Миранда
Настоящее
Я снова молюсь на алтарь под названием Pinterest. На этот раз моя цель — лазанья.
Сейчас семь часов утра. Суббота. В восемь я забираю детей у Шеймуса. Мы договорились, что теперь, когда я живу в новом доме, они будут проводить выходные со мной.
— Черт, да, на ужин у нас будет домашняя лазанья. — Я хлопаю в ладоши и мысленно настраиваю себя на кулинарный вызов, который ждет меня впереди. Схватив ключи и сумку, направляюсь к двери. Мне нужно в продуктовый магазин, к Шеймусу и, заодно, захватить с собой мой кулинарный талисман — Хоуп. Она чертов гений на кухне. У всех есть скрытые таланты и ее, как оказалось, — это готовка.
Мы все собрались на кухне, чтобы начать операцию «Лазанья».
Я, Рори, Кира и Хоуп занимаемся приготовлением лапши с помощью хитрой штуковины, которую я купила. Неожиданно Кай изъявляет желание покататься на велосипеде.
— Далеко не уезжай, — кричу я, услышав, как открывается входная дверь.
—Хорошо, мам.
Мне бы хотелось повернуть этот момент вспять.
И прожить его заново.
Тогда бы я не разрешила Каю покататься на велосипеде.
Он бы остался, и мы бы вместе приготовили шедевр итальянской кулинарии.
А потом съели бы его за кухонным столом.
И все бы жили долго и счастливо.
Конец.
В действительности же произошло следующее:
Я поняла, что забыла купить чертову рикотту и попросила Хоуп присмотреть за детьми пока я сбегаю в магазин. Вместо того, чтобы взять их с собой, как сделала бы любая нормальная мать.
Я запрыгнула в машину и завела ее, думая лишь о лазанье, потому что я эгоистичная сучка.
А потом сдала назад, позабыв, что в мире есть вещи куда важнее, чем еда.
Я услышала удар и почувствовала толчок.
|
|
И у меня.
Остановилось.
Сердце.
Говорят, что перемены приходят, когда их меньше всего ожидаешь.
Что для любого изменения нужен катализатор.
Жаль только, что катализатор оказался вот таким.
Я механически заполняю бумаги, хотя не вижу ни слова из-за слез. В голове снова и снова крутится фраза: «Ты — монстр». Я пытаюсь спорить, умолять и торговаться: «Мне жаль. Мне так жаль. Пожалуйста, пусть с ним все будет в порядке. Я сделаю все, что угодно. Все. Забери меня вместо него».
— Папочка, — восклицает Кира, и ее грустный голос выводит меня из транса.
Шеймус стоит в дверях и ищет взглядом нас.
Рори срывается с места и бежит к нему.
Я боюсь поднять глаза на Шеймуса. Какие бы эмоции в нем сейчас не бурлили, они будут настолько сильными, что съедят меня заживо. Я забыла, что сказала ему по телефону. Вроде бы: «Кай. Велосипед. Машина. Авария. Больница».
— Новости есть, Миранда? Какие у него раны? Что сказал доктор? — дрожащим, но твердым голосом спрашивает он.
Я поднимаю на него взгляд и вижу, что все страхи, которые наполняют меня, отражаются в его глазах в десятикратном размере. Поэтому я делаю то, что умею лучше всего. Вру. Чтобы он немного расслабился, я вру.
— Мы пока не знаем детали, но с ним все будет в порядке, Шеймус.
— Ты уверена?
Я киваю, и у меня внутри все сворачивается в узел.
Он облегченно выдыхает и садится в кресло рядом со мной. Рори устраивается возле него и берет отца за руку, а Кира забирается на колени и обнимает его. Они втроем сливаются в одно любящее и поддерживающее друг друга целое, потому что знают, как работает такая штука, как семья.
|
|
Я снова напоминаю себе о том, что потерпела неудачу. Кай. Они. Я. Я все испортила. Я оставляю их наедине, а сама заканчиваю заполнять бумаги. После чего отношу их в регистратуру и спрашиваю у медсестры о том, что происходит.
—Его сейчас готовят к операции. Доктор скоро выйдет, чтобы поговорить с вами.
Скоро — это недостаточно быстро, когда жизнь моего ребенка под вопросом.
— Он потерял много крови. Перелом бедра. Разорвана селезенка. Сломаны ребра. Нужна операция. — Врач говорит что-то еще, но я запоминаю только это.
«Пожалуйста, пусть с Каем все будет в порядке. Я сделаю все, что угодно. Я изменюсь. Стану самой лучшей матерью в мире, если с моим мальчиком все будет в порядке. Пожалуйста ».
Будто прочитав мои мысли, Шеймус говорит:
— Он крепкий мальчик, Миранда. Он справится. — Несмотря на то, что Шеймус услышал те же самые новости, что и я, он настроен оптимистично, не позволяя себе даже рассматривать иной вариант.
Когда умерла бабушка, мне было больно. Очень больно. Мой мир навсегда изменился с уходом человека, который был моей путеводной звездой. Но боль, которую я испытываю сейчас, другая. Я никогда не чувствовала ничего подобного. Она сильнее, намного сильнее. И я никогда не смогу от нее избавиться. Эта боль медленно сжимает мое сердце в кулак и, если все закончится плохо, оно просто разорвется на мелкие кусочки.
Эта боль помогает мне прозреть. Я люблю своих детей. Потому что только любовь может вызвать подобную реакцию. Не вина, а любовь.
Я встаю на колени перед ними, беру Киру за руку и глажу Рори по ноге.
|
|
— Я собираюсь купить нам поесть. — Когда я поднимаю взгляд на Шеймуса, то вижу, что он полностью ушел в себя. Сосредоточил всю свою энергию и мысли на Кае. — Тебе что-нибудь взять?
Мой вопрос не отражается у него в глазах, но он качает головой.
Ожидание похоже на ад. Я и не знала, что время может быть жестоким врагом. Оно сливается с мыслями и сводит меня с ума на протяжении нескольких часов. Только я убеждаю себя, что с Каем все будет в порядке, как уже обвиняю вселенную в том, что она позволяет забрать жизнь ребенка.
И виноват в этом его родитель.
Доктор приносит новости.
— Критическое состояние. Под анестезией. В отделении интенсивной терапии. Под наблюдением. Никаких посетителей.
В глазах Шеймуса нет жизни — страх и изнеможение высосали ее.
— Я должен увидеть его, — умоляет он. — Пожалуйста.
— Простите, мистер Макинтайр. Но его состояние слишком нестабильное. — Я ничего не вижу сквозь слезы, но в голосе доктора слышится грусть и сожаление.
Все это время Шеймус старался держаться. Но не сейчас. В его глазах стоят слезы. Я вижу, как дергается кадык, когда он сглатывает, пытаясь сохранить спокойствие.
— Он мой сын. Пожалуйста. Кай должен знать, что я здесь, что он не один. Мне нужно его увидеть. Мне нужно знать, что с ним все в порядке.
— Мне жаль, — отвечает врач и уходит по коридору к нашему сыну.
Шеймус, не раздумывая, встает и идет за ним, тяжело опираясь на трость. Я не останавливаю его.
Это делают медсестры.
— Сэр, вам туда нельзя. Сэр, остановитесь.
Шеймус не останавливается и исчезает за дверью, но несколько секунд спустя появляется в сопровождении двух мужчин в медицинских халатах.
— Он мой сын! Я имею гребаное право его увидеть! — В его крике слышится боль и ничего больше. Изнеможение и страх стали настолько сильными, что превратились в чисту боль.
Мужчины крепко держат его под руки. Они выглядят маленькими по сравнению с ним.
— Он должен оставаться здесь, — говорят они мне, когда я подхожу. — Успокойте его, — грубо добавляет один из них, будто Шеймус первый человек, который ведет себя подобным образом в больнице.
Я киваю.
— Он расстроен.
— Это не значит, что можно пренебрегать правилами. — В его голосе нет никаких эмоций. А потом он повторяет: — Успокойте его или я вызову охрану. Понятно?
Я подхожу к мужчине.
— У вас есть дети?
Он качает головой.
Во мне просыпается барракуда. Никто не смеет угрожать моей семье.
— Тогда вы не имеете понятия, что он сейчас чувствует, — тихо произношу я. — Не будьте ублюдком. Я не прошу вас нарушать правила, но имейте чертову жалость и сочувствие. Его сын борется за жизнь. — Я резко выбрасываю руку в сторону двери, потому что удар в челюсть не поможет в нашей ситуации. — Так что давайте без угроз.
Он пристально смотрит на меня, но отпускает Шеймуса. Я сердито наблюдаю, как мужчины исчезают за дверью.
— Мне нужно на воздух. Ты посидишь с Рори и Кирой? — Шеймус сильно подавлен и меня убивает то, что в этом виновата я. Я ответственна за всю боль в его жизни.
— Они спят. Иди, подыши воздухом. Мы будем здесь. — Как бы мне хотелось помочь ему. Все эти годы, когда я была ему нужна, и он бы с радостью принял мою помощь, я убегала. А теперь это делает он.
Наблюдая, как он уходит, я поняла одну вещь: если ты любишь человека, то желаешь ему самого лучшего. Мне бы очень хотелось, чтобы этим лучшим для него была я. Но нет. Этого не было и никогда не будет. Я опускаюсь на стул рядом со спящими Рори и Кирой и рыдаю. Я оплакиваю Кая. Шеймуса. Себя. Бабушку. Всех по разным причинам. Я не могу выкинуть из головы образ Кая, лежащего на улице, неподвижного и истекающего кровью. Это был несчастный случай.
Несчастный случай.
В котором жертвой стал мой маленький мальчик, сбитый моей машиной.
Или моя бабушка, которая сидела на пассажирском месте.
Для подобных вещей должно быть другое слово. «Несчастный случай» кажется слишком мягким для такой трагедии. Произошедшее с Каем и бабушкой смешивается в голове, образуя одно кровавое целое, за которое несу ответственность я. Годами я пыталась не обращать внимание на вину, которая гложила меня из-за смерти бабушки. Теперь у нее появился компаньон.
К возвращению Шеймуса у меня не остается слез. Я извиняюсь и ухожу в туалет.
Холодная вода не помогает избавиться от боли, а комната ожидания встречает меня как незваного гостя. Интересно, чувствует ли Шеймус мою вину? Ее присутствие ощущается в комнате сильнее, чем мое. Я должна рассказать ему, что произошло и встретиться лицом к лицу с его яростью.
Рори и Кира, обнявшись, спят в большом кресле, укрытые курткой Шеймуса. Часть меня тоже хочет закрыть глаза, но даже если я сделаю это, все равно не смогу уснуть. Мои кошмары куда сильнее, чем можно себе представить. Может быть, я никогда больше не смогу закрыть глаза, и мои пытки будут продолжаться вечно.
Я устраиваюсь в кресле напротив Шеймуса. Он сидит прямо, но в его глазах читается изнеможение и сильная печаль.
— Ты можешь поговорить со мной, если хочешь, — тихо, но обеспокоенно произносит он. Я уже давно не ощущала, чтобы голос укрывал подобно теплому одеялу.
— У меня умерла бабушка.
Он задумчиво смотрит на меня. Уверена, Шеймус не ожидал ничего подобного.
— Та, которая воспитывала тебя?
Я киваю.
— Что случилось? — Я знаю, он считает это странным; я всегда отказывалась говорить о ней с ним.
— Мне было восемнадцать лет. Ей — шестьдесят два, хотя я считала ее женщиной без возраста. Женщиной, наделенной мудростью, жизненной силой и энтузиазмом. Непостижимой женщиной. Человеком, который мог перехитрить смерть.
— Мне жаль, - говорит Шеймус.
— Я убила ее, это была моя вина. — Я столько раз громко произносила эти слова мысленно, а вслух они выходят тихими и жалкими. Шеймус недоуменно смотрит на меня. А я продолжаю выплескивать свою боль.
— Мы попали в аварию. Врезались в дерево. Я была за рулем.
— Это был несчастный случай. Тут нет ничьей вины. — В его голосе все еще слышится беспокойство. Но я знаю, что это вскоре изменится.
Я делаю глубокий вдох и заставляю себя признаться.
— Это моя вина. Я так торопилась. Мне нужна была рикотта, и я думала лишь о ней.
Шеймус неверяще смотрит на меня, но постепенно на его лице появляется гримаса ненависти. Он знает, что я говорю не о бабушке.
— Что ты имеешь в виду, Миранда?
Я отвожу взгляд и отключаю мозг, потому что не могу слышать следующие слова:
— Я сбила Кая. Это моя вина. Это все моя вина. Прости. — Меня трясет не от страха, а отвращения к себе.
Шеймус прижимает ладони к лицу, и его пальцы сжимаются в кулаки, способные пробить стальную стену. Внезапно он вскакивает и, прихрамывая, уходит в другой конец комнаты. Положив руки на бедра, откидывает голову назад и смотрит в потолок, готовясь к бою.
«Давай, Шеймус», — думаю я про себя. — Дети спят; говори, что держал в себе все эти годы. Пора. Я заслуживаю это ».
Он разворачивается и, сверкая глазами, тычет в меня пальцем.
— Ты. Гребаная. Сука.
Я молчу, позволяя правде разрывать себя на части.
— Тебя прислали прямиком из ада, чтобы разрушить мою жизнь? Потому что по-другому и не подумаешь, — стиснув зубы и едва двигая губами, произносит он. — Может, что-нибудь скажешь, пока я не продолжил? Давай.
—Я люблю тебя. — Это пролог к истории ужасов, которая вот-вот раскроется. Это моя единственная правда.
Какую-то долю секунды он просто в ярости смотрит на меня.
—Ты не знаешь, что такое любовь, Миранда. — В его словах слышится горечь и злость.
Из моих глаз катятся слезы сожаления, падая на сложенные на коленях руки. Год назад я назвала его сломанным. Но это не он. Это я такая. Всегда была.
Шеймус качает головой, делает глубокий вдох, а потом снова пускается в атаку:
— Ты убила моего ребенка. И даже не сказала мне об этом. — У него срывается голос. — Почему? Почему я не знал об этом? — Он пытается говорить тихо, но ему с трудом удается это. От усилия у него на шее вздулись вены. — Почему?
— Прости, Шеймус. — Я не знаю, кто ему сказал об аборте и даже не пытаюсь отрицать правду. Шеймус подходит и склоняется надо мной. — Извинения не помогут исправить всего того, что ты сделала.
Он отходит и устраивается в кресле. Его враждебный взгляд вселяет в меня ужас, но не потому, что я боюсь Шеймуса, а так как понимаю, что именно я несу ответственность за ту ярость, которая сейчас бушует в душе этого доброго и милого мужчины.
— Сколько у тебя было любовников помимо Лорена? Пока я сидел дома, слепо обожая и доверяя своей жене? Сколько членов побывало в тебе?
Меня охватывает стыд.
— Несколько десятков, — честно отвечаю я.
У него округляются глаза, и отвисает челюсть.
— Несколько десятков?
— Несколько десятков, — киваю я.
Шеймус откидывает голову назад и смотрит в потолок, наверное, чтобы не видеть меня.
— Боже мой. Несколько десятков, — повторяет он. — Я такой идиот.
— Ты не идиот, Шеймус. Ты был хорошим мужем. Это я была дерьмовой женой. Во всем виновата я, а не ты. Ты заслуживал лучшего. Ты заслуживал лучшего с самого начала. — Я вытираю нос тыльной стороной ладони.
Он проводит рукой по волосам и опускает голову.
— У тебя были угрызения совести? Когда ты трахалась с ними, то чувствовала себя виноватой?
Я мотаю головой, ощущая, как на меня накатывает новая волна раскаяния и сожаления.
— Нет. Тогда нет.
У него перехватывает дыхание, как будто из легких выбили весь воздух.
— Но сейчас… сейчас я бы отдала все, чтобы вернуть тот день, когда мы впервые встретились. Я бы отдала все, чтобы быть в тот момент другим человеком. Чтобы любить тебя так, как ты любил меня, — дрожащим голосом произношу я.
По его лицу катятся слезы, и неожиданно я понимаю, что он знает о моем секрете.
— Ты собиралась когда-нибудь рассказать мне о Кире?
Я даже не удивляюсь этому факту. Скорее, чувствую облегчение, что не придется сообщать об этом самой.
— Нет, — выдыхаю я.
Его ненависть и боль вновь изливаются на меня.
— Ты сука. Кира не пешка в твоих гребаных играх. О на ребенок. Мой ребенок, — шипит он.
У меня сжимается горло, и я с трудом сглатываю.
—Я знаю.
— Знаешь? — кричит он. Его голос звучит немного странно, словно буквы застревают в дыхательных путях.
Я дожидаюсь, когда его дикий взгляд падает на меня и объясняю:
— Я совершила много ошибок в наших отношениях. Много. — Сделав глубокий вдох, продолжаю: — Мне очень жаль. Но когда я вижу вас с Кирой, то знаю, что беременность не была одной из них. Не важно кто биологический отец, ты ее папочка… а она твоя малышка, Шеймус.
Из его груди вырываются рыдания. Шеймус опускает голову на ладони и пытается справиться с бурей эмоций. Когда ему удается это, он переводит взгляд на Киру, которая спит в кресле рядом со мной.
— Она моя. В моем сердце она всегда была моей девочкой. Без вопросов. Но теперь она моя и юридически. Я подписал документы об удочерении несколько недель назад. Лорен позаботился об этом.
Моему расколотому на осколки сердцу становится немного легче.
— Он никогда не хотел детей. Я рада. — Я знаю, что у меня нет никаких шансов с Шеймусом. Наши сердца — это кусочки мозаики, которую невозможно собрать.
Шеймус
Говорят, что правда делает тебя свободным.
Это полная ерунда.
Я чувствую себя уничтоженным и раздавленным.
А Миранда выглядит как привидение. Бледное и безжизненное.
Я никогда не был настолько эмоционально истощен. Несколько минут мы молчим, а потом я вытираю мокрое лицо рубашкой. Нет смысла больше разговаривать. Все уже сказано. Обвинения выкрикнуты.
–Будешь кофе?
Она кивает.
–Да, спасибо.
Я приношу кофе, и мы молча пьем его.
Дети просыпаются, чтобы сходить в туалет и снова засыпают.
Время от времени нам сообщают о состоянии Кая. Без изменений. Они заверяют, что это хорошо. Но когда ты родитель, так не кажется.
Около пяти часов утра Миранда уходит, чтобы сделать телефонный звонок.
Через час она сообщает, что ей нужно в туалет, и я остаюсь наедине со своими мрачными мыслями.
— Простите?
Передо мной стоит седеющий мужчина средних лет. Я даже не заметил, как он подошел.
— Простите, — снова произносит он, не услышав ответа. — Я ищу мать Кая Макинтайра, Миранду. Вы случайно не знаете ее?
Я киваю.
— Она вышла в туалет. Вернется через минуту. — Я вспоминаю о манерах и протягиваю ему руку. — Меня зовут Шеймус Макинтайр. Кай мой сын.
Он крепко сжимает мою ладонь одной рукой, а второй похлопывает по плечу.
— Мне так жаль. Миранда сказала, что ему сделали операцию и сейчас он в палате интенсивной терапии.
Я киваю, и он отпускает мою ладонь.
— Меня зовут Бенито Арагон. Я работаю с Мирандой в благотворительном центре. — Он показывает пальцам в сторону коридора. — Туалет там?
Я снова киваю.
— Пойду поищу ее. Рад был познакомиться с вами, Шеймус. Я буду молиться за Кая.
— Спасибо. — Я наблюдаю, как он уходит, но не потому, что мне это интересно. Просто, чтобы отвлечься от мыслей о сыне. Когда мужчина исчезает из виду, я опускаю голову на ладони и думаю. Думаю о том, что темнота в ладонях предпочтительнее свету флуоресцентных ламп. О боли, которая сжимает голову, как тиски. О… Внезапно на мое плечо опускается рука. Я узнаю это прикосновение.
— Пожалуйста, скажи мне, что ты настоящая? — умоляю я голосом, которым обычно веду внутренний диалог: вопросительным и пессимистичным. — Мне нужно, чтобы ты была настоящая. Пожалуйста.
— Я настоящая, — шепчет она мне в ухо.
Я поднимаю голову и отрываю ладони от лица. Она стоит на коленях на грязном линолеуме и со слезами на глазах смотрит на меня. Я и не думал, что увижу ее вновь. Она даже прекраснее, чем в моих воспоминаниях. Я молча обнимаю ее, и на несколько минут мир перестает существовать для нас.
— Я так скучал по тебе, Фейт. Так скучал.
— Я тоже скучала, Шеймус. — У нее срывается голос. — Как Кай?
— Он в палате интенсивной терапии. Они не позволяют мне увидеть его. Как ты узнала?
Я выпускаю ее из объятий.
— Миранда попросила Бенито найти меня, — вытирая слезы, отвечает Фейт. — Он привез меня сюда.
Я пытаюсь улыбнуться.
— Мне уже нравится Бенито.
— Да, он хороший парень, — сквозь слезы улыбается она. — Мы забрали Хоуп из дома Миранды и привезли сюда. Она хотела увидеть всех вас и узнать, как дела у Кая.
Хоуп выглядывает из-за угла, но не приближается, не желая нарушать наше уединение. Я машу рукой.
— Иди сюда, Хоуп.
Она подходит и ставит пакет на соседнее кресло.
— Я захватила немного еды. Вы ведь ничего не ели.
—Спасибо, Хоуп. Это очень мило. Дети будут рады поесть, когда проснуться.
Она признательно кивает и устраивается в углу.
Я поворачиваюсь к Фейт.
— Откуда ты знаешь Бенито?
— Я расскажу тебе о нашем знакомстве в другой раз. А вообще, я снимаю комнату у его брата и работаю в их пекарне.
На моем лице расплывается улыбка. Я рад, что Фейт изменила свою жизнь.
— Ты молодец. Я горжусь тобой.
Она краснеет и меняет тему разговора.
— Давай лучше поедим.
Рори и Кира просыпаются и сонные идут в туалет, а возвращаются голодными.
Хоуп приготовила «обезьяний» хлеб. Она их героиня.
Через несколько минут появляются Миранда и Бенито с несколькими стаканами кофе и соком. «Обезьяний» хлеб быстро исчезает, а после него остаются лишь липкие пальцы и полные животы.
Вскоре нам сообщают, что состояние Кая начало улучшаться и если ничего не изменится, то его переведут в обычную палату после обеда. Сразу после рождения каждого из детей, меня охватывала безграничная благодарность за дар отцовства. Вот и сейчас я чувствую тоже самое. «Спасибо» — мысленно повторяю я снова и снова.
Напряжение в комнате улетучивается. Все присутствующие испытывают облегчение. Мы как несовместимое племя, которое связывает общая нить — поддержка Кая. Миранда плачет на плече у Бенито. Дети обнимают меня. Фейт и Хоуп сидят в углу и держаться за руки.
— Ваши дети родились здесь? В этой больнице? — пытливо, глядя на меня голубыми глазами, интересуется Фейт.
Я бросаю взгляд на Миранду, а потом перевожу его на Рори и Киру, которые сидят по бокам от меня.
— Да, — с улыбкой отвечаю я.
— Боже, это, наверное, так захватывающе прекрасно — наблюдать за рождением своих детей. — Фейт смотрит на Миранду, а потом на меня. По ее щекам катятся слезы, но она с улыбкой стирает их одной рукой, продолжая второй сжимать ладонь Хоуп.
— Так оно и было. Каждый раз. Видеть, как они делают первый вздох. Слышать их первый крик. Смотреть в их прекрасные лица. Пересчитывать пальчики на руках и ногах. Это было захватывающе прекрасно. Дети сразу запечатлеваются в душе.
Хоуп хлюпает носом. Ее глаза полны слез счастья.
— Это было похоже на надежду. — Я никогда не видел у нее подобных эмоций. Обычно она безразлична или мыслями где-то в своем мире.
Я не знаю, утверждение это или вопрос, но соглашаюсь. Потому что это правда.
— Это было похоже на надежду.
Фейт с улыбкой смотрит на меня.
— Думаешь, моя мама чувствовала тоже самое, когда родила меня? — Она выглядит довольной. Либо решила прекратить поиски матери, либо продолжает их, но не с таким отчаянием, как раньше.
— Уверен, что да. — Я действительно так думаю. Фейт обладает невероятной энергетикой. Мне кажется, что, когда она появилась на свет, сразу стало понятно, что этот ребенок — особенный.
Фейт
Неожиданно Хоуп вскакивает с кресла и тянет меня за руку.
— Пошли. Я хочу показать тебе кое-что.
— Хорошо. — Я встаю и выхожу следом за ней из комнаты ожидания.
Мы заходим в лифт, и она нажимает на кнопку четвертого этажа. Двери открываются, и нас приветствует улыбкой медсестра-регистратор.
—Доброе утро. Вы хотите узнать номер палаты?
Я ничего не понимаю, поэтому смотрю на Хоуп.
Она пытается улыбнуться женщине, но счастливые слезы в ее глазах сменила грусть.
– Палата номер четыреста.
Медсестра подвигает к нам планшет.
—Отметьтесь, пожалуйста. И мне нужно будет увидеть ваши удостоверения личности.
Я вписываю свое имя и уже собираюсь приступать к имени Хоуп, но она вытаскивает удостоверение личности и кладет его передо мной. На нем написано Джейн Мари Мартин. Женщина проверяет документы и пропускает нас в отделение.
— Тебя зовут Джейн?
Она останавливается и смотрит на меня. Порой Хоуп начинает рассказывать свои истории внезапно. И так дотошно, будто мне интересна каждая деталь ее жизни. Это одна из таких историй.
— Когда мне было восемнадцать лет, мама вышла замуж за Джонаса. Джонас переехал в дом мамы и сказал, что я не могу с ними жить. Мама знала женщину, миссис Липоковски, у которой была квартира. Миссис Липоковски была очень хорошей и дала мне работу. Но я не справлялась с ней, поэтому она заполнила какие-то бумаги за меня, и я стала каждый месяц получать деньги по почте. Она сказала, что это называется «пособие». Миссис Липоковски забирает из него немного за аренду, а на оставшиеся деньги я покупаю еду. Она очень добра ко мне. Жаль, что мама была не такая. Когда мне исполнилось двадцать лет, я сказала ей, что мне не нравится мое имя. Что Хоуп звучит лучше. И миссис Липоковски ответила, что я могу выбрать любое имя, которое мне нравится. С тех пор я называю себя Хоуп. Это особенное имя.
—А куда мы идем, Хоуп? — Я начинаю нервничать. Не знаю почему, но слезы, которые катятся по ее щекам, приводят меня в замешательство.
Она молча берет меня за руку и ведет к палате номер четыреста. Мы медленно приближаемся к открытой двери и заходим внутрь. На кровати спит женщина.
Я начинаю отступать назад, чтобы не потревожить пациентку, но Хоуп удерживает меня.
— Ты знаешь ее? — шепчу я.
Хоуп качает головой, даже не оглянувшись на меня.
— Нет, — тихо отвечает она.
— Тогда зачем мы здесь? — Я задаю этот вопрос, но уже знаю ответ на него. Я чувствую его в ее прикосновении.
Надежда.
Оно похоже на надежду.
ГЛАВА 61