ИЗ ЦИКЛА «НЕЧЕРНОЗЁМНЫЕ ЭЛЕГИИ»
(1985 – 1992)
Опубликованы в сборниках
"На русских путях" (2009),
"ТИЛЬ, или Мотивы Фландрии"(2017),
"Издранное"(2019)
ЭЛЕГИЯ НА ПЕРРОНЕ
(ЭЛЕГИЯ ОТЪЕЗДА)
Над скушной толпой – иероглифы «Рыба» и «Мясо».
Листок календарный последний оторван, как чек.
Чуть тлеет Россия. Преступный кончается век.
Обломки души на промерзшем асфальте дымятся.
Какой-то маньяк указует холодным перстом
в опухшее небо над гладкой, как шар, головою.
Повыцвело время, пространство свернулось листом
печальной газеты с начальным названием «Двое».
Грохочут колёсами ставшие близкими дали.
Россия – не дом, а вокзал для случайных марусь,
и пряник разрезанный с сахарной надписью «Русь»
детишки грызут на занюханном этом вокзале.
Здесь вечные толки о голоде и недороде.
Грохочут колёса, пространство и сердце дробя.
Ты очень умён, но и чёрт не дурнее тебя…
Багаж невесом твой, а поезд твой скоро уходит.
Теперь при прощаньях прощаешься на́век, по сути.
Пусть грешник выносит к вагону свой лёгонький груз.
Россия – не дом, а вокзал для случайных марусь,
но ад никогда никому не откажет в приюте.
8 января 1992 года
ЭЛЕГИЯ ОЗНОБА
(ЛЕТНЯЯ ЭЛЕГИЯ)
Быстрое лето, сновидений клипы,
пахнут карамелью душные леса.
Жаркие сосны, потеющие липы,
якорь креста вонзился в небеса.
Тёплые крылья в ящиках скворешен,
клоп по иконе, милостивый Бог…
Это Россия. Боже, будь к ней нежен.
Чистая рубаха, смертный холодок…
МОКРАЯ ЭЛЕГИЯ
Это август, промокший до самого дна.
У меня на висках плесень и седина.
Запоздалым бальзамом на раны
мерно капает время
из крана.
Все пути, все тропинки меж сосен и трав,
беспечальные реки, где нет переправ,
завершаются северным летом
и стандартней плацкартных
билетов.
Нету места сухого на круглой земле.
Обручальные кольца ржавеют в столе,
отсырели сберкнижек страницы,
и плюются телами
больницы.
Топятся печи.
Ну и погодка.
Смутные речи,
горькая водка.
СТЕРИЛЬНАЯ ЭЛЕГИЯ
Неявной мучимый виною,
средь курток, шапок и штанов,
целуясь с кружкою пивною,
торчал в буфете Иванов.
Краснознаменно и казенно
в пространствах странных сентября
антоновкой нечернозёмной
хрустела здравая заря.
И, без понятия о зорях,
сражённый пивом наповал,
спираль любви, сперматозоид,
в мошонке русской тосковал.
ЭЛЕГИЯ УХОДА
Ветер как спирт обжигает, скуля.
Время на шее – тугая петля.
Ваня лежит на печи.
Дом и хозяйство уйти не велят
в полные тайного света поля,
в сумерки света мочи.
Заиндевевшая нечисть болот
бредит в дремоте и Ваню зовёт
в гости, в далёкий лесок.
В бражке у лешего колотый лёд…
Ваня уходит, да всё не уйдёт…
Ветер кружит колесом.
ЭЛЕГИЯ ЛЕСОПОВАЛА
Я загнал свою клячу зазря – её план удался.
Я присел на завалинку хаты, которая с краю.
Она бросила гребень, и лес до небес поднялся –
воют волки, да вороны, как над побоищем, грают.
Я нормален почти, я бы мог быть нормальным сполна:
жить по средствам, судьбу и отечество не выбирая.
Разводил бы свиней, своё поле пахал дотемна,
и дрочил свой елдак в этой хате, которая с краю.
Я бы ел свою кашу, молился, глотал алкоголь,
вяз в снегу по зиме и месил бы осеннюю слякоть,
у природы учился бы ждать и пустого не вякать,
равнодушно смотреть, как кругами расходится боль,
скоморохом, который уже не сумеет заплакать.
Я построил бы церковь – молитва на пользу стране
я и думать забыл бы о лицах далёких царевен,
но дорога – длиннее, чем Библия – под ноги мне
расстелилась покорно. Потом она бросила гребень.
…В этих местностях диких не очень-то много людей.
Пахнет гарью, просчётом, тоской и болотною гнилью.
Ухмыляется осень. Сквозь линии липких дождей,
сквозь дворцы из прессованной пыли, оставшейся пылью,
сквозь январские льды, сквозь объятья холодной весны,
сквозь сосновый настой, как забвение, вязкий и плотный,
через жирные ласки домашних хозяек, сквозь сны
я ломлюсь с топором напролом, равнодушный и потный.
И проходят века, и прошли уже тысячу раз…
Я валю этот лес. Больше я ни на что не сгодился.
Горечь стала привычной, а это, пожалуй, маразм…
Она бросила гребень, и я в нём навек заблудился.
ЭЛЕГИЯ О ТРИДЕВЯТОМ ГОСУДАРСТВЕ
В. Андрееву
Мы такими уродились, нам в любой среде неплохо.
Уж не знаю, как другие – я прижился б и в аду…
В тридевятом государстве в непонятную эпоху
пахнет приторно-румяным спелым яблочком в саду.
В тридевятом государстве сладко спят, жуют, бухают.
Правда, честных здесь немного, ибо нету дурачков –
но течёт река Засёра, рощи медленно вздыхают,
за столом полей зелёных черти режутся в очко.
На болотах зреет клюква, и полезен хвойный воздух.
Приспособлены отменно для любовников кусты.
Катит в нору, как стемнеет, всяк жучок свой шар навозный,
только что мне до оттенков тридевятой темноты?
По зиме в том государстве затихают воеводства.
Нету повода для жизни к январю ни там, ни тут.
Князь уехал в Монте-Карло, а холопья глушат водку.
Заметает поле вьюгой, но меня не заметут.
Как прекрасна здесь природа! Сколь духовны наслажденья!
Танки наши очень быстры, духовых мажорна медь.
В тридевятом государстве всяк умрёт за убежденья,
и поэтому давно уж мне не хочется хотеть.
Не были опубликованы
(тексты из рукописей поэта периода 1985-1990 гг.)