— Товарищ начальник, корпус отдыхает!
— Товарищ начальник, все спокойно!
— Товарищ начальник, происшествий нет!
В одном из корпусов дежурил Володя Еремеев. Докладывая Петру Филипповичу, он не мог скрыть довольной улыбки, зная, что на его участке полный порядок, — уж он, комсомолец, не подведет.
Петр Филиппович невольно поддался чувству особой торжественности, тому чувству, что овладело колонистами в этот день. Он только сказал:
— Будьте внимательны.
В первом корпусе Стасюк задержался. Ему послышался разговор в темных спальнях, он прошел по коридору. Его сопровождали Дмитриев и дежурный по корпусу Митька Рыжий. Митька шел, громко стуча ботинками. Петр Филиппович недовольно поморщился:
— Дежурный, нельзя ли потише?
Митька, словно не слыша замечания начальника, нарочно стучал ботинками, точно желая разбудить колонистов... Приоткрывая двери спален, он предупредительно включал свет и громко говорил:
— Видите, спят. Восьмой сон сменяют, товарищ начальник.
Ребята дружно храпели.
Стасюку не понравилось поведение Рыжего, и он предупредил Дмитриева:
— Обратите особое внимание на первый корпус. Глядите в оба, спрос будет с вас...
Они расстались. Петр Филиппович пошел к себе, а Дмитриев продолжал обход, проверяя все объекты, цехи, здания.
Придя в свою холостяцкую, строго и чисто прибранную комнату, Петр Филиппович снова принялся за чтение.
Подозрения начальника были не напрасны: глухой ночью в первом корпусе происходили странные события.
СОБРАНИЕ БЕЗ ПРЕЗИДИУМА
Проводив начальство, Митька Рыжий долго прислушивался. В каждом шорохе ему чудилась опасность. Потом, вскинув голову и подмигнув кому-то, недобро улыбнулся. Проворно вбежав на второй этаж, он открыл двери спальни № 5 и прохрипел в темноту:
— Подъем!
Комната перестала храпеть, ребята поднимались, кто-то кого-то будил, тихонько, через определенный промежуток времени, постукивали карандашом в стену.
В дверь вошло еще несколько темных фигур.
Странную картину представляла комната в этот поздний час. Колонисты сидели в верхней одежде на белых простынях, некоторые валялись на кроватях, подложив руки под головы. Митька говорил полушопотом:
— Рискнем, ребята? Самый раз! Все подготовлено, проскользнем.
Так началось собрание без президиума и обычных формальностей. Протокола не писали, регламента не устанавливали.
— Лучшего времени не закажешь, — бросил в темноте Митька. — Начальничек только что был, я выпроводил его, полный порядочек. Училкам и воспитателям не до нас, война им перепутала все думки. До утра никто не опомнится. Ясно говорю? О том, что к чему, скажет Нос.
— Все здесь? — спросил из угла высокий, неустановившийся тенорок. — Я больше не хочу мерзнуть в этой дыре. Подадимся в теплые края. Пусть на Урале мерзнут те, кому охота. Хватит с нас. Тянуть нам не наруку.
Митька грубо перебил его:
— Не тяни!
Нос перевел дух:
— К утру дойдем до Юматово, там подъем, устроимся на проходящий поезд...
Рыжий снова грубо крикнул:
— Не тяни!
Нос уже скороговоркой продолжал:
— Седой, Ротик, Прожектор пойдут первыми. Солнышко со мной. Рыжий и Матрос — последними. Полундра и его группа догонят нас у воды. Все!
— Ну, все дошло? — прозвучал в темноте вопрос Митьки.
Комната молчала. Если бы это сборище было вчера, все было бы по-иному. Не было бы этих речей, по приобретенной привычке все начали бы быстро действовать. Однако сегодня ребята молчали, точно ожидая чего-то. К выступлению Молотова по радио и в этой далекой от фронта колонии не остались равнодушными. Эта речь посеяла бурю в мальчишеских сердцах. Сироты и беспризорники, о которых так заботилась отчизна, не могли оставаться равнодушными к войне.
Кто-то подал голос, кажется, это был Ротик:
— Нам бы сейчас на фронт податься!
Сразу несколько голосов перебило его:
— А кто нас пустит туда?
— Что там будем делать?
Александр Матросов лежал на койке. Что с ним случилось? Почему он не подает голоса? Разве не он разработал подробный план побега? Разве не он нашел заброшенный подземный ход, когда-то служивший монахам? Кто прикрывал колонистов, устраняющих завалы? Кто назначил и настаивал на этом сроке побега — 22 июня, в ночь?
Матросов поднялся. Он решительно отбросил одеяло, громко стуча ботинками, подошел к окну, через которое пробивался слабый свет. Он еще не успел разобраться в своих мыслях, чувствах, однако молчать не мог:
— Ребята, — проговорил он с трудом, кашляя и волнуясь, — как хотите, меня не считайте с собой.
Комната ахнула, заворчала, насторожилась. Митька метнулся в его сторону.
— Бузить задумал? А?
Чем больше угрожал Митька, тем спокойнее был Матросов.
— Я слышал Молотова. Фашисты напали на нас. Фашисты! А мы бежать? Не могу.
— Я же говорю: сейчас надо на фронт бежать! — крикнул Ротик.
Его голос потонул в общем шуме. Спор прекратился так же неожиданно, как и начался. Митька угрожающе произнес:
— Матрос! Сорвать задумал? Начальству продался?
Все умолкли. Тревожно забились сердца.
— Дезертиром не хочу быть, — спокойно проговорил Саша.
Митька бросился на Сашу с кулаками, но не успел нанести удар. Сильный толчок сбил его с ног, и он полетел к двери, задев плечом за спинку кровати. Это сделал незаметно вошедший в комнату Рашит, следивший за развертыванием событий. Он знал, что только поймав ребят на месте преступления, можно крепко взять их в руки.
Саша не оглянулся на спасителя и громко крикнул:
— Пусть поднимают руки те, кто не хочет бежать!
При зажженной спичке было видно: все дружно голосовали против побега.
Митька одиноко стоял у дверей, облизывая кровь, бежавшую с губ. Рашит отличался точностью удара: бокс научил его бить без промаха. С этой минуты Рашит по-настоящему вошел в роль командира:
— Рыжий! Марш вниз. Тебя там ждет Косой. Остальным по местам. Раздеться. — И, разъярившись, крикнул: — Я вам это припомню!
После ухода Рашита комната замолчала. Саша не мог уснуть, ворочался с боку на бок, в душе образовалась какая-то пустота. Саша понял: он стыдился себя и своего поступка — организации побега. Имя этому поступку — черная неблагодарность.
Саша вспомнил всех, кто поставил его на ноги: Ольгу Васильевну, помогавшую ему учиться, Рашита, только что спасшего ему жизнь. С волнением вспомнил он Дмитриева, который так старался научить его работать на фрезерном станке.
Саша уважал Петра Филипповича. Разве он не мог расправиться с Матросовым за каждый проступок так, как считал это нужным? А вместо этого он упорно воспитывал в нем человека: сурово, ласково, заботливо. Как показаться теперь им на глаза? Внезапно решившись, он начал быстро одеваться...
…Перед глазами Петра Филипповича лежала открытая книга. Он шептал слова любимого поэта: «Уж в горах солнце исчезает, в долинах всюду мертвый сон...»
Петр Филиппович закрыл томик и встал. Он устало начал раздеваться. Кто-то осторожно постучал в стекло. Овчарка заворчала, подняв морду. Петр Филиппович накинул шинель и вышел. На крыльце стоял Матросов.
— Почему так поздно? Заболел? — спросил начальник.
Саша покачал головой.
— Нет!
— Так что же меня перед утром беспокоишь? Кто разрешил? — рассердился Петр Филиппович. — Дежурный знает о твоей отлучке из корпуса?
— У меня дело, — упрямо сказал Саша.
— Дело можно отложить до завтра!
— Вы должны меня выслушать! — и в голосе юноши прозвучала незнакомая нотка.
Петр Филиппович с удивлением и интересом посмотрел на него.
— Рассказывай!
Саша проглотил комок, подкатившийся к горлу, тихо начал:
— Я не могу скрывать от вас. Мы тогда были в подземелье, готовили подкоп, чтобы бежать...
Петр Филиппович крепко схватил Сашу за локоть.
— Говори быстрее, — сказал он. — Торопись! Где подкоп, где?.. Показывай скорее...
Саша устало произнес:
— Уже не надо торопиться. Мы постановили: не бежать. Разве сейчас можно бежать?
Петр Филиппович порывисто обнял мальчика и горячо сказал:
— Спасибо!
Саша радостно взглянул на него.
— Только не подумайте, что я пришел фискалить. Я от радости, что не убежали...
ДРУЗЬЯ
Утром Саша стоял у окошечка, выдавая для слесарного цеха инструменты. Он был необычно криклив и придирчив. Косой, его первый цеховой учитель, недоуменно спрашивал у ребят:
— Что с ним случилось?
— С Матросовым случилось то же самое, что и со всеми нами после двадцать второго июня, — добродушно улыбаясь, говорил Рашит.
Он был рад за друга.
В первые же дни войны Саша резко изменился: он добросовестно работал на фабрике, усердно занимался в школе. Записался в кружок самодеятельности и с Андреем готовился исполнить чечетку и танец моряков. В кружке бокса Саша начал с того, что брал уроки по тренировке пальцев. Многим казалось, что эта перемена пришла сразу. Митька Рыжий говорил сквозь зубы:
— Э, Матрос выслуживается. Я сразу увидел, что за гусь!
Даже Лидии Михайловне, опытному педагогу, казалось, что перемена в характере Матросова произошла внезапно:
— Неужели война так изменила наших ребят? — спрашивала она Ольгу Васильевну, когда они ночью возвращались в город, чтобы отдохнуть хотя бы до шести часов утра. — А если бы не война, ребята так и остались бы «трудными». Выходит, война с одной стороны великий воспитатель?
Ольга Васильевна соглашалась с ней только наполовину:
— Война — внешний удар по сознанию. А в перевоспитании «трудных», несомненно, сказалась вся наша система. Прекрасное ведь воспитывается годами, постепенно и лишь внезапно вспыхивает ярким огнем. Вот сейчас и проявилось это прекрасное…
В июльский жаркий день Рашит, Саша, Митька Рыжий и Директор отдыхали под старым дубом. Митька больше молчал, зато Директор безумолку говорил о делах портновской мастерской, где он теперь работал. Саша читал книгу о Спартаке, Рашит просто лежал на траве, любуясь небом, могучим стволом дуба, слушая шелест листвы и считая кукованье кукушки: сколько еще придется прожить?
Внезапно заглушая все звуки, заговорил репродуктор. Радио несло в эфир слова товарища Сталина. Юноши вскочили.
— Чтобы наши люди не знали страха в борьбе и самоотверженно шли на нашу Отечественную освободительную войну против фашистских поработителей!
Прослушав речь, Рыжий и Директор сосредоточенно замолчали.
— Пошли в радиоузел, — предложил Директор.
Его поддержал Рыжий. Они усиленно приглашали с собой Матросова, но он отказался. Рашит спросил с улыбкой, когда те двое убежали:
— Что ж не пошел с ними?
Саша ответил:
— Здесь лучше. Знаешь, мне хочется поговорить с тобой.
— О чем?
Саша в упор взглянул на друга и, чуть побледнев, произнес:
— Рашит, я теперь знаю свое место. Я обязательно попаду на фронт… Ручаюсь, не будь я Матросом! Я буду защищать родину, не жалея сил. Если нужна будет моя жизнь, отдам ее. Поверь, это будет так, Рашит.
Рашит вздрогнул, — таким тоном было это сказано.
Они долго сидели под дубом, делясь самыми сокровенными мыслями, мечтами.
— Рашит, ведь мы никогда не забудем третье июля! — вдруг обернулся Матросов к своему другу.
Рашит задумчиво подтвердил:
— Никогда мы не забудем третье июля!
Как легко на душе, когда чувствуешь, что наши мысли совпадают, что у нас одни мечты...
С каждым днем крепла дружба Рашита и Саши.
Саша любил играть на гитаре, Рашит — петь. Саша не понимал его песен, и мотивы были незнакомые. Длинные и грустные, словно ветер поет печально, поет и жалуется. А как хорошо думается под такую песню! Песня будила тихую, теплую грусть.
Рашит внезапно предложил.
— Давай споем нашу песню. Я буду говорить слова, а ты играй!
И быстро, быстро побежали юркие, смешные слова, ноги сами просились в круг под этот веселый мотив. Саша пробовал аккомпанировать, но ничего не выходило. Тогда Рашит попросил:
— Сыграй один.
Саша, быстро перебирая пальцами, начал «Шотландскую застольную» Бетховена. Потом он запел. Рашит с просветленным лицом слушал незнакомую песню.
Осторожно отложив гитару, Саша сказал:
— Знаешь, Рашит, о чем я подумал?
— Что на свете есть разные песни...
— Нет.
— О чем же?
Юноша мечтательно проговорил:
— Я думал о вечности.
— Помню, мой дед говорил, что вечная жизнь там.
Рашит поднял смеющееся лицо к небу.
— Честное слово, тебе сегодня хочется шутить!
— Разве можно говорить серьезно о вечности?
— Можно, — упрямо проговорил Саша. — Знаешь, что бы я сделал? Я бы рыл новые каналы через пустыни, сажал березовые леса, — люблю березу, — строил красивые города из стекла, чтобы было больше света...
К ним шел Дмитриев. Он держал в руках какую-то бумагу. Увидев его, юноши встали. Дмитриев торопливо обратился к Рашиту:
— Всюду тебя искал, Габдурахманов, людей посылал за тобой. Что ж лежишь на траве, когда дело такое?
Рашит удивился:
— Я же ничего не знаю. Что случилось?
Сергей вскользь взглянул на Матросова и быстро сказал:
— Собираем комсомольцев. Получена телеграмма. Вот почитай!
Рашит взял в руки телеграмму и прочитал: «Фронт испытывает острую нужду боеприпасах тчк Отгрузка их задерживается отсутствием спецукупорки тчк Мобилизуйте все возможности отгрузки течение пяти дней шесть вагонов укупорки».
— Ясно! Всем комсомольцам необходимо считать себя мобилизованными, — продолжал Сергей.
— Есть считать себя мобилизованным, — ответил Рашит.
— Пошли.
Тогда Матросов обидчиво произнес:
— Почему одни комсомольцы? Почему нам, мне нельзя? Я тоже хочу работать для фронта. Если даже вы против...
Дмитриев улыбнулся:
— Кто сказал, что мы против?
— Пойдем с нами, Матрос, — обнял товарища за плечи Рашит.
ПЯТЬ СУТОК
Матросов сидел на ящике. Его окликнул сосед — Косой. Саша повернулся и нечаянно ударил молотком по пальцу левой руки. На пальце выступила кровь. Косой с сожалением сказал:
— О! Кровь... Ты что же так торопишься? Когда разговариваешь, надо останавливаться. Беги сейчас в медпункт, перевяжут палец.
Саша отказался. Он завязал палец носовым платком и, пересиливая боль, продолжал забивать гвозди.
Все восемьдесят человек делали ящики для снарядов, которые и назывались спецукупоркой. Перед Сашей, как и перед другими ребятами, лежали бруски длиной в восемьдесят сантиметров и в сорок сантиметров. Саша скреплял их гвоздями. То же самое делалось во всех цехах и даже во дворе. В цехах нехватало места.
Саша, откинув левой рукой падающие на лоб волосы, ударял молотком по шляпке гвоздя, пытаясь одним ударом забить гвоздь. Он торопился. Он видел, что около Косого росла пирамида готовых ящиков. Такие же пирамиды стояли и там, где работали Ибрагимов, Салимов, Прожектор.
Неподалеку остановились Петр Филиппович и Сергей Дмитриев. Начальник проверял качество работы, делал короткие замечания работающим. Довольный работой ребят, Петр Филиппович сказал:
— Снимите эту смену, они, кажется, десятый час работают. Поставьте новых людей.
— Есть! — отрапортовал Дмитриев и тут же крикнул, чтобы слышали все работающие: — Смена кончилась. Сдавайте инструмент. Идите отдыхать.
Саша поднял голову, перед ним стоял Митька Рыжий.
— Ну, уступай молоток, — прохрипел он.
Саша продолжал работать.
— Тебе говорят или кому другому, — недовольно продолжал Митька. — Дай сюда!
Саша продолжал стучать молотком, точно не с ним разговаривали, точно не к нему обращались. Митька крикнул:
— Дмитриев, тут до работы не допускают!
К спорящим подошли Петр Филиппович с Сережей.
— Сколько сделал? — спросил Петр Филиппович.
Матросов живо поднялся.
— Не считал, товарищ начальник.
— Давай посчитаем вместе.
Насчитали двенадцать ящиков.
— Один сделал?
На вопрос начальника ответил Дмитриев:
— Один.
— Хватит на сегодня тебе. За отличную работу объявляю благодарность. Иди отдыхать! — громко сказал Петр Филиппович.
Матросов молчал. Потом с дрожью в голосе спросил:
— Мне нельзя остаться до конца?
— Нет.
Петр Филиппович, подумав, предложил:
— После ужина, если захочешь, будешь помогать грузить машину.
— Есть помогать!
Пошел дождь. Крупный, быстрый. Минут за десять образовались бурлящие ручейки, рябые озерки.
Матросов, выйдя из столовой, стал невольным свидетелем спора между Дмитриевым и незнакомым шофером, краснолицым парнем с широкими плечами. Саша не знал его. Комсорг горячился, уговаривал, сердился:
— Понимаешь, голова, фронтовой заказ!
— Разве я не понимаю, — отвечал сухо шофер. — Но если машина застрянет на этих ухабах, то от этого дело пойдет быстрее?
— Что же делать?
— Я подъеду за полкилометра по шоссейке, а вы организуйте доставку, как и чем хотите.
— Все лошади на подсобном, — вслух размышлял Дмитриев. — Пока их затребуешь, до утра простоять придется. Где же выход? Понимаешь, голова, в какое глупое положение поставил нас дождь.
— Не дождь, а сами себя. Давно бы наладили мост, как же без подъезда жить? — ворчал водитель, закуривая. — По мне, хоть на себе таскайте!
Неожиданно для разговаривающих выступил Матросов:
— А что, испугаемся? — крикнул он. — И на себе таскать будем.
Шофер внимательно посмотрел на юношу и ничего не ответил.
Матросов пошел первым, подняв на плечи три ящика. За ним шел Сивый. Косой и Ибрагимов сделали что-то вроде носилок и вдвоем несли четыре ящика.
Со стороны колонисты напоминали караван, пересекающий пустыню. Под тяжестью ноши они качались, ботинки их утопали в грязи. С трудом сохраняя равновесие, тяжело дыша (ящики нельзя было ставить на грязную землю), они шли к машине, стоявшей около размытого моста над оврагом.
Работа была тяжелая и подвигалась медленно.
Перед вечером Петр Филиппович вызвал к себе Сулейманова.
— Докладывайте! — потребовал начальник.
— Продукция на четыре вагона уже есть. За ночь доделаем остальное, — доложил Сулейманов. — Во всяком случае, завтра к полудню погрузим всю продукцию. Так сказать, — раньше срока. За счет энтузиазма, Петр Филиппович, выходим из положения…
Начальник неожиданно стукнул по столу кулаком и крикнул:
— Энтузиазм — это прекрасно. А вот вы мне ответьте, что с мостом?
Сулейманов опешил, — он никогда еще не видел таким возбужденным своего начальника, и неразборчиво пробормотал:
— Так сказать, я рассчитывал...
— Это безобразие! — повысил голос Петр Филиппович. — Сколько раз предупреждал о мосте, вы успокаивали, что он переживет нас. А что получилось: первый же сильный дождь подмыл его. Меня не радует то, что колонисты на своих плечах таскают тяжелые ящики под дождем. Вас бы самого послать таскать... Идите контролируйте погрузку, — смягчился Петр Филиппович. На Сулейманова не стоило кричать: он немало сделал, организуя производство спецукупорки, доставая вагоны. — В двенадцать ночи поеду на товарную станцию, подготовьте машину.
Сколько бы ни возмущался Петр Филиппович, такой способ погрузки был единственно реальным.
Надев плащ, Стасюк вышел на улицу.
Наступила ночь. Никто из колонистов не просил отдыха.
Вот идет Матросов, взвалив на плечи три ящика. Позади него шагает Рашит. Еремеев и Петенчук несут тоже по три ящика. Сивый — два, Богомолов — один: кто сколько может поднять.
Шофер сказал Петру Филипповичу:
— Двадцать второй рейс делаю...
— На сегодня хватит, ребята устали. Пошлю на ночь одну бригаду на погрузку вагонов, а, вы приедете рано утром, не позже шести.
Шофер увез последнюю партию ящиков.
Петр Филиппович, собрав ребят, сказал им:
— Потрудились наславу. Идите спать. С утра снова предстоит работа, — и, отозвав в сторону Дмитриева, продолжал: — Из тех, кто не работал здесь, составьте бригаду для работы на станции. За ночь необходимо закончить погрузку доставленных туда ящиков. Кого хотите назначить бригадиром?
— В резерве я держал Андрея Богомолова.
— Не возражаю. Его бригаду немедленно направьте на станцию.
— Есть.
В кабинете Петра Филипповича дожидались учительницы. У них был воинственный вид. Он, снимая плащ, оправдывался:
— Виноват, Ольга Васильевна, не предупредив вас, сорвал уроки. Больше этого не будет. Фронтовой заказ!
Лидия Михайловна выступила вперед:
— Именно по поводу фронтового заказа мы и пришли.
— Не бойтесь, не ругаться пришли, — сказала Ольга Васильевна, — просим назначить нас на тот участок, где бы мы сумели помочь…
Взволнованный Петр Филиппович горячо поблагодарил женщин. Ночью он поехал на вокзал.
На первом пути товарной станции, под единственным фонарем стояло пять вагонов. Петра Филипповича никто не заметил, — так колонисты были заняты погрузкой. Раздавался громкий голос Андрея:
— Торопись, публика! Остается мало времени, сейчас нагрянет начальник!
Колонисты устроили живой, подвижный конвейер, — ящики, минуя землю, попадали прямо в вагон.
Петр Филиппович подошел к работающим. Ничего не говоря, он начал осматривать вагоны, карманным фонариком освещая дорогу. К нему подлетел Богомолов:
— Разрешите доложить?
— Не надо докладывать. Все вижу сам.
Были слышны гудки маневрового паровоза, топот тяжелых ботинок, стук ящиков...
Петр Филиппович остался доволен работой. Грузился последний вагон. Луч фонаря упал на фигуру Матросова, который пытался спрятаться за спины товарищей.
— Что ты здесь делаешь? — спросил Стасюк.
— Помогаю, — нерешительно ответил Матросов.
— Я давал распоряжение отдыхать?
— Давали.
— Что полагается за невыполнение моего приказа?
— Наказание, — тихо ответил юноша.
— Верно, — подтвердил Стасюк. — Видно, так или иначе придется тебе иметь дело с дежурным по колонии.
— Есть доложить дежурному...
— Садись в машину, поедешь обратно.
— Есть садиться.
Они вместе вернулись домой.
Сойдя с машины уже на территории колонии, Матросов подошел к кабине, где сидел Петр Филиппович и сказал:
— Спокойной ночи, Петр Филиппович.
— Ты куда, Матросов, торопишься?
— Иду в распоряжение дежурного.
— Приказание отменяется, иди спать, — сказал начальник.
Это был редкий случай. Саша не помнил, чтобы начальник отменял свои распоряжения.
— Иди, Матросов, в общежитие, — повторил Петр Филиппович и дал знак шоферу трогаться.
Саша шел в общежитие, поеживаясь, с трудом вытаскивая ноги из грязи, хотелось броситься на землю и спать, спать, спать...
ЛЕНИНГРАДКИ
Петра Филипповича вызвали в обком партии, но причины вызова не сообщили. Недоумевая, что бы это могло быть, по какому поводу его вызывают, он взял с собой кое-какие документы и спешно выехал.
Красивое здание обкома, построенное архитектором в восточном стиле, с башнями, напоминающими высокие минареты, стояло на тихой уличке. Порывистый ветер гонял по тротуару сухие почерневшие листья клена.
В приемной Стасюка приветливо встретила седая женщина с плавной походкой:
— Товарищ Стасюк? Очень хорошо, — и взглянула на часы. — Немного придется подождать. С минуты на минуту ждем Галимова, вместе войдете.
Он узнал ее по голосу, именно она вызвала его по телефону. Но кто такой Галимов? Долго раздумывать не пришлось. В приемную вошел быстрой походкой седой военный.
— Здравствуйте, Павловна!
Они, наверное, хорошо знали друг друга. Она улыбнулась ему:
— Добрый день. К зиме идем. Какой ветер! Заходите, вас ждет товарищ Мургазин.
Огромная дубовая дверь пропустила их в светлый кабинет.
Мургазин, услышав шаги, поднял голову, молча встал и направился навстречу. Он подал им руки и запросто пригласил:
— Садитесь. Не знакомы? Познакомьтесь!
— Военврач Галимов.
— Стасюк, начальник детской колонии.
— Приступим к делу. Всем нам дорога каждая минута. Товарищ Галимов, прошу коротко изложить суть. Три минуты достаточно?
— Уложусь, — ответил Галимов. — Ночью прибывают сорок дочерей Ленинграда. Мы обязаны их приютить. Между прочим, среди них много больных. Несколько раз попадали под бомбежку. Девушки изнурены, требуют внимательного ухода. Но я не имею права разместить их в госпиталях...
— Мы думаем устроить их у вас, — обратился Мургазин к Стасюку.
В первую минуту Петр Филиппович хотел категорически отказаться. Это предложение его испугало. Он сказал:
— Вы, товарищ Мургазин, прекрасно знаете, что наша колония не приспособлена к приему больных, тем более такого контингента. Кроме того, в колонии одни мальчики. У нас нет лишних корпусов, персонала, опыта...
— Медикаментов, транспорта, — добавил Мургазин.
— Да. У нас нет транспорта, медикаментов.
— Все это нам известно. Мы долго раздумывали, пока остановились на вашей колонии. У нас нет другого выхода.
Петр Филиппович понял, что вопрос решен. Он сказал:
— Есть устроить. Однако нам нужна помощь.
— Помощь окажет вам эвакоуправление. Товарищ Галимов, за вами транспортировка, медикаменты, медперсонал, а помещение, административный аппарат — за колонией.
— Ясно, — подтвердил Галимов, вставая.
Петр Филиппович вернулся к себе в полдень. Сейчас же созвал совещание. Весть о прибытии больных девочек была встречена без особого энтузиазма. Тогда Петр Филиппович сказал:
— Прием ленинградок решен. Речь идет только о том, чтобы провести это мероприятие быстро и слаженно. Я думаю, придется освободить третий корпус: предоставим его девочкам. Договоримся так. Освобождением третьего корпуса и строительством забора — больных необходимо изолировать — займется Сулейманов. Расселением юношей из третьего корпуса — Катеринчук. Транспортировкой девочек будет руководить Дмитриев. Женщины под руководством Ольги Васильевны займутся благоустройством помещения. Прием больных начнем в три часа.
Сулейманов попросил разрешения подобрать себе помощника из старших колонистов. Он предложил кандидатуру Рашита, но Петр Филиппович не согласился.
— Он мне нужен. А вы как думаете, товарищ парторг? — обратился он к Катеринчуку.
Михаил Трофимович, не задумываясь, предложил:
— Я лично остановился бы на кандидатуре Матросова. Он сейчас ищет себя, не может найти настоящего дела. А здесь — ответственная работа. Он увлечется ею.
Колонисты с любопытством ожидали прибытия девочек. В корпусах, за станками, во время перемен в школе шептались, шутили, громко обменивались мыслями по поводу «девичьего взвода».
— Теперь пьеску настоящую будем ставить. Не придется больше мне изображать Анютку, — хитро подмигнул Андрей большими черными глазами.
— Сначала на ноги их надо поставить, — заметил Лысый.
— На ноги ставить — это поручим Рыжему, — захохотал Директор.
Митька Рыжий недовольно ворчал:
— Нехватало баб… Придется и за них теперь работать.
Матросова вызвали с уроков. Петр Филиппович ждал его в учительской. Когда Саша вошел туда, Петр Филиппович, обращаясь к Ольге Васильевне, говорил:
— Понимаю, уход за девушками не входит в ваши непосредственные обязанности. Однако общий контроль за корпусом, — прошу иметь это в виду, — за вами.
Увидев Матросова, начальник обратился к нему:
— Я назначаю тебя помощником воспитателя в новом корпусе. Полную инструкцию получишь у Сулейманова. Предупреждаю, дело очень ответственное.
Саша не скрыл своего удивления. Ольга Васильевна укоризненно заметила:
— Испугался?
— Нет, — вымолвил юноша. — Но я думал... Я не знаю...
— Вижу, испугался, — с улыбкой заметил Стасюк. — Я могу отменить свой приказ.
Саша поспешно заявил:
— Не надо, товарищ начальник, отменять приказ. Я выполню. Вот увидите!
— Тогда собирайся. Тебя ждет Сулейманов.
«Что же я там буду делать среди сорока невест?» — думал Саша, закрывая за собой дверь.
ЛИДА
В третьем корпусе суетились до последней минуты. Внизу устроили столовую, два кабинета для врачей, дежурную комнату. Весь верхний этаж отдали под лазарет. Стены протерли мокрыми тряпками, полы вымыли — все блестело. Приехали врачи, сестры из госпиталя. Ольга Васильевна придирчиво осмотрела весь корпус, осталась довольна, только потребовала переместить кухню в боковую комнату.
Саша, с помощью пяти колонистов, затопил все печи, вскипятил воду. То и дело его вызывал врач, седой старичок в роговых очках, и ворчливым голосом отдавал приказания.
— Где же начальник? — возмущался он.
Сулейманова срочно вызвали в эвакоуправление, и Саша бегал сломя голову, торопясь сам выполнить все распоряжения сердитого доктора.
Наконец по телефону сообщили, что со станции отправлена первая машина с эвакуированными.
Встречать больных вышли все. Осветив корпус фарами, подошел синий автобус со знаком Красного креста. Из кабины вышел санитар в белом халате, открыл заднюю дверцу автобуса и подозвал близстоящего Матросова:
— Что растерялся? Помогай!
Саша подбежал. Санитар вынул два одеяла, носилки, крикнул в машину: