Древнейшие законы Рима предоставляли отцу неограниченную власть. Многочисленные и разнообразные права, которыми он был наделен по закону, можно разделить на три категории, смотря по тому, выступает ли отец семейства в качестве религиозного главы, хозяина семейной собственности или же судьи.
Отец является верховным руководителем во всем, что касается домашней религии: он распоряжается всеми обрядами домашнего культа, как ему вздумается. Никто из домочадцев не оспаривает его верховной жреческой власти. Само государство и его понтифики не могут ни в чем изменить распоряжений домовладыки. Как жрец домашнего очага, он не имеет над собой никого старшего.
В качестве религиозного главы он отвечал за непрерывность культа, а следовательно, и за непрерывность рода. В этом его главная забота и главная обязанность. Отсюда вытекает целый ряд прав:
Ш Право признать или отвергнуть новорожденного ребенка. Это право принадлежит отцу, как по римским, так и по греческим законам. Хотя оно и варварское, но не стоит в противоречии с основами семейного строя. Кровное родство, даже если оно и не подвергается сомнению, еще недостаточно для допущения в священный круг семьи; необходимо также согласие ее главы и приобщение к культу. Пока ребенок не приобщен к домашней религии, он ничто для отца.
Ш Право прогнать жену в случае бесплодия, так как род не должен прекращаться; или же в случае прелюбодеяния, так как потомство должно быть чистым, без всякой примеси.
Ш Право выдавать замуж дочь, т. е. уступать другому власть, которую он имеет над ней.
Ш Право женить сына: женитьба сына имеет большое значение для продолжения рода.
Ш Право эмансипировать, т.е. исключать сына из семьи и из семейного культа. Право усыновлять, т. е. вводить чужого в культ домашнего очага.
Ш Право назначать перед смертью опекуна жене и детям.
Все эти права принадлежали исключительно отцу и никому другому из членов семьи. Жена не имела права развода, по крайней мере в более древние времена. Даже сделавшись вдовой, она не могла ни эмансипировать, ни усыновлять. Ей никогда не принадлежало право опеки, даже над собственными детьми. В случае развода дети оставались при отце. Она никогда не имела власти над детьми. Для замужества дочери не требовалось ее согласие.
Собственность признавалась первоначально принадлежащей всему роду, как предкам, так и потомкам. Эта собственность по самой природе своей была неделима; в каждой семье мог быть только один собственник - сама семья, и только один владелец- отец семьи.
Собственность не могла быть разделена и находилась целиком в руках отца. Ни жена, ни сын не имели ничего своего. Право распоряжения приданым тогда еще не существовало. Приданое жены полностью принадлежало ее мужу, который имел по отношению к нему права не только распорядителя, но и собственника. Все, что жена могла приобрести во время брака, попадало в руки мужа. Она не получала обратно даже своего приданого, когда становилась вдовой.
Сын был в таком же положении, как и жена; ему ничто не принадлежало. Всякое дарение, сделанное в пользу сына, было недействительно, так как у него ничего не было своего. Он ничего не мог приобрести: плоды его работы, прибыль от торговли - все это принадлежало его отцу. Если какой-нибудь посторонний человек делал завещание в пользу сына, то не сын, а отец получал наследство.
Отец мог продать своего сына. В текстах мы не находим прямых указаний на природу договора купли-продажи, который при этом заключался, ни на ограничения, может быть, существовавшие в нем. Представляется вероятным, что проданный сын не становился абсолютным рабом покупателя. Отец мог требовать, чтобы сын был продан ему обратно. В таком случае он получал снова власть над ним и мог его вторично продать. Закон двенадцати таблиц разрешает повторять эту продажу до трех раз, но заявляет, что после троекратной продажи сын освобождается наконец от власти отца.
Плутарх сообщает нам, что в Риме жены точно так же, как и дети, не могли являться в суд даже в качестве свидетелей. Из всей семьи один только отец имел эту привилегию. За то он нес и ответственность за преступления, совершенные кем-либо из его домочадцев.
Право суда, которое отец семьи имел над своими домочадцами, было полное, и на его решение не могло быть апелляции. Он мог приговаривать даже к смертной казни, как это делал магистрат города. Никакая власть не имела права изменить его решений. «Муж, - говорит Катон Старший, - судья своей жены, и его власть не имеет границ: он делает, что хочет. Если жена совершила проступок - он ее наказывает; если она выпила вина - он ее приговаривает; если она вступила в связь с другим - он ее убивает». Такое же право имел он по отношению к детям.
Было бы, впрочем, ошибочно думать, что отец имел неограниченное право убивать своих детей. Он был их судья; если он их и казнил, то лишь на основании своего права суда.
Кроме того, нужно заметить, что авторитет отца не был произволом. Он основывался на верованиях, которые коренились в глубине душ, и в этих же самых верованиях он находил и себе ограничение. Так, например, отец имел право изгнать сына из семьи, но он в то же время знал, что, если поступить таким образом, род может прекратиться и маны его предков подвергнутся вечному забвению. Он имел право усыновить чужого, но религия запрещала это делать, если у него был родной сын. Он был единственным владельцем имущества; но он не имел права, по крайней мере вначале, отчуждать его. Он мог прогнать свою жену, но при этом ему приходилось решаться порвать религиозную связь, которую брак устанавливал между ним и его женой. Таким образом, религия налагала на отца столько же обязанностей, сколько давала ему прав.
Домашний суд
Судебная власть отца не имеет ничего общего с государственными магистратурами: она определяется не законами, а нравами и обычаями. Ее авторитет, представляя собой род домашней цензуры, был чисто нравственный, и ее организация, изменчивая и неопределенная, зависела только от обычая, и никогда не была предметом законодательной регламентации. Эта власть играет руководящую роль и при обручении молодой девушки, и при торжестве совершеннолетия, когда юноша, выходя из-под опеки, надевает тогу мужчины (toga virilis); она является блюстительницей интересов сирот, она сопутствует домовладыке, когда тот судит и наказывает проступки своей жены или детей.
Без сомнения, при всех этих разнообразных обстоятельствах, собрание домочадцев не имело никакой принудительной силы, не опиралось ни на какой авторитет закона: глава семьи, который бы прогнал свою жену, или казнил своего сына, не собрав для суда над ними родных и друзей, или же вопреки их постановлению, не нарушил бы этим никакого закона, но он восстановил бы против себя общественное мнение, подвергся бы порицанию цензора и даже уголовному обвинению в народном собрании, которое, являясь одновременно и законодателем и судьей, может выступить в случае молчания закона на защиту попранной нравственности.
На основании обычая, домашний суд был облечен особой властью по отношению к женщине. Часто государство, без сомнения, для того чтобы избежать скандала, поручало ему привести в исполнение приговор, произнесенный над женщиной общественным судом. Женщина в течение всей своей жизни оставалась подчиненной нравственному авторитету этого семейного совета. Если она находилась под властью отца, этот совет заседал при отце; когда она оставалась сиротой, этот совет оберегал ее нравственные интересы, как опекун - интересы имущественные. Когда она выходила замуж, супруг так же, как и отец, неизменно созывал совет родных жены всякий раз, когда дело шло о суде над нею и о ее наказании.4. Права женщины в античном мире
брак рим женщина право
С юридической точки зрения, положение женщины в древнем Риме представляется в самых мрачных красках: она лишена всех гарантий, которые по более мягким греческим законам ограждают ее интересы; она - беззащитная жертва отца или мужа, который имеет над нею право жизни и смерти; ее продают, покупают, приобретают на основании давности владения, она служит предметом иска в суде, как рабыня или как животное; ее бесправие и ее рабство кончаются только вместе с жизнью; от тирании мужа или отца она освобождается только для того, чтобы подпасть тирании родственников.
Но если судить на основании нравов и обычаев, какое место занимает она в общественной жизни, то сцена, так сказать, внезапно меняется на глазах: это уже более не рабыня, беспомощная и угнетенная, это матрона, мать семейства, почитаемая рабами, клиентами и детьми, пользующаяся уважением своего мужа, любимая всеми, хозяйка своего дома; ее влияние проникает даже на площадь народного собрания и в курию сената. Римляне не держали своих женщин в тиши и уединении гинекеев, она появлялась у них и в театрах, и на праздниках, и на пиру: везде ей было почетное место; всякий уступал ей дорогу, даже консул со своими ликторами. Впрочем, ее редко можно было встретить в публичном месте или на общественном собрании: добродетель сделала ее такой же домоседкой, какою гречанка была по принуждению, - ее обычное место было у домашнего очага в атриуме. Этот атриум не был, подобно гинекею, отдаленным помещением, теремом в верхнем этаже дома, убежищем укромным и недоступным. Атриум был центральным помещением в римском жилище, общей залой, в которой сходилось все семейство, где принимались друзья и чужестранцы. Здесь у очага возвышался жертвенник богам-ларам, и вокруг этого святилища стояло все, что было самого драгоценного и почитаемого в семействе: брачная постель, изображения предков, холст и веретено матери семейства, сундук с документами и домашней кассой; все эти сокровища находились под охраной матроны. Она приносила жертву, как и сам домовладыка, богам-ларам, она заведывала домашними занятиями рабов, руководила воспитанием детей, которые долго, до самого юношеского возраста, оставались подчиненными ее надзору и власти; наконец, она разделяла со своим мужем заботу по управлению имуществом и заведованию домашним хозяйством. С той минуты, как новобрачная вступила в атриум своего мужа, она была приобщена ко всем его правам. Это именно выражала собой древняя формула; переступая порог мужнего дома, молодая жена обращалась к нему со следующими словами: «Ubi tu Gaius, ibi ego Gaia -там, где ты хозяин, там я буду хозяйкой». Жена действительно была хозяйкой всего того, над чем муж был хозяином. Каждый в доме, не исключая даже мужа, звал ее domina, (госпожа), и Катон Старший выразил лишь в преувеличенной форме по существу совершенно верное замечание, когда в шутку восклицал: «Везде мужи управляют мужами, а мы, которые управляем всеми мужами, находимся под управлением наших жен».
Влияние женщины проявлялось не только под сенью домашнего очага и в узком кругу семейной жизни. Женщина фигурирует на каждой странице римской истории. Напрасно закон устраняет ее от участия в общественных делах: ее влияние, явное или тайное, сказывается беспрестанно, решая судьбы государств. Можно подумать, что римляне в своих летописях и преданиях нарочно связывали самые славные свои воспоминания с именем какой-нибудь героини; и, если верить традиционной истории, Рим не менее обязан добродетели своих матрон, чем мудрости своих законодателей и мужеству своих воинов. Особенно замечательно, что среди героинь древнего Рима, в противоположность Греции, не было ни одной куртизанки; все это чистые девушки, верные жены, преданные своему долгу матери; и именно в непоколебимой верности этих женщин их незаметным обязанностям и скромным добродетелям своего пола и заключается все их величие.
Во времена империи мы видим, что женщины высшего общества открыто вмешиваются в политические интриги, проявляя при этом свойственные им хитрость и упорство. Сенека в значительной степени обязан был своей квестурой деятельным хлопотам тетки. Это была простая женщина, жившая в уединении, но привязанность к племяннику извлекла ее из этого уединения и сделала смелой: сам Сенека говорит, что она руководила выборной агитацией в его пользу. Ввиду всего этого, понравиться женщинам было одним из средств сделать карьеру. Тацит говорит об одном сановнике, все таланты которого заключались в умении снискать благосклонность женщин. Вне Рима они были еще более могущественны. Ничто здесь не мешало им пользоваться тем значением, которое они желали иметь, так как здесь они не были на глазах у императора и у других лиц, которых могли бы бояться. Дело дошло до того, что однажды в сенате поставлен был на обсуждение вопрос, можно ли позволять правителям провинций брать с собой жен. Один суровый сенатор, Цецина Север, горько жаловался на всевозможные злоупотребления, причиной которых были женщины, и заявил, что «с тех пор как они были освобождены от уз, которыми предки считали нужным их связывать, женщины царствуют в семье, в суде и в войсках». Резкость Цецины не нашла себе, впрочем, сочувствия, и хотя обыкновенно сенат не упускал случая восхвалять прошлое, но на этот раз большинство было того мнения, что во многих случаях очень хорошо сделали, смягчивши суровость вредных законов, и проконсулам была оставлена свобода брать с собой свои семейства. Все, однако, должны были признать, что в обвинениях против женщин много справедливого: в самом деле, не было ни одного дела о лихоимстве, в котором бы не была замешена жена правителя. «Все провинциальные интриганы обращались к ней, и она вмешивалась в дела и решала их» (Тацит). Она вмешивалась во все, даже в военное дело; бывали женщины, которые на коне около своего мужа присутствовали при учении, производили смотр и даже обращались к войскам с речью. Некоторые из них приобретали популярность в легионах, и не раз солдаты и командиры складывались, чтоб поставить статую жене своего командира.
Во всяком случае, такой независимостью женщины пользовались вследствие вошедшей в обычай снисходительности по отношению к ним, а не на основании каких-нибудь правил. Гражданские законы совершенно этому противоречили, философия относилась к этому не менее сурово. Цицерон приводит одно весьма резкое место из Платона против женщин и, по-видимому, готов сам подписаться под ним. У Сенеки встречается грубое утверждение, что женщина - существо невежественное и неукротимое, неспособное управлять самим собой; не может быть, следовательно, и речи о даровании им преимуществ, или о требовании для них большей справедливости и равенства. Но то, против чего мудрецы так сильно ратовали, делалось само собой. В то время как философы и законодатели силились удержать женщину в постоянной опеке, общественное мнение ее совершенно эмансипировало. Происходило это, вероятно, вследствие высокого мнения римлян о браке: они смотрели на него, как на «слияние двух жизней», а это слияние могло быть полным только в том случае, если у супругов все общее. «Я вышла за тебя замуж, - говорила Бруту благородная Порция, - чтобы поделить с тобою счастье и несчастье, которое встретится в твоей жизни». Такое разделение горя и радости вводило в семью принцип равенства, и ничто в конце концов не устояло перед этим принципом. Он, мало-помалу, восторжествовал и над предрассудками света, и над теориями философов, и над предписаниями закона. Строгие правила против женщин неизбежно должны были быть уничтожены или же остаться без применения. Юристы не замедлили указать, какими искусными способами можно устранить ограничения, созданные для женщин древним гражданским правом, и уравнять их с мужьями.
Чтобы узнать, до какой степени они были свободны, стоит только обратиться к надписям. Мы перестанем оплакивать их судьбу, когда познакомимся с этими документами. Женщины, оказывается, имели право составлять, также как и мужчины, общества с избираемой главой. Одно из таких обществ носит почтенное название «общества для распространения стыдливости». Случалось, что такие организации вмешивались в муниципальные дела и играли в них известную роль. В них обсуждался, например, вопрос о вознаграждении одному городскому магистрату и о изыскании средств для этого. Во время выборов женщины не подавали голоса, но зато они усердно агитировали в пользу того или другого кандидата. Богатых и знатных женщин признательность сограждан не отделяла от их мужей и им ставили общий памятник. Часто они становились благодетельницами города: сооружали за свой счет храмы, портики, украшали театры, устраивали от своего собственного имени игры и в благодарность за это получали восхваляющие их постановления.