставляла Москва.

На калининградской зоне ОМ-216/8 в основном сидела местная молодежь: за «бакланку» и мелкое воровство. Не помню наизусть статьи, по которым судили местных. Кажется: ст.144 УК, ст.206 первая и вторая части, ст.109 (за тунеядство). Большие сроки получали аварийщики и некоторые солдаты срочной службы. Значительные сроки получали москвичи – ст. 89 УК, за экономические преступления. Паханом зоны был молодой парень, получивший срок за автомобильную аварию. Он пригласил меня в барак третьего отряда и заварил чифир. «Ты же отрицаешь власть, давай к нам в «семью»!» «У меня другая «масть»!» – улыбнулся я, обнажая лысину от «пидорки». «Если будут проблемы, цинкани!» – предложил пахан. Я поблагодарил, и мы остались каждый при своем.

В промышленной зоне на «Восьмерке» работало несколько цехов. Делали мебель на экспорт, да что-то там из металла. Но пригодился мой профессиональный опыт на зоне только в качестве сборщика переключателя каналов телевизора. Шауляйский телевизионный завод имел заказ для зеков. Вот и мне пришлось трудиться почти по специальности. Где-то до тридцати человек десятого отряда, один подгоняя другого, двигали детали конвейера к цели. Вначале с трудом поспевал за конвейером. В сентябре мне начислили денег на ларек.

Весь сентябрь изучал зону и ее порядки. Конфликты между молодыми зеками часто вызывали улыбку. «Ну, что, ты давно на своем говне не ездил или в чужих руках не обсирался?» – кричал один зек другому. Причем оба при этом держали ладони руки, напоминающие козу.

Как-то случайно стал свидетелем сцены. На улице, в курилке, стояло несколько человек. Они о чем-то азартно спорили, доказывая свою правоту. Вдруг один из них упал навзничь на землю курилки и, дергаясь в конвульсиях, с пеной у рта, издавал какие-то звуки. Несколько заключенных с садистским любопытством подталкивали сапогами эпилептика: «Эй, чего ты не сдыхаешь? Давай сдыхай!»…

…Не пишу подробно, может быть, позже заделаю информационные дырки…

Ноябрь 1984 вроде как не предвещал конфликтных событий, но такое событие случилось. Пришла в мой адрес бандероль с предметами культа и кое-какими мелочами. Женщина-прапорщик отдала мне теплые носки и еще что-то, а иконку с Николаем Угодником и нательный крестик задержала. «Чтобы получить предметы культа, обратитесь в режимную часть, к лейтенанту Погодаеву!» – сказала прапорщик, показывая наверх, на второй этаж. Быстро поднялся в кабинет: «Гражданин начальник, можно к вам?». «Заходите, Коновалихин, что у вас?». Запросто описал вопрос: «Крещеный я и хотел бы при себе иметь предметы культа – крестик и иконку!» Мне показалось, что лейтенант режимной части заранее приготовил ответ. Он выложил передо мной на стол кодекс внутреннего содержания заключенных и стал тыкать пальцем: «Вот видите, в кодексе нет предметов культа, значит, они запрещены!» – затем пафосно добавил: «Мы срывали, и будем срывать крестики с верующих!». В конце ноября я объявил голодовку (P.S. через пару месяцев лейтенант Погодаев был арестован за торговлю чаем на зоне и получил 10 лет лагеря…).

Ни менты, ни гебешники наверняка не верили, что «сломают» меня и сорвут голодовку, но не хотели «сверху» получать нагоняй. Сначала с угрожающими санкциями выступил заместитель начальника колонии, подполковник Захаров. Он объяснил, какие репрессии меня ожидают. Конечно, и менты, и гебешники понимали, что, по сути, я прав.

…Уголовный кодекс в коммунистической оправе делал идеологическими заложниками и ментов, и зеков…

«Голодовка – это злостное нарушение режима содержания заключенных, а поэтому я вынужден вас наказать! Вы отбываете наказание за уголовное преступление, и ваши политические протесты во внимание не принимаются!» – объявил мне заместитель начальника колонии.

Мне повезло, что первая камера ШИЗО не была холодной. Но пришлось посидеть и в третьей камере…

Меня «кинули» четвертым, завершив комплект. Как учил, пахан, я решительно прошел от двери к окну, и остальные узники камеры расступились. «Короче, кто…?» – вопрос совсем не риторический! Требовалось знать, с кем ты сидишь в ШИЗО, какой «масти» твоя «семья» на зоне? Страницы биографий в лагере очень важны для личного авторитета зека. Законы «мертвого дома» стояли неколебимо, наверное, испокон веков.

Первые три-четыре дня голодовки психологически трудны, но затем появляется безразличие к пище. Помогает и то, что в штрафном изоляторе кормят через день, а на «птюху» сильно не разжиреешь. На десятый день привели в медпункт и пытались кормить насильно. Два мента не могли справиться с моими руками, чтобы завести руки за спинку стула. Пришел ДПНК майор: двое ментов крутили руки, один защелкнул «браслеты». Медсестра в этот момент била расширителем по зубам, с оскалом повторяя: «Открой! Все равно накормим!». За дверью санчасти послышалась речь начальника лагеря: «Оставьте его, не кормите!»

Тут вмешался и главный медик зоны, капитан Мамут, и возразил «хозяину»: «Нет, теперь он в моей власти и у меня приказ министра МВД – убить, но накормить!».

В какой-то момент оба мента синхронно резко сжали наручники, и я ойкнул. Этого было достаточно для расширителя…

…Длинным зондом прямо в желудок мне ввели катетер и влили какую-то жидкость…

На следующий раз принудительное кормление у ментов сорвалось! Но об этом позже.

Каждые два дня в «штрафной изолятор» приходила врач и измеряла мое кровяное давление. «Вам нельзя голодать с вашим больным сердцем и почечной недостаточностью. Это опасно для жизни!» – уверяла она.

Чтобы снять с себя ответственность, лагерная администрация решила подстраховаться: зачем ей трупик в зоне? Мне добавили еще 15 суток ШИЗО с переводом в ПКТ, вызвали «автозак» и откомандировали в тюремную больницу, что в центре Калининграда. Когда отправляли в больницу, баул с вещами отправили со мной. В бауле находились кое-какие вещи и то, что осталось от купленного в зоне: полулитровая банка яблочного повидла и пачка маргарина.

Из тюремной больницы откомандировали назад: прямо на входе тюрьмы привели врача и он, прошуршав по грудной клетке стетоскопом сообщил: «Оснований для госпитализации нет!». Тут же снова с вещами привезли назад в лагерь. Хотели было «кинуть» в камеру ШИЗО, но с баулом в ШИЗО нельзя. ДПНК попытался выкинуть еду… «Гражданин начальник, разрешите оставить вещи в камере ПКТ?» - «Хорошо, забирай!» - рявкнул мент! Так баул с едой остался в ПКТ!

Вернулся в туже первую камеру уже за полночь. Зеки оживились и стали расспрашивать, что, да как? Народ в шизо спать не ложится долго, рассказывая разные истории. Только часа в три-четыре ночи «кича» затихает, похрапывая и пердя. Часто не спалось, ворошилось – прошлое, настоящее и будущее. Единственное, что связывало с жизнью, близкие мне люди. Смерти не боялся. Причинить страдание родным – да, конечно..!

В молодости не всегда контролировал свои поступки, но с несвободой воевал всегда. В армии мне было дико выполнять команду: отдать честь столбу! Я отказался подчиняться глупостям командира. В конце – концов, из-за невыполнения команды-приказа, мне пришлось сделать армию сиротой. Меня комиссовали. J Голод уже не донимал, но отсутствие шлаков в организме провоцировали «сверхценные идеи», почти «по Снежневскому»! J Мальчишкой долго размышлял о смысле жизни, искал-искал и нашел у Ю. Лермонтова! О, Боже!!! … … Божественное Начло напомнило слова бабоньки, сказанные мне еще в детстве: «Сынок, придет время, и ты придешь к Богу!». Именно так и случилось! Бабонька набожный человек, когда-то давно, спасая от расстрела детей большевиками, убежала из казачьей станицы в город, тем самым спасла и меня.

Потихоньку сон начал овладевать и по наитию не вслух повторил: «Спи тюрьма, спокойной ночи – день прошел и срок короче!».

6 утра, подъем. «Пупкарь – мент (позорный), гремел засовами дверей и нар. Сонные зеки, свернувшись, ежиком ложились на полу «кичи». Сегодня постный день, то есть каждому выдают лишь «пайку» - «птюху» хлеба. Баланда положена через день. Оставив хлеб на столе, зеки продолжали сон. В «шизо» особенно хочется курить и в поисках курева изобретательность узников обострялась. Сначала обшаривалась «шуба» стены, в которой могли оставаться окурки бывших обитателей «кичи». Для меня казалось не мысленным, как настойчиво зеки изощрились в добыче табака! Напротив нашего зарешеченного окна, метрах в десяти, находилось блочное окно помещения камерного типа (внутрилагерной тюрьмы). Разобрав часть одежды на нитки, узники шизо связали длинную нитку, называемую «дорогой». Находящиеся в П.К.Т. также готовились к установке «лифта». На непрозрачном окне стеклоблока проделывалось отверстие для транспортировки табака и спичек. Из газеты вертелась трубка, и на конец нитки закатывался хлебный шарик. Меткий стрелок почти с первого раза попадал в цель! Дорога сделана, и табак пошел во все камеры шизо! Пока все узники «кичи» не получат табак, курить ни начинал никто. И вот вся невольничья братья наконец-то с удовольствием, глубоко, затягиваться дымом кутки. После длительного отсутствия табака и присутствия недоедания, от курения появляется кейф!

Подошло время «второго кормления» голодающего. Чтобы испортить аппетит себе, взял у зеков «мойку» (бритвенное лезвие) и держал во рту, на языке. Меня снова привели в медпункт при шизо и медсестра с восточной улыбкой процедила: «Ну что не хотите покушать?». Сегодня ДПНК (дежурным помощником начальника колонии) был лейтенант Леонович. «Открывайте рот!» - скомандовала медсестра. Я открыл рот, и на моем языке появилось лезвие бритвы - «Как только вы попытаетесь меня насильно кормить – разжую лезвие!». «Фи, да жуй! Ничего с тобой не случится! Соляная кислота желудка все растворит» - нервно заулыбалась сестричка. «Коновалихин! Выплюни лезвие!» - громко крикнул ДПНК – «Даю слово офицера, что принудительно кормить тебя не будут! Пошли в камеру!». Леонович отвел меня в камеру шизо, после чего я выкинул «мойку».

Вторая неделя штрафного изолятора подходила к концу и за день до перехода в ПКТ голодовка мною была прекращена. Сколько я потерял в весе точно сказать не могу, но из моих 90 кг. с которыми пришел при аресте осталось только 50 килограмм. То, что я серьезно похудел, обнаружил случайно. Сила в руках у меня была и дистрофией не покрылась. Как и в шизо имеются решетчатые двери. Опираясь, с силой, на решетку двери обнаружил свои ноги висящими в воздухе! Оказалось, я действительно серьезно похудел. 28 декабря 1984 года обитатели нашей камеры ПКТ усиленно готовились встречать Новый год. Жалко, не помню имен моих сокамерников, они могли бы дополнить пробелы в нашей лагерной истории.

К встрече Нового года все сокамерники решили изготовить лагерный торт. Сухари были насушены загодя, и теперь было необходимо раскрошить их и сделать что-то типа коржа. Пригодились как раз пол-литровая банка яблочного повидла и пачка маргарина. Сухари, маргарина и повидло хорошо перемешали, и торт к 31 декабря был готов. Банку из-под повидла вымыли и подготовили под чифирь. В ПКТ была проблема вскипятить воду. Лампочка, освящающая камеру, работала от 36 вольт, но "Кулибины" были и в нашей камере. Ребята нашли какой-то кусок провода, на лезвиях бритвы изготовили мудреное устройство, и весь механизм иголками подключили к проводам лампы. Поскольку до освещающей камеру лампы добраться было сложно, один сокамерник вставал другому на плечи и так кипятили воду. Вот и чифирь готов! Зеки в ожидании, сообщения от дежурного мента и на пролетке в ПКТ объявил - Новый год! По всей внутри лагерной тюрьме прозвучало ура! Лагерный торт 20 см. х 20 см. разрезали на четыре части. Наш торт оказался настолько калорийным, что за один присест его съесть не смогли.

Наступил 1985 год! Вряд ли у кого-то из зеков и жителей страны возникли подозрения, насколько год этот станет переломным в судьбе России?

Прямо с 1985 начался отсчет моего тюремного срока в ПКТ. Пришлось привыкать к новой форме бытия. После подъема и завтрака зеков выводили в рабочие дворики помещения камерного типа. Бетонные помещения внутри лагерной тюрьмы в свое время строились на месте высушенного болота, но сырость здания осталась неистребимой. Например, матрац моей «шконки» зимой примерзал к стене. В рабочих бетонных двориках работало и паровое отопление. Однако, как только зеки заходили во дворики, отопление выключалось. Зековский хлопчатобумажный костюм не согревал узников, и они начинали роптать. Тут же приходил дежурный помощник начальника колонии, приносил разбитый градусник, который постоянно показывал + 18. Спорить было бесполезно и заключенные, танцуя от холода, принимались выполнять «норму выработки». А норма выработки была такой: каждый невольник в день обязан вязать шесть овощных сеток, 1.20 см. длинной 30 см. шириной. «Норму» скрипя, все-таки давали, используя для работы выходные дни.

10 марта 1985 года умирает генсек К. Черненко. В репродукторе диктор траурным парадом вещает: «Сегодня после продолжительной болезни скончался…». Только Игорь Кирилов закончил текст по радио, как на всей пролетке ПКТ зеки закричали: «Ура!». «Эх вы, бессовестные, человек же умер!» - попенял громко зекам мент. В камеру ПКТ, каждый день приносили газету, кажется «Калининградскую правду» из которой узнали, что генеральным секретарём КПСС был назначен Н. С. Горбачев. От руки вырезав, портрет Горбачева и прикрепил фото генсека на «шубе» стены. Увидев при обходе ПКТ портрет Горбачева, на стене камеры, ДПНК охапкой смял картинку со словами: «Заслужил человек в тюрьме сидеть?!». Сейчас не помню, по какой причине получил очередные 15 суток шизо, но на момент проходящего партийного события опять оказался в камере штрафного изолятора.

23 апреля 1985 года состоялся апрельский пленум ЦК КПСС.

Загремел засов дверей изолятора и начальник ПКТ, лейтенант Львов, повел меня в его кабинет. Он плотно прикрыл за собой дверь и взволнованно заговорил: «Вадюша! В Москве что-то происходит? Горбачев читает речь – это переворот!» Откровение Львова, меня не убедили, но вопросы остались? «Да что уж такого серьезного может произойти в Москве? Политическая машина отлажена и практически никогда не давала сбоев» - парировал я. Почему-то вспомнил о недавнем мимолетном разговоре в шизо начальника «оперчасти» вначале года: «Коновалихин, мы готовим тебе сюрприз!». «Гражданин начальник, всегда готов ко всем вашим сюрпризам. Мой отец говаривал так: -дальше солнца не угонят, больше 300 не дадут!». После сообщения, интерес к сюрпризам ослаб. Ослаб интерес и к репрессиям, могущим меня ожидать. Я лежал на полу шизо и подпирал голову ладонями. В камеру вошел замполит и все зеки, кроме меня, встрепенулись: «Статья такая, срок такой-то…», по очереди рапортовали арестанты. Выходя из камеры шизо, замполит обратился ко мне: «А Вы, Коновалихин, почему не встаете?». «Знаете, гражданин начальник, мне так удобно». Удивило то, что не последовало автоматического наказания, которое существовало в практике лагерной жизни. Ведь за такую дерзость, как минимум объявлялось - еще 15 суток штрафного изолятора. Неужели действительно что-то случило в «Королевстве кривых зеркал»?

С зоны «цинканули» зеки, попавшие на «кичу»: «Старый, тебя кажется, готовят на «крытку»? Вот это было более реально, чем какое-то событие в Москве на пленуме ЦК. Из двух писем в месяц, не мог ничего существенного сообщить. Да и волновать не хотелось. Получил открытку от немки из Фридрисхафена, фрау Лохер. «Старый, тут на зоне документальный фильм показывали, про антисоветчиков и твое фото. Ты что, заговорщик?» «Да какой я заговорщик, скажешь тоже?!» - подыграл зеку. «А что за фильм, крутили на зоне? Как назывался?» «Какой-то: заговор против Страны Советов» - неуверенно промямлил зек. Этот фильм, «Заговор против Страны Советов», какого-то Яковлева впервые увидел на Швейцарском телевидении после эмиграции.

В начале июня меня выпускают из ПКТ. Стою около барака внизу и вдруг, идет навстречу мой начальник отряда ст. лейтенант Лейкин М.А.! Увидев меня он, на мгновение, остановился и открыл рот: «Как? Вас уже выпустили? Кто?» - чуть ли не взревел Лейкин. «Так, заместитель начальника колонии, подполковник Захаров» - спокойно ответил я. Именно Лейкин готовил меня на «крытку» в Елец. Михаил Абрамович не мог найти себе места. Он потоптался туда-сюда и, увидев на куртке пиджака не застигнутую пуговицу, оживился: «А-а, нарушение формы одежды – будет рапорт!». «Что ж Вы так, гражданин начальник, я столько времени не был на улице!». «Ну, подыши еще, подыши!» - с остервенением Лейкин вошел в барак.

В качестве воспитательной меры, всех зеков отряда, не вставших на путь исправления, Лейкин переселил на верхние «щконки» и моя «шконка» была первой при входе в отряд. Почти рядом, у моей кровати, находился в экран телевизора. Как-то зашел на «толчек» и обомлел! Молоденький зек, пыжась, держал перед собой книгу: «Доктор Фауст. Гёте». Любопытства ради спросил: «Ты что, серьёзно интересуешься этой книгой?». «Да нет, взял первую попавшуюся со стихами, только что-то непонятно?». После ПКТ работу выбирать не пришлось, остался плести овощные сетки. Темпа и энтузиазма в работе не появилось, отчего страдала норма выработки и ларёк. Иногда по телевизору давали такие перлы, которым я диву давался. По-моему в программе «Очевидное невероятное» (?) показали сообщение об одном молодом ученом, Крониде Любарском. Кронид Аркадьевич, в свое время, отсидев в лагере за «Антисоветскую агитацию и пропаганду», «стандартный срок», по ст.70 УК РСФСР, после эмиграции трудился в Мюнхене, на «Радио Свобода». В старые добрые времена, Кронид Аркадьевич Любарский увлекался Марсом и в перспективе мечтал выращивать яблоки на марсианском грунте. Для стороннего наблюдателя, каким я в тот момент был, телевизионный показ программы с К. Любарским выглядел дерзким откровением.

По-моему, в июле 1985, я осторожно заикнулся начальнику отряда о свидании. Со стороны «отрядника» возражения не было и это тоже было необычным в моей лагерной жизни. Моей Татьяне сообщили День свидания. Позже я пожалел, что пошел на свидание, так как после свидания, три дня меня одолевала депрессия. Перед входом в комнату свиданий, как положено, «обшмонали». Затем, приказали раздеться до нога. Заставили присесть, разглядывая моё «очко». Я опускаю момент свидания, по понятным причинам.

После голодовки, длительного пребывания в ШИЗО, затем в ПКТ, мой желудок настолько отвык от пищи, что я не ходил на ужин до конца срока. Меня часто приглашали чифирить, а это вовсе подавляло аппетит. К тому же, на свидании Татьяна привезла 25 рублей, на которые купил несколько заварок чая и чифирил с зеками. Провести деньги открыто было нельзя, для этого «четверик» глотнул в целлофановом мешке. Деньги не пострадали в желудке. Как-то вечером после отбоя зеки из Калининграда, засуетились. Особенно активизировался «Шатоха». Он подходи к углу барака и часто глядел в окно. С ним дежурили еще какие-то ребята. Вдруг, почти под окнами послышались удары о землю. Это был «брос»! Зеки моментально собрали «брос» и спрятали. Менты хоть и среагировали оперативно и произвели «шмон», но все было шито-крыто.

После сообщения о том, что Андрея Дмитриевича Сахарова вернули в Москву, стало понятно - «процесс пошел»! Я с жадностью читал любые сообщения о событиях, происходящих тогда в СССР. Мне дали работу отладчика и настройки переключателей каналов телевизоров. Для проверки работы ПТК, предоставили радиолампы 6Н24П и 6Ф1П. Конечно же, первым делом, соорудил на этих лампах рефлексный приемник и в маленький наушник услышал: «говорит Голос Америки из Вашингтона». Конструкция была не совершенна, и сигнал часто затихал, затем снова возвращался, тем не менее - много нового мы узнавали в обход цензуры. В лагерях, откровенную правдивую политическую информацию о стране и мире, найти было почти невозможно. Но, «зековский опыт» научил черпать новости из официозной печати. Так или иначе «эзопов язык» помогал понимать происходящее. Как говориться – «лед тронулся»!

После сообщения о возвращении Академика Сахарова в Москву, по «вражеским голосам» сообщили об освобождении З. Крахмальниковой, группы марксистов, а также, по-моему, расслышал фамилию Пореш, но за достоверность не ручаюсь. На «Первом канале ЦТ» организовали телемост о правах человека, с участием Познера и Донахью. Наконец-то не только американцы, но и я узнал, что в Советском Союзе соблюдались права человека. Я сидел в бараке прямо у экрана телевизора, и чуть было не прослезился. После телемоста оцепенение прошло, взяв «Приму» («Нашей марки» и сигарет «Друг» не было!), зашёл в туалет и закурил. Каждый день приносил всё больше и больше принятых известий.

В феврале 1986, за шесть месяцев до освобождения, мне разрешали выращивать волосы. Менты меня вообще не стали замечать. Хотя в стране все сильнее и сильнее бушевала «Перестройка», отпускать на волю не спешили. Где-то в июле 1986 дали еще одно длительное свидание. Но все-таки еще три мучительных месяцев разделяло меня нашу семью от воссоединения. Уже после длительного свидания, зашел к нарядчикам в промзоне. Сидели и терли события. Один из москвичей рассказывал анекдоты и практически откровенную крамолу: «Пашка Корчагин на речку пришел, Сзади к нему крокодил подошел, Долго передел, крокодил старичок, В жопе застрял комсомольский значок».

И вот, он наступил, «Самый Выходной День в мире»!

4 октября 1986, без объявления (6 октября 1986 воскресение, поэтому меня выпустили на волю, загодя), оставив «хозяину» два дня, взлетев по лестнице на второй этаж, и распахнул дверь коридора. С открытым ртом и с половой тряпкой, стояла моя Таня!!!