С января 1962 года на электровозостроительном заводе в который раз проводилось снижение расценок оплаты труда. Последними цехами, где снизили расценки в мае, были сталелитейный и кузнечный. К этому времени рабочие других цехов уже кое-как привыкли к очередному ущемлению их интересов. Для рабочих же названных цехов эта операция еще оставалась чувствительно болезненной.
Но были и другие веские причины для недовольства. В городе и на заводе практически не решалась жилищная проблема. Строительство велось в слишком малых объемах. Плата за квартиру в частном секторе составляла 35–50 рублей в месяц, то есть 20–30 процентов месячной зарплаты рабочего. В магазинах практически отсутствовали мясные продукты, а на рынке цены на них были чрезмерно высокими. Помнится, по выходным приходилось ездить за продуктами в Ростов, Шахты, другие города.
Утром 1 июня 1962 года по радио было объявлено о резком (до 35 процентов) «временном» повышении цен на мясо, молоко, яйца и продукты их содержащие. Это был неожиданный и сильнейший удар по социальному положению трудящихся. Повышение государственных цен неизбежно влекло за собой вздорожание продуктов питания на рынке.
В то утро по дороге на работу и в цехах все обсуждали неприятную новость, возмущались. В стальцехе рабочие собирались кучками, обсуждали не только повышение цен, но и совсем недавнее снижение расценок. Людей лихорадило, но никто не говорил о протестах, о выступлениях, о забастовке. Не было организации у рабочих, не было лидеров у трудящихся. Нельзя забывать, что общество, перенесшее все тяготы военного и послевоенного периода, переживало этап бурного переосмысления истории сталинского правления.
Вероятно, о недовольстве рабочих в стальцехе стало известно руководству завода. В цех пришел директор Курочкин с представителем парткома. Разговор с рабочими они повели высокомерно, по-барски. В этот момент к группе рабочих, окружавших директора, подошла женщина с пирожками в руках. Увидев пирожки, Курочкин решил поостроумничать и, обращаясь к рабочим, произнес: «Не хватает денег на мясо и колбасу, ешьте пирожки с ливером». Среди окружавших директора были рабочие В. К. Власенко и В. И. Черных, которые и рассказали о происходившем.
Реплика директора завода Курочкина стала, на мой взгляд, той последней искрой, которая повлекла за собой трагедию в Новочеркасске.
Рабочие возмутились хамством директора и с возгласами: «Да они еще, сволочи, издеваются над нами!» – разделились на группы. Одна из групп, в которой были токарь В. Власенко и слесарь В Черных, пошла к компрессорной завода и включила заводской гудок, чему пытался воспрепятствовать мастер А. Афонин. Другая группа отправилась по цехам завода с призывом прекращать работу и объявить забастовку. Необходимо подчеркнуть, что ни на начальном этапе возникновения забастовки, ни на протяжении всех дальнейших событий 1–3 июня не было никаких групп или органов, которые взяли бы на себя обязанности возглавить проведение организованных выступлений рабочих. Всё происходило стихийно. Инициатива кипела, бурлила и появлялась снизу, в массе трудящихся. К событиям не был причастен кто-либо со стороны.
Все обстоятельства сложились так, что рабочих не было нужды агитировать на забастовку. Достаточно было появиться группе призывающих к ней, как работа моментально останавливалась. Масса забастовщиков росла как снежная лавина. Рабочие вышли на территорию завода, затем на площадь возле заводоуправления.
Группа рабочих сняла звено штакетника, огораживающего скверик, и перегородила им проходивший мимо завода железнодорожный путь, повесив на штакетник красные тряпки. Так был остановлен пассажирский поезд «Саратов – Ростов», и прекратилось движение поездов на этом участке. Остановкой движения рабочие стремились сообщить о своей забастовке по линии железной дороги.
По инициативе слесаря В. Черных, его товарищ, цеховой художник В. Коротеев, написал плакаты: «Дайте мясо, масло!», «Нам нужны квартиры!», которые они вынесли с завода и укрепили на одной из опор электрифицируемой в ту пору железной дороги. На тепловозе пассажирского поезда кто-то написал: «Хрущева на мясо!». Последний лозунг появился и в других местах. Дополнительно к заводскому гудку тревожные сигналы стал подавать с тепловоза В. Марченко. К заводу стали стекаться рабочие второй и третьей смен – жители рабочих поселков.
Первые попытки по пресечению забастовки были предприняты силами дружинников из числа ИТР, которые пытались пропустить пассажирский поезд и этим открыть движение по железной дороге, но они оказались бессильны и были вынуждены снять повязки.
С забастовщиками официально никто в переговоры не вступал. По своей инициативе перед рабочими пытался выступить главный инженер завода С. Н. Елкин, который никаких обещаний и заверений не давал, а лишь уговаривал прекратить волнения и приступить к работе. Возмущенные рабочие затянули его насильно в кузов грузовой машины и пытались требовать от него конкретного решения вопросов. Вопросы задавал ему и я, что после было вменено мне в вину. Тем не менее, я и мои товарищи всегда высоко ценили проявленную Елкиным гражданственность и смелость. Как его, так и забастовщиков бедой было отсутствие у главного инженера полномочий на переговоры и конкретное решение вопросов.
Примерно в полдень в массе забастовщиков пронеслось: «Милиция приехала!». Вся людская масса ринулась вперед. Я оказался среди первых. Когда поднялся на полотно железной дороги, оглянулся по сторонам. Надо было видеть внушительность картины. Метров на 350–400 на полотно выкатилась грозная толпа плотной людской массы. А метрах в 200–250 по другую сторону железной дороги в районе, где ныне стоят дома №№ 2 и 4 ул. Привокзальной, выстраивались в две шеренги более сотни милиционеров. Доставившие их машины разворачивались на футбольном поле. При виде накатывающейся грозной людской волны милицейские шеренги моментально рассыпались. Милиционеры резво кинулись вдогонку за разворачивающимися машинами, на ходу беспорядочно лезли в кузова. Не успели убежать лишь два милиционера, у которых то ли от страха, то ли от бега подкашивались ноги. Этих двоих окружили рабочие и проводили их до домов ул. Гвардейской, предотвратив, возможно, их избиение некоторыми наиболее агрессивными экстремистами, которые неизбежно имеются во всякой охваченной волнениями массе людей. Их проводили с наказом, чтобы милиция не лезла к забастовщикам. Свидетелем этому эпизоду был и я. Поэтому не могу согласиться с теми, кто писал, будто насколько милиционеров получили ранения. Эти ранения они могли получить не от забастовщиков, а во время беспорядочного заскакивания на ходу в кузова машин.
В тот же день позже стало известно, что милицию переодели в цивильное платье и направили в массу забастовщиков. К этому периоду относится массовое фотографирование участников забастовки, которое осуществлялось разными способами. Съемку проводили из «Волги», которую забастовщики отметили и кинулись вдогонку. Машину задержали в районе нынешней автобусной остановки «Соцгород». Ее перевернули, а затем поставили на колеса. Водителя наградили несколькими тумаками и отпустили с машиной. Довольно долго киносъемка осуществлялась с пожарной вышки завода. Позже, на следствии, мне приходилось видеть буквально ворохи фотоснимков.
Предпринимались попытки спровоцировать забастовщиков. Хорошо помнится, что 1 июня погода выдалась безветренная, душная, жаркая. Источников воды вблизи призаводской площади не было. Одолевала мучительная жажда. Но никто не покидал площадь. И вот в этот момент к забитой народом площади прибыла машина, доверху груженная ящиками с ситро. Соблазн для всех был громаден. Раздались призывы разобрать ситро, но возобладал здравый смысл, хладнокровие. Было полностью парализовано движение на железной дороге, но машину с ситро пропустили на поселок Молодежный через всю многотысячную, одолеваемую жаждой массу людей.
К концу рабочего дня на площадь около заводоуправления прибыли первые отряды воинских подразделений Новочеркасского гарнизона. Они были без оружия. Приблизившись к массе людей, солдатские колонны моментально поглощались ею. Забастовщики и солдаты братались. Офицерам с трудом удавалось извлекать солдат, собирать их и уводить от забастовщиков. Через некоторое время с балкона строившегося крыла заводоуправления пытался выступить первый секретарь обкома партии Басов. Ничего вразумительного, конкретного он не сказал. То, что он не к людям пошел, а говорил с балкона, окружив себя чиновниками, возмутило забастовщиков, и в сторону Басова полетели камни, палки, бутылки. Басов сбежал и больше не появлялся. С забастовщиками явно никто не хотел говорить на равных, по-деловому, что, безусловно, раздражало, накаляло обстановку.
На площади возник стихийный митинг, трибуной которого служил козырек пешеходного тоннеля. На митинге раздавались призывы послать делегатов рабочих в другие города, на другие предприятия, захватить в городе почту и телеграф, чтобы отправить в другие города призывы о поддержке забастовки электровозостроите-лей. Тогда же прозвучали первые сообщения, что дороги к городу блокированы милицией и войсками.
Поначалу я не намерен был выступать на митинге. Но меня беспокоили призывы к захвату госучреждений. Я хорошо помнил рассказы участников событий в Венгрии и Грузии, с которыми встречался в армии и после демобилизации. Попытка захвата госучреждений в городе была чревата слишком тяжкими последствиями. Позже эти призывы были охарактеризованы следствием и судами как требования захвата власти в городе. Я выступил на митинге с призывами продолжить забастовку, соблюдать выдержку, твердость, организованность. Я предлагал на следующее утро идти всем в город демонстрацией, выработать общие требования и предъявить их властям. Призывы к захвату госучреждений не прошли, были отвергнуты, но позже они были использованы следствием и судами для огульного обвинения участников волнений. Решено было на следующее утро идти в город демонстрацией. Уже это свидетельствует, что волнения в городе не сопровождались экстремизмом, насилием по отношению к представителям власти. Позже и следствие, и суды (а они-то уж старались) не могли обнаружить фактов экстремизма. Кроме двух незначительных случаев. Первый случай описан мною выше (когда главного инженера С. Н. Елкина силой затащили в кузов грузовой автомашины). Второй случай связан с коммунистом Брагинским, который от своих же подчиненных получил несколько затрещин, не повлекших за собой ни травм, ни нужды обращаться за помощью к медицине.
Должен сказать, что в моем распоряжении находятся копии двух приговоров. Приговор одного судебного процесса, по которому проходил в числе осужденных и я, отражает как раз вот эти два случая «избиений» 1 июня. Второй – самый жестокий расстрельный приговор по процессу, который проводил Верховный Суд РСФСР. Ни следствие, ни суд в этих приговорах так и не смогли выявить фактов экстремизма.
Вечером к площади возле заводоуправления стали прибывать бронетранспортеры с офицерами. Люди, окружившие бронетранспортеры, стали сильно их раскачивать, требуя, чтобы военные не вмешивались в конфликт. Бронетранспортеры развернулись и уехали.
Возбуждение забастовщиков не только не утихло, но и возросло. Уже поздно вечером рабочие сняли с фасада заводоуправления портрет Хрущева, прошлись по зданию и собрали все его портреты. Свалили их на площади в кучу и устроили большой чадный костер.
Примерно в это время группа рабочих во главе с прекраснейшим молодым парнем Сергеем Сотниковым, с которым я встречался и позже, на следствии, отправилась к газораспределительной станции с целью перекрыть подачу газа на промышленные предприятия района города.
На площади возле завода масса народа к ночи стала редеть. В пятом часу утра я был разбужен двумя сильными взрывами. Раздетый выскочил из времянки, где жил с женой. На улицу из всех дворов вышли жители. Выяснилось, что танк сбил две опоры электропередачи высокого напряжения, провода сконтактировали и электро-разряды были теми взрывами, которые подняли людей с постелей. Я отправился к заводу. Метров за 400–500 от железной дороги начали собираться маленькими кучками по 5–15 человек жители поселка. Я подошел к группе людей, выдвинувшейся на самое близкое расстояние к полотну железной дороги. Все мы наблюдали, что железная дорога вдоль завода и завод оцеплены солдатами, вооруженными автоматами. Возле завода и около станции Локомотивстрой стояли танки.
Люди говорили, что в 12-м часу ночи в поселок, на завод, в город введены воинские подразделения, танки. Рассказывали, что ночью жители пытались устраивать перед танками баррикады, которые те легко преодолевали. Тогда рабочие стали запрыгивать на танки на ходу и своей одеждой закрывать смотровые щели танков, «ослеплять» их. Один такой ослепленный танк влетел в котлован, вырытый под опору железнодорожной электролинии. Именно таким образом ослепленный танк сбил две электроопоры.
К нашей группе направился офицер с солдатом, вооруженным автоматом. Группа быстро растаяла, в ней осталось 5–7 человек. С подошедшим офицером завязался резкий разговор. Он потребовал, чтобы мы шли к заводу. Мы отказались, говоря, что пусть работает армия, которая захватила завод. В перепалке не заметили, как сзади нас оказались еще два солдата с автоматами. Таким образом, мы оказались арестованными. Нас доставили в заводоуправление. Кругом было полно солдат кавказских национальностей, офицеров, гражданских, кагэбэшников. Сотрудники КГБ встретили меня со злорадством, сообщив, что давно меня ожидают и «рады» встрече. На легковой машине в сопровождении трех человек, кроме шофера, меня быстро доставили в ГОВД, где уже напряженно действовал большой штаб по подавлению волнений. По дороге в машине сопровождающие махали передо мною кулаками, угрожали, оскорбляли.
В ГОВД доставлялись всё новые и новые арестованные. Меня отвели в кабинет, где сидело несколько человек, явно высокопоставленных чиновников. Был проведен беглый допрос. От меня требовали обещания, что я не буду принимать участия в «массовых беспорядках». Я ответил, что буду делать то, что будет делать большинство рабочих. Мне предложили подумать и отправили за дверь кабинета. Я слышал, как за дверью возрастали нервозность, напряжение. Непрерывно названивали телефоны, звучали требования не допускать скопления народа. Я понял, что допустил ошибку и попал, как кур в ощип. Попросил приема и стал заверять, что подумал и не буду принимать участия в беспорядках. Но по молодости не смог сдержать ехидной улыбки и этим выдал себя, свои намерения. Меня отправили в камеру, а минут через 15–20 нас, человек пять, посадили в «черный ворон» и отправили в Батайск, за 52 километра от Новочеркасска.
С этого момента мое участие в новочеркасской трагедии закончилось. Я долгие месяцы и годы был в камерах следственного изолятора КГБ, Новочеркасской тюрьме, в концлагере с активными участниками последующих событий в Новочеркасске. Я стремился восстановить по крупицам ход событий. Проверял и перепроверял, сопоставлял каждый факт, мельчайшие подробности...