Татьяна Зюликова
Здравствуй, папа!
Маша, маленькая девочка любого возраста между двадцатью пятью и пятьюдесятью. Сидит с ногами в кресле, держит в руке смартфон.
Здравствуй, папа! Это я, Маша. Вот, решила голосовое сообщение тебе послать, рассказать про свое житье-бытье. Набирать неохота, и так весь день на компьютере – пальцы уже болят. Никакая гимнастика не помогает. А врачи говорят – проблем нет. Ну как же нет, если болят? Может, наследственное? У тебя так не бывало? В общем, набирать я не люблю. Да и вообще, голосом как-то проще. Ну и живее, что ли. За буквами человека не слышно. А по голосу сразу все ясно. Я вот по голосу сразу слышу, врет человек или нет. Бывает, говорят мне что-нибудь хорошее, ласковое, а я слышу:купить меня хотят, поиметь с меня что-то. Ты бы тоже мне голосом что-нибудь прислал, а? Ну можно ведь, наверное, как-то устроить? Очень хочется голос твой услышать. Но что-то явсе глупости болтаю… У тебя ведь, наверное, и времени-то нет все это выслушивать? Я же вообще про себя рассказать хотела. В общем, у меня все нормально. Работа есть – устроилась недавно рерайтером. Тексты чужие своими словами переписываю. Вот пальцы и болят. А еще на курсы пошла по коучингу. Буду помогать людям делать так, чтобы мечты у них сбывались. Этакая добрая фея. Они мне говорят: «Хочу бизнес свой открыть» или «замуж выйти». И мы вместе сидим и думаем, как им это сделать. Какие ресурсы у них есть. Знаешь, в жизни вообще главное – ресурсы. Ну, в смысле, что у тебя есть. Ну, деньги, там, квартира – это все понятно. Но это вообще-то не главное. Такие ресурсы – то есть, то нет. А главное, внутри у тебя какие ресурсы. У меня вот, например, упорство. Я как пружинка: меня сколько раз ни сожми, я все равно распрямляюсь. Кошка такая. Всегда на лапы падаю. А вообще я не жалуюсь. Мне по жизни всегда везло. И на людей везло, и на случаи. Иногда кажется – ну нет выхода, и тут бац! – случай. Да такой, что сто лет думай – не придумаешь. А вот надо же, сверху кто-то там позаботился, придумал. Спасибо ему за это. На мужчин вот только не везет. Я расскажу, ладно? А то ведь ты не знаешь. А если знаешь, то не от меня уж точно. Да… Еще со школы было все как-то наперекосяк. Я в девятом классе влюбилась в парня Оли Чистяковой, подруги своей лучшей. Артур его звали. Причем, ничего такого в нем не было. Просто завидно было, что вот у нее есть парень, а у меня нет. И еще я ревновала, что она все время с ним, на всех переменах и после школы. А потом влюбилась. Стихи писала. Плакала. Мучилась очень. В десятом классе Олина семья в другой район переехала, и она в другую школу перевелась. И как-то у них с Артуром все разлаживаться стало. Его бабушка воспитывала, религиозная очень. Говорила: «Только после свадьбы». Так что с Олькой он встречался тайком и редко. Бабушке говорит, что на дзюдо, а сам к ней. Прибежит, потискает и сразу домой, к бабушке. А Оля обижалась страшно. Я знаю, потому что она сама мне рассказывала. В общем, они ссориться начали. Ну и тут он на меня внимание обратил. А я уже успокоилась, отстрадала свое, не думала про него совсем. Мы с ним просто дружили. И тут… В общем, все завертелось по новой. Мы с ним с уроков сбегали, в парк ходили гулять. В раздевалке в углу целовались. А вечером Оля мне звонила и рассказывала, как он к ней приезжал и что у них было. Я ей признаться во всем хотела, но испугалась. Ну а его все устраивало, вроде как. Помню, мы большой компанией у нее в гостях праздник какой-то отмечали. И выключили свет. Для романтики, типа. И он ее на диване в темноте тискал – я же знала. А я в углу на полу сидела, какого-то медведя плюшевого обнимала, и так плохо мне было… А потом я ей все рассказала. Не могу долго врать. Не умею. Меня от этого тошнить начинает. С Олей мы общаться перестали, конечно. А с ним еще полгода встречались. Первые два месяца все нормально было. Начались каникулы, лето было жаркое очень. Мы в парк гулять ходили и просто по улицам. Пару раз на концерты какие-то. А все больше у меня дома на диване обнимались. К нему-то нельзя было из-за бабушки, а моя мама днем на работе была. Ну, «обнимались» – это я просто так говорю. На самом деле все у нас было, по полной программе, как положено. Только мне этого не надо было. Я другого хотела, а сказать не умела. И отказать ему боялась, чтобы он меня,как Олю, не бросил. Боялась его потерять, сокровище свое ненаглядное.И вот лежит он однажды на мне, дышит там чего-то мне в ухо. А я лежу под ним и думаю: «И что? И это все?». И все с того дня не так пошло. Тошно мне стало, а от чего –сама не пойму. И он чувствовал: что-то не так. Спрашивал: «Что случилось?». А я: «Ничего».Думала, блажь какая-то временная. Пройдет. Не прошло. И мы расстались. В последний день он спросил: «Так чего же тебе не хватало-то?». А я сама не знаю, как объяснить. Думала-думала и говорю: «Романтики». «Дура ты, – говорит. – Романтика только в начале бывает. Будешь романтики ждать – так одна и останешься». А я сижу, как будто меня пыльным мешком по голове ударили,и молчу. Сама не понимаю,чего мне надо, но обидно мне очень, что он так сказал. Потом у меня долго-долго никого не было. И я все время про Олю думать стала. Даже позвонить ей хотела, прощения попросить. Но не позвонила. Неловко как-то сделалось. А она замуж вышла. По залету, правда. Но до сих пор замужем. Ребенку уже лет двенадцать, наверное. А я все одна. И обидно мне, и завидно. И думаю: а может, это мне кара такая? За то, что я тогда сделала? Но с другой стороны, а что я такого сделала? Разве люди не расходятся? Не перестают друг друга любить? Они бы так и так расстались, и без меня. Все к тому шло. Но надо было ей сразу сказать. Сразу. А не ждать три месяца. А, вот еще вспомнила. Мы с ним когда расставались, он сказал: «Ты как ребенок, который игрушку в магазине просит. А получит игрушку– и не надо ему уже». Тоже обидно было. Про игрушку особенно. Как будто я с ним играла. А я не играла. Я его правда любила очень. Но да, мне все не так представлялось, как вышло. Я думала, мы куда-то ходить будем, что-то делать вместе. А ему один секс нужен был. Подросток, восемнадцать лет. Гормоны играют. Это я теперь понимаю. А тогда не понимала. И «нет» говорить не умела. Все-все ему с собой позволяла делать. Вспоминать стыдно. Такая вот первая любовь. «Звонкие года», блин. Не повторяется такое никогда. Ага, не повторяется. Да всю жизнь у меня это повторяется. Хочу одно, получаю другое. Или не получаю. Вообще ничего не получаю. У меня друг один – просто друг, без всяких подтекстов, – стихотворение однажды написал: «Я так боюсь тебя потерять».Не мне, конечно. Девушке своей. Но мне прочел. Мы у него на кухне сидели, чай пили, и он прочел. Ая разревелась.Сижу и думаю: «Ну ведь банально! Рифмы слабые! Чего я реву-то?». А сама все слезы вытираю и остановиться не могу. Он спрашивает: «Что, хорошо?». «Нет, – говорю, – не хорошо. Ну, в смысле, нормально, пойдет. Но так, ничего особенного. У тебя гораздо лучше есть». «А что ж ты плачешь тогда?». «А то плачу, что меня никто никогда не боялся потерять. И стихов мне таких не писал». Это я всегда потерять боялась. И теряла. Да нет, не теряла даже, потому что терять было нечего. Всегда влюблялась в тех, кто не мог ответить. Или отвечал, но не так, как мне хотелось. Один раз в священника влюбилась. Католического. Ходила в польский костел на концерты органной музыки и там познакомилась. Стала на службы ходить, проповеди его слушать. Он очень хорошо говорил. Искренне. Про любовь и прощение. Я даже покреститься хотела, но не решилась как-то. А он хороший такой был. Добрый очень. Внимательный. Всегда помнил все, что я ему про себярассказывала. Ну, естественно, я влюбилась! Ему не говорила ничего, конечно. И виду не показывала. А потом его какая-то девчонка семнадцатилетняя соблазнила. У нее пунктик был: соблазнить священника. Говорят, она и предыдущего окучивать пыталась. Садилась в первом ряду, прямо перед ним, а у самой декольте до пупа. В церкви, представляешь?! Только ничего у нее не вышло. А вот с этим, с моим, вышло.Ну, он сан оставил, конечно, и они уехали в другой город.Не знаю, что с ними дальше было. Может, до сих пор живут. А может, бросила она его. А я вот все думаю: может, зря я ему тогда ничего не сказала? Может, он со мной бы уехал, а не с этой дурочкой малолетней.Потом были у меня всякие увлечения. С кем-то встречалась даже. Но я долго встречаться не могу. Иногда полюблю кого-нибудь и с ума просто схожу. Спать по ночам не могу, только о нем и думаю. А потом замечу, что тоже ему нравлюсь, и как рукой снимает. И вижу, что совсем он не такой интересный, как мне казалось. И голос у него гнусавый какой-то, и руки шершавые, и вообще он двух слов связать не может. И перестаю с ним общаться. А потом нового кого-нибудь встречаю, и все сначала. Я давно уже думаю, почему так. И знаешь, что придумала? Что это все не со школы началось. Это с тебя началось. С того, как ты нас бросил. Я тогда совсем малышка была, не помню ничего. И тебя совсем не помню. Как будто и не было тебя. Но, говорят, дети все помнят и все понимают. Да и как тут не понять? Был человек – и не стало. И что вот такая малышка думает? Да ничего она не думает. Не умеет еще думать. Но чувствует ведь. Чувствует, что ее больше не любят. А она-то любит. Любит того, кого нет. Вот я всю жизнь и люблю тех, кого нет: чужих парней, священников, женатых, смертельно больных, просто тех, кому на меня наплевать… А вообще я просто ищу тебя. Всегда искала. Я и сейчас все это тебе говорю, потому что найти тебя хочу. Познакомиться. Ближе стать, что ли. Ну а вдруг ответишь? Ну есть же у тебя где-то сердце, в конце-то концов! Знаешь, я, когда у нас дома интернет появился, – я тогда на первом курсе училась, – нашла на каком-то сайте твой е-мейл. Просто набрала в поисковике: «Геннадий Мруз» и нашла. Благо, фамилия у нас с тобой не банальная. Нашла на каком-то сайте программку, которую ты написал. Для программистов что-то. «Автор – Геннадий Мруз». И адрес. Но я так и не написала. Кстати, фамилию свою всю жизнь ненавидела. И откуда она взялась такая? Мруз-мруз и никак не помруз. Даже сменить хотела. А потом передумала – зато необычная. Ни с кем не спутаешь. Я и отчество свое никогда не любила. «Геннадьевна». Грубо очень. Угрожающе. Отчество для училки. Или для начальницы. Этакой грымзы. «Грымза Геннадьевна». Геннадий. Гена. Крокодил Гена. Я вот не пойму, пап, тебе что, никогда интересно даже не было, что я, где я, как я? Ты вообще помнишь, что у тебя дочь есть? Нет, ну как такое забыть можно? Или тебе совсем наплевать? Да нет, не наплевать. Вот скажи мне, почему у тебя сердце больное? У меня, кстати, тоже. Сердце больное ни с того, ни с сего не получается. Это тебе любой психолог скажет. Психосоматика. От недостатка любви. Ну и чьей же любви тебе не хватало? Не моей ли? А ведь я бы тебя любила. По-настоящему любила. Ну, потому что как можно не любить родного отца? Каким бы крокодилом он ни был. Знаешь, я всегда думала, что мне все равно. Ну, потому что как может не хватать того, кого ты никогда не знал? Может. Еще как может, оказывается. Я однажды на ретрит поехала… Я ведь йогой занимаюсь – ты же и этого не знаешь… Ну вот,поехала я с ребятами из центра на ретрит. За городом все это было, в санатории. Вставали в пять утра, занимались йогой, медитировали. Встречали рассвет. И люди вокруг все такие хорошие были… Да нет, на самом деле люди как люди. Люди везде одинаковые. Но там все тянулись к чему-то, что ли. К добру какому-то. И вот после всех этих практик и медитаций у меня внутри как будто открылось что-то, клапан какой-то. Или рана старая. И я поняла, что мне не все равно. Мне больно. И обидно. И я не понимаю, блин, как же ты мог ни разу о собственном ребенке не вспомнить. Ребенок-то в чем виноват? Ну вот в чем я перед тобой виновата? Что не так сделала? Где не дотянула? Глупо, конечно, но у меня всю жизнь чувство, что любовь надо заслужить. Что просто так она не дается. Что нужно выше головы прыгнуть, и тогда, может быть, тебя и полюбят. А не фига. Тебя или любят, или не любят. И ничего уж тут не поделаешь. Это-то и ужасно. Если бы можно было залезть на Эверест или с крыши прыгнуть, чтобы меня полюбили, я бы так и сделала. Честное слово. Да я всю жизнь так и делаю – лезу на Эверест и прыгаю с крыши. Только без толку все. Да теперь уже и поздно. Поздно. Ничего не поправишь, тебя с того света не вернешь. И узнала-то я только через полгода. Письмо мне пришло: получите, мол, наследство – ваш папаша скончался. Я это письмо разорвала и выбросила. А потом мне жена твоя гражданская звонила. Хорошая, наверное, женщина. Не знаю, где она мой телефон нашла. В том же интернете, может. Не отказывайся, говорит, получи наследство. Двухкомнатная квартира. А я сказала: «Мне ничего не нужно». И трубку повесила. А потом жалела, что не поговорила с ней, о тебе не расспросила. Я и про инфаркт узнала случайно – через каких-то знакомых общих знакомых. Я тогда не плакала, конечно. А все-таки ощущение какое-то странное было. Как будто я опять что-то потеряла. Или кого-то. Кого-то, кого у меня никогда не было. И теперь уже не будет. Знаешь, я иногда думаю: надо было тогда тебе написать. Ответил бы ты? И что бы дальше было? Может, встретились бы, хотя бы разок. А может, и общаться бы стали… ведь бывает же так.Зря я не написала. Ну что бы я потеряла, даже если бы ты не ответил? Хотя нет. Неправда. Я же знаю, почему тогда не написала. Не потому, что испугалась. А потому что больше всего на свете хотела, чтобы ты сам мне написал. Сам. «Здравствуй, Маша! Это твой папа. Прости меня, если сможешь. Я с тобой не общался не потому, что не любил тебя. А потому…».Почему, потому? Обстоятельства непреодолимой силы. Вот. Форс-мажор, как пишут в договорах. «Может быть, ты когда-нибудь поймешь». И я бы поняла. Я бы в любую туфту поверила, если б только ты сказал: «Я люблю тебя. Я боюсь тебя потерять». Но ты не сказал. Тебе насрать было. Может, ты хотя бы сейчас меня слышишь, и тебе стыдно хоть немножко? Может, ты понял наконец-то? Говорят же, что после смерти человеку всю жизнь показывают. Показывают, как его поступки на других отразились. А может, нет ничего после смерти? Может, ты просто умер и все. Нет тебя. И некому мне все это сказать. И никогда ты уже не услышишь и не объяснишь, почему со мной так обошелся. Мне иногда хочется воскресить тебя – только за тем, чтобы высказать все, что я о тебе думаю, какая ты бессердечная сволочь, эгоист законченный… как я тебя ненавижу… высказать все это и снова убить. Только уже своими руками. А знаешь, мне приятно думать, что это из-за меня у тебя сердце больное было. Что ты не хотел обо мне думать, подавлял в себе эти мысли, и они тебя изнутри съели.Что это я в твоей смерти виновата.Что я хоть какую-то роль в твоей жизни сыграла.Потому что страшнее всего быть для другого пустым местом, ничем. Как будто и нет тебя, как будто ты никогда не рождалась и вообще не имеешь права жить. А я имею право жить.Имею.Иначе зачем я здесь? Зачем тогда это все? Работа, йога – все это туфта. И любови все эти мои тоже. Все это так, накипь. Главное – что под этим. Главное – в глубине. И знаешь, может быть, главное в том, чтобы понять: можно жить и без тебя. Хотя как жить без тебя, когда носишь твою фамилию? Когда, как ни крути, ты все-таки Геннадьевна? Да и сердце у меня тоже больное. Так, ничего серьезного.Говорят, наблюдаться просто надо. Но почему оно больное? Почему сердце вообще болит? Потому что тебя не любят? Или потому что сам боишься любить? Да бог его знает. Я вообще уже мало что понимаю. Чем больше живу – тем меньше понимаю. Но тебя я помню. То есть не тебя, конечно. Помню, что ты был. И не буду забывать. Даже пытаться забыть больше не буду. Сердце ведь останавливается не от боли, нет. А от того, что боится с больювстретиться. А я боли не боюсь. Больше не боюсь. И ты не бойся, папа. И ответь, если сможешь.
КОНЕЦ