Божье — любить ненавидящих. Дьявольское — ненавидеть, оскорблять любящих. Человеческое — любить любящих, ненавидеть ненавидящих. Но — «будьте совершенны, как Отец наш Небесный».
Чувство своей необычайной греховности часто бывает, особенно в юности, видоизменением той же страсти гордости. «Я необычен во всем, даже мои грехи сильнее и ярче, чем у других!».
«Не уклоняйтесь друг от друга, разве по согласию, на время, для упражнения в посте и молитве»... — признание необходимости ритма в жизни христианина, чередование поста и молитвы с жизнью обычной. Указание глубокой мудрости: попытка без понижения удержаться на молитвенной высоте ведет к унынию и отчаянию.
Как соединить внимание к себе (аскетическое) и отвержение себя? — внимая своим грехам, мы этим отвергаем себя.
Не называние греха, даже не психологически точное описание. не рассуждения, хотя бы и правильные, о причинах и следствиях грехов, — а ощущение самой материи греха, самой его стихии, боль и скорбь о нем, жажда освобождения от него — вот что важно.
Нельзя усыплять страсти, надо их искоренять. Вот преимущество жизни в миру: она открывает нам, через столкновение с искушающими людьми и обстоятельствами, наши сердца.
Есть два рода людей по их способности к духовному, — если не опыту, то хоть пониманию.
Одни, — в разговоре с ними язык прилипает к гортани, — никакого отклика и резонанса, глухота и слепота. И это почти всегда люди благополучные, сытые, благоустроенные; они шутливы, остроумны, добродушны.
И другие, которые ловят каждое слово о духовном, понимают с полуслова, строги к себе, способны к покаянию и умилению, до боли чувствительны к чужому горю, — это больные, несчастные, умирающие. Раньше я боялся их, а теперь радуюсь всякой возможности быть именно в {таком} обществе и всегда сам получаю урок. Сколько прошло перед моими глазами случаев, когда безнадежно-плотские люди, под влиянием болезни, делались тонкими, одухотворенными, умилительными. Иногда, впрочем, бывает и наоборот: человек под влиянием несчастий как-то грубеет. И это ясно отчего — человек жадно кидается на жизнь, на счастье, ставит его выше всего, выше Церкви, Бога, любви к Христу, и обрушившееся несчастие застает его врасплох, озлобляет, огрубляет его.
Болезнь не несчастье, а поучение и Божие посещение; больного преподобного Серафима посетила Матерь Божия, и нас, если мы смиренно переносим болезни, посещают высшие силы.
Все мы счастливы уже хотя бы одним тем, что принадлежим к Православной Церкви, которая научила нас молиться, открыла всю вестимую нам мудрость и продолжает видимо и невидимо наставлять нас.
Мы знаем Путь и Истину и Жизнь. Сколько великих сердец и умов запуталось, погибло, не найдя истины, мы же этой истиной обладаем. Правда, некоторые из нас отпускают на время веревку, как учащиеся плавать, но все-таки и они знают, что путь один. а остальное — баловство и грех.
Живущий вне Бога человек сознает себя слабым, полным противоречий, подвластным греху и смерти. Таким же представляется ему и мир, а в то же время он жаждет обожествления для себя и для мира.
Это драматическое противоречие между явной ограниченностью мира и человека и его абсолютными желаниями разрешается христианством, которое насытило все алкания дохристианского мира. Бог, который воспринимался античностью как человекоподобное существо, который для языческих религий был безличным всем, а для буддизма — ничем, в христианстве становится Богом — любовью, дающей человеку познание, свободу, силу и спасение.
... Будем стараться, чтобы все наши поступки, вся наша жизнь были не сонным прозябанием, а возможно более сильным и полным раскрытием всех наших возможностей — и все это не когда-нибудь, а теперь, сейчас, всякую минуту. Иначе от слабой, неряшливой жизни неизбежно появится бессилие, дряблость души, неспособность к вере, к сильным чувствам, попусту будет растрачена жизнь, и ее холодную накипь мы уже вряд ли сможем преодолеть — ее смог бы сжечь тогда только огонь настоящего подвига...
Мы можем уже констатировать, что сила действия христианских идей на человечество оказалась беспримерной. Это признают даже враги христианства. Ницше утверждает, что все человечество «развращено» христианством, что его психология, мораль насквозь проникнуты христианским «декадансом»; Розанов (до его обращения к Православию) с ужасом и тоской констатирует, что люди окончательно отравлены «сладким ядом», и что среди отравленных и он сам. Мы не можем сказать, что вся история после Христа стала христианской, мы знаем, как, сейчас особенно, далеко до этого, но можно утверждать, что качественно она стала иной под влиянием христианских идей. Тесто поднимается под действием дрожжей, но не уподобляется им, дерево сгорает от огня, но пепел и уголь, остающиеся от него, не имеют ничего общего с огнем. Так и идеи, в их действии на человечество. Таково же было и преображающее действие христианства на мир.
Христианство научило нас любить и ценить в человеке не его атрибуты и достоинства, а его существенное ядро — его душу, и это оно первое провозгласило абсолютную ценность и единственность всякой человеческой души. Оно же смогло очистить человеческую душу от всего случайного и греховного и показать ее бесконечную красоту и божественную сущность. Все блага мира ничто перед этой ценностью души — «что пользы человеку, если он приобретет весь мир, а душу свою погубит?». Отсюда вся сила и убедительность слов Христа, когда Он предостерегает от того или иного порока, убивающего душу. Если человек такая великая святыня, то каждое легкомысленное действие по отношению к себе или другому преступно, и разрешить его себе — это значит губить свое святое; каждый грех — это глубокая царапина на прекрасной картине, безобразная морщина на ангельском лице. Берегитесь греха — это значит — берегите себя от растления, разрушения, от смерти души.
Как дрожащие руки, воспаленные глаза, согнутая спина — естественное следствие дурно прожитой жизни, как ослабленная память, старческое слабоумие — результат грехов, так и более глубокое разложение личности производится отступлениями от божественного закона. Но в чем же тайна такой ценности нашего «я»? В том, — отвечает Евангелие, — что «мы теперь дети Божий» (Иоан. 32), что мы «свои Богу, род Божий». Это учение о причастности человека божеству, бывшее еще у Платона, в христианстве стало жизнью и подняло самосознание человека на небывалую высоту, открыв ему светлые перспективы будущего заповедью — «будьте совершенны, как совершенен Отец ваш Небесный».
Приближение света страшно и мучительно для лжи и греха. Страх Божий — начало мудрости, начало покаяния, начало спасения.
Наша слабая власть над нашими чувствами, слабый контроль над содержанием нашего знания — от отсутствия религиозной культуры. Отсюда внутренняя хаотичность современных европейских умов и дисциплинированность людей Востока, где все на основе религии. Вне этого всякая работа над собой бесплодна.
Суть дела не в поступках, словах, действиях, а в том, чем наполнено твое сердце. Добрый поступок не тот, который по видимости добр, а который исходит от полноты милующего сердца; так же и злые слова и дела суть брызги из наполненного злой силой сердца. Быть добрым — это не значит натаскать себя на добрые поступки, а накопить тепло благодати в своем сердце, и прежде всего — очищением и молитвой. Как не простудиться на морозе? — быть внутренне согретым. Как не охладеть в мире? — обложить сердце теплотой благодати Духа Святого.
Молитва — искусство; неправильно поставленная молитва усиливает внутренний хаос, особенно у нервно неустойчивых людей.
С начала Великого Поста читаю Исаака Сирина. Восхищаюсь, умиляюсь, духовно питаюсь им. Восхищаюсь силой его рассуждения, смелым, легким взлетом в самые заповедные сферы, умиляюсь благостностью, святой любовью, которой насыщен даже его слог (в прекрасном старом переводе Моск. духов. Акад. 1854 г.); питаюсь его мудрыми советами, всегда точными и конкретными, всегда сопровожденными любовью. Но вместе с тем и ужасаюсь: он пишет для монахов и требует от них так многого, что ввергает в безнадежность мирянина-читателя. На что же надеяться нам, погруженным в суету, ложь, злобу и страсти.
С грустью провожаю уходящий Великий Пост. В Посту так многое доброе делается легче, а злое ослабляется и завядает. так радостно видеть молящихся, говеющих, с волнением приступающих к св. Чаше. Как ни много разочарований и огорчений на исповеди, как ни велико количество вялых, равнодушных, омраченных грехом и страстями, но тоже немало людей с чуткой совестью, беспощадных к себе, любящих Бога и жаждущих очищения. Всякая исповедь — урок и духовное приобретение и для священника.
К вопросу о том, отпускаются ли грехи тому, кто без достаточного раскаяния и веры приступает к Таинству, — еп. Иннокентий Херсонский говорит: «без этого (без веры, покаяния), сколько бы священник ни говорил «прощается, разрешается» — ты от Бога не получишь разрешения».
Пост усиливает дух в человеке. В посте человек выходит навстречу ангелам и бесам.
«Корнилий сотник постился до 9 часа и тогда явился ему Ангел». То же и Петр (Деяния, гл. Х). Связь между постом и мистическими способностями.
Условия, которыми окружил нас Господь, это — первая ступень в Царствие Небесное — это единственный для нас путь спасения. Эти условия переменятся тотчас же, как мы их используем, обративши горечь обид, оскорблений, болезней, трудов — в золото терпения. безгневия, кротости.
И достоинства наши нередко оказываются недостатками. Например, равнодушие к деньгам, к своему положению иногда вытекает не столько из доверия Промыслу Божию, как из лени и легкомыслия. Обломов тоже был равнодушен к своей карьере, и Стива Облонский мог показаться бессеребренником.
С делами внутренними всегда плохо; не дай Бог, если мы увидим в один прекрасный день, что все у нас в душевном хозяйстве прекрасно. Так и будет плохо, пока Господь по бесконечному своему милосердию не примет нас всех к Себе — и сильных, и слабых, и больных грехами, и праведных — хотя бы за нашу любовь к Нему.
«Глаза их исполнены любострастия и непрестанного греха» (2 Петр. 2, 14); «непрестанный грех» — ему противопоставляется «непрестанная молитва».
«Нечувствие», каменность, мертвость души — от запущенных и неисповеданных вовремя грехов. Как облегчается душа, когда немедленно, пока больно, исповедуешь совершенный грех. Отложенная исповедь дает бесчувствие.
«Неврастения», «нервность» и т. п., мне кажется, просто виды греха и именно греха гордости. Самый главный неврастеник — дьявол. Можно ли представить себе неврастеником человека смиренного, доброго, терпеливого. И обратно — почему неврастения выражается непременно в злобе, раздражительности, осуждении всех, кроме себя, нетерпимости, ненависти к людям, крайней чувствительности ко всему личному?
Поистине ужасна та легкость, с которой мы сдаем свои позиции, часто с трудом завоеванные. Ведь стоит нам заметить малейшее проявление недоброжелательства к себе, укора или насмешки — все наше расположение к человеку исчезает бесследно. Мы хороши, пока с нами хороши. Но ведь это не имеет ни малейшего отношения к тому, чем должно быть настоящее братское отношение к людям.
Примерный год «нормального» православного: «удачная» исповедь — некоторый подъем на 1/2 дня. Уже на другой день — срыв: спохватываешься. Через час (день) — новое грехопадение. Спохватываешься, но не так энергично. Потом — одно за другим, машешь рукой и погружаешься в беспросветную «безболезненность» на весь год — до следующего Великого поста. Тогда снова подтягиваешься, вспоминаешь о предстоящем говений и т. д. Таким образом, Богу, духовной жизни по-настоящему отдается семь—десять дней из всего года.
О том, чтобы молиться нам «чужими» молитвами (гордое противопоставление «своей» молитве): пример нам Христос. Его молитвенные вопли на кресте — «цитаты» из псалмов — «Боже мой, вскую мя оставил еси» (Пс. 21. 2). «В руки Твои передаю дух мой» (Пс. 30, 6).
«В нем открывается благодать Божия от веры в веру» (Рим. 1, 17). — очевидное утверждение о ступенях веры.
Pia fraus у православных. Рассказ о келейнике, ложью примирившем поссорившихся старцев. Совет О. Иоанна Кронштадского не только не передавать дурных отзывов, но передать лучше несуществующие хорошие. Вообще нечувствительность Православия к некоторым видам лжи. По—моему, это происходит от некоторого пренебрежения к житейской действительности. Наши дрязги, ссоры, злоба — это «не—сущее», хотя оно как-то существует, в то время, как выдуманное доброе более реально, хотя оно и выдумано.
Не может не быть удачно дело, начатое с молитвой — потому, что оно начато с любовью, надеждой, верой.
Довод для материалистов и атеистов — религия полезна для души и даже для тела. Духовный мир — лучшее средство от всякой болезни — и дается он только религией.
Нам непонятны многие божественные истины — но ведь непостижимость, необъятность их — их свойство. Чтобы мы, со своим ограниченным человеческим сознанием, их могли целиком охватить — мы должны сами стать наравне, стать божественными.
В нашей теперешней жизни все так неверно, шатко, тяжело, почти непереносимо, что смерть совсем не кажется чем-то страшным. Я часто думаю о смерти как о спокойном светлом пристанище, где нет болезней, печалей, а главное — нет разлуки. Когда я на утренней и вечерней молитве поминаю многих дорогих людей, то в минуты грусти мне почти радостно думать, что я буду с ними, и жизнь их кажется вернее нашего призрачного существования.
Всегда лучше преодолевать сомнения и несчастия, не обходя их и не отстраняя, а проходя сквозь них.
Если разделить несчастие на хронологические моменты, то иногда несчастие не окажется ни в одном из них.
Природа, или вернее, Бог-Промыслитель, каждому возрасту диктует свой религиозный режим. С наступлением старости уменьшаются возможности телесные и улучшаются условия нерассеянной внутренней жизни: уменьшается подвижность — больше времени для молитвы; притупляются органы внешних чувств — меньше рассеяния и больше внимания к своему внутреннему миру; меньше способность переваривать тяжелые, утучняющие вещи — естественное расположение к посту; вынужденное целомудрие. Блажен тот, кто поймет эти знаки и сам пойдет навстречу промыслу Божию о нас и постепенно заменит в своей жизненной постройке материалы тленные — несгораемыми и неразрушимыми материалами.
Часто самые страшные самобичевания, взрывы покаяния моментально исчезают от тени только признания духовником греховности кающегося. И в этом проверка источника покаяния — истинное ли оно или это только истерическое удовольствие самообнаружения, хотя бы и с возведением на себя всех возможных грехов.
«Водворяясь в теле, мы устранены от Господа» — ибо мы ходим верою, а не «видением», per fidem... et non per speciem... (2 Кор. 5, 7). Насколько «устранены» — неужели полностью? Сидим в сени смертной, в преисподней? Это моя обычная скорбь и ощущение. Выход — таинства, молитва.
Постоянная моя мысль — о недоступности для нас Бога, о Его бесконечной отдаленности от нас, о том, что даже когда мы приступаем к Божественной Евхаристии, когда мы принимаем Божественное Тело и Кровь — Господь остается в других мирах, безнадежно от нас отдаленных. Только Божия Матерь «одна из нас», «рода нашего» с такой легкостью поднялась превыше серафимов; а это было до воплощения Христа; значит, есть возможность близости. Лишь дети, наиболее «детские», вероятно, близки к Богу; но остальные? Почему нужны такие сверхчеловеческие усилия (подвижники), чтобы из миллионов один увидел ангелов, беседовал с Богом, молился бы, получая ответ? Откуда эта чугунная толща грехов, непроницаемая для Бога, для Св. Евхаристии, для жертвы Христа, для Любви Его.
Обращение на себя, автоэротизм — начало всякого греха. Смех (не улыбка) духовно обессиливает человека.
Разве есть во мне, при всей моей худости, хоть что-либо, что сознательно воспротивилось бы Христу, когда Он придет во всей своей славе? Разве не бросится к Нему неудержимо всякая человеческая душа, как к чему-то долгожданному, бесконечно желанному.
«Помянник» нянек — из десятков имен (уж непременно вся своя деревня); у «интеллигентных» — 5-6 имен.
Наша терпимость к инославным и вообще терпимость к различию богословских мнений должна питаться, прежде всего, Евангелием и Церковью — ведь христианство Иоанна совсем не то, что христианство Петра, и христианство Франциска Ассизского не то, что христианство ап. Павла. Так же и с отдельными странами и народами. Полная истина есть нечто абсолютное и потому совместимое с миром; мир и человек по существу своему ограничены, и потому ограниченно принимают истину христианства, а так как у каждого народа и человека своя ограниченность, то и христианство в их восприятии выходит особым, оставаясь по существу тем же. И дары Духа также различны, как в отдельных людях, так и в народах.
Из всех христианских исповеданий ни одно так живо не чувствует личного Христа, как православие. В протестантизме этот образ далек и не имеет личного характера. В католицизме он — вне мира и вне сердца человеческого. Католические святые видят его перед собой как образец, которому они стремятся уподобиться до стигматов — гвоздинных ран, и только православный — не только святой, но и рядовой благочестивый мирянин — чувствует Его в себе, в своем сердце. Эта интимная близость с Богом не имеет ничего общего с западной экзальтацией и сентиментализмом, и эта трезвость православного религиозного чувства исключает всякий романтизм и ханжество. В православии русское религиозное чутье счастливо избегло как рационализма, куда его мог увлечь русский здравый смысл, так и безудержного мистицизма, к чему его тянуло то свойство русской натуры, которое Достоевский определил как стремление преступать черты и заглядывать в бездны. Все же эти свойства, отчасти, остались в русском характере, и ими объясняются многочисленные секты в православной Церкви, распадающиеся как раз на две главные группы, сообразно этим двум особенностям русского характера.
В своем малом они достигают величайших результатов, а мы в своем величайшем прозябаем в ничтожестве — о православии и протестантизме.
Важны не идеи, а факты и реальности. Христианство стоит на фактах, которые надо или отвергнуть с достаточными основаниями или признать со всеми выводами.
Факты эти двоякого рода.
1. — Христос, Его жизнь, смерть и воскресение, описанные в Евангелии. Опровергнуть все, признать Евангелистов лжецами и сознательными обманщиками — это очень трудно; фантазерами и визионистами — тоже. Если вчитываться в евангельские рассказы, особенно о воскресении, если читать без предрассудков, предубеждений — свободной душой, то невозможно не увидеть, что все это так и было; это — самая простая и естественная гипотеза.
2. — Вторая группа фактов — это жизнь, чувства, чудеса и молитвы святых и просто верующих людей, факт необыкновенного расцветания людей в христианстве, преодоление ими болезней, старости, смерти, преображение их душ; — об этом говорит житие каждого святого. Неужели «научно» можно объяснить факты из жизни Серафима Саровского, св. Франциска или Иоанна Кронштадского?
... Разве не чудо, что древний мир, тогдашний мир, — утомленный, разложившийся, дряхлый, так быстро принял юношескую свежую силу христианства? Да, поистине, явление христианства есть чудо Божьей силы.
Христианство покорило мир без насилия, оно воспитало молодые народы, создало христианскую культуру, которою мы живем и по сей день, оно смягчило нравы — в суде, в социальных отношениях, возвысило значение женщины, создало христианскую науку и искусство. И мы законные наследники этих богатств. Но мы не всегда чувствуем себя ими. Тоненькая нить, готовая оборваться, связывает нас с Церковью. Будем стараться обновлять в себе мысль о нашем «благо-рождении», о высоте нашего христианского звания. Ведь христиане — это особая порода людей — «по тому познают, что вы мои ученики» — т. е. такими, несмотря на всю нашу скудость, мы должны быть.
Вопросы для размышления перед исповедью нераскаянным грешникам («ну, какие у меня грехи»... «нет, особо ничем не грешен»)
1. Почему святые считали себя первыми грешниками?
2. Что значит «будьте совершенны, как Отец ваш Небесный?»
3. «Вот и Небеса недостаточно чисты перед Ним, и в Ангелах Своих Он находит недостатки» (Иов. 4, 18).
Почему духовнику не противен грешник, как бы ни были отвратительны его грехи? — Потому что в таинстве покаяния священник созерцает полное разделение грешника и его греха (если он действительно кается).
Не всякий больной может вынести тяжелую операцию, не всякий исповедующийся способен вынести настоящую исповедь. Как операция, может быть и необходимая, может убить больного, так зрелище своей греховности, если ее разом вызвать из подполья души, может быть убийственно для человека. Приходится снисходить и до времени питать больного укрепляющими средствами.
Закон Джемса Ланге в религиозной жизни
— Надо прибегать к известным словам, жестам, знакам (крестное знамение, поклоны, коленопреклонения) для того, чтобы возбуждать и поддерживать в себе религиозную настроенность.
Но, скажут, чего стоит эта настроенность, если она является результатом искусственных и внешних приемов?
— Но телесные и психические процессы тесно связаны между собой и взаимно влияют друг на друга, и ничего унижающего духовную жизнь нет в том, что — не всякие, — а символические позы и жесты влияют на духовную жизнь: все наше тело в его формах и линиях не случайно — «образ есмь неизреченныя Твоея славы» — и священные и символические выражения и жесты влекут за собой духовно высокие состояния в душе и духе.
Сущность духовной слепоты — невидение Истины. Разны виды ее — иная слепота людей, отягченных пьянством, объядением, тяжелыми заботами житейскими, блудников, блудниц, грешников; иная — Савла и учеников Христа, иная фарисеев. Первые две от незнания и, главным образом, от неправильных, глубоко укоренившихся взглядов, вторые — от страстей чувственных, потемняющих наше внутреннее зрение, а последняя — от гордости. Спасаются и первые и вторые, третьи — гибнут.
Осуществленное, проведенное в жизнь, хотя и самое малое добро, живой опыт любви, бесконечно больше двинут нас вперед, отвратят всякое зло от нашей души, нежели самая жестокая борьба с грехом, сопротивление ему, нежели самые строгие аскетические меры обуздания темных страстей в себе.
Болтливость — сущность ее, с одной стороны, в отсутствии смирения, с другой — в самоуслаждении примитивным процессом самообнаружения, что ли, приятности извергаться журчащим ручейком. При этом сразу — общее понижение духовного уровня, распущенность, внутреннее расслабление и рассеянность. Средства борьбы: постоянное бодрствование, придавание символического значения всему окружающему, возбуждение в себе серьезного, духовного интереса к собеседнику.
«Болит ли один член — страдает все тело» — о Церкви (Кор. 12, 21), а если мы этого не чувствуем, — мы не в Церкви.
«Я ищу истины». — Счастье, если при этом делается ударение на последнем слове — «истина». Много хуже, если с гордостью подчеркивают слово «ищу», гордясь положением постоянно стремящихся к истине — «всегда учащихся и никогда не могущих дойти до познания ее» (2 Тим. З). Совсем плохо, что бывает чаще всего, когда ударение делается на слове «я».
«Выйди от меня, Господи, потому что я человек грешный» (Лк. 58), здесь страх перед появлением благодати Божией.
Неправильно впечатление — всегда кроткого, всех милующего и прощающего Христа. Он бывал и грозным, и страшным. Приближение света страшно и мучительно для лжи и греха- Страх Божий — начало премудрости, начало покаяния, начало спасения. «Потому что я человек грешный» — вопль покаяния.
Работа над собой и своими анархически автономными нервами очень облегчается, делается совсем легкой, от правильной установки внимания и воображения. Мы непременно будем спотыкаться на каждом пустяке, пока в нашей душе не станет отчетливо, ярко и убедительно то, что не пустяк, когда влечение к этому главному — всей душой, всем сердцем, всем разумением — поставит на место те пустяки, которые отравляют нам повседневную жизнь.
Есть три ступени борьбы с «нервами» — лечение, самоконтроль и. главное, — созидание в душе высших ценностей.
Часто слова молитв и псалмов не трогают нас, кажутся нам чуждыми, непонятными по своему внутреннему чувству. И это совершенно понятно, так как вся обстановка, весь уклад нашей внешне благоустроенной и внутренне пустой жизни так мало соответствуют тем пустыням, монастырям, где слагались молитвы, всему духу, который их внушил. В редкие моменты жизни — в большом горе, одиночестве, если временно уйти от плена мира — как от сердца идут, как твои собственные, вопли к Богу, «Боже, в помощь мою!» Как тогда понятен становится опыт затворников и молчальников!
Неумеющим видеть свои грехи рекомендуется обращать внимание — какие грехи видят в них близкие люди, в чем упрекают. Почти всегда это будет верное указание на наши действительные недостатки.
Засыпает ли душа после смерти и остается в усыплении до Страшного Суда или нет, это субъективно безразлично: и в том и в другом случае можно сказать, что сейчас же после смерти наступает для умершего окончательный Страшный Суд; ведь, вероятно, за время от смерти до воскресения на суд сознание не действует.
От скорби по умершим не защитит нас ни естественная наша привязанность к жизни, ни мужество перенесения страданий, ни житейская мудрость, ни даже вера, как бы ни была она велика. Смерть — явление двустороннее: умирает уходящий от нас, и в этом процессе болезненного разделения болит и замирает и наша душа. Но для христианина заказан путь беспросветной скорби, мрака и уныния; он не должен отступать перед страданиями; он не должен бессильно коснеть в нем; он должен всем напряжением своих духовных сил пройти сквозь страдания и выйти из него укрепленным, углубленным, умудренным.
Пусть наша вера и вообще наша духовная жизнь слабы, но ведь наша любовь к почившим, ведь она—то не слаба; ведь оттого и скорбь наша так велика, что велика наша любовь. Так пусть она же, эта наша любовь, выведет нас из мрака скорби. Напряжением нашей любви переступим и мы тот роковой порог, который переступили они. Войдем усилиями нашего воображения в тот мир, в который вступили они, дадим в своей жизни больше места тому, чем они сейчас живут, — и постепенно, незаметно наша печаль обратится в радость, которую никто от нас не отнимет.
Разговор с Х о посте
Х — На чем основано разделение на постное и скоромное? Почему рыбу можно убивать, а быка нельзя?
Ответ — При назначении постной пищи Церковь совершенно не руководится сентиментальными соображениями, как вегетарьянство или индуизм, а чисто физиологическими — устраняется то, что «утучняет» и возбуждает.
Х — На меня пост действует отвратительно: я слабею, делаюсь неспособен к работе, мое нормальное душевное состояние вполне зависит от того, сыт я или нет. Поэтому я не понимаю — для чего надо себя истощать.
Ответ — Я вам разъясню это, если вы мне скажете, достаточно ли отчетливо различаете вы в себе сферу душевную от духовной.
Х — Нет, не ясно.
Ответ — Следовательно, вы и не можете наверно утверждать, что истощение тела вредит духовной (а не душевной) жизни. Я же могу привести вам примеры обратного — что пост развивает духовные силы: молиться вы не станете, наевшись; к умирающему не пойдете, выпив шампанского; страдающего лучше утешите, когда вы не пресыщены.
Х — Но все это было хорошо в те времена, когда вся жизнь была приспособлена к церковной жизни. А теперь приходится поститься ни в чем не изменяя обычной работы, встреч с людьми, отчего проигрывает работа, появляется раздражительность. Надо бы, когда постишься, уехать куда-нибудь в монастырь, отойти от обычной жизни.
Ответ — Не будьте максималистом и не откладывайте исполнение того, что велит вам Церковь, до наступления условий XVII века. Многого можно добиться и теперь. Пример — наши няньки, прислуга, крестьяне.
Х — Это не очень удачный пример. Я никогда не видел прислугу в таком раздраженном состоянии, как в последние дни Страстной недели. Очевидно, пост очень дурно действует на нервы.
Ответ — Вы совершенно правы; но пост есть дело совершенно внешнее, техническое, подсобное и, если оно не сопровождается молитвой, усиленной духовной жизнью, то дает только повышенное раздраженное состояние. Естественно, что прислуга, которая постилась всерьез, и которую заставляли на Страстной усиленно работать, не пуская в церковь, злилась и раздражалась.
Смысл поста —Послушание Церкви.
Облегчение тела — «помышления смертных нетверды и мысли ошибочны, потому что тленное тело отяжеляет душу». Упражнение воли, самоограничение, отказ, жертва.
В общежитии существует коренное непонимание поста. Важен не сам по себе пост, как неядение того-то итого-то или как лишение себя чего-либо в виде наказания: — пост есть лишь испытанный способ достигнуть нужных результатов — через истощение тела дойти до утончения духовных мистических способностей, затемненных телесностью, и этим облегчить свое приближение к Богу.
Как в наркозе, в опьянении, во сне — так и в посте человек проявляет себя — у одних проявляются высшие способности духа, другие делаются только раздражительны и злы; — пост открывает истинную сущность человека.
Работа, правильно-религиозно поставленная, не может привести к переутомлению, неврастении или сердечной болезни. Если это есть, то это знак, что человек работает «во имя свое» — надеясь на свои силы, свой шарм, красноречие, доброту, а не на благодать Божию.