Джейн
Флэшбек
— Ты хорошенькая.
Хорошенькая.
Я часто это слышу.
Иногда это говорят по-доброму, и я радуюсь.
«Ну разве она не хорошенькая?» или «Какая хорошенькая, вся в маму».
А иногда, когда эти слова произносит мама, даже несмотря на то, что она широко улыбается, мне становится грустно.
«Ум нужен только тогда, когда нет красоты, Джейн» или «Просто улыбайся и молчи, Джейн».
Моя мама настоящая красавица. Мужчины постоянно твердят ей об этом.
Но когда Дэн говорит, что я хорошенькая, у меня в груди будто жужжат пчелы, громко и щекотно. И краснеют щеки, словно я провела на улице весь день, бегая за стрекозами. Мне хочется рассказать ему о пчелах и стрекозах, но я молчу. А вместо этого, просто улыбаюсь, потому что так велит делать мама, и благодарю его, так как мама твердит, что, если кто-то говорит тебе приятное, нужно обязательно благодарить. Как на день рождения, когда я получаю подарки. Комплименты ведь тоже подарки. По правде сказать, я не понимаю, что это значит, но делаю, как она просит.
Дэн широко улыбается. И в груди снова начинают жужжать пчелы. Я вижу все его зубы и начинаю мысленно пересчитывать их. Один. Два. Три. Четыре. Пять.
Но внезапно он спрашивает:
— Когда твоя мама возвращается с работы, Джейн?
— Моя мама работает в банке. Она считает деньги и возвращается домой в пять часов.
Дэн снова улыбается, и я вновь считаю его зубы, начиная с шестого. Семь. Восемь.
— Давай посмотрим телевизор?
Мы сидим на диване: я на одном конце, а он на другом.
И смотрим фильм. Я уже видела его. Он смешной.
Дэн много смеется. Мне нравится это. У него закрываются глаза, а лицо становится дружелюбным. У меня никогда не было друзей. Мама говорит, что они мне не нужны. Но я хочу хотя бы одного.
|
|
— Хочешь леденец?
Мы сосем леденцы. Он придвигается ближе и садится рядом со мной.
Фильм мы досматриваем, держась за руки.
Я видела, как мама улыбается, когда мужчины держат ее за руку. Она выглядела очень счастливой и красивой. Мне кажется, что я знаю почему. «Потому что пчелы жужжат не только у меня в груди, но и в голове». Это так смешно и приятно. У меня уже болят щеки от улыбок, но я не могу ничего с собой поделать.
В четыре сорок пять он говорит:
— Мне пора.
— Хорошо, — отвечаю я. Пчелы превращаются в гориллу, которая крепко сжимает мою грудь. Так же я чувствовала себя, когда мама возвращалась с работы, и бабушка Тресса уходила домой. Я не хотела, чтобы она оставляла меня.
— Увидимся завтра в школе, Джейн.
— Хорошо. — Горилла больше не сжимает грудь. И мне не грустно, потому что завтра я снова увижу его в школе.
***
Среда мой любимый день недели, потому что Дэн провожает меня домой.
Он задает мне вопросы.
— Ты переехала сюда недавно, Джейн?
— Нет, я живу здесь всю свою жизнь, — говорю я ему. — Просто раньше не ходила в школу. — Бабушка Тресса учила меня на дому. Мама говорит, что школьная система находится в руках дьявола и они учат только лжи и пакостям. Не знаю, что она имеет этим в виду. Но бабушка умерла прошлым летом, и теперь я хожу в настоящую школу. Потому что маме нужно работать в банке весь день.
— Ну и как? Тебе нравится в школе? — спрашивает он. Его улыбка вызывает во мне желание ответить утвердительно, хотя это и не так.
— Да, — произношу я. Но дети очень жестокие. Они обзывают меня разными словами, например, «дебилка». Мне становится грустно от этого. Но Дэн делает меня счастливой, поэтому я добавляю: — Ты мне нравишься. Ты очень добр ко мне.
|
|
Он улыбается так широко, что я могу пересчитать все его зубы.
Мы заходим домой и садимся рядом на диван. Я собираюсь включить телевизор, но он внезапно целует меня. Я не знаю, что делать, но Дэн говорит:
— Просто расслабься, Джейн, и делай тоже, что и я. — Я расслабляюсь и делаю тоже, что и он. Пчелы перестают жужжать, а внизу живота все скручивается, но не так, как при тошноте. Это очень приятно, как будто что-то барахтается и щекочет в нижней части тела.
Нам не хватает времени на леденцы.
Когда он уходит, мои губы выглядят опухшими, а в животе довольно урчит. Мне хочется, чтобы Дэн снова поцеловал меня.
***
Я едва дождалась среды.
Дэн провожает меня домой.
Он спрашивает, могу ли я показать ему свою комнату.
Мне не хочется. Лучше сидеть на диване и целоваться.
Но я выполняю его просьбу, так как мама всегда говорит, что мужчинам не нравится, когда с ними спорят.
Он хочет полежать на моей кровати. Сначала это кажется странным, но когда Дэн начинает целовать меня, я решаю, что целоваться на кровати мне нравится также сильно, как и на диване.
Он просовывает руку под футболку.
Прижимает ее к лифчику.
Прикасается ко мне под юбкой.
И в животе снова все скручивается.
Но когда он засовывает руку в трусики, я начинаю ерзать.Мне хочется, чтобы он прикасался ко мне, но это так странно. Приятно, но странно. Дэн останавливается. Мне снова хочется почувствовать эту странность, поэтому я сама прижимаюсь к его руке. Он продолжает целовать и касаться меня, и чем дольше он это делает, тем сложнее мне просто лежать. Внизу живота скручивает еще сильнее. Это похоже на то, когда растягиваешь резинку между пальцами. Тебе кажется, что дальше уже некуда, потому что она итак слишком сильно натянута, но внезапно она соскальзывает с пальцев и, подобно ракете, взмывает в воздух. Вот как я себя чувствую. Ракетой. Я кричу: «О Боже», — хотя мама говорит, что нельзя упоминать имя Господа всуе. Но я продолжаю выкрикивать его снова и снова. А когда ракета возвращается, я чувствую себя так, будто кто-то налил мне на голову сироп и теперь он медленно растекается по телу и по внутренностям.
|
|
Дэн целует меня в нос и говорит:
— Ты такая хорошенькая. — А потом уходит.
Мы не сосали леденцы.
Я совсем забыла о них.
***
Сегодня снова среда.
Пчелы начинают жужжать в груди и голове еще до того, как Дэн провожает меня домой.
Он направляется прямиком в комнату, а я следую за ним, потому что хочу вновь его прикосновений и целоваться на кровати.
Какое-то время мы целуемся, а потом он говорит, что я буду выглядеть симпатичнее, если сниму всю одежду. Я не желаю снимать одежду, но мне хочется, чтобы он считал меня хорошенькой, поэтому соглашаюсь. А когда я обнажаюсь, он восклицает:
— Ты такая красивая. — У меня вспыхивает лицо. Быть красивой лучше, чем хорошенькой. Мама говорит, что когда я вырасту, то стану красавицей и мужчинам будет наплевать, что я не такая умная, как остальные девочки.
Мы снова целуемся, и он снимает с себя футболку. У него на груди растут волосы, но мне нравится касаться их. Они такие мягкие и в то же время колючие, как коврик в ванной, об который я вытираю ноги, когда выхожу из душа. Он просит меня коснуться его пениса. Я не хочу смотреть на него, но прикасаюсь. Дэн издает такой звук, будто только что откусил шоколадное пирожное и оно оказалось самым вкусным в его жизни. Мне это нравится. И теперь я хочу посмотреть. Я уже видела член. Однажды к маме пришел друг, но я не знала об этом и когда зашла без стука в ее спальню, то увидела член друга. Теперь я всегда стучусь.
Но у Дэна пенис больше, чем у того мужчины. Он очень большой и выглядит таким злым. Я говорю ему об этом, но Дэн улыбается и отвечает, что он не злой, а счастливый благодаря мне.
Мы снова целуемся и когда его рука оказывается между моих ног, я трусь об нее. Низ живота скручивает вновь, а промежность начинает покалывать.
А потом он ложиться на меня и просит расслабиться, но я не понимаю зачем, ведь я итак расслаблена.
Внезапно я чувствую боль и жжение, будто что-то разрывает меня на части.
— Больно! Больно! Прекрати!
Дэн что-то тихо шепчет мне на ухо. Его голос все еще звучит так, будто он ест лучшее шоколадное пирожное в своей жизни.
— Шшш. Все в порядке, Джейн. Больно только в первый раз, а потом тебе будет хорошо, очень хорошо. Обещаю.
Я пытаюсь не думать о боли. Как в тот раз, когда мама выпила слишком много пива и прижала горячий утюжок для завивки волос к моей руке. Ожог болел долго, но я старалась не думать о нем, так как знала, что мама не хотела причинить мне боль. Она сама мне это сказала.
Вскоре боль прекращается, как Дэн и говорил. Его бедра начинают двигаться быстрее, и он продолжает говорить мне какая я красивая. А потом рычит, как животное и кричит: «Фак». После чего внутри меня разливается что-то теплое.
Когда Дэн скатывается с меня, моя пися принимает прежний размер.
— Сходи в ванную и приведи себя в порядок, — говорит он.
Я не понимаю зачем пока не встаю с кровати. В этот момент происходит две вещи: я вижу кровь на простынях, а когда начинаю идти, то чувствую, как по бедрам что-то течет. И то, и другое, пугает меня.
После того, как я привожу себя в порядок и одеваюсь, Дэн уходит. Он просит никому не говорить о произошедшем, иначе у него будут неприятности. Потому что люди не поймут, насколько я особенная для него.
Мне нравится, что он называет меня особенной.
Я никому не скажу.
Да мне и не с кем говорить, кроме мамы.
***
Каждую среду Дэн провожает меня домой.
Каждую среду мы целуемся и занимаемся сексом на моей кровати.
Мне больше не больно.
Иногда Дэн надевает на член «резинку». Так он ее называет. Иногда нет, потому что «без нее лучше».
Он говорит, что я его девушка.
Но это секрет.
Как и то, что мы проводим время вместе.
***
Все неделю меня тошнит. Мама не заставляет меня ходить в школу и разрешает оставаться дома пока она на работе. Я сплю на полу в ванной комнате, чтобы не бегать каждый раз, когда мне будет плохо. Мне не хочется есть.
В среду после обеда приходит Дэн. Но, увидев, что мне плохо, уходит.
***
Мама отводит меня в больницу. Там мне прокалывают руку иглой и наполняют кровью стеклянную пробирку. Мне не нравится. Это больно. А еще они заставляют меня пописать в пластиковый стакан. Это мне тоже не нравится.
Медсестра измеряет температуру и задает вопросы, а потом уходит.
Мы с мамой долго ждем доктора. Он какой-то неприятный и не нравится мне.
Доктор проверяет мои уши, горло, слушает сердце и задает те же самые вопросы, что и медсестра.
А потом раздается стук в дверь, и какая-то женщина вручает ему бумаги. Она приятная. Мне хочется, чтобы она осталась, а он ушел. Доктор заглядывает в бумаги и быстро изучает их.
После чего смотрит на маму и говорит:
— Она беременна. — Интересно, о ком это он. Только взрослые могут забеременеть. Так сказала мама, когда я спросила ее, откуда берутся дети. «Когда ты вырастешь, то выйдешь замуж и родишь детей». Но я еще не выросла. И не вышла замуж.
Мама смотрит на меня; ее глаза недовольно сверкают. Мне страшно.
— Ты занималась сексом, Джейн? — Секс — это наш с Дэном секрет. Она не должна ничего о нем знать.
Я очень быстро мотаю головой. Я в курсе, что врать нельзя. «Ложь — это грех», — говорит мама.
— Ложь — это грех, Джейн. Не ври, иначе Господь накажет тебя.
Я молча сижу, ожидая, когда на меня обрушится гнев Господа или мамы. Мне не хочется ни того, ни другого.
—Я должен осмотреть ее. Вы предпочтете остаться или выйти? — говорит доктор.
— Я останусь, — произносит мама. Но по ее голосу и не скажешь. Скорее, ей хочется ударить меня ремнем, который висит в ее шкафу.
Врач просит меня снять нижнее белье и лечь на стол, а сам настраивает какие-то штуковины, которые выглядят как рожок мороженого на конце. Я делаю, как он говорит. Доктор надевает перчатки, достает из ящика пакет и разрывает его. Я не вижу, что внутри, но слышу, как он кладет что-то на небольшой металлический поднос, который стоит рядом с ним. Мне не нравится этот звук. Он слишком громкий.
Мужчина поднимает по очереди мои ноги и кладет их в рожки мороженого.
Когда он просит меня подвинуть бедра ближе к нему, я перестаю улыбаться и думать о мороженом.
— Нет, — восклицаю я. Он увидит, что у меня под платьем, а я этого не хочу.
Я слышу, как они с мамой вздыхают. У мамы это выходит зло, как когда она цитирует Библию перед тем, как наказать меня: «Я накажу мир за зло, и нечестивых — за беззакония их». Его же голос звучит раздраженно, как у моей самой нелюбимой учительницы, когда я говорю, что не понимаю ее вопросы.
— Я не смогу осмотреть тебя, если ты не придвинешься ближе и не согнешь ноги.
Я не хочу, чтобы он осматривал меня. Но мамин взгляд говорит, что она в ярости и мне лучше делать то, что просят.
Я пытаюсь не думать о происходящем и выполняю требование доктора. У меня трясутся колени, когда он раздвигает их. И я ничего не могу с собой поделать.
— Прекрати трястись и дай ему осмотреть себя, — рявкает мама. Таким голосом она обычно отправляет меня в комнату, когда к ней приходят мужчины.
И тогда я начинаю плакать, задерживая дыхание, чтобы не издать ни звука. Только слезы текут по лицу.
Перчатки доктора холодные и мокрые. А мои слезы настолько горячие, что я крепко зажмуриваюсь.
— Ты можешь почувствовать неудобство, — произносит мужчина.
Я не понимаю, о чем это он, пока внутрь меня не проскальзывает что-то, похожее на ложку. Она холодная, но я не чувствую никакого неудобства. А потом он что-то делает и мне становится больно. Доктор, вы большой обманщик. Такое ощущение, будто он раздвигает меня изнутри.
Когда мужчина вытаскивает ложку, боль прекращается. Зато он засовывает в меня пальцы. Мне хочется вырвать. Только Дэн может дотрагиваться до меня там. Я сглатываю, пытаясь сдержать тошноту.
— Все нормально. У нее есть гинеколог? — Он разговаривает с мамой, будто меня и нет в кабинете.
— Я запишу ее к своему, — отвечает мама.
Доктор уходит.
— Одевайся. Я буду ждать тебя возле регистратуры. Тебе нужно сдать много анализов. — Мои глаза все еще закрыты, но я вижу ее злость. Она ярко-красная, как огонь.
Не переставая плакать и дрожать, я натягиваю на себя одежду.
Все обратную дорогу мама молчит. Я знаю, что она приберегает злость и ярость до дома. Дом — единственное место, где она позволяет себе срываться на мне. И это всегда больно.
Я не говорю маме, что у меня был секс с Дэном. Я пообещала ему, что никогда и никому не расскажу об этом. А у меня хорошо получается хранить секреты.
***
В следующую среду, когда Дэн приходит ко мне домой, я говорю ему, что беременна. Он выглядит удивленным. У него бледнеет лицо, как у мамы в прошлом году, когда я рассказала ей, что съела четыре ее особых брауни. Мы идем в комнату и целуемся несколько минут, а потом он встает и просит меня встать на колени. Я так и делаю. Дэн говорит мне открыть рот. Я подчиняюсь. Он засовывает член мне в рот. Я начинаю задыхаться, но он все повторяет:
— Расслабься, Джейн. Мне будет хорошо. Ты ведь хочешь, чтобы мне было хорошо? — Я киваю.
Он говорит, чтобы я сосала его член, как леденцы, которые мне нравятся. Я так и делаю, но это совсем не похоже на леденцы. Вскоре он начинает двигать бедрами, а я продолжаю сосать. Потом хватает меня за волосы и двигается быстрее.
— Вот так, Джейн. Идеально. Продолжай. — Мне нравится, что он говорит «шоколадным» голосом. Пока рот не наполняет горячая жидкость. Я кашляю и срыгиваю ее, а остатки сглатываю. Мне не нравится эта жидкость: она липкая и соленая. Дэн обхватывает член рукой и дергает его. Это, наверное, больно, но выражение его лица делает меня счастливой.
— Хорошая девочка, — говорит он. — Очень хорошая. Я хочу попробовать кое-что еще перед тем, как уйти.
Не знаю, что он имеет в виду, но большинство вещей, которые делает Дэн, нравятся мне, поэтому я киваю.
— Хорошо.
— У твоей мамы есть какое-нибудь масло для готовки? — интересуется он.
Я снова киваю.
— Иди и принеси его, красавица.
Я возвращаюсь с растительным маслом. Он берет его и ставит на пол. А потом просит меня встать на колени.
Я встаю. Мне не нравится, когда Дэн занимается со мной сексом в такой позе, потому что он не может целовать меня. А я люблю целовать его.
Он прикасается ко мне сзади. Это приятно. Потом разрывает пакетик с «резинкой» и засовывает в меня член. Это тоже приятно, но он почему-то крепко держит меня за бедра и вбивается сильнее, чем обычно.
— Мне будет не хватать этого, — говорит он. Я не понимаю, что он хочет этим сказать. Дэн вообще много говорит, когда двигается во мне и обычно его слова не имеют никакого смысла. По большей части, он ругается. Я знаю, что это грех, но, когда он произносит их «шоколадным» голосом, я забываю об этом.
Я чувствую, как он выходит из меня, поднимает бутылку с маслом и снимает с нее крышку. Но не оглядываюсь, чтобы посмотреть, что он делает. А потом мокрые от пота волоски на его груди прижимаются к моей спине, и он шепчет мне на ухо:
— Расслабься или тебе будет больно. Я не хочу делать тебе больно, Джейн. Хорошо?
— Хорошо.
— Дыши глубоко. Дыши глубоко, пока я не закончу. Ты ведь хочешь сделать мне приятное?
— Да, — даже не раздумывая, отвечаю я.
Дэн раздвигает мои ягодицы руками. Я чувствую что-то теплое и влажное. А потом он начинает проталкиваться в меня. Но не в обычное место. Что-то не так.
— Расслабься, — напоминает он мне.
Я не могу расслабиться. Я не понимаю, что происходит.
Дэн останавливается.
— Дыши. — То, как он произносит это…мне хочется сделать ему приятное. Хотя, я и не могу расслабиться. Я делаю несколько глубоких вдохов.
— Вот так, — говорит он, как мой любимый учитель, когда я правильно отвечаю на вопрос.
Дэн снова начинает двигаться. Медленно, но мне все равно больно. Противно и хочется в туалет.
— Мне не нравится, — восклицаю я, не в силах молчать.
— Все нормально. С тобой все будет хорошо. Просто дыши. — Он выходит из меня и мне становится легче, но потом снова резко проникает во внутрь. — Прости, но это так приятно. Я быстро закончу. Просто не думай об этом.
Мне становится больно. Очень-очень больно. Дэн крепко держит меня за бедра. Я не могу дернуться. Слышу, как он говорит, но не понимаю, что. Мне слишком больно.
— Пожалуйста, прекрати! Мне больно! Пожалуйста, прекрати!
Но он продолжает до тех пор, пока не раздается его крик:
— Черт, у тебя такая тугая задница!
Дэн вытаскивает член, но я продолжаю чувствовать боль. Мне не хочется смотреть на него.
Он уходит в ванную и приводит себя в порядок. Вернувшись, поднимает меня с пола, садит к себе на колени и нежно обнимает.
— Послушай, Джейн. Ты моя особенная девочка. Прости, что причинил тебе боль, но мне было так приятно, красавица. Я хотел, чтобы наш последний раз был особенным. Завтра я уеду, и ты больше никогда не увидишь меня.
— А как же школа?
Он качает головой.
— Меня не будет здесь. Но ты всегда должна хранить наш секрет. И никому не рассказывать о том особенном времени, которое мы провели вдвоем.
— Я никому не расскажу, — обещаю я.
Дэн широко улыбается. Так, что я могу пересчитать все его зубы.
— Вот и хорошо. — С этими словами он снимает меня с колен, встает и уходит.
А я думаю, что он имел в виду и увижу ли я его завтра в школе.
***
На следующий день его не было в школе.
Я не видела его ни во время ланча, ни в коридорах во время перемен.
Мне становится грустно, ведь он был моим единственным другом.
После уроков я на всякий случай захожу к секретарю, миссис Пикок. Когда я начала учиться, она сказала мне обращаться к ней по любым вопросам.
— А Дэн уехал? Навсегда?
Она недоуменно смотрит на меня.
— Дэн? Какой Дэн, милая? Ты знаешь его фамилию?
Я не знаю, поэтому качаю головой и говорю то, что знаю:
— Дэн. Он подметает в столовой после обеда.
— А, Дэн Крестмур, сторож. Прости, милая, но он больше здесь не работает. Позвонил сегодня утром и сказал, что вынужден уволиться и уехать в другой штат по семейным обстоятельствам. У него больна мать. — Она улыбается, даже не подозревая, что ее слова причиняют мне боль.
Бедный Дэн. У него заболела мама. Надеюсь, она поправится.
***
Мне совсем не нравится ходить в школу беременной. Дети дразнят меня чаще, чем раньше. Называют шлюхой и проституткой. Я пытаюсь не обращать на них внимание, но мне больно. Я и так выслушиваю эти же слова от мамы каждый день.
***
Мой живот стал просто огромным. Мама говорит, что скоро родится моя девочка. А еще она считает, что я слишком маленькая, чтобы воспитывать ребенка, поэтому ему найдут другую семью. Это называется удочерение. Мне становится грустно, но мама говорит, что так и должно быть. Я не встречалась с новой семьей, но они, наверное, милые и добрые, потому что купили маме новую машину. Тойоту «Короллу». Она голубая, как мамин любимый цвет и в ней есть кондиционер. Теперь мама всегда улыбается за рулем. Только эта улыбка почему-то не делает меня счастливой.
Глава 62
Ты была моей надеждой
Фейт
Настоящее
И Хоуп начинает рассказывать историю, которую я мечтала услышать двадцать два года.
— Ты родилась жарким июльским днем, в этой палате. Тридцатого июля.
Я прижимаю ко рту ладонь, пытаясь приглушить рыдания. Слезы застилают мне глаза, поэтому я вижу лишь очертания Хоуп. Я тяну ее за руку, вывожу из отделения и лишь потом прошу рассказать мне все, что она помнит.
Хоуп тихо садится в кресло.
Я устраиваюсь рядом.
Она берет мою ладонь в свою и смотрит на наши сцепленные руки.
А потом посвящает меня в события того дня.
— После обеда у меня начал сильно болеть живот. Мама вернулась с работы и, увидев, что простыни на кровати мокрые, отвезла меня в больницу.
— Она оставалась со мной во время родов. Сидела в кресле в противоположном конце комнаты. Мама ни разу не посмотрела на меня, но я знала, что она плачет. — Взгляд Хоуп подернут дымкой, будто она полностью ушла в воспоминания, пытаясь воссоздать каждую деталь моего рождения.
— Когда все закончилось, и доктор сказал, что это девочка, ты начала кричать. Твой плачь был тихим, но в тоже время громким, будто ты была крошечным котенком снаружи и львом внутри. И я улыбнулась, так как поняла, что ты сильная. Я не сказала этого вслух, но мысленно назвала тебя Хоуп, потому что именно это я чувствовала. Я чувствовала надежду.
— Медсестра положила тебя мне на грудь. Ты была крошечной, как куколка. Она улыбнулась мне так, будто была счастлива и огорчена одновременно, и прошептала: «Нам нельзя давать ее тебе в руки, но я думаю, что она заслуживает того, чтобы познакомиться с тобой. Пусть ваше знакомство и продлится лишь минуту».
— По моим щекам начали катиться слезы, и я не могла остановить их. Но мне не было грустно. Ты была такая красивая. Я погладила тебя по мягкой головке и сказала: «Я люблю тебя, Хоуп». Я никогда и никому не говорила этих слов до этого. Потому что никого не любила пока не увидела тебя. А потом я добавила: «Твои новые мама и папа будут хорошо заботиться о тебе. Ты вырастишь умной, милой, доброй и очень хорошенькой. Я рада, что первой познакомилась с тобой и никогда не забуду тебя». — Хоуп пристально смотрит мне в глаза и продолжает: — Я была права, ты стала именно такой.
— Вскоре вернулась медсестра. Я поцеловала тебя в лоб, и она унесла мою девочку. Кновым маме и папе. Я не помню имен, но их фамилия была…
— Гроувс, — одновременно произносим мы. И у меня сжимается сердце от боли за себя и Хоуп.
Она кивает.
— Они жили далеко и не могли иметь своего малыша, поэтому забрали тебя. Мама сказала, что я слишком маленькая, чтобы воспитывать ребенка, поэтому я была рада, что ты будешь жить с ними. Они пообещали очень хорошо заботиться о тебе.
Хоуп задумчиво смотрит на меня, а потом с гордостью произносит:
— Ты была такой особенной. Когда я посмотрела на тебя, то сразу забыла обо всем плохом, чтобы было в моей жизни. Ты была моей надеждой.
— А ты когда-нибудь вспоминала меня? — Я задавалась этим вопросом всю жизнь. Представляла себе, что моя мама думает где-то обо мне так же, как и я о ней.
— Мама сказала, что ты теперь не моя и принадлежишь другой семье, поэтому я не могу говорить о тебе ни с кем. Она сказала мне забыть обо всем, но я никогда не переставала думать о тебе. Каждую ночь, перед тем как лечь спать, я молилась за тебя. А каждый год на твой день рождения пела «С днем рождения тебя».
— Сколько тебе было лет, когда я родилась?
— Семнадцать.
Я киваю. Она была молода и не могла позаботиться о ребенке. Не удивительно, что вмешалась ее мать и меня отдали на удочерение.
— А отец? Кто он?
Хоуп ничего не отвечает и пристально смотрит перед собой. Мне начинает казаться, что я не дождусь от нее ответа, но внезапно она произносит:
— Его звали Дэн. Я познакомилась с ним в школе. Он был моим парнем и называл меня хорошенькой.
— А где он сейчас? Ты знаешь? — Честно сказать, мне уже наплевать на это.
Она пожимает плечами.
— Не знаю. Ему пришлось уехать, когда я сказала, что беременна. Он был нужен своей маме. — В ее голосе нет грусти, скорее ностальгия. Как будто она вспоминает того, о ком не думала уже очень долго.
— А как ты узнала, Хоуп? Как ты узнала, что я твой ребенок? Ты видела меня всего лишь несколько минут, и это было двадцать два года назад.
Она крепко сжимает мою ладонь.
— Помнишь, что Шеймус сказал сегодня утром? О том, что дети запечатлеваются в душе? — Она пожимает плечами. — Я знала об этом с того момента, как ты постучалась ко мне в дверь и подарила ананас.
Я недоуменно смотрю на Хоуп.
— Но почему ничего не сказала мне?
—У тебя есть семья. Ты принадлежишь им. Я не знала, можно ли рассказывать. — Она и правда в это верит.
Я обнимаю ее.
— Можно. И они больше не моя семья.
Она отстраняется и удивленно смотрит на меня.
— Нет?
Я качаю головой.
— Они нет. Ты — да.
Хоуп дарит мне одну из своих редких улыбок, и впервые за двадцать два года я чувствую себя полноценным человеком. Поиск завершен. Эта часть моего исследования закончена. Я нашла свою маму. Или она нашла меня.
Мы возвращаемся в комнату ожидания, но там никого нет. Медсестра говорит, что Кая перевели в палату на другом этаже.
Я заглядываю в комнату из коридора и вижу, что все стоят вокруг кровати Кая. Шеймус замечает меня и машет рукой.
Кай спит. Он подключен к каким-то аппаратам и мониторам и получает обезболивающее внутривенно. У меня внутри все сжимается от боли за этого маленького мальчика.
Шеймус успокаивающе гладит меня по спине.
— Он поправится. Ему просто нужно время, — шепчет он мне на ухо. В его голосе нет беспокойства, и я знаю, что так оно и будет.
Но все равно не могу оторвать взгляд от маленького беспомощного тела.
— Слава богу, — тихо произношу я в ответ.
— С Хоуп все в порядке? Вас долго не было, – продолжает шептать Шеймус.
Я поворачиваю голову и в этот момент осознаю, что в моей жизни только что произошло чудо. Я не могу вымолвить ни слова, поэтому просто киваю.
Он обнимает меня и целует в макушку.
— Вот и хорошо.
Я перевожу взгляд на Кая.
— Мы пойдем. А ты позаботься о сыне. Я рада, что его перевели в эту палату, это хороший знак.
Мы с Хоуп и Шеймусом выходим в коридор. Хоуп, не останавливаясь, идет к лифту и ждет меня возле него.
Шеймус пристально смотрит мне в глаза. Как будто хочет сказать тысячу и одну вещь.
— Можно обнять тебя?
Я обхватываю его руками, и наши тела начинают вести молчаливый диалог. Они извиняются. Задают вопросы. Отвечают на них. И дают обещания.
Когда мы отстраняемся друг от друга, я вижу, что Шеймус улыбается. Это усталая улыбка, но она принадлежит мне.
— Скажи, что тоже почувствовала это?
Я киваю. Так оно и было.
Он делает глубокий вдох и, не прекращая улыбаться, выдыхает.
— Вот и хорошо. Черт возьми, я так скучал по тебе.
Мне очень хочется поцеловать его, но сейчас не место и не время.
— А ты не хотела бы…не знаю…может быть, когда Кая выпишут, мы… — Он замолкает, прикрывает глаза рукой и смеется. — Господи, какой ужас. Я так давно не приглашал никого на свидания.
У меня начинает кружиться голова, как и всегда в присутствии Шеймуса.
— Да, конечно, — улыбаясь, отвечаю я.
Он обхватывает мои щеки ладонями, нежно целует в губы и прислоняется своим лбом к моему.
— Спасибо.
— Я дам тебе домашний номер. У меня нет мобильного.
— Хорошо.
Мы обмениваемся телефонами.
— Оставь сообщение на автоответчике. Это общий телефон, но все будет нормально, я получу его.
— Хорошо. Скоро увидимся. Спасибо, что пришла проведать Кая. И меня.
Я киваю.
И ухожу из больницы вместе с мамой.
И сердцем, переполненным любовью.
Глава 63