Проявление Игры в войне.
Оба понятия "сражение " и "Игра" нередко сливаются. Всякая схватка, если она ограничивается определенными правилами имеет - уже в силу этого ограничения - формальный признак игры, особо напряженной, решительной, но в тоже время и чрезвычайной наглядной. Сражение как одна из функций культуры всегда предполагает наличие ограничительных правил, требует, до известной степени, признания за собой некоторых качеств игры. В архаической, столь романтической - варварской сфере взглядов, кровавая битва, праздничное воинское состязание и пышный турнир, будучи связанный определенными правилами, все вместе воспринимается в рамках первичного представления об игре. О войне же можно говорить как о функции культуры в той степени, в которой она ведется в границах некоего круга, члены которого признают равенство или равноправие друг друга. На таких ограничениях до новейшего времени покоилось международное право, в котором выразилось стремление включить войну в сферу культуры (над замешанными сторонами возвышалась идея общности, признававшая своих членов "человечеством", с соответствующими правилами и притязаниями на обращение с каждым из них как с "человеком"). И только теория "тотальной войны" полностью отказывается от остатков культуры, и тем самым игровой функции войны.
Итак, Й. Хейзинга, прежде всего взаимосвязь игры и культуры видит в агональном характере войны: состязательный момент вступает в действие с той минуты, когда воюющие стороны начинают видеть в друг друге противника, сражающее за то, на что он имеет право.
Одной из форм состязания в архаический период культуры является поединок (группа воинов бросает вызов равному числу вражеских воинов), где личное единоборство может служить оракулом, предвещающим исход будущего сражения;
Наиболее яркий пример такого поединка - эпоха, получившая современное название "раннего нового времени", когда дуэль принимает чрезвычайно кровавые формы.
Дуэль в своей сущности - это ритуальная игровая форма, это регламентация внезапно свершающегося убийства, вызванного безудержанным гневом. Место схватки - игровое пространство, равное оружие должно быть тщательно сверено, подается знак к началу и прекращению дуэли, предписывается число выстрелов. Появление крови уже само по себе достаточно для выполнения требования, чтобы поруганная честь была отмечена кровью.
Анализ Й. Хейзингом агонального элемента в современной войне сводится к следующему: понятие войны возникает тогда, когда особое приподнятое настроение охватывающей всех враждебности делается отличным от распри между отдельными людьми, а до некоторой степени и родовой ненависти. Такое различие помещает войну не только в сакральную, но и в агональную сферу. Война возвышается до святого дела, где все вместе могут померятся силами, испытывая свой жребий. Война рассматривается в свете священного долга и чести и разыгрывается в присущих им формах.
Обычай, проистекающий из отношения к войне как к благородной и честной игре и время от времени появляющийся даже в условиях нынешнего времени - это обмен любезностями с неприятелями. Договоренность о месте и времени битвы формирует кардинальную черту отношения к войне как к честному состязанию.
Музыка и танец.
Внешним признаком глубоко психологической связи игры и искусства является то, что во многих языках исполнение на музыкальных инструментах зовется игрою [10].
Игра лежит вне благоразумия практической жизни, вне сферы необходимости или пользы, то же относится к музыкальным формам и музыкальному выражению. Игра стоится по законам, которые не определяются нормами разума, долга и истины. То же справедливо и для музыки. Действенность её форм и её функции определяется нормами, которые никак не соприкасаются ни с логическими понятиями, ни со зрительными или осязаемыми образами. Лишь собственные специфические имена могли бы подойти этим нормам, имена, одинаково свойственными музыке и игре, каковы ритм и гармония.
Если со всем тем, что относится к музыке, мы неизменно остаемся в рамках игры, то еще в большей степени это относится к искусству танца. “О Танце... можно сказать, что это сама Игра в полном смысле слова...” [11]. Й. Хейзинга отмечает, что взаимосвязь танца и игры настолько очевидна, что даже не требует тщательного рассмотрения.
Тоже относится к другим видам искусства. Мудрость, философия, наука также имели игровые формы. Даже боевые столкновения содержали игровые элементы. Отсюда вывод: "Культура в ее древнейших фазах "Играется". Она не происходит из игры, как живой плод, который отделяется от материнского тела; она развивается в игре и как Игра". Но если это утверждение справедливо для древних эпох, то характерно ли оно для более позднего исторического периода?
Й. Хейзинга отмечает тенденцию постепенного, но неуклонного уменьшения игрового элемента в культуре последующих столетий. Колизей, амфитеатры, ипподромы в Римской империи, турниры и церемониальные шествия в Средневековье, праздничные карнавалы и маскарады Ренессанса, парады модного костюма и париков - вот те немногие новые формы, которые вошли в европейскую культуру в минувшие века.
Спорт как Игра.
В XX веке на первое место в Игре выдвинулся спорт. Состязания в силе, ловкости, выносливости, искусности становятся массовыми, сопровождаются театрализованными зрелищами.
Но в спорт все больше проникает коммерция, он приобретает черты профессионализма, когда дух Игры исчезает. Всюду процветает стремление к рекордам. Дух состязательности охватывает экономическую жизнь, проникает в сферу искусства, научную полемику. Игровой элемент приобретает качество "пуэрилизма" - наивности и ребячества.
«Но ребяческая наивность и Игра - это не одно и то же. К проявлениям пуэрилизма Хейзинга относит потребность в банальных развлечениях, жажду грубых сенсаций, тягу к массовым зрелищам, сопровождаемым салютами, приветствиями, лозунгами, внешней символикой и маршами. К этому можно добавить недостаток чувства юмора, подозрительность и нетерпимость, безмерное преувеличение похвалы, подверженность иллюзиям. Возможно, многие из этих черт поведения встречались прежде, но в них не было той массовости и жестокости, которые им свойственны нынче.
Й. Хейзинга объясняет это девальвацией моральных ценностей и слишком большой "проводимостью", которую техника и организация придали обществу. Злые страсти подогреваются социальной и политической борьбой, вносят фальшь в любое состязание. «Во всех этих явлениях духа, добровольно жертвующего своей зрелостью, - заключает Й. Хейзинга, - мы в состоянии видеть только приметы угрожающего разложения. Для того чтобы вернуть себе освященность, достоинство и стиль, культура должна идти другими путями». Фундамент культуры закладывается в Игре, она не должна терять свое игровое содержание, ибо культура предполагает известное самоограничение и самообладание, способность не видеть в своих собственных устремлениях нечто предельное и высшее, а рассматривать себя внутри определенных, добровольно принятых границ. Подлинная культура требует честной Игры, порядочности, следования правилам. Нарушитель правил Игры разрушает саму культуру. "Для того чтобы игровое содержание культуры могло быть созидающим (…) культуру, оно должно быть чистым. Оно не должно состоять в ослеплении или отступничестве от норм, предписанных разумом, человечностью или верой". Ведь именно нравственная совесть определяет ценность человеческого поведения во всех видах жизнедеятельности, в том числе и в Игре.
В заключительной XII главе "Игровой элемент современной культуры" автор обращается к западной культуре XX в., исследуя спортивные игры и коммерцию, игровое содержание искусства и науки, игровые обычаи парламента, политических партий, международной политики. Однако в современной культуре он обнаруживает приметы угрожающего разложения и утраты игровых форм, распространение фальши и обмана, нарушения этических правил.
Человеческий мир значительно увеличивает функции Игры, расширяет диапазон проявлений Игра как разрядка жизненной энергии; как вид отдыха; как тренировка перед серьезным делом; как упражнение в принятии решений; как реализация стремлений к состязанию и соперничеству и поддержания инициативы - таковы лишь некоторые аспекты объяснения необходимости Игры в жизнедеятельности человека.
Заключение
Подлинная культура не может существовать без определенного игрового содержания, ибо культура предполагает известное самоограничение и самообладание, известную способность не видеть в своих собственных устремлениях нечто предельное и высшее, но рассматривать себя внутри определенных, добровольно принятых границ. Культура все еще хочет в известном смысле играться – по обоюдному соглашению относительно определенных правил. Подлинная культура требует всегда и в любом аспекте, а честная игра есть не что иное, как выраженный в терминах игры эквивалент порядочности. Нарушитель правил игры разрушает и культуру. Для того чтобы игровое содержание культуры могло быть созидающим или подвигающим культуру, оно должно быть чистым. Оно не должно состоять в ослепление или отступничестве от норм, предписанных разумом, человечностью или верой.
Оно не должно быть сиянием, которым маскируется намерение осуществить определенные цели с помощью специально взращенных игровых форм. Подлинная игра исключает всякую пропаганду. Она содержит свою цель в самой себе. Ее дух и ее атмосфера – радостное воодушевление, а не истерическая взвинченность. Сегодня пропаганда, которая хочет завладеть каждым участником жизни, действует средствами, ведущими к истеричным реакциям масс, и поэтому, даже когда она принимает игровые формы, не может рассматриваться как современное выражение духа игры, но только как его фальсификация.
Список литературы:
1.Андреев А.Н. Культурология. Личность и культура. Минск, 1998.
2. Аникеева Н.П., "Педагогика и психология игры". М.,1986
3. Берлянд И.Е. Игра как феномен сознания. Кемерово, 1992.
4. Гуревич П.С. Игра / Культурология. XX век. Словарь. - СПб., 1997.
5.История и культурология. М., 1999.
6.Культурология. XX век. Антология. - М., 1995.
7. Культурология. XX век. Словарь. - СПб., 1997.
8.Лагунова В.Н. Игры преследования и введение в теорию игр. Тверь, 1993.
завтрашнего дня", Homo Iudens. М.,1992
9.Столович Л.Н., Искусство и Игра / Эстетика. М., 1987.
10.Терский В.Н., Игра. Творчество. Жизнь. М., 1966