Кассапа Тхера
Buddhist Publication Society
Kandy
Sri Lanka
Когда принц Сиддхартха, более 2500 лет назад, наконец, достиг своей цели и под деревом Бодхи, что в Бохгайе, добился полного просветления, став Самма Самбуддой, его первая мысль была о том, что такое высокое достижение может оказаться за пределами человеческих способностей, и потому, всякая попытка учить других, пожалуй, повлечёт за собой лишь телесную усталость. Во дворце брахмана Раммаки, говоря с бхикку, он произнёс:
«Я подумал: «Эта Дхамма, которой я достиг – глубока, трудно узреть её, трудно понять, [она] умиротворённа и возвышенна, лежит вне рамок умозаключений, утончённа, может быть пережита [только] мудрыми. Но это поколение наслаждается привязанностью, лелеет наслаждение в привязанности, радуется привязанности. Такому поколению эту истину трудно узреть, то есть, специфическую обусловленность, зависимое возникновение. И эту истину [ему] также трудно узреть, то есть, успокоение всех формаций, оставление всех обретений, уничтожение жажды, бесстрастие, прекращение, ниббану. Если бы я стал учить Дхамме и [при этом] другие не поняли бы меня, то это было бы утомительно для меня, это было бы хлопотно»[1]
Однако, обозрев мир оком Будды, Превосходный увидел, что «Подобно тому, как в пруду с голубыми, или с красными, или с белыми лотосами, некоторые лотосы могут родиться в воде, расти в воде, и расцвести, будучи погружёнными в воду, так и не взойдя над поверхностью воды; некоторые лотосы могут родиться в воде, расти в воде и покоиться на уровне поверхности воды; некоторые лотосы могут родиться в воде, расти в воде, но они всходят над поверхностью воды и находятся там, не будучи замоченными водой – точно также, обозрев мир оком Будды, я увидел существ, у которых мало пыли в глазах и много пыли в глазах, с яркими качествами и со слабыми качествами, с хорошими свойствами и с плохими свойствами, которых легко обучать, и которых трудно обучать, и некоторых, кто пребывал в видении неодобрения и страха перед иным миром»[2].
Так Будда решил наставлять в учении, и слова сорвались с его уст: «Открыты в Бессмертное для них врата: / Пусть ухо склоняющий веру взрастит»[3].
Сегодня желать перерождения человеком при жизни следующего Будды Меттейи обычное стремление буддистов; и существовало значительное количество мужчин и женщин, кто, испытывая такое стремление в прошедших эпохах и упорно трудясь, чтобы заслужить это, переродились при жизни Будды Гаутамы. То были цветки лотоса, незапятнанные водой и оставшиеся чистыми, что ожидали лишь восхода солнца, чтобы раскрыть свои лепестки во всей славе полного расцвета. То были первые «взрастившие веру», послушавшие Учителя и прошедшие сквозь «врата Бессмертия», и тогда в мире были тысячи архатов.
Однако, что насчёт подавляющего большинства человечества, чьи лотосы пока не готовы к рассвету утреннего солнца, с теми, чьё обещание расцвета ещё не исполнилось, будучи глубоко втоптанным в грязь сансарической мути? Именно для таких как они, архаты Первого великого собора, незамедлительно после того, как Учитель окончательно покинул мир, терпеливо изложили всю Дхамму, которая позднее будет известна как Типитака, которая по сей день, подобно сокровищу, бережно хранима на Шри-Ланке, на Цейлоне.
Цель, достигаемая архатами при жизни Учителя и на протяжении сотен лет с той поры, может быть вне пределов нашей досягаемости сегодня. Однако в этой обширной коллекции учений, нашем величайшем наследии, что изобилует стихами и притчами, содержится сострадательное разъяснение и прямое нехитрое обращение, которое затронет любое сердце, распахнутое навстречу простому посланию истины.
Это именно то, что на протяжении всех этих столетий приводило бессчётные миллионы к стопам Превосходного, и даже сегодня, спустя более чем 2500 лет после того, как Дхамма была явлена впервые, всё еще внушает преданность трети человечества. Это доступная сторона Дхаммы, неизменного вечного закона, не зависящего от того, появились Будды или нет – хорошо объясненная Благословенным, которую сложно постичь даже мудрому, однако же, не выходящая за пределы понимания и восприятия посредственным интеллектом, которым обладает большинство нынешних буддистов.
«Но странник двояко достигнет вершины:
Отважно идя крутизной,
Где бездны и скалы не гнут свои спины,
Иль долгой пологой тропой.
И нижний, и верхний Пути всем доступны,
Кто сильный – быстрее, кто слабый – потом,
Но кручи, что снизу мы мним неприступны,
Осилит однажды идущий Путём»[4].
В наших книгах немало сутт, в которых Дхаммассами, Повелитель истины, намечает контуры тех свойств, которыми должен обладать смиренный последователь, стремящийся к тому, чтобы вести благую жизнь. Однако для наших целей мы выберем один эпизод, описанный в Анутарра-никае[5] - истинную оду радости и семейному счастью.
Благословенный проживал в оленьем парке близ Сунсумарагиры, и навестил своих последователей, «родителей Накулы». Странно, что нигде эти замечательные люди не упоминаются под собственными именами: комментарий помочь не в силах, и на всем протяжении, в силу сложившихся обстоятельств, мы знаем их только как «родителей Накулы». Оба они пришли туда, где сидел Учитель, почтительно поприветствовали Превосходного, и Накулапита говорил так:
«Господин, ещё с юных пор, когда молодую девушку Накуламату выдали за меня замуж, я не припоминаю, чтобы когда-либо был бы неверен к ней даже в мыслях, не говоря уж о поступке. Мы бы хотели, Господин, видеть друг друга не только в этой самой жизни, но также и в будущих жизнях»[6].
Накуламата говорила так:
«Господин, с тех пор, когда меня ещё молодой девушкой выдали замуж за молодого домохозяина Накулапиту, я не припоминаю, чтобы когда-либо была бы неверна к нему даже в мыслях, не говоря уж о поступке. Мы бы хотели, Господин, видеть друг друга не только в этой самой жизни, но также и в будущих жизнях»[7]. Учитель сказал им:
«Домохозяева, если и муж и жена желают видеть друг друга не только в этой самой жизни, но также и в будущих жизнях, то они должны обладать (1) одинаковой верой, (2) одинаковой нравственностью, (3) одинаковой щедростью, (4) и одинаковой мудростью. Тогда они увидят друг друга не только в этой самой жизни, но также и в будущих жизнях»[8].
Вот такое учение, которое каждый может с лёгкостью постичь – простое и не вызывающее затруднений. Засеивайте вместе и сообща, и жать вы будете вместе. И если сев будет по высшему разряду, по высшему разряду будет и жатва.
До тех пор, пока природа человеческая остается верна сама себе, мужчины и женщины буду связывать себя узами брака; и женитьба продолжит оставаться теснейшим товариществом из возможных. Нет двух таких людей, которые могли бы так поддержать или помешать продвижению друг друга в море жизни, как это может сделать женатая пара. Они могут быть благодетельными друзьями (kalyāṇa-mittā); и когда однажды Тхера Ананда спросил Учителя о такой дружбе[9]: «Не является ли она половиной святой жизни?» - Будда ответил: «Не так Ананда! Не так. Благодетельная дружба это святая жизнь целиком».
Сам Превосходный является поистине лучшим «благодетельным другом», которого существо может обрести, и следом за ним, в установленном порядке, следуют его ученики. Однако в идеале брак, которого каждый желает, среднестатистический человек может представлять себе как счастливую пару благодетельных друзей, способствующих продвижению друг друга не только в этой жизни, но и в жизни после жизни, пока, наконец, не придут к тому, что каждый поможет другому в достижении высшего блага полного освобождения от страдания.
В священных книгах есть множество проповедей, длинных и коротких, наполненных советами обычному мирянину. Среди них примечательна Sigālovāda Suttanta, известная также как «Виная для мирян», которая подробно рассказывает о правильном поведении хорошего мирянина. Хотя все эти проповеди великолепны, ни одна не может превзойти краткостью и простотой привлекательность слов, обращённых к родителям Накулы, в которых содержится совет культивировать четыре вещи: Saddhā, нравственность, щедрость и мудрость.
1. Saddhā
…это сложное для перевода слово. Его коннотации настолько более обширны, чем «вера», которая, как правило, используется в английском языке, как вариант перевода, что лучше оставить его непереведённым. Простейшая форма Saddhā это та, что наблюдается в ребёнке, почитающем символы Благословенного: хранилище реликвий Дагоба, дерево Бодхи, что приютило его, когда он стал Буддой, а также образ, который пытается предать ему облик перед нашим взором. Saddhā ребёнка в Тройную Драгоценность Будды, Дхаммы и Сангхи возникает в результате его доверия к своим родителям, которые до сих пор безопасно направляли его. Она приближается к вере среднего человека в такие «материи» как Северный полюс, электрон и квантовая теория, ни одну из которых ему, вероятно, не удастся доказать себе в этой жизни. Saddhā взрослого буддиста находится на более высоком уровне. Это сущностная характеристика буддийского благочестия, которая так заметна в тех толпах, что, преисполненные обожания, движутся от святыни к святыне в любой буддийской стране в полнолуние месяца Весак. Чужеземцы, посещающие Шри-Ланку, могут быть удивлены при виде такого благочестия, которое так похоже на теистическое отношение к поклонению среди последователей Буддадхаммы, которые не признают «творца», а также требуют холодного рассудка и глубоко исследования.
Что же тогда значит это рьяное благочестие, это ревностное поклонение? Это свидетельство истинной буддийской Saddhā. Можем ли мы проанализировать эту Saddhā? Да, и весьма значительная её составляющая это благодарная любовь. Именно эта любовь делает Saddhā столь возвышенной; она в высшей степени лишена самости; она ничего не ждёт взамен, ибо Несравненный «вышел за пределы» и больше не может лично помогать ни одному существу во вселенной. В этом благочестии отсутствует страх, который может беспокоить теиста, отсутствует мольба. Только любовь присутствует здесь, самозабвенная благодарная любовь.
Эта любовь есть главный движущий компонент Saddhā, однако её сущностный элемент это доверие, которое всё более и более крепнет по мере того как приверженец продвигается в обучении, практике и реализации пока, наконец, она не станет всеобъемлющей непоколебимой уверенностью в том, кто знает, в Архате.
Оба этих качества, гласит Дхамма, нам стоит взращивать.
Они обладают наивысшей движущей силой. Нет ничего, что могло бы сравниться с этой уникальной вещью - буддийской Saddhā. Это искра, которая, если ухожена с должной заботой, однажды сожжёт все загрязнения. И она адресована человеку и его учению, а не богу. Человеку, который был когда-то таким же, как мы, чьё сердце, однако, воспылало состраданием ко всем этим несчастным, подобным нам, ничтожным, едва ли могущим постичь. И таково было это сострадание, так подстегнуло его, принесшего в жертву всё, что так дорого человеку, принёсшего в жертву саму жизнь, что однажды ему удалось вырвать у жизни решение этой загадки – бесконечной цепи смертей и страдания. Совершенствуя себя, жизнь за жизнью на протяжении бесконечных эонов, он в конечном итоге достиг цели своих исканий. Он сидел под деревом Бодхи, что в Урурвеле, в своём последнем противоборстве, с железной решимостью: «Пусть иссохнут мои плоть и кровь, моя кожа, жилы и даже кости, но не встать мне с этого места, пока не достигну окончательного Просветления».
Он победил, и, одержав победу в последнем бою, принц Сиддхартха стал Буддой, полностью просветленным, всеведущим и несравненным.
В эту самую ночь полной луны месяца Весак, достигая глубочайшей концентрации ума, принцем также были обретены: «память о прошлых существованиях», «божественное око» - с помощью которого он видел существ, умирающих и вновь перерождающихся, – а также знание «Колеса жизни» - цепочки причин и следствий, которые поддерживают существование. «И затем, монахи, - сказал он, - будучи сам подверженным рождению, поняв опасность в том, что подвержено рождению, ища нерождённую защиту от подневольности, ниббану, я достиг нерождённой защиты от подневольности, ниббаны. Будучи сам подверженным старению... болезни… смерти… печали… загрязнению, поняв опасность в том, что подвержено загрязнению, ища незагрязнённую защиту от подневольности, ниббану, я достиг незагрязнённой защиты от подневольности, ниббаны. Знание и видение возникли во мне: «Непоколебимо моё освобождение. Это моё последнее рождение. Не будет более нового существования»»[10].
На протяжении последующих 45 лет Несравненный – сострадательно, неустанно и терпеливо – учил всех, кто имеет уши и полагается на Saddhā, и его последними словами были: «Внемлите, монахи, увещеваю вас: всё конструированное преходяще; старательно достигайте цели![11]»
И мы, среднестатистические последователи этого цвета человечества, сегодня склоняемся перед его святынями в этой специфической буддийской форме благочестия, Saddhā, которая не есть вера в полном смысле, поскольку вера слепа, безрассудна и не основана на принципах или фактах, взятых из жизни. Saddhā, это скорее более зрелая любовь и доверие, истинное благоговение, которое идёт следом за пониманием, когда мы обрели немного самообладания и стали способны понимать ценность самопожертвования; когда мы начинаем получать некоторое представление о смысле этой бесконечной любви, которая для нас сведена к довольно слабому знанию учения, нашего сокровища.
Итак, мы громоздим целые кипы благоухающих цветов, подносим благовония и свечи перед святынями нашего учителя, а также предваряем все акты поклонения и медитации хорошо известной формулой:
Namo Tassa Bhagavato, Arahato, Sammā Sambuddhassa!
«Слава Ему, Драгоценному Господину, Благословенному, Полностью Пробужденному!»
До тех пор, пока наши миражи сильны в каждом из нас, необходимость преклонять колена, поклоняясь какому-то живому существу, пусть даже величайшему на нашей Земле и в небесах, кажется унизительной для нашей гордыни; то, что другой положил всю свою жизнь, всё множество своих жизней, ради того, чтобы помочь всем живущим обрести безопасность не кажется нам великой ценностью. Однако, как только мы научимся понимать эти страстные желания, причину всех страданий, берущие начало в тех же самых мыслях о самости, а также то, насколько труден каждый ничтожный акт самоотречения, мы узрим ценность длительных поисков нашего учителя. Сравнивая между собой наши жалкие усилия со знанием о той жертве, которой потребовало открытие этого вечного закона от него, величайшего и наиболее совершенного среди людей, мы, устыдившись, отвратимся от мыслей о наших никчёмных стараниях, настолько незначительными они покажутся.
Таким образом, мы осознаём наше истинное место, по сравнению с вершинами самоотверженности и достижениями, обретенными святыми и великими. Наши сердца преисполнены любовью и благоговейным трепетом, когда мы поём древний прекрасный гимн на пали:
«Все Будды дней ушедших, и
Все Будды, что ещё грядут,
Все Будды настоящих дней,
Склонён пред вами вечно я
Убежищ не ищу других,
Ведь с Буддой их нельзя сравнить
Пусть силой правды этих слов
Победу я смогу добыть».
Вот какова эта Saddhā – благочестие, любовь и доверие, которые помогают нам двигаться вперёд. Без неё мы никогда не сможем обрести тот пыл, ту силу и ту искренность, которым одним лишь под силу толкать нас вперёд по направлению к нашей высокой цели. По мере того как рассеивается туман «самости», все ярче и ярче сияет путеводная звезда Будды. «Однажды он добился, и с тех пор на Земле его слава сияет сквозь тёмные потоки океана жизни, обозначая путь, который каждому должно пройти, чтобы достичь покоя». Понимая учение, явленное им, мы можем уверенно направлять наше судно прямо на противоположный берег, однако движущая сила, толкающая вперёд наши корабли, рождается из Saddhā. Таким образом, мы не одинокие дети, которые нуждаются в коленопреклонении перед святилищем учителя и преподнесении скромных даров: светильников, цветов и благовоний. Мы все нуждаемся в ней, чтобы ум обрёл силу, которую лишь она одна способна нам дать - поскольку никому из нас не удалось в полной мере миновать ядовитых клыков самости, и Saddhā - противоядие от этой отравы.
Мы также нуждаемся в акте почитания, хотя поклонение здесь направлено не на личность – по правде говоря, всякая индивидуальность всего лишь мираж, – а на идеал наших сердец. Так мы всегда сможем находить свежие силы и строить храм наших собственных жизней, очищая наши сердца, пока они еще не готовы носить этот образ в сокровенном святилище любви. На этот алтарь каждый из нас должен ежедневно подносить дары; эти дары - не гаснущие светильники, увядающие цветы и испаряющиеся благовония, - а наши деяния любви, жертвенности, и самоотверженности по отношению к тем, кто нас окружает.
Таковым должно быть повседневное буддийское подношение при отправлении культа Благословенного. Стараясь быть его последователями и не только по названию, но и в наших сердцах и жизнях, подтверждая, что наш Идеал все еще обладает силой призвать нас и вести нас.
И очищающая сила saddhā будет неотвратимо вести нас вверх, по направлению к нашей цели. Для чего нам необходимо обладать уверенностью нашего наставника. В проповеди, прочитанной в монастыре Джетавана, в Саваттхи, известной как «Пример с водяной змеёй»,[12] чрезвычайно поучительной беседе с бхикку, после заверения Святых Четырех Классов в абсолютной подлинности их освобождения, Господь Истины продолжает:
«Вот как Дхамма хорошо провозглашена мною – чистая, открытая, очевидная, цельная и не сшитая из лоскутов. В этой хорошо провозглашённой мною Дхамме – чистой, открытой, очевидной, цельной и не сшитой из лоскутов – есть монахи, которые зовутся «идущими-за-счёт-Дхаммы» и «идущими-за-счёт-веры», и все они направляются к просветлению». По правде говоря, комментарий, относящийся к этому месту, гласит: «Старейшины прошлого именовали таких бхиккху «Младшими Сотапаннами» - возможно, намекая на тех, кто достиг седьмой и последней стадии очищения, йогинов высших достижений, однако все ещё не «Арьев» - что также именуются «Cūla Sotāpanna». Однако я предпочитаю более раннее комментаторское описание этих бхиккху, как «людей, понимающих разницу, которые видят, что не существует другой Арья Дхаммы».
Однако на этом сутта не заканчивается; ибо наш учитель приходит к выводу, и нельзя не процитировать слова Всевидящего, настолько они воодушевляют:
«В этой хорошо провозглашённой мною Дхамме – чистой, открытой, очевидной, цельной и не сшитой из лоскутов – есть монахи, у которых есть [достаточное] доверие ко мне, [достаточная] любовь ко мне. Все они направляются в небесные миры». Так сказано Благословенным. После такого ясного и ободряющего подтверждения как это, нет никакой необходимости делать акцент на значении saddhā для всех и для каждого в отдельности обычного среднестатистического мирянина или мирянки.
2. НРАВСТВЕННОСТЬ
Следующая вещь, которую необходимо развивать это нравственность (sīla).
Поразительный аспект Буддадхаммы в том, что мы не находим здесь «Тебе должно» или «Тебе не должно»[13]. Когда однажды становится понятным, что причины всех наших горестей в эгоизме и самовлюбленности, тогда мудрый человек стремится к умению владеть собой. Sīla есть мастерство в речи и действии. Буддист «обязуется соблюдать» предписания нравственности по собственной свободной воле, и только. Минимальное число такого рода предписаний нравственности, которые должен соблюдать добропорядочный буддист, это пять: (1) Я принимаю на себя обязательство воздерживаться от причинения вреда живым существам; (2) от того, чтобы брать вещи, которые мне не принадлежат; (3) от половой распущенности; (4) от лживых речей; а также (5) от выпивки, которая становится причиной отравления и невнимательности.
В дни религиозных праздников серьёзные буддисты соблюдают восемь предписаний. В этом списке, вместо принятия на себя обязательства воздерживаться только от половой распущенности, практикующий заменяет его «полным воздержанием». Три добавочных предписания это обязательство воздерживаться от принятия пищи в промежуток между полуднем и рассветом следующего дня; от танцев, пения, музыки, неподобающих представлений, использования украшений, парфюмерии, косметических кремов, а также вещей, предназначенных для красоты и украшательства; от использования вычурных и роскошных кроватей и сидений.
Все эти предписания, начиная с минимальных пяти для мирян, заканчивая многочисленными правилами нравственности для бхикку, ориентированы на очищение речи и действий, на подержание сдержанности и самообладания. Не-буддисты временами придираются к этим предписаниям нравственности, называя их «отрицательными». Частично это связано с невежеством в отношении буддийских идеалов, а частично с врожденной эгоистичной склонностью вмешиваться в дела других существ, что является общей чертой как для индивидуумов, так и для наций. Великие народы любят брать на себя ярмо слабых народов – за разумную плату. Идеал простой жизни и мышления о высоком постепенно угасает. Новая модель это «повышать стандарты жизни» - слоган тех индивидуумов и наций, у кого есть много чего на продажу и кто желает, чтобы остальные покупали это. Модный портной рад и бхикку обрядить собственными руками, лишь бы это было стильно. Если бы большинство из нас позаимствовало практику ношения восточного одеяния, это стало бы мрачной перспективой для модного портного. Не вселенская любовь подталкивает нас к тому, чтобы помочь хромой собаке перелезть через изгородь. Мы не горим желанием оказывать помощь искалеченной змее или сколопендре никаким способом, за исключением, пожалуй, проводов на тот свет. Собака защищает нас и наше имущество, и всё же, когда наши интересы требуют этого, мы даже собаку доставляем вивисектору.
Буддист хочет сдерживать свои чувства. Каждое из пяти чувств настойчиво требует накормить его тем, что ему нравится – глаз шумно требует прекрасных зрелищ, ухо – мелодичной музыки, нос – нежных ароматов, язык – сладостной пищи и напитков, тело – чувственности и чувственных контактов. Долго чувства делали это, и им долго потакали, пока их настойчивость не стала преобладающей и наглой. И что же должно служить этим пяти барским чувствам подобно утомлённому работой слуге? Это ум. Ум – вот истинный король, свергнутый своими слугами, пятью чувствами, узурпировавшими престол. Буддист должен восстановить суверенитет ума. Ибо ум есть единственное оружие, при помощи которого мы можем пробить себе дорогу. Поглощенный земными заботами ум изнурён повседневными делами, изобретая пути и способы услужить узурпирующим чувствам. У него нет ни продыху, чтобы увидеть вещи такими, каковы они на самом деле, поскольку, нет сомнений в том, что вкусовое чувство может вдобавок ко всему даже отравить его и притупить его остроту при помощи отравляющих напитков.
Sīla начинает лечить всё это и помогает уму учиться другим вещам и понимать. Чем больше человек понимает, тем более осознает он ценность этой sīla дисциплины. «Подобно тому как рука моет руку, а нога моет ногу – так и правильное поведение содействует правильному пониманию, а правильное понимание содействует правильному поведению».
Что касается того, что буддийские предписания являются «лишь отрицательными добродетелями» - хотя у некоторых и возникает желание спросить, в чём заключается их положительный аспект, будет правильным утверждать, что буддийская психология не разделяет этого взгляда. Несмотря на то, что доминирующим «волевым» фактором в каждом моменте мысленной решимости об удержании от убийства является фактор «воздержания», целый ряд иных факторов, сильнейшими из которых будут позитивные факторы великодушия, бескорыстной любви и сострадания, группируются вокруг этого ведущего фактора воздержания, облегчая практику позитивных буддийских медитаций на вселенском сострадании и вселенской любви тем, кто строго соблюдает первое предписание. И так с каждым предписанием. Более того, Sīla это ещё не вся совокупность буддийских усилий, направленных на достижение совершенства. Каждый буддист должен стараться достичь совершенства в десяти «высших состояниях» (Pāramī). Не будучи совершенным в них, он не может надеяться на то, чтобы «вступить в поток» Pāramī, раздачи подаяний, энергичных действий, правдивости, решимости и любви, которые до такой степени внушают трепет своей полнотой, что у любого даже самого ревностного поклонника «положительной нравственности» волосы встанут дыбом. Как может некто, к примеру, преподнести в качестве «подаяния» умирающей от голода тигрице своё собственное тело? Какого успеха он сможет достичь, распространяя свою любовь на человека, который отсекает его конечности, пока сам он умирает, истекая кровью? Тот, кто осведомлён, знает, что буддийское учение прививает практику добродетелей в высшей мере положительных и до максимально возможной степени.
Опять же, предпочтёт ли приверженец «положительных добродетелей» жить по соседству с убийцами, ворами, распутниками, лжецами и пьяницами, или же с буддистами, которые воздерживаются от такого рода вещей? Он естественно предпочтёт буддистов. Почему? Потому что с буддистами у него никогда не будет причин для страха. Другими словами, нравственный буддист преподнесёт ему Abhaya Dāna, положительную добродетель – дар свободы от страха. И добродетельным буддистам, где бы они ни жили, следует непрестанно и бескорыстно преподносить Abhaya Dāna всем окружающим.
Для буддиста «удовлетворённость – вот высшее благосостояние». Он стремится к сокращению своих потребностей, а не к тому, чтобы преумножать их; к контролю над своими чувствами, а не к тому, чтобы потакать им. Пять чувств, собранные вместе, загрязняют светильник ума до такой степени, что, как правило, свет его гаснет и меркнет, и вещи уже не могут быть увидены такими, каковы они есть на самом деле. Sīla предназначена для того, чтобы отмыть этот светильник, чтобы очистить грязное масло, чтобы заменить спутавшийся фитиль и стереть со стекла грязь и копоть таким образом, чтобы светильник мог сиять ярко и разливать свет вокруг. Ум это светильник, а нравственность есть процесс его очищения.
3. ЩЕДРОСТЬ
Следующее качество, которое Будда советовал развивать родителям Накулы, это щедрость (Cāga).
Палийское слово cāga означает «даяние», отречение, великодушие, щедрость.
Cāga, вместе с saddhā, sīla и paññā (мудростью) образуют четыре благословения (Sampadā) или совершенства, исполненные обещанием скорейшего избавления от всех страданий. И эти же четыре - saddhā, sīla, cāga и paññā – являются характеристиками kalyāṇa mitta, благородного друга, который будет помогать человеку в достижении всего благого. Учитель говорит нам, что: «Таков, кто в нравственности чист (sīla), / И верующий человек (saddhā). / Щедростью (cāga) он своей затмит / Всех в этом мире, кто скупой»[14].
Мир полагает, что богатство стяжается бессмысленным накоплением и сбережением. Буддийский идеал противоположен, и «cāga paribhāvita citta, сердечная склонность к дарению» есть одно из Семи Богатств Благородных (satta ariya dhana).
Saddhā и Sīla это другие два из этих «Семи Богатств Благородных», и ещё одно это Paññā (мудрость), которое нам только предстоит рассмотреть.
Существа сгорают в пламени жадности, ненависти и невежества. И только с угасанием (nibutto) этого огня, посредством лишения его подпитки (aggi anāhāro), становится возможным достижение блаженства ниббаны.
Обратите внимание на то, как снова именно пять этих алчных чувств причиняют миру так много горя. Посредством ненасытной жадности этих пяти возникает даже ненависть, а также все земные ссоры, войны и бесконечные раздоры. В Маханидана сутте Пробуждённый говорит нам как именно всё это случается:
«Так, Ананда, завися от чувства (vedanā), имеет место жажда (taṇhā); завися от жажды, имеет место поиск (pariesanā); завися от поиска, имеет место обретение (lābha); завися от обретения, имеет место принятие решения [что делать со всеми этими обретениями – прим. пер.] (vinicchaya); завися от принятия решения, имеет место желание и страсть (chandarāga); завися от желания и страсти, имеет место привязанность (ajjhosāna); завися от привязанности, имеет место собственничество (pariggaha); завися от собственничества, имеет место скупость (macchariya); завися от скупости, имеет место охранение (ārakkha); и из-за охранения возникают различные плохие неблагие феномены: взятие дубин и оружия, конфликты, ссоры, диспуты, оскорбительная речь, клевета, ложь»[15].
Кроме того, Учитель сказал:
«Было сказано: «С жаждой как условием имеет место цепляние». Почему это так, Ананда, следует понимать вот каким образом: «Если бы не было абсолютно никакого вида жажды где бы то ни было – то есть, не было бы жажды к видимым формам, жажды к звукам, жажды к запахам, жажды к вкусам, жажды к осязаемому, жажды к ментальным объектам – то тогда с полным отсутствием жажды, с полным прекращением жажды, можно было бы увидеть цепляние?»
«Разумеется нет, Учитель».
«Поэтому, Ананда, это является причиной, источником, происхождением и условием цепляния – то есть, жажда».
Было сказано: «С чувством как условием имеет место жажда». Почему это так, Ананда, следует понимать вот каким образом: «Если бы не было абсолютно никакого вида чувства где бы то ни было – то есть, не было бы чувства, рождённого контактом глаза… уха… носа… языка… тела… рождённого контактом ума – то тогда с полным отсутствием чувства, с полным прекращением чувства, можно было бы увидеть жажду?»
«Разумеется нет, Учитель».
«Поэтому, Ананда, это является причиной, источником, происхождением и условием жажды – то есть, чувство».
Итак, каждому следует быть бдительным по отношению к этим крикливым чувствам, и когда мы сталкиваемся с их настойчивыми призывами, заботиться о том, чтобы алчная жадность не возникала из них. Таким образом, правильная осознанность есть ключ ко всему пути буддийской медитации, который, в конечном счёте, открывает врата в Nibbāna.
Cāga – щедрость и даяние – противостоит алчным мыслям. Каждому из нас стоит научиться взращивать эту «сердечную склонность к даянию». Мы должны научиться отдавать, отдавать немедля, до того как нас настигнут запоздалые мысли нашей застарелой жадности, чтобы всякий раз, когда возникает тяга, вторгаться в наши умы и предотвращать достойные деяния. Подобная тяга возникает в чьём-либо сердце главным образом как результат двух видов прекрасных мыслей – мыслей о сострадании (karuṇā) и мыслей о благоговейном подношении (pūjā). Таким образом возникают все поистине щедрые воления (alobha cetanā). Тот, кто отдает мало с целью получения многого, в этом самом странствии по жизни, является всего-навсего практиком барышничества. Его сердце склоняется к накопительству, не к даянию.
Когда мы видим бедного человека в острой нужде, это вызывает сострадание. Когда мы видим глубоко мудрых, нравственных, принадлежащих иному миру и святых, это вызывает мысли о благоговейном подношении (pūjā). К числу последних относится весьма неверно трактуемая буддийская практика благоговейного подношения пищи перед изображением учителя. Образ не принимает пищу. Сам Превосходный «ушёл за пределы» и больше не нуждается в пище. Невзирая на это, будь он здесь, как сильно хотелось бы нам преподнести ему эту смиренную pūjā, однако же по причине того, что он «вышел за пределы», веление наших сердец побуждает нас благоговейно делать эти подношения пред его образом. Это чистый и лишённый жадности волевой акт, заслуживающий всяческого одобрения.
Хорошо известна гостеприимность людей, проживающих в буддийских странах. В некоторых странах местные жители могут сказать: «Вот чужеземец, швырнём в него кирпичом», - но буддист не станет так обращаться с иностранцем, даже утомившись от долгих лет эксплуатации и разочарования.
До тех пор, пока буддист имеет что отдать, он отдаёт с разжатой ладонью. Mitampacayā, «готовящий в меру», тот, кто отмеряет ровно необходимое количество риса, когда готовит для гостей - это старый сингальский оскорбительный термин для обозначения скаредного человека. Благородство дающего сердца и благородство сердца, принимающего дар – вот примеры, которые встречаются в наших книгах снова и снова.
Однажды Непревзойденный обходил окрестности в поисках подаяния, и девушка-рабыня преподнесла ему все, что имела – плоские невзрачные лепешки, сделанные из отбросов рисовой муки. Она подумала: «Увы! Это всё, что есть у меня. Снизойдёт ли Господин до такой грубой пищи, он, которому так часто прислуживают махараджи и достойнейшие?» И Будда, усевшись здесь же на обочине, съел эти лепёшки в её присутствии и к её несказанной радости.
Однажды благородный архат Маха Кассапа, собирая подаяния, остановился возле отвергнутого всеми прокаженного.
«Неужели он примет пищу от такого как я?» - задавался вопросом прокаженный и, недоумевая, выкладывал пищу из собственной миски для подаяний. Покуда он опорожнял миску со скудной пищей, перекладывая её в чашу Великого Тхеры, его пораженный проказой палец, гнилой настолько, что был близок к само-ампутации, упал вместе с пищей в чашу, принадлежащую Тхере. «Горе мне! - подумал прокаженный, - теперь он ни за что не станет вкушать эту пищу!» Однако великодушный архат, осторожно переместив зловонный палец на одну сторону чаши, тотчас же принялся невозмутимо поглощать эту испорченную еду.
Таковы признаки истинной культуры. Сегодня человечество много разглагольствует на предмет «нового мирового порядка». Как «новый порядок» может установиться в сердцах, которые все еще питаются старым - старыми ядами алчности, ненависти и неведения? Для человечества возможен только один «новый порядок» - открыть глаза на действительность, чтобы увидеть истину откровения Будды и, приняв его, осуществить эту революционную перемену сердца, которая однажды сделала славу правления Dhammāsoka великой настолько, что её отзвуки всё ещё доносятся из глубин мировой истории.
4. МУДРОСТЬ
Последним благородным качеством, упомянутым Учителем в беседе с родителями Накулы, было взращивание мудрости (Pañña). И, когда речь идёт о paññā, мы, обыденные люди, обнаруживаем, что постепенно покидаем доступную сторону буддийского учения и переходим к тому, что трудно для понимания.
И все-таки, даже здесь есть много такого, что ясно и понятно даже неудачливым буддистам наших дней.
К буддисту не предъявляются невыполнимые требования; он пытается видеть так, как наставлял его учитель: «вещи таковы, каковы они есть». Он смотрит на мир вокруг себя и видит, что всё, всё это преходяще. Он видит – всё преходящее неизбежно горестно. Всё, что любимо нами, покидает нас, и такая разлука – страдание. Да и мы сами – мы тоже часть проходящего зрелища – с седеющими волосами, с гниющими и выпадающими зубами, болезнями и смутными очертаниями смерти, поджидающей нас впереди – всё это горестно. Буддист видит – человек напрасно цепляется за преходящее и горестное, и во всём этом он никак не может наблюдать ничего из того, о чём можно было бы сказать - оставаясь в полной уверенности в непреходящей ценности такого утверждения – «Это я, это моё, это душа».
Здесь необходимо сделать паузу, чтобы сказать, что слишком много людей в этом мире думают, что мир вокруг них действительно таков, каковым они хотят его видеть; что счастье поджидает их прямо за углом, даже если в ближайших окрестностях его не видать. Весьма недисциплинированная и туманная мысль. Мы отказываемся следовать за ходом мысли, если нам кажется, что она ведёт к выводам неутешительным или всего лишь непривычным – подобно той женщине, что впервые в жизни увидев жирафа, воскликнула: «Я отказываюсь в это верить!» Мы позволяем старым порядкам, корыстным мирским интересам и немедленной выгоде преобладать над свободой на