Преподобный отец наш Феодор Санаксарский родился в 1719 году близ села Романова Ярославской губернии в родовом имении благочестивых дворян Игнатия и Ирины Ушаковых и при Святом Крещении был наречен Иоанном. Возраставшего в родительском доме отрока от юности напитывали благочестием, усердно научая его Закону Божиему и добродетельной жизни. Когда Иоанну было четыре года, у него умерла мать. Вскоре отец женился второй раз. Его новая супруга Параскева и воспитала отрока Иоанна в вере и благочестии.
Когда Иоанн достиг совершеннолетия, его родители, как люди состоятельные, определили юношу на воинскую службу в гвардейский Преображенский полк в Санкт-Петербурге, где за особое усердие Иоанна вскоре произвели в сержанты.
Живя в столице, в довольстве, среди веселых и беспечных товарищей, среди раздольного быта и увеселений, обычных тогда в столице и гвардии, молодой Иоанн Ушаков легко мог бы со временем потерять свои природные благочестивые наклонности, ибо, по слову апостола, «худые сообщества развращают добрые нравы» (1Кор. 15:33). Но человеколюбивый Господь, не хотящий смерти грешника, но ожидающий обращения его и «еже живу быти ему» (Иез. 18:23), не оставил юношу окончательно уклониться от благого пути правды Божией и погибнуть в развращении, но сподобил его прийти к покаянию следующим образом.
Во время обычного шумного собрания гвардейцев-товарищей Иоанна, в самый разгар веселья, один из юношей, бывший до того совершенно здоров и весел, внезапно упал замертво. Увидев умершего без покаяния товарища, Иоанн, словно очнувшись от обаяния мирских соблазнов, внезапно осознал всю непрочность того, что люди называют счастием. Тотчас же решился юноша оставить все: воинский чин, друзей, родителей и всю красоту этого мира, и тайно бежать в пустыню, желая стяжать звание воина Царя Небесного, наследовать гражданство Небесного Иерусалима, «вчиниться в лице другов Христовых» среди истинной красоты Царствия Божиего. Жаждущая сугубого подвига юная душа укрепилась тогда словами преподобного Иоанна Лествичника: «Изыдите от среды их и отлучитеся и нечистоте мира не прикасайтеся, глаголет Господь. Кто бо когда у них сотвори чудеса? Кто мертвыя возстави? Кто изгна демонов? Никтоже. Вся бо сия иноком суть награждения, яже мир вместити не может; аще же бы возмог, то к чему бы был иноческий подвиг и отшельничество?» (2 ступень Лествицы).
Вняв, таким образом, всем существом своим гласу Божию, зовущему к каждому сердцу, но не в каждом находящему отклик, Иоанн, наскоро собравшись, спешно выехал из столицы с одним слугой, как бы в родительский дом, желая лишь обителей Отца Небесного. Отъехав далеко от города, юноша отпустил слугу, переоделся в нищенскую одежду и пошел на берега Двины в поморские леса.
После нескольких дней пути попустил Господь Иоанну испытание тщеславием, желая укрепить через это Своего раба.
На дороге вблизи Ярославля неожиданно встретился ему родной дядя, выезжающий из города в роскошной карете со множеством слуг. Желая приветствовать родственника, Иоанн поклонился дяде, но тот, не узнав в оборванной одежде своего племянника, даже не обратил на него внимания. Сильная скорбь и смущение возмутили душу молодого подвижника. Вспомнил он свою прежнюю безбедную жизнь и богатство, не уступающее дядиному. Враг спасения нашего, ободренный мгновением смущения, тотчас представил воображению юноши ослепительные картины балов и торжественных выездов. Представил он множество слуг и легкую жизнь в роскоши и неге, все яркие соблазны столичной жизни и удалое веселие гвардейского полка. Но Иоанна, познавшего суетность земного счастия, уже не прельстили диавольские ухищрения. С молитвою, осенив себя крестным знамением, юноша превозмог минутное сомнение и с новыми силами направился к поморским лесам, ставшим для него началом пути ко спасению.
Вскоре, неуклонно преодолевая борения и соблазны, Иоанн, едва переступивший порог двадцатилетия, достиг лесов на берегах Двины. Углубившись в лесные дебри, молодой подвижник нашел в чаще опустевшую келлию и жил в ней один более трех лет, одному лишь Богу работая в сокрушении сердца, подвизаясь в посте, молитве и терпении скорбей. Пищу, самую скудную, и все немногое, необходимое для жизни, ему приносили боголюбивые жители окрестных селений.
Вскоре местное начальство усилило гонения на селившихся в северных лесах раскольников, а при случае теснило и уединившихся там православных пустынников, проживавших без документов. Начали притеснять и Иоанна, подозревая в нем раскольника; он же терпеливо сносил все оскорбления и даже побои.
Однажды, увидев святого, вынужденного прийти в ближайшее селение за самым необходимым, некоторые поселяне вновь стали несправедливо оскорблять Иоанна. Подвижник все сносил в молчании и смирении. Не вынося такого обличения своей злобе, нечестивцы настолько распалились ненавистью, что с побоями поволокли святого в ближайший город Архангельск для суда и расправы. Скорбя о таком падении собратьев, преподобный умолял их отпустить его и обещал совершенно покинуть поморские леса, лишь бы не быть причиной соблазна и злобы. Но мучители преподобного лишь усерднее влекли Иоанна на расправу, словно прообразуя будущие его мучения за правду Божию. Но вскоре сильная усталость овладела нечестивцами, и они, вняв, наконец, усердным молениям святого, как бы нехотя отпустили его. С таким большим трудом освободившись, Иоанн вынужден был спешно перейти из своей уединенной келлии в Площанскую пустынь Орловской губернии.
Придя в Площанскую пустынь, Иоанн при встрече с настоятелем обители назвался церковнослужителем. Старец игумен долго не соглашался принимать пришедшего без вида (паспорта) юношу, остерегаясь раскольников или беглых преступников. Лишь уступая настойчивой и усиленной просьбе, настоятель поставил Иоанна читать в церкви богослужебное последование и из его чтения сразу понял, что перед ним не церковник, а какой-нибудь дворянский сын. Опасаясь, как бы из-за него не было в обители какой-либо неприятности, настоятель поселил Иоанна в одной из отдаленных келлий в лесу, устроенных прежде жившими там подвижниками.
Но недолго пожил любитель безмолвия в пустыни. По прошествии немногого времени благоволил Господь явить Своего светильника миру. По высочайшему повелению послана была сыскная команда для выявления всех, укрывающихся в лесах от закона, и для разорения их тайных жилищ. Взят был и Иоанн как не имеющий вида. При допросе он откровенно сказал, что тайно ушел из службы в гвардии, а потому сразу был доставлен в Санкт-Петербург к императрице Елисавете Петровне.
Случись такое событие на несколько лет раньше, в царствование суровой Анны Иоанновны, несдобровать бы Ушакову. Но Елисавета Петровна была ласкова, набожна, чтила монахов и покровительствовала настоящим пустынникам.
Приведенный во дворец, Иоанн в ожидании приема у государыни был поставлен под царским крыльцом. А так как прежде ухода из мира он был известен многим как природный дворянин и немалый чин в Преображенском полку, то по Петербургу, а в особенности в гвардейских полках, быстро пронеслась весть, что сержант Ушаков сыскан. Многие допущенные ко двору собрались посмотреть на молодого подвижника, смиренно стоящего у крыльца. За прошедшие шесть лет Иоанн сильно изменился, и трудно было в этом изможденном постом человеке узнать блестящего гвардейца, веселого товарища по столичным забавам и развлечениям. От великого воздержания Иоанн был сух и бледен лицом, одет лишь во скудную власяницу, подпоясан простым ремнем. Но особенно поражала всех лежащая на преподобном печать глубокого смирения и послушания воле Божией, словно пронизывающая молодого подвижника. Видя это, многие умилялись и клали в своем сердце намерение оставить мир и следовать тесным путем, подобно Иоанну, в Царство Небесное.
После доклада Иоанна провели к императрице. Увидев преподобного, она по-матерински милостиво спросила его: «Зачем ты ушел из моего полка?» «Для удобства спасения души, Ваше императорское Величество», – с кротостью отвечал Иоанн. «Не вменяю тебе побега в проступок и жалую тебя прежним чином, – сказала государыня, испытывая твердость намерения Иоанна, – вступай в прежнее звание». На это святой ответил: «Ваше величество, в начатой жизни для Бога и спасения моей души желаю пребыть до конца, а прежней жизни и чина не желаю». Снова спросила его императрица: «Для чего же ты тогда не спросясь ушел из полка? К такому деланию и от нас ты мог быть отпущен». «Если бы тогда просил я об этом ваше величество, то не поверили бы Вы мне, молодому и не испытавшему всей трудности монашеского жития. Теперь же, после убогого моего искуса, утруждаю ваше величество просьбой – дайте мне умереть монахом». Видя такую решимость подвижника, императрица спросила Иоанна, где бы желал он подвизаться. «В Саровской пустыни, ваше величество». Государыня согласилась, но, испытывая смирение молодого подвижника, оставила его для принятия монашеского пострига в Александро-Невской обители Петербурга.
Так, по воле Божией и согласно императорскому повелению, после трехлетнего послушнического искуса в Александро-Невской обители 13 августа 1748 года 29-тилетний Иоанн Ушаков был пострижен в монахи. Постриг в присутствии императрицы Елисаветы Петровны совершил начальствовавший тогда в обители высокопреосвященнейший Феодосий, нарекший нового монаха именем Феодор, тезоименно великому князю Феодору Смоленскому (память 19 сентября).
С самого первого дня своего монашеского делания Феодор, внимая своему спасению, неисходно подвизался в той обители, любя безмолвие, неустанно упражняясь в посте и молитве.
Когда же восхотел Господь испытать Своего раба и укрепить его твердость и терпение, то попустил ему плотскую брань, такую, что и сам Феодор удивлялся ей. Однако, возложив все упование на Бога и ожидая лишь от Него избавления, преподобный усилил прилежное моление и постился до изнеможения. Бог же, видя Своего раба, в подвиге усердно подвизающегося, облегчил ему плотскую брань, посрамив завистника нашего спасения.
Но вскоре явилась по зависти вражией новая брань. Произошло это по следующей причине.
Видя и зная истинно подвижническую жизнь преподобного Феодора, государыня императрица Елисавета Петровна была к нему по-матерински милостива и внимательна. Бывая в обители, она всякий раз спрашивала, не обижает ли его кто. А наследник, впоследствии император, Петр Федорович и вовсе любил при случае повторить, что «в Александро-Невском монастыре только один монах – Ушаков», уважая его подлинное благочестие, постный, в отличие от прочих монахов, вид и добродетели. Жители же Петербурга, всякого чина и звания, вспоминая веселую жизнь сего отца в бытность его гвардейцем, удивлялись, видя настоящее его строгое монашеское житие и почет от царственных особ, и склоняли свои души к покаянию.
Вскоре петербургские жители, хотящие жить в мире богоугодно, начали приходить к нему, умоляя дать наставление: как им, с детьми в мире живущим, угодить Богу. Преподобный Феодор со смирением отказывался от этого, указывая приходящим на многих ученых монахов, живущих в обители, могущих научить праведной жизни. Однако посетители искали не учености, а опытности духовной. Постническая жизнь самого Феодора, усердно следовавшего путем Христовых заповедей, побуждала людей вновь просить молодого подвижника разрешить их духовные нужды и недоумения, неразрешенные учеными монахами. В числе обращающихся к нему были и гвардейцы, прежние его сослуживцы.
Видя неотступность приходящих к нему и крайнюю необходимость помочь людям, преподобный Феодор сокрушал себя прилежной молитвой, прося у Бога просветить его разум к пониманию Писания, если Его святой воле угодно, чтобы люди назидались через его недостоинство. И не оставил Господь Своего угодника, сподобив его дара разумения Писания и умения ясно разрешать все духовные нужды в людях. Чтение же творений святителя Иоанна Златоустого наполнило его душу от чистого источника духовной мудрости и поучениям старца Феодора дало изящность и ясность. Поэтому и обратился к святому скорбящий народ за советом и утешением.
Но жившие в обители ученые монахи из зависти, а затем и ненависти, начали жаловаться Высокопреосвященнейшему, что простой-де монах привлекает к себе народ, беспокоит обитель и производит соблазн. Владыка, ежедневно слыша доносы и видя множество людей, идущих к преподобному, приказал казначею не пускать в обитель людей, идущих к преподобному за советами и утешением, чем вверг чад старца Феодора в великую скорбь и уныние.
Преподобный Феодор, сидя в безмолвии в своей келлии, слыша и видя совершающееся неправедное повеление, раздражился духом, как и о великом Златоусте говорится, пошел в келлию казначея той обители и, при обычной скромности своей, сказал ему: «Прошу ваше преподобие объяснить мне, почему запрещен вход в монастырь для желающих приходить ко мне и кто это запретил?». Казначей отвечал старцу: «Не годится тебе в дела учительства входить и через хождение к тебе толпы народа братию соблазнять. Уже и высокопреовященнейший, видя такую непристойность, приказал все это запретить». На это блаженный ответил ему: «Если в моем учении есть что-то незаконное, то пусть архиерей обличит меня. А без причины наводить такую скорбь людям, желающим видеть мое убожество, не архипастырское дело. Судит ему за это Господь Бог». Тут же об этом ответе стало известно высокопреосвященнейшему, который, тщательно исследовав учение старца, не нашел ничего запрещенного и вынужден был вновь допустить к преподобному народ, но с того времени стал гневаться на Феодора и измышлять на него козни с прочими клеветниками и завистниками. Так досаждали они святому, что и день и особенно ночь был старец Феодор в опасности. Но помня, что и влас главы нашей без воли Божией не погибнет (Мф. 10:30), преподобный не оставлял своего учительства и поучал всех, приходящих к нему в различных духовных недугах – наставлениями врачуя и утешая. Крепко держал в памяти преподобный слово Сирахово: «Лучше слово, нежели даяние» (Сир. 7:35). И в творениях Златоуста тоже: «Случается часто, что приятное (полезное) слово больше довольствует неимущего, чем подаяние...добрым советом может быть большее приобретение, ибо не голод насыщается, но спасается от лютой смерти» (25 беседа на Деяния; 41 беседа на Бытие).
Так блаженный Феодор не оставлял своего доброго подвига и усердно помогал всем, приходящим к нему в душевных скорбях. Отводил от отчаяния страждущих недоумениями и наставлял на путь истинный; печали от диавола, наносимые на душу, отсекал от сердец мечем здравого своего рассуждения и приводил их в совершенный порядок христианского любомудрия. И от этого многие так возлюбили его, что всю свою жизнь на него возложили, и что бы он им ни сказал, все с радостию и великим усердием спешили исполнить за любовь к Богу. Все ученики его казались между собою как единоутробные братья через причастие небесной любви. Не было в них ни зависти, ни ревности, но удивительное кроткое согласие и единение. Им дано было от отца Феодора наставление, как оберегаться греховных страстей и сластей, воюющих на душу (1Пет. 2:11), потому что тот, кто друг мирским страстям, тот враг Богу и Кресту Христову. Учил преподобный, как жить в мире, терпеть скорби ради Бога с радостию и благодарением; учил, какое носить платье и как в пище и питии быть умеренными; как быть не строптивыми и развращенными, но жить по святым правилам. В праздничные дни для душеспасительного собеседования и чтения святоотеческих творений сходиться к одному из более сведущих и образованных учеников его, а для решения недоумений приходить в обитель к старцу Феодору. Дано им было и молитвенное правило.
Но ненавидящий добро диавол не переставал многими кознями, действуя через развращенных людей, досаждать старцу и его ученикам. Ученые монахи поносили их, называя святошами и даже раскольниками. Чада же старца многие годы все терпели со смирением, принимая поношения с радостью. Росла зависть и к самому отцу Феодору за собранное им духовное братство. Особенно возросла ненависть к преподобному после того, как, поставленный у мощей св. блгв. князя Александра Невского, приносил он денег много больше, чем бывшие до него на этой должности завистники. Настолько возросла злоба вражия, что уже и к смерти готовился святой Феодор, но, не желая мстить, все терпел великодушно, молясь за своих обидчиков, хотя и имел возможность доложить императрице о творящихся беззакониях. Как ни желали завистники сослать преподобного в дальние монастыри, но не могли сделать этого без воли государыни и только злобствовали на блаженного и причиняли ему досаждения и неудобства.
Потерпев таким образом десять лет и видя себя источником гнева, сильной злобы и соблазна, преподобный Феодор решился уехать из обители по слову Христову: «Когда же будут гнать вас в одном городе, бегите в другой» (Мф. 10:23). Святой Феодор просил начальство Лавры отпустить его в Саровскую пустынь, куда и прежде хотел поступить. Вскоре желание старца, не без содействия возликовавших врагов святого, было исполнено. Получив желаемое увольнение, преподобный исходатайствовал у Св. Синода отпускные грамоты для своих духовных чад, желавших следовать за старцем в Саров, и в 1757 году выехал из Санкт-Петербурга с радостью, после долгой борьбы и томления духа. С ним выехали и привязанные к нему духовной любовью ученики и ученицы, оставившие блага града земного ради Града Небесного. Прибыв в г. Арзамас и не доезжая 60-ти верст до Сарова, старец поместил немногих своих учениц в девичьем Никольском монастыре, а сам с учениками поселился в Саровской пустыни. Вскоре умножившиеся ученицы преподобного переведены были в Алексеевскую общину, где жили в строгом следовании уставу, данному старцем.
Прожив в Саровской пустыни два года, отец Феодор, видя растущее число своих учеников, счел неудобным руководить ими, так как и сам был лишь послушник саровский. Наученный горьким опытом благоразумной осторожности, старец просил отцов саровских дать ему обедневшую Санаксарскую обитель, находящуюся в трех верстах от уездного города Темникова, на левом берегу реки Мокши.
Санаксарская пустынь получила свое начало в 1659 году в царствование царя Алексия Михайловича. Место под будущую обитель дал житель города Темникова дворянин писец Лука Евсюков, пригласивший из Старо-Кадомского монастыря первого строителя и настоятеля игумена Феодосия, построившего в 1676 году, по благословению святейшего патриарха Московского и всея Руси Иоасафа II, первый храм обители в честь Сретения иконы Божией Матери Владимирская. Название свое монастырь получил от расположенного под его стенами небольшого озера Санаксар (что на местном наречии означает буквально «лежащее в болотистой ложбине у возвышенности»). Просуществовав около ста лет, Санаксарская обитель от недостатка средств и братии запустела и была приписана к Саровской пустыни, в самую цветущую ее пору.
Преподобный Феодор, обладавший пустыннолюбивым духом, пленившись красотою монастырских окрестностей и совершенным уединением, удобным для монастырского жития, сразу возымел твердое намерение возобновить Санаксар.
Получив согласие и благословение от своего старца, строителя Саровского, благосердого отца Ефрема, преподобный в 1759 году переселился в Санаксарскую пустынь со всеми учениками своими, положив начало доброму подвигу о Господе.
К приезду отца Федора единственная церковь обители была ветха и бедна, деревянные келлии и ограда почти развалились, кровли сгнили. Оставаясь пока официально в зависимости от Сарова, преподобный, как командированный строитель, начал возобновлять кровли тесом, а некоторые келлии и ограды построил заново деревянные. В строительстве отцу Феодору помогали своими средствами благотворители, знавшие и почитавшие его за добродетельную жизнь в Александро-Невской Лавре Петербурга. Много старания пришлось приложить старцу, чтобы возвратить и укрепить вновь за обителью некогда принадлежавшие ей лесные угодья, сенные покосы и рыбные ловли.
В то время епархиальным архиереем был преосвященный Пахомий, епископ Тамбовский. Зная отца Феодора и радуясь возрождению Санаксарской обители, владыка призвал к себе преподобного и умолял его быть в Санаксаре настоятелем, приняв священство. Старец по смирению усердно отказывался от хиротонии, но, убежденный, 13 декабря 1762 года был рукоположен в иеромонаха.
Глубоко проникнутый сознанием высоты и святости принятого им сана, святой Феодор по возвращении своем в пустынь начал служить Господу со страхом и чистой совестью. С невыразимым благоговением совершал он богослужение в церкви. Во время совершения Божественной литургии старец сиял необычайной красотой и весь тот день находился в особой радости, ярким румянцем выражавшейся на его лице, так что исполнялось на нем слово пророка: «сердцу веселящуся, лице цветет» (Притч. 15:13).
Настоятелем преподобный Феодор был твердым и строгим. По словам монастырской летописи, он «наблюдая сей высокосвященный сан священства, правлением пустыни и всея в ней находящияся братии достойно соответствовал должности начальника: наставлял истинной вере и благочестию всех приходящих к нему, желающих препровождать жизнь богоугодную; ибо как он чрез многия лета монашествовал добропорядочно и в благочестии, то отменными был украшен дарованиями: нарочитое имел в наставлениях искусство, в рассуждениях был остр и пространен, и прочия, касательно благоустройства жизни человеческой, имел превосходныя качества; отнюдь не склонял желание свое к стяжанию славы и богатства мира сего, но любил паче уединение и поучение словес божественных, жизнь свою посвящал трудам и попечению о спасении душ человеческих».
В церкви отец Феодор требовал раздельного неспешного чтения – так, чтобы и простым людям было понятно. В общем на богослужения посвящалось в пустыни в сутки часов девять, а в воскресные дни и полиелейные дни – десять и более того; при всенощном же бдении до двенадцати. Но при внятном чтении молящиеся чувствовали в себе особую силу и усердие и не скучали от долготы службы. О необходимости хорошего чтения настоятель говорил так: «Если, по слову апостола, в воинских полках труба будет издавать неопределенный звук, кто станет готовиться к сражению? (1Кор. 14:8). Так и мы скорочтением будем только воздух церковный наполнять, а силы внутреннего смысла читаемого не поймем. Души наши останутся голодными духовно, без назидания. Не чтение слова Божия, а внутренняя сила и дух оного, понимаемые нами, служат нам ко спасению».
Вот слова, которые и теперь заслуживают по мудрости и выразительности своего самого широкого распространения!
Один из опытных подвижников Киево-Печерской Лавры, старец Парфений писал: «Ни один инок не возвращается в келлию свою таким, каким вышел из нее», так как внешний мир рассеивает внутреннюю сосредоточенность. Так вот, в предохранение иноков от этого рассеивания, в ограждение молитвой от могущих их встретить за стенами келлий искушений, отец Феодор предписал им перед выходом из келлии в церковь и обратно молитвы: «Боже, милостив буди мне грешному! Боже, очисти грехи моя и помилуй мя! Без числа согреших, Господи, прости мя! Кресту Твоему поклоняемся, Владыко, и святое воскресение Твое славим!» и «Достойно есть» до конца.
В церкви братия должна была стоять не только безмолвно, но и не глядя на других. Поклоны полагались не кто как вздумает, а сообразно тому, как клал поклоны читающий и клиросные.
Старец завел в обители самую первую и прочную основу иночества: личное руководительство братии и полное откровение помыслов. Если кого тревожили помыслы – днем ли или ночью, – всякий мог немедленно идти к настоятелю. Отец Феодор отечески выслушивал инока и, успокаивая его, говорил с ним хоть час или два, и отпускал от себя лишь когда помысел, искушение это, утихали. Братия признавалась, что при выходе от старца чувствовалась на душе какая-то свобода и тишина.
Есть позволялось только за трапезой, в келлии можно было брать лишь квас. Пища была самая грубая. Пирогов и белого хлеба не пекли и в Светлую седмицу – разве кто присылал готовыми. Огня никому не дозволялось иметь по келлиям, кроме иноков, занятых ремеслами для монастыря; его давали только для топки печей. На монастырские послушания – покос, рыбную ловлю – выходили все во главе с настоятелем.
Часто, кроме бесед наедине, по отдельности, отец Феодор поучал братию и в трапезе. Много объяснял он необходимость иметь духовного руководителя. «Иоанн Лествичник, – говорил старец, – поучает, что весь подвиг монашеского жития состоит в отсечении воли. А без этого всякий, живущий в монастыре, не монах, а мирянин. Как невозможно плавать кораблю без кормчего и обучающемуся какому-либо художеству обойтись без мастера и учителя, так тем более невозможно вступающему в монашество без опытного наставника спасти душу».
Очень мудрый ответ дал старец на следующий вопрос одного помещика: «Если человеку, живущему в мире, не должно стремиться к наслаждению благами этого века, то для чего сотворено Богом на земле столько приятных вещей? Как даны две противоположные заповеди – о пользовании благами мира и о посте и воздержании?» Отец Феодор ответил: «Как судить нам о тайнах Божиих! Наше дело – беспрекословно повиноваться истине. Вспомним, что и в раю дана была заповедь воздержания от плодов древа познания добра и зла. Видно из этого, что пост сроден естеству человека. Но если бы по этой нужде поста Бог не благоволил сотворить в таком обилии благ земных, тогда пост у всех был бы невольный. Нужно думать, что обилие благ на земле не для наслаждения, а для совершенного поста. Не невольного поста ждет от нас Бог, а восхотел, чтобы мы, при всем изобилии, не воздерживались лишь, а постились из любви к Нему, как заповедано святой церковью. Обилие же благ земных Бог послал в утешение для немощных, больных, престарелых и младенцев».
Никому из братий старец не давал предпочтения перед другими: был ли кто его постриженик или пришлый – все встречали в нем одинаковую к себе заботу.
Избегая поводов тщеславия, он не постился более, чем было установлено, и, присутствуя всегда при братской трапезе, питался наравне со всеми, только беря всего понемногу.
К народу преподобный был милостив. Как-то ему доложили, что рабочие, производившие в монастыре постройки, взяли лишние деньги, и едва ли можно надеяться, что они вернут их. Старец на это ответил: «Они народ бедный. Пусть этот излишек будет им вместо милостыни».
К такому настоятелю и мудрому учителю естественно стремились жаждущие спасения и доброй подвижнической жизни. Вскоре собралось в Санаксарской обители до 20 человек братии. Но так как они еще не были пострижены в монашество, а сделать это тогда можно было только с разрешения императрицы и Синода, то отец Феодор начал ходатайствовать об этом через графа А.Г. Орлова, знавшего преподобного лично. В благоприятный момент доложено было о сем самой императрице Екатерине II Алексеевне, и она благоволила разрешить постричь в монашество двенадцать верных учеников старца Феодора из отставных гвардейских служащих, что и было подтверждено именным указом от 23 апреля 1763 года. Потом было разрешено постригать и всех братий, желавших жить под руководством отца Феодора.
В следующем году, когда по случаю учреждения монастырских штатов Санаксарская обитель подлежала упразднению, ходатайством отца Феодора она была оставлена в числе действующих, 10 августа 1764 года преподобный стал ее начальником, а 7 марта 1765 года высочайшим указом велено было Санаксару именоваться монастырем.
По причине умножения братии отец Феодор положил намерение вместо деревянной, уже обветшалой церкви построить каменную двухэтажную с верхним летним храмом в честь иконы Божией Матери Владимирская и нижним теплым – во имя усекновения главы св. Иоанна Предтечи. На построение нового храма по ходатайству придворных лиц, особенно графа Алексея Григорьевича Орлова, покровительствовавшего старцу, по именному повелению государыни было выдано из ее кабинетных денег 1000 рублей на поправление обители и дана благословенная грамота от преосвященнейшего Павла, епископа Владимирского и Муромского, от 15 сентября 1765 года.
Заготовив необходимые материалы и получив от благотворителей и почитателей своих из Петербурга денежные пожертвования, отец Феодор по утвержденному архитектором плану приступил к постройке нового храма. Под личным его наблюдением строительство храма производилась с 1765 по 1774 год. Когда были вырыты рвы в основании церкви, во время молебна прилетел рой пчел и сел на горнем месте будущего алтаря, прообразуя обильную благодать в обители и множество монахов в ней. Преподобный Феодор велел одному брату, о. Герасиму, огрести пчел в улей, и с тех пор появились в обители свои пчелы. Окончательно построенный пятиглавый храм имел 14 сажен в длину, 8 в ширину и 24 в высоту.
Ценные указания о внутреннем строе первоначальной жизни в Санаксарской обители сохранились в записках известного архимандрита Новоезерского Феофана, бывшего учеником отца Феодора, а затем келейником митрополита Петербургского Гавриила.
Он пошел в монастырь в 18 лет, под впечатлением моровой язвы. «Мы искали, – пишет он, – где бы жестокая жизнь была, подольше службу выбирали. В Саровской пустыни – нет, еще слабо! Пошли к о. Феодору в Санаксар. Обитель забором огорожена, церковь маленькая, волоковые окошки, внутри и стены не отесаны, и свеч-то не было: с лучиной читали в церкви. И платье-то какое носили: балахоны! Один смурый кафтан был для одного, который для покупок выезжал... Начало-то обители было в недостатках, трудно. Ноги обертывали онучами из самой грубой пеньки, а босиком не ходили. Я с о. Макарием (из гвардейцев) в одной келлии жил. Ему больше всех искушения было от отца Феодора. Тем, которые любили разбирать платье, он давал балахоны худо сшитые, с долгой спиной и с заплатами. Один из таких балахонов о. Феодор и дает о. Макарию. Тот смущается, придет к о. Феодору, показывает, как на нем сидит балахон, какая спина. О. Феодор начнет увещевать: «Зачем пришел в монастырь? Да есть ли разум? Что вы, чем занимаетесь? Лишаетесь милости Божией. – Тряпками занимаетесь. А надо заниматься тем, чтобы душу свою очистить, чтобы ни к