Стихотворение М.Ю. Лермонтова «Как часто, пёстрою толпою окружён...»
Восприятие, истолкование, оценка
Это стихотворение написано в первый день 1840 года. Как нам известно, в 1841 году Лермонтов погиб. Новый год — символ надежд на будущее, на обновление, а для Лермонтова ещё и, наверное, итог жизни и творчества. И вот год открывается столь неутешительными выводами. Лирический герой предстаёт перед нами абсолютно разочарованным в жизни человеком, не верящим в счастье и будущее, уставшим от праздника жизни, на котором он чужой. В данном стихотворении, как почти всегда в поэзии Лермонтова, рисуется картина мироздания, разорванного на два мира. Один из них — мир земной суеты, фальши и лицемерия. Именно в нём обречён жить лирический герой, и с его описания начинается стихотворение. Это мир “давно бестрепетных рук”, “бездушных людей”, “затверженных речей”. Мы видим не людей, а кукол, лишённых всего человеческого. В земном мире нет индивидуальностей: поэт дважды называет людей толпой. И в этой пёстрой толпе лирический герой чувствует себя чужим и одиноким, стремится скрыться от неё, забыться, убежать, найти иную, прекрасную жизнь.
Действительно, два первых шестистишия представляют собой одно предложение, состоящее из двух придаточных частей и главной части:
Как часто, пёстрою толпою окружён, <...>
ласкаю я в душе старинную мечту,
погибших лет святые звуки.
Перечитывая сначала два распространённых, “нагромождённых” придаточных, читатель чувствует мельканье пёстрых тел и масок. Это ощущение создается и тем, что оба шестистишия начинаются с союзного слова “когда”. Все эти “образы бездушные людей”, “как будто бы сквозь сон”, путают и кружат нас, пролетают мимо, чтобы обратить наше внимание на смысловой центр предложения. Таким образом, эмоциональные ощущения читателя, созданные сложной синтаксической конструкцией, сближают его с лирическим героем, который из мира суеты попадает в заветный мир грёз:
...Под бурей тягостных сомнений и страстей,
Как свежий островок безвредно средь людей
Цветет на влажной их пустыне...
Сложный, сбивчивый размер (иногда шести-, иногда четырёхстопный ямб), сочетание парной рифмовки с кольцевой, как и сложные синтаксические конструкции передают непонятное, мучительное, дисгармоничное состояние души лирического героя.
Так какой же он мир — мечтаний и грёз?
В сознании лирического героя он сопрягается с детством, которое в свою очередь тесно связано с родными местами: “И вижу я себя ребёнком; и кругом родные всё места...”. Лирический герой восстанавливает в своей памяти, окрестности родного дома в часы вечернего преображения. Родной дом и детство характерны для построения лермонтовского идеального мира («Родина», «Мцыри», «Воля»).
Это два мостика, которые связывают реальный мир с идеальным. Беда в том, что они могут существовать только в воспоминаниях, в прошлом: “...памятью к недавней старине лечу я вольной, вольной птицей...”
И тут же возникает мотив свободы и полёта, воплотившийся в образ вольной птицы.
Пейзаж, нарисованый поэтом, — романтический, со всеми его атрибутами: спящим прудом, дымкой, туманами, тёмной аллеей. Создаётся атмосфера таинственности и божественного присутствия. Именно в такие моменты пограничного состояния природы душа человека наиболее близка к истине, возносится до самых важных тайн мироздания. Эта мысль наиболее ярко прозвучит в творчестве Тютчева, уже упоминалась в стихотворениях Ломоносова и Жуковского. Логично, что именно в такой момент лирический герой и обращается к важнейшей из тем бытия — к любви. Он рассказывает о сне, мечте, поэтому и рассказ о них туманен, состоит из набросков и неявных штрихов. Мы не можем понять, вспоминает лирический герой о своей любимой или, что вероятнее, рисует свой идеал в мечтах. Но это не важно. Важно то, что образ прекрасной девушки становится для лирического героя воплощением всего самого нежного, чистого и возвышенного:
...С очами, полными лазурного огня,
С улыбкой розовой, как молодого дня
За рощей первое сиянье...
Её глаза и розовая улыбка контрастируют с масками бездушных людей земного мира. И вот в этом выдуманном “дневном царстве” красоты и любви лирический герой чувствует себя “всесильным господином”. Именно в этом мире он ощущает гармонию и счастье, родство души с душой иной.
Таким образом, душа лирического героя принадлежит миру идеальному, но жить он вынужден в мире реальном, несовершенном: “Когда ж, опомнившись, обман я узнаю...” Мотив сна в стихотворении наиболее ярко отражает трагедию лирического героя. Для него мечтания и сны как физический процесс оказываются жизнью, а сама жизнь — пустым и глупым сном. Его трагедия, как и трагедия всех романтических героев, в том, что они обречены на вечные скитания между двумя мирами.
Данное стихотворение также и пример байроновского, воинствующего романтизма, дерзкого и желчного:
...О, как мне хочется смутить весёлость их
И дерзко бросить им в глаза железный стих,
Облитый горечью и злостью!..
Разве не вспомнится нам здесь байроновский «Корсар»?
Теперь посмотрим, как идейное содержание стихотворения раскрывается с помощью художественных средств и мотивов. Начнём с художественного пространства и мотива движения. В описании мира земного почти нет указаний на передвижение в пространстве. Это тесный круг безликих тел (“пёстрою толпою окружён...”), который бесконечно вращается вокруг героя “при шуме музыки и пляски”. Теснота и несвобода властвуют над людьми (“приличьем стянутые маски”). Пространство воображаемого мира безгранично: бесконечное небо (“лечу я вольной, вольной птицей”), бесконечные просторы (поле, пруд, туманы), бесконечная глубь — тёмная аллея, уводящая нас в таинственную неизвестность.
Художественное время ещё раз отражает трагичность мироощущения лирического героя. Лицемерие и фальшь вечны, они всегда окружают человека, а погружение в идеальный мир — мгновения: “И если как-нибудь на миг удастся мне...”
Как, наверное, сразу понятно, контраст — основной принцип построения двух миров в пределах одного поэтического текста. Контрастны звуки, цвета. Рисуя мир суеты, лирический герой ограничивается словами “пёстрая”, “мелькают”, “маски”. Яркость и блеск цветов смешивают их в безликую массу. Цветовая гамма идеального мира — лазурь, зелень трав, сиянье, розовая улыбка, жёлтые листья.
Звуковой фон, сопровождающий праздник масок, — шум музыки и плясок, дикий шёпот — что-то дисгармоничное. Святые звуки идеального мира складываются в мелодию: тишина, шуршанье листьев и плач человека.
Вслушаемся в отдельные строки стихотворения. “...П ё строю толп о ю окруж ё н, когда передо мн о й, как будто бы сквозь с о н...” Ассонанс на звук [о] в ударных положениях создаёт ощущение монотонности, бесконечного кружения. “И дерзко бросить им в глаза железный стих...” — стих, в котором мы слышим аллитерацию на шипящие, свистящие и [р], что точно отражает смысл фразы, эмоциональное состояние героя.
Улыбка, слёзы человека в мире грёз контрастируют с “приличьем стянутыми масками”, робкие шаги — с “небрежной смелостью красавиц городских”.
Итак, мы видим, что лирический герой ощущает дисгармонию и пропасть между двумя мирами непреодолима. И что страшнее всего, лирический герой находится в ней один, отделяет себя от людей, питает к ним злобу. Он даже не пытается полюбить таких людей, такой миропорядок. По мнению Л.Н. Толстого, тот, кто не принимает мир таким, какой он есть, не принимает его никогда.
Нам никогда не узнать, принял бы Лермонтов наш мир, если бы он прожил ещё много лет. А может, душа его вечно металась бы, не находя пристанища. Но оборвав жизнь поэта, судьба оставила нам ярчайший в истории русской литературы образец романтизма, духовной красоты и трагического миропонимания.
«Как часто, пёстрою толпою окружён…» (1840)
Двоемирие — отличительная черта романтизма. И в этом смысле перед нами хрестоматийный пример оппозиции реального мира — лицемерного, бездушного, чуждого лирическому герою — и мира прекрасной мечты, где он свободен и счастлив.
В качестве вступления можно порассуждать о романтических произведениях Жуковского и раннего Пушкина, о близости лермонтовского романтизма (особенно раннего) к Байрону; об историко-литературной ситуации 40-х годов.
Каковы же эти миры? Как создаются в стихотворении их образы? Этому может быть посвящена основная часть сочинения. Говоря о реальном мире, чуждом лирическому герою и созданном в первых строфах, важно вспомнить об образе маскарада — лживости, лицемерия “света”.
В нём невозможны истинные чувства: руки “бестрепетны”, а значит, любовь ложна.
“Звуки” превращаются в “шум музыки и пляски”, “дикий шёпот затверженных речей”.
Этот мир создаёт ощущение пестроты.
Блеск — единственное цветовое обозначение реального мира. Вспоминаются глаза Печорина: “То был блеск, подобный блеску гладкой стали, ослепительный, но холодный”. Реальный мир наполнен “бездушными” людьми.
В противоположность ему идеальный мир — сугубо мир “души” лирического героя. Его прекрасная мечта.
Поэтому звуки здесь становятся “святыми”.
Этот мир светел, наполнен ощущением любви: “лазурный огонь” в глазах, “розовая улыбка”, как “молодого дня за рощей первое сиянье”. Свет вечернего луча, как и часто у Лермонтова, приносит покой и умиротворение.
Мир мечты обретает цвет. Опять, как и в «Родине», при описании природы эпитеты точны, и мир сам по себе (без романтических “затей”) приобретает истинную красоту: “зелёная сеть трав”, “тёмная аллея”, “жёлтые листы”.
Идеальный мир не статичен, он живёт своей таинственной и прекрасной жизнью — “вечерний луч глядит сквозь кусты”, пруд — “спящий”. Этот умиротворяющий покой напоминает «Выхожу один я на дорогу…».
Чувства находят своё выражение: плачу, люблю. Важность слёз. “Дивное царство” идеальной мечты запечатлевается в памяти и становится единственным местом, где душа лирического героя получает возможность жить, испытывать эмоции.
“Дивное царство” мечты неподвластно времени.
Могучая роль воспоминания, его эмоциональная нагруженность (“погибших лет” святые звуки). Память — носитель идеального прошлого. “Забыться памятью” — кажущийся оксюморон. Для Лермонтова он имеет значимость: забыться — уйти от действительности (настоящего). Возвращение к былому не только уводит лирического героя от реальности, но и делает свободным — не столько от жизненных условностей, сколько во времени и пространстве. Не случайно использование настоящего время при рассказе о прошлом. Потому так горько возвращение к реальной жизни.
Следует обратить внимание и на то, что воспоминание в романтическом мире Лермонтова приобретает не только временную, но и мировоззренческую характеристику. Это и воспоминание души о другом, идеальном мире, из которого она “родом”: «Ангел», «1831-го июня 11 дня».
Причастность к миру “иному”, миру мечты, как и отказ от лжи и лицемерия действительности — причина одиночества лирического героя. В этой связи наиболее актуальными становятся мотив изгнанничества и мотив одиночества в людской толпе, не способной понять и оценить лирического героя («1831-го января»).
Обращаясь к художественным особенностям, наряду с эпитетами (типологически разными в разных частях стихотворения) необходимо подчеркнуть развёрнутое сравнение как весьма характерный лермонтовский приём. Ранняя лирика Лермонтова наполнена сравнениями такого типа, в поздней они перерастают или преображаются в символические стихотворения — такие, как «Утёс» или «На севере диком…». На уровне лексики нельзя не обратить внимания на уже упоминавшееся слово “пустыня”, на этот раз входящее в оксюморон “пустыня морей”. Прекрасный комментарий к употреблению этого слова даётся в замечательной книге Ефима Эткинда «Разговор о стихах», к которой я и советую обратиться юным авторам сочинений.
Следует обратить особое внимание на финал стихотворения, где важнейшим становится мотив обмана. Обман реального мира и невозможность уйти от него — это мировой, жизненный обман. Обман становится характеристикой мира, человеческой жизни.
Безусловную значимость приобретает и “отклик” поэта на реальную действительность, вторгающуюся в его мир. Не случайным в этой ситуации становится эпитет “железный” по отношению к стиху. Размышление над смыслом этого эпитета было бы весьма уместным.
Можно добавить ещё, что, как у истинного романтика, у Лермонтова сюжеты многих стихотворений имеют биографическую основу. Так и в связи со стихотворением «Как часто, пёстрою толпою окружён…» связано некоторое полулегендарное происшествие на балу-маскараде в Дворянском собрании 1 января 1840 года. О нём в своей книге о Лермонтове рассказывает П.Висковатов. Однако, как и в других случаях, при анализе стихотворения не стоит уж очень увлекаться биографией — ни авторской, ни уж тем более своей собственной.