Майкл Грубер
Долина костей
Джимми Паз – 2
Майкл Грубер
Долина костей
Глава первая
Э. В. Н.
Существуют четыре доказательства Божественной благодати, приведенные ниже.
Милость Божия, явленная через дарование Господним творениям способности к созерцанию и размышлению (каковые действия, осуществляясь, образуют часть опыта их существования).
Являемая оными творениями способность к состраданию, каковое есть Божественное сострадание, нашедшее в них свое воплощение.
Красота Мироздания.
Четвертое доказательство состоит в полном отсутствии благодати в нашем мире.
Симона Вайль. Бремя и благодать
Была на мне рука Господа, и Господь вывел меня духом, и поставил меня среди поля, и оно было полно костей.
Иезекииль. 37.1
Кровь Христова,
Общество сестёр милосердия (ОКХ)
Основанное блаженной Мари Анж де Бервилль в 1895 году, Общество сестер милосердия Крови Христовой призвано оказывать помощь и способствовать исцелению невинных жертв войны и угнетения. Орден, один из немногих сохранивший прежний устав после реформ, проведенных Вторым Ватиканским Собором, характеризуется почти военной дисциплиной и стремлением вовлекать в свои ряды очень юных девушек из числа сирот и инвалидов, хотя данный аспект его деятельности часто подвергался критике. Сестры ордена проявили исключительную отвагу и самоотверженность в годы обеих мировых войн, а впоследствии и во множестве локальных конфликтов. Хотя в настоящее время орден насчитывает не более трех тысяч полноправных монахинь и послушниц, смерть вырвала из его рядов более ста двадцати сестер – потери большие, нежели у любого иного ордена в наше время. Традиционно, сестры Общества Крови Христовой, невзирая на любую степень опасности, категорически отказываются покидать опекаемых ими лиц или общины, свято следуя девизу ордена: «Куда мы приходим, там остаемся».
См. также: Блаженная Мари Анж де Бервилль; Папа Пий XI; кардинал Маттео Ратти.
Католическая энциклопедия, 2‑е изд., 1997 г.
По чистой случайности коп поднял глаза как раз под нужным углом, иначе не заметил бы. Не пронзенное тело, конечно, а сам момент падения. Секунда растерянности ушла на осознание того, что же он видит: увеличивающаяся темная масса на фоне белого камня и стекол гостиничного фасада. А потом все кончилось, со звуком, которого ему не забыть до самой могилы.
После этого он пару минут посидел на бампере своей машины, низко опустив голову, дабы не запачкать место преступления собственной рвотой, а затем сообщил о происшествии по рации. Он набрал номер 31, код убойного отдела полиции Майами, хотя, разумеется, происшедшее могло оказаться и несчастным случаем, и суицидом. Просто по причинам, которые сам коп тогда затруднился бы объяснить, оно показалось ему именно убийством. В ожидании полицейских сирен он поднял голову и скользнул взглядом по рядам балконов, образовывавших фасад отеля «Трианон». В голове его промелькнула мысль, не пойти ли проверить: вдруг упавший все‑таки жив? Вдруг острые лепестки кованых железных лилий ограды, пронзившие тело мужчины в области шеи, груди и паха, каким‑то чудом не задели жизненно важных органов?
К своему делу коп подходил весьма ответственно, однако это был первый свежий труп в его карьере, и он предпочел не приближаться к жертве ближе чем на пару ярдов, убедив себя, что иначе рискует затоптать возможные следы. Упавший с высоты оказался симпатичным малым: темнокожий, с орлиными чертами лица, нос с горбинкой, тонкие губы и маленькая черная бородка. В нем было что‑то от иностранца, хотя патрульный не мог определить, что именно.
Не без облегчения отвернувшись от мертвеца, коп внимательно осмотрел фасад отеля. Три колонны балконов вздымались на двенадцать этажей ввысь, увенчанные стилизованной под французский замок медной крышей. В архитектурном облике отеля «Трианон» вообще преобладал французский стиль: помимо крыши здание украшали золоченые карнизы, гербы, кованые балконные решетки и, разумеется, лилии на железном заборе, ограждавшем южный фасад.
Из отеля выбежали перепуганные служащие в гостиничной униформе и несколько постояльцев, находившихся в момент происшествия в вестибюле. Пронзительный женский визг вернул полицейского к действительности: он принялся отгонять любопытствующих от места трагедии.
Подошедший к нему широкоплечий мужчина в двубортном кремовом костюме представился менеджером отеля и сообщил, что пострадавший занимал номер 10 «Д». Он назвал имя постояльца, коп занес его в свой блокнот, и менеджер, прикрывая рот носовым платком, удалился. Полицейский вернулся к изучению фасада, хотя взгляд его то и дело перескакивал на труп, вокруг которого с жужжанием начинали собираться мухи.
Через некоторое время после них подоспела и «скорая помощь». Медики вышли из машины, осмотрели место происшествия, официально объявили мертвеца мертвецом, сделали несколько глубокомысленных медицинских замечаний и удалились в свой микроавтобус ждать прибытия полиции в прохладе кондиционера. Подкатили эксперты, расставили камеры и, вооружившись всяческими приборами и инструментами, приступили к осмотру места происшествия, сопровождая свои действия дурацкими шуточками. Наконец подъехал неброский белый «шевроле», из которого вышел хорошо сложенный мужчина в красивого покроя серо‑зеленом полотняном с шелковой нитью костюме. Коп вздохнул. Конечно, это он, а кто же еще?
– Моралес? – спросил новоприбывший.
Патрульный кивнул, и человек в костюме протянул ладонь для рукопожатия.
– Паз.
– Ух ты! – непроизвольно вырвалось у Моралеса.
Подобно любому сотруднику полицейского управления Майами и заодно каждому жителю округа Метро‑Дэйд,[1]имевшему телевизор, он прекрасно знал, кто такой Джимми Паз, хотя в профессиональном плане им до сих пор встречаться не приходилось. Оба они происходили из кубинских эмигрантов первой волны; правда, патрульный, как девяносто восемь процентов осевших в Америке кубинцев, считал себя белым, тогда как Паза, тоже кубинца, отнести к белым никак не получалось. Это смущало, хотя всякого рода «расистские» мысли Моралес старался гнать прочь.
– Первым по вызову прибыл ты?
Паз разглядывал не труп, а Моралеса. Смотрел с доброжелательной улыбкой, в глубине его карих глаз поблескивали огоньки. Перед ним стоял молодой человек лет двадцати с небольшим. Бритый, с тонкими чертами лица и кожей цвета, какой обычно называют оливковым, хотя на деле он больше напоминал пергамент. Наверное, это лицо могло быть открытым, как лицо мальчика из хора, но сейчас оно хранило настороженность. Взгляд умных темных глаз был так сосредоточен на детективе, что молодой человек едва не щурился.
– Нет, я находился здесь. Кто‑то в отеле нажал кнопку, поднял тревогу. Ложную. Я уже хотел убраться прочь, а тут этот малый и грохнулся.
– У тебя на глазах?
– Ну.
Паз посмотрел вверх на фасад отеля и увидел то же самое, что и Моралес. Гадать, с какого балкона началось роковое падение жертвы, не приходилось: послеполуденная жара вынудила всех постояльцев притворить балконные двери, и открытыми они оставались лишь на одном балконе, где, словно флаги, полоскались белые занавески. Паз молча сосчитал этажи.
– Похоже, свалился с десятого, – заметил детектив, повнимательнее присматриваясь к трупу. – Туфли у него что надо – от Лоренцо Банфи. И костюм приличный. Умел парень одеться. Скажи, а почему ты сообщил об этом падении в отдел убийств?
– Он не орал, когда падал, – ответил Моралес, сам удивившись собственной находчивости.
Паз по‑кошачьи ухмыльнулся в ответ, и патрульный почувствовал, как его рот растягивает довольная гримаса.
– Очень хорошо. Правильный подход. Трудно предположить, чтобы кто‑то, навернувшись с такой высоты в ясном сознании, предпочел хранить молчание до последнего момента. В свете чего вот эта просочившаяся из‑под черепушки струйка крови вызывает особый интерес.
– Но ведь он мог удариться головой при падении.
– Обо что? Ты же сам видел: чистый полет и приземление на штыри забора. Не исключено, что на эти железяки он насадился уже мертвым, впрочем, для него и к лучшему.
Оба, не сговариваясь, бросили взгляд на труп, по которому ползали мухи.
– Вот что я тебе скажу, Моралес, – промолвил Паз. – Этот парень никуда от нас не уйдет. Почему бы нам с тобой не подняться в его номер и не попробовать выяснить, чем он там занимался, перед тем как навернуться.
– Менеджер сказал, что его звали Джабир Акран аль‑Мувалид. Он остановился в номере 10 «Д».
Со стороны Паза последовала очередная широкая ухмылка.
– Отлично, Моралес. Просто здорово! Спасибо. А то ведь шарить у этого бедолаги в карманах в поисках удостоверения личности – то еще удовольствие.
Молодому человеку подумалось, что, возможно, сложившаяся репутация Паза как наглого, нахрапистого и бесцеремонного малого не вполне соответствует действительности. Сам Моралес служил в полиции девять месяцев, и это был первый на его памяти случай, когда детектив отнесся к патрульному не как к болвану, способному только затоптать следы на месте происшествия, а даже нашел для него доброе слово. Это удивляло, как и тот факт, что Джимми Паз прибыл без напарника. Все сыщики из убойного отдела работали парами, но этот малый, похоже, плевать хотел на традиции.
Взяв со стойки ключ от номера, они вошли в лифт, разукрашенный, как и весь отель, в кремовые и золотые тона (там имелось даже обтянутое парчой кресло в стиле Людовика XV), и поднялись на десятый этаж. Впрочем, ключи им не понадобились: дверь номера была приоткрыта, и брошенное на пол свернутое полотенце не давало замку защелкнуться. Номер представлял собой люкс, выдержанный, как лифт и фойе, все в том же стиле позднего барокко. Одна стена прихожей была увешана зеркалами в золоченых рамах, другая шла вдоль балкона, на который выводили застекленные двери. Тяжелые шторы с набивным рисунком под старину были раздвинуты, а тонкие, словно паутинка, полупрозрачные занавески колыхал бриз, дувший со стороны бухты Бискайн.
Паз направился было к балкону, но краем глаза уловил отражение в зеркале и остановился. В комнате находилась женщина. Она стояла на коленях на поддельном обюссонском ковре, сложив руки на груди и устремив перед собой взгляд широко раскрытых глаз. Паз, шевельнувшись, оказался в поле ее зрения, но она, по‑видимому, его не заметила, продолжая что‑то тихо бормотать себе под нос. Наверное, молилась.
Жестом велев Моралесу проверить спальню, детектив подошел ближе.
Нет, все же на молитву (хотя, надо признаться, Паз имел весьма смутное представление об этом виде монолога) ее бормотание походило мало. Слов разобрать не удавалось, но общий тон наводил скорее на мысль о непринужденной беседе, только вот собеседника, как это бывает при разговоре по сотовому телефону, слышно не было. Однако, как выяснил Паз, приглядевшись повнимательнее, никакого телефона у женщины не имелось. Незнакомка была высока, худощава и более всего смахивала на слегка поблекшую исполнительницу кантри или ролей в вестернах, так и не добившуюся успеха или даже добившуюся, но впоследствии разрушившую свою карьеру из‑за пьянства или беспутных любовников и теперь прозябающую где‑нибудь по мотелям. Одежду ее составляли выцветшая голубая футболка, очень свободная и слегка запачканная, коричневая хлопковая юбка длиной до лодыжек и сандалии на босу ногу. Ступни были в пыли, коротко подстриженные волосы – черные как вороново крыло – открывали маленькие, без мочек, сильно прилегавшие к голове уши без клипс или серег. Глубоко посаженные, обрамленные темными густыми ресницами глаза имели неожиданный для брюнетки цвет линялых голубых джинсов и столь же удивительно маленькие зрачки. Может, она под кайфом? Это объяснило бы и бормотание, и странное выражение лица. Ни макияжа, ни маникюра не было и в помине, кожу покрывал давний, въевшийся, но потускневший загар. На шее, как раз над краем футболки, детектив приметил тонкий кожаный шнурок – возможно, на нем висело какое‑то украшение.
– Прошу прощения, – обратился к ней Паз, но тут, к его удивлению, глаза женщины закатились так, что на виду остались одни белки, и она, завалившись на бок, осела на пол.
Паз тут же опустился на колени рядом с ней и приложил руку к ее шее. Кожа была влажная и необычно горячая, но пульс был сильным и равномерным. От нее исходил запах пота, чего‑то технического (вроде нефти или газа), и ко всему этому добавлялся едва уловимый цветочный оттенок. В свое время детектив увлекался составлением букетов, а потому сразу определил запах лилий.
Веки женщины затрепетали, глаза открылись, она вздрогнула и удивленно вытаращилась на внимательно разглядывавшего ее незнакомца.
– А? Что? Что деется? – спросила она, демонстрируя захолустный, деревенский говор. – Вы хто будете?
– Вы стояли на коленях, а потом вроде как опрокинулись, – пояснил Паз. – Я детектив Паз, полицейское управление Майами. А вы кто?
– Эммилу Дидерофф. Он здесь?
Она села и огляделась по сторонам.
– Он – это мистер аль‑Мувалид, да?
– Ага.
Женщина неуверенно поднялась на ноги, и Паз увидел, что она действительно высокая, может быть, даже выше его пяти футов десяти дюймов.
– Вам лучше сесть, – сказал он, – вас шатает.
Она опустилась в одно из дурацких, чертовски неудобных на вид французских кресел.
– Вы из полиции? – спросила женщина, а когда Паз кивнул, задала второй вопрос: – Пришли меня арестовывать?
– С чего бы нам это делать, мисс Дидерофф?
– О, он убийца, – сказала она, – преступник. Поэтому‑то я и следовала за ним. Когда углядела его здесь, в Майами, на улице, глазам своим не поверила. Он загнал тачку в тутошний гараж, а я поставила свою развалюху прямо под окнами – вы, небось, видели – и вошла в холл. Ждала, когда он пройдет мимо. Хотела в рожу ему глянуть. В смысле, убедиться. Что это он самый и есть. Ну а он не идет и не идет… небось поднялся прямо из гаража. – Она встретила взгляд Паза, и ее рот округлился. – Ох, бог ты мой: я что же, опять в обморок шлепнулась?
– Боюсь, это так, мэм. А можно поинтересоваться, что вы стали делать потом?
В зеркале Паз увидел Моралеса в дверях спальни. Их взгляды встретились, молодой человек пожал плечами и указал большим пальцем на комнату позади него, как бы говоря, что там никого нет. Легким движением головы Паз указал на балкон. Моралес, что удивительно для простого патрульного, бесшумно проскользнул вдоль стены и нырнул в открытые балконные двери.
– О, поговорите с Кэтрин, – сказала женщина. – В общем, я поднялась на лифте на верхний этаж, нашла горничную и спросила у нее, какая у него комната, но его не оказалось на том этаже, а потом я просто стала спускаться вниз, разговаривая с тамошними леди, пока не добралась до десятого, который был правильный. Так что я пошла к его номеру и увидела, что дверь не заперта и… зашла. Небось, не надо было, а?
– Да, не стоило. А кто эта Кэтрин?
– Екатерина Сиенская.
– Святая?
– Ну. Она шибко мудрая насчет всех житейских дел.
– Может, так оно и было. Но мне казалось, что она умерла.
Женщина одарила детектива улыбкой, позволившей ему увидеть, что с правой стороны у нее недостает двух зубов. Хотя в остальном то была прелестная, открытая улыбка.
– Померла, это уж точно. Но мертвые, они завсегда с нами, вокруг нас. Особливо святые. Вы католик?
– Крещен католиком. Но, признаюсь, я не большой любитель ходить в церковь.
Женщина оставила его слова без комментариев. Покашливание за спиной побудило Паза обернуться: на фоне хлопающей занавески стоял Моралес со взволнованным выражением на привлекательном лице.
– Детектив, мне кажется, на это стоит взглянуть.
Паз жестом поманил его к себе, а сам двинулся навстречу. Сойдясь посреди комнаты, полицейские заговорили, понизив голос.
– Что там у тебя? – спросил Паз.
– По‑моему, там валяется орудие убийства. Похоже на деталь какого‑то механизма, с… э‑э… вроде как кровью и волосами. Я не прикасался ни к этой штуковине, да и вообще ни к чему рядом.
– Хорошо. Еще что‑нибудь интересненькое нашел?
– Удостоверение личности пострадавшего. Суданский паспорт, набор визитных карточек. Бумажник с парой штук баксов в новеньких сотенных. Я пошарил в комоде и обнаружил все это в верхнем ящике. Надеюсь, ничего не нарушил?
– Если что и нарушил, мы это замнем. У мертвеца, знаешь ли, по части прав глухо, он тебе претензий не предъявит, хотя предполагается, что мы просто осматриваем место происшествия и ни черта тут не трогаем, пока не нагрянет вся орава. А сейчас почему бы тебе не составить компанию мисс Дидерофф, пока я взгляну на твою улику?
– А что она говорит?
– Черт меня побери, если я понял, – отозвался Паз и направился на балкон, где присел на корточки над обнаруженным Моралесом предметом.
В шестнадцать лет, без гроша в кармане, Паз собственноручно перебирал находившийся на последнем издыхании двигатель своей первой машины, «Меркьюри‑56», а потому сразу понял, что перед ним. Это был шток – короткий, крепкий стальной стержень, соединяющий поршень двигателя внутреннего сгорания с коленчатым валом, который в данном случае был крупнее, чем у «меркьюри». Может быть, от большого дизельного мотора. С одной его стороны находилось кольцо пошире, обхватывавшее коленвал, а с другой – поуже, надевавшееся на штырь внутри поршня. Со стороны большого кольца виднелось пятно крови с несколькими прилипшими к нему темными волосками, которые вполне могли принадлежать жертве. Судя по всему, шток был совсем новый, еще в смазке. Паз пригнулся, опершись об пол костяшками пальцев, как шимпанзе, и разглядел на маслянистой пленке, покрывавшей стержень ниже кольца, несколько почти идеальных отпечатков пальцев.
Так, так, неплохо. Совсем неплохо.
Он встал и посмотрел через кованые железные перила балкона. С высоты десятого этажа было прекрасно видно, как вокруг пронзенной жертвы хлопочут, щелкая камерами и собирая образцы, криминалисты. Паз пожелал им удачи, не сомневаясь, впрочем, что основные улики будут найдены здесь, в номере 10 «Д». Он достал мобильник и позвонил начальнику работавшей внизу группы, позабавившись возможностью видеть человека, которому звонит. Паз помахал ей, она ответила тем же, и он предложил ей как можно скорее подняться в номер 10 «Д», а сам вернулся в комнату, взял стул и уселся лицом к Эммилу Дидерофф.
– Итак, мисс Дидерофф… могу я называть вас Эммилу?
Она кивнула.
– Эммилу, что вас связывает с Джабиром аль‑Мувалидом? Вы его друг?
– О нет. Он был нашим врагом.
– «Нашим» это?..
– Моего племени. Пенг динка. Мониянг.
– Хм, вот оно что. А в чем была причина?..
– Он загубил сотни, может быть, тысячи жизней. Я не о войне, нет. Он командовал отрядом, своего рода «эскадроном смерти».
– Понятно. И где это было? Здесь, в Майами?
Выражение ее лица неожиданно изменилось, как будто она вдруг осознала, где находится и что происходит.
– Что вообще за дела? – спросила она Паза с таким видом, словно только сейчас его заметила. – Откуда вы здесь взялись? И где он?
– Он мертв, – без экивоков ответил Паз. – Минут двадцать назад выпал из окна и напоролся на штыри ограды.
Женщина вздохнула, зрачки ее слегка расширились.
– Ну что ж, – промолвила она, – да помилует Господь его душу. – А потом добавила что‑то на звонком, незнакомом Пазу языке.
Он внимательно рассматривал лицо женщины. Удивление казалось неподдельным, но опять же, если она наполовину такая чокнутая, какой выглядит в настоящий момент, то кто знает, чего от нее можно ждать. Паз имел несколько больший опыт соприкосновения с экзотическими проявлениями психики, нежели среднестатистический детектив, и напоминание об одном таком случае тут же отозвалось раздражающим покалыванием в животе, на пару дюймов внутрь от пряжки ремня.
– Итак, Эммилу… вы что‑нибудь знаете о том, как его угораздило свалиться с балкона?
– Нет, я его не застала. Я же сказала вам, что нашла его номер, увидела открытую дверь, вошла и стала ждать.
– И молиться.
– Я заметила призрак. Я не видела ее уже довольно давно, и, наверное, мне стало малость не по себе.
Паз отметил, что на ее высоких скулах выступила краска. Признак смущения? Растерянности? Или вины?
– Хорошо. Скажите мне, вы знаете, что такое соединительный шток?
– Конечно. Это деталь мотора. А что?
– У вас он с собой? Я имею в виду, не в вашей машине, а отдельно. Как запасная часть?
– Со мной нет. Послушайте, в толк не возьму: при чем тут этот шток?
– Но у вас он все‑таки есть.
Она покачала головой.
– Есть один, в багажнике моего грузовика. То есть, конечно, грузовика Джека Уилсона. «Братья Уилсон», с южной Ривер‑драйв, я у них работаю. На подхвате, гоняю туда‑сюда. Нынче вот ездила в «Шаттук машин», это на Первой северо‑западной, забрала у них отремонтированные детали для «Русалки‑метеора», а по дороге приметила полковника. Он стоял у будки телефона‑автомата, через дорогу. Увидела и увязалась за ним.
– Ага, понятно. Вы последовали за ним, проникли сюда, дождались его, а когда он пришел, приложили его соединительным штоком по затылку, подтащили к балкону и перевалили через перила. Так было дело, Эммилу?
Ее рот округлился, приняв форму маленькой розовой буквы «о». Паз должен был признать, что если это игра, то игра превосходная.
– Вы думаете, его убила я?
– Ну, у нас имеется соединительный шток с кровью и волосами на нем. Создается впечатление, будто кто‑то огрел им Джабира по голове, а потом сбросил вниз. А вы сидите здесь, молитесь, а потом говорите, что этот Джабир был вашим врагом и вы следовали за ним от самой реки. Что, по‑вашему, я должен думать?
Она уставилась на него. Он заглянул ей в глаза и испытал шок, словно одновременно заглянул в глаза двух совершенно разных людей: холодные ледышки беспощадного убийцы и исполненные мягкой печали небесно‑голубые очи Пресвятой Девы с иконы.
Наваждение длилось всего лишь миг, и Паз с готовностью решил бы, что ему почудилось, но почувствовал, как выступил пот на верхней губе и заныло в копчике.
– Жуть дерьмовая, – сказал он себе, переводя сбившееся дыхание. – Жуть дерьмовая, аж оторопь берет.
Однако наваждение сгинуло, Паз зачитал Эммилу Дидерофф ее права, и Моралес надел на нее наручники.
– А ведь она сказала, что несчастий больше не будет, – промолвила женщина тихим, удивленным голосом, словно снова впадая в транс.
– Кто, Эммилу? Кто сказал?
– Екатерина. Это так странно. Никогда не знаешь, что у Него для вас припасено. Жизнь очень интересна в этом смысле. Но вы знайте, я правда не убивала его. Одно время хотела, и, может быть, тогда это было уместно, но не теперь.
– Зачем же тогда вы пошли за ним следом?
– Я хотела простить его.
В ответ на это у Паза просто не нашлось слов. Он кивнул Моралесу, и тот увел задержанную.
* * *
Оформление, как всегда, заняло несколько часов. Пока они болтались у кабинета прокурора штата, Паз беседовал с Моралесом, которого, как оказалось, звали Тито. Ясное дело, оба они, Тито и Яго, прошлись насчет своих кубинских имен и перебросились несколькими фразами по‑испански, хотя Моралес, понимая родной язык, говорил на нем плохо. Он был эмигрантом (или изгнанником, в зависимости от того, с кем разговариваешь) во втором поколении и английским владел лучше, чем испанским. В присущей опытному детективу непринужденной манере Паз за короткое время вытянул из Моралеса всю подноготную, не рассказав о себе ничего, кроме того, что все и так знали из средств массовой информации. Моралесу исполнилось двадцать три, жениться он пока не успел, жил дома, пару семестров посещал университет Майами‑Дэйд и в целом был доволен жизнью, хотя порой его тянуло к чему‑то более авантюрному. Он даже подумывал, не записаться ли в морскую пехоту, но не хотел оставлять хворавшую мать. Служба в полиции позволяла и не киснуть где‑нибудь в офисе, и не отрываться от дома. Паз спросил, как видит Моралес свое полицейское будущее, и тот ответил, что хотел бы стать детективом. Паз рассказал ему, как попал в детективы сам, поймав парня из пригорода, убившего японскую туристку, но этот факт его биографии Моралесу, похоже, был уже известен.
Из их короткого знакомства Джимми Паз вынес два открытия, несколько его удививших. Первое состояло в том, что, несмотря на несущественную разницу в возрасте, молодой коп был в гораздо большей степени американцем, чем он сам. Паз обычно не думал о себе в первую очередь как о кубинце, но сейчас понял: дело в том, что он подсознательно сравнивает себя со своей собственной матерью, потому как провел немало времени в особой атмосфере ее ресторана. Однако по сравнению с Моралесом он вполне годился на роль малого в соломенном сомбреро, ведущего под уздцы осла, запряженного в груженную сахарным тростником повозку. Второе заключалось в том, как искренне Моралес радовался факту своего знакомства с Джимми Пазом. Не приходилось сомневаться, что мальчишка обязательно похвастается этим и перед матушкой, и перед знакомыми, на которых его рассказ, в свою очередь, произведет впечатление. Причем этот мальчишка был белым. Паз бывал на телевидении и на подиумах, ему пожимали руку мэр, и конгрессмен, и прокурор округа Дэйд, но все это было связано с конкретным событием, или скорее с конкретной версией этого события – поимкой так называемого ужасного убийцы вуду, каковая версия, как прекрасно знал Паз, была сфабрикована от начала и до конца. Будучи единственным в округе Дэйд человеком, осведомленным об истинном положении вещей, детектив предпочитал вовсе не вспоминать эту историю, но неподдельное восхищение патрульного тронуло его. Главное, для молодого копа цвет кожи предмета его восхищения действительно не имел значения, и Паз, не зная даже, хорошо это или плохо, почувствовал, что сближается с теми избранными представителями своей расы, которых узнают по одному имени или прозвищу: Опра, Тигр или Баклан.
Покончив с формальностями, он попрощался с Моралесом и вернулся обратно в отдел убийств, где проверил Эммилу Дидерофф по базе данных Национального центра криминалистики. Поиск ничего не дал, а это значило, что подозреваемая, во всяком случае, по достижении совершеннолетия, не обвинялась в совершении преступлений. Сведениями о том, что она могла натворить, не будучи обвиненной, компьютер не располагал. Хотя и предполагалось, что данные социального страхования не должны использоваться для идентификации подозреваемых, в полиции это правило давно воспринимали как неудачную шутку, но, когда поиск по этим базам привел к такому же отрицательному результату, Паз удивился по‑настоящему. Мало того что эта особа не привлекалась к суду, она никогда не получала водительских прав, не имела кредитной истории или медицинской страховки, то есть с официальной точки зрения женщины с таким именем вообще не существовало. Из чего следовало, что имя вымышленное. Впрочем, у него имелся данный ею адрес, а получение ордера на обыск затруднений не вызвало.
Перед проведением обыска Паз побывал на вскрытии покойного полковника Джабира Акрана аль‑Мувалида и выяснил, что жертва действительно получила удар тупым орудием, каковым вполне мог послужить пресловутый соединительный шток. Мало того, лабораторная экспертиза установила, что волосы и кровь на железке принадлежали покойному, а среди отпечатков пальцев имелись и идентичные принадлежащим Эммилу Дидерофф.
Весело насвистывая, Паз направился с этим материалом на Пятую улицу, в управление полиции Майами, куда была доставлена подозреваемая. Он застал ее в кабинете для допросов, где она в компании женщины‑детектива читала Библию. Адвоката она, что радовало, не потребовала. Поставив стул перед ней, Паз несколько мгновений наблюдал за тем, как она читает – сосредоточенно, шевеля губами, как будто беззвучно проговаривая каждое слово. Он задумался: то ли она не слишком грамотна, то ли молитвы полагается читать именно так?
– Эммилу, – окликнул он ее, когда стало ясно, что она не реагирует на его присутствие. Женщина закрыла книгу и подняла на него доброжелательный взгляд.
– Что означает Я. X.? – спросила она, указав на идентификационную карточку, висевшую у него на шее, как и у всех в управлении.
– Яго Хавьер, – ответил он.
– Чудесное имя. Какого святого вы считаете своим покровителем?
– Давайте сперва поговорим о вас, Эммилу, – предложил Паз. – Боюсь, ваше положение оставляет желать лучшего.
И он выложил свидетельства против нее: тупой твердый предмет, оставшиеся на нем следы, присутствие подозреваемой на месте преступления и отсутствие каких‑либо доказательств того, что кто‑то другой имел возможность ударить мистера Мувалида по черепу и сбросить его с балкона.
– Получается, что все улики против вас. Не знаю уж, что этот парень натворил такого, чтобы вам приспичило его убить, но, кроме вас, этого сделать было некому. Вы дождались его и хладнокровно прикончили. Никаких признаков борьбы, если вам понятно, к чему я клоню. Это особое обстоятельство.
– Я не понимаю.
– Это позволяет говорить об умышленном убийстве с заранее обдуманным намерением, убийстве, совершенном с особой жестокостью, или о заказном убийстве, то есть о преступлениях, наказание за совершение которых предусматривает смертную казнь. И мне кажется, что, когда государственный обвинитель продемонстрирует присяжным снимки покойного, наколотого на забор, они согласятся квалифицировать преступление как убийство одной из названных мною выше категорий. Я хочу сказать, тут есть о чем подумать. Например, если вы не станете запираться, напишете признание и позволите штату сэкономить на ведении следствия и судебного процесса, позиция обвинения может оказаться не столь жесткой.
– Вы имеете в виду, если я признаюсь в его убийстве?
– Вы все правильно поняли.
– Но это же ложь! Я не могу лгать. Я ведь должна буду подтвердить это под присягой, да?
– Да.
Она улыбнулась, и он задумался, не понимая, отчего ему не по себе. Впрочем, не важно. Вина ее практически установлена. Может, из‑за того, что она чокнутая?
– Мне правда жаль, – промолвила женщина, словно уловив его дискомфорт. – Не хочется вас огорчать, но не могу же я вот так взять и соврать. Да еще под присягой. Не говоря уж о том, что, ежели я сознаюсь, вы прекратите поиски настоящего убийцы и он сможет убить кого‑нибудь еще.
– Да прекратите вы это! – рявкнул Паз, с силой бросив на стол толстую папку и с радостью отметив, что женщина от неожиданности подскочила. – Кончайте дурить, Эммилу! Какая ложь, о чем вы? Вы убили его, это очевидно, и я просто хочу дать вам шанс остаться в живых. Или вам не терпится получить смертельную инъекцию? Вы хотите умереть?
Казалось, она размышляла над услышанным гораздо дольше, чем обдумывал этот вопрос кто‑либо на его памяти.
– Вы правда считаете, что меня могут казнить? – спросила она наконец спокойным тоном.
– Еще как правда! – заявил Паз, постаравшись придать своему голосу убежденность, не имевшую места в действительности. За последнее время во Флориде казнили только одну женщину, имя которой детектив сейчас судорожно пытался вспомнить.
– Вот, не так давно казнили Эйлин Уорнос, и с вами сделают то же самое. Если вы решили кого‑нибудь грохнуть, но не хотите отправиться за ним следом, не делайте этого в штате Флорида.
Женщина помолчала, видимо размышляя, потом прокашлялась и сказала:
– Наверное, для меня это особая честь.
– Что?
– Быть казненной несправедливо, как сам Иисус. Разве могла бы я просить о большем?
Вспышка охватившей Паза ярости была тут же смыта волной сожаления. Кого ему сейчас не хватает, так это его старого напарника Барлоу. Уж он‑то знал подход к женщинам: сейчас завел бы с ней волынку насчет Святого Духа и всего такого возвышенного, и она бы как миленькая подписала признание.
Насчет того смертного приговора у Паза имелись некоторые сомнения, уж он‑то знал, как порой собирают копы доказательства, однако не видел ничего дурного в том, чтобы постращать подозреваемую фактом свершившейся казни. Обычно такие детали помогают обвиняемым мыслить в правильном направлении. Правда, со сбрендившими это срабатывает не всегда. А сейчас, похоже, как раз такой случай.
– Допустим, что это несправедливо, – сказал Паз. – Но вот что любопытно, Эммилу. Большинство людей боится смерти.
Она кивнула и что‑то пробормотала.
– А вы разве нет?
– Мне довелось там побывать. Ничего особенно страшного.
– Тогда чего вы боитесь, Эммилу? Подскажите, пожалуйста. Войдите в мое положение: я не могу угрожать вам, если не знаю, что пугает вас больше всего.
Ее губы изогнулись в легкой улыбке.
– Ой, знаете, я хоть и кажусь храброй, но сама не больно‑то смелая. Убегать да прятаться больше по мне, чем лезть на рожон. Но вы вряд ли можете застращать меня тем, чего я боюсь.
– А давайте попробуем. Что это?
– Вы верите в душу? – произнесла она почти шепотом, опустив голову.
Паз услышал, как женщина‑детектив перевернула страницу журнала. Он затруднялся сказать, во что он верит, а во что – нет, но ему показалось, что сейчас правильнее ответить «да».
– Тогда вы можете понять, что я боюсь за свою душу. Я боюсь, что меня отволокут в ад.
– Вас преследуют демоны, да?
Она медленно подняла голову и посмотрела на него.
– Нет.
Их взгляды встретились. Паз увидел, что маленькие зрачки расширились, закрыв голубизну радужной оболочки, а потом стали еще шире, вобрав в себя и белки, и лицо, и всю комнату. Он узрел перед собой смертельную красоту разверзнутого ада, притягательная сила которого заставила события его жизни завертеться в голове, как будто стрелка внутреннего нравственного компаса превратилась в ветряк…
Паз вскочил, отбросив стул. Женщина‑детектив оторвалась от журнала, на ее круглом лице появилось недоумевающее выражение. Он боялся, что не справится с подступившей тошнотой и полностью потеряет контроль над происходящим. Тьма, окаймленная багрянцем, смыкалась вокруг, и через этот туннель мрака он смотрел вниз, на лицо подозреваемой, впрочем, снова ставшее вполне обычным.
«Это посттравматический стресс», – внушал себе Паз.
Он ведь читал о таком синдроме. Отголосок той истории с вуду, всплывающей в ночных кошмарах. Конечно, сумасшествие почти заразно, а разговор с этой чокнутой о дьяволах и аде всколыхнул всю ту африканскую жуть, с которой он сталкивался раньше.
– С вами все в порядке, детектив? – спросила женщина.
– Все нормально, – отозвался Паз. Он достал носовой платок, вытер лицо и заставил себя снова посмотреть на нее.
Она тем временем вновь обрела печальный облик Пресвятой Девы.
– Значит, вы беспокоитесь о своей душе. Что ж, я не раз слышал, будто исповедь – а признание, это ведь и есть исповедь – очищает душу.
– Да, это верно. – Она глубоко вздохнула. – Ну ладно.
– Что «ладно»?
– Я признаюсь.
– Хорошо. Вы сделаете полное признание, и государственный обвинитель его учтет…
– Это меня не интересует, – прервала его Эммилу. – Я делаю то, что было велено.
– Кем?
– Святой, я же вам говорила. Я должна была простить и покаяться.
– В убийстве?
Она раздраженно помотала головой.
– Нет, я не убивала аль‑Мувалида. Я уже говорила вам об этом. Я имела в виду, покаяться в моих прочих грехах и преступлениях.
Паз передвинул к ней стопку бумаги и шариковую ручку, но она к ним не прикоснулась.
– Нет, мне нужна переплетенная, сшитая тетрадь, откуда в случае необходимости можно вырывать страницы.
– Зачем?
– Во избежание искушения. На листке я могу написать правду, потом разорвать его, и вы ничего не узнае