— Дерево сюда направляйте, — показывал он. — Надруб надо делать с этой стороны. Смотри, как... Теперь двое с пилой. Пилу не жмет? Нет? Сейчас клин нужен. Вот так, — говорил он, забивая клин. — Теперь приноси сюда багор, нажимай. Хорошо! Больно хорошо!
Огромная сосна упала с шумом и треском, поднимая снежную пыль. Старик показал, как надо очищать дерево.
— На потом нельзя оставлять. Сразу делать надо, больно хорошо, — говорил он, легко освобождая ствол от веток. — Теперь ветки надо убирать с дороги: лес должен быть чистым, как дом. Больно хорошо!
У пильщиков Сеньки Пешехода и Леонида Сивого что-то не ладилось. Пила часто застревала в прорези. Они пробовали нажимать, дело подвигалось еще хуже.
Мухаррям-бабай внимательно следил за ними. Он потребовал, чтобы ему показали пилу.
— Так нельзя работать в лесу, — проворчал старик. — Силой тут не возьмешь. Пилу точить надо.
Работа пошла вдвое быстрее.
«Лесной профессор», — как прозвал Косой Мухаррям-бабая, — был неутомим. До этого ребята долго засиживались за обедом, старик заявил:
— Времени мало. Вам для фронта большой плот надо сделать, не успеете, — говорил он. — Уже сейчас лошадки нужны, надо подвозить деревья к берегу, пока снег...
Дмитриев, как и все колонисты, был обрадован неожиданной помощью, но сначала он думал, что старики пробудут день, укажут, где складывать лес, и уйдут к себе в аул. Однако они остались и на второй и на третий день.
Лишь на четвертый день старики собрались домой. Мухаррям-бабай сказал Дмитриеву:
— Сегодня, под пятницу, старуха Амина топит баню. Домой торопимся. Нужны будем — приходи в аул.
Они взяли свои сильно облегченные узелки и снова засунули топоры за пояс. Ребята были в лесу, около стариков оставались Дмитриев да бригадиры. Юноши волновались, они не знали, чем отблагодарить стариков. Матросов подтолкнул Рашита, Дмитриев кивнул головой, показывая на повара. Пока Дмитриев передавал привет Амине-апай, благодарил за помощь, приглашал стариков в колонию, Матросов, взяв у повара две плитки чая в зеленой обложке, протянул их старикам:
— Больше у нас ничего нет. Пока возьмите. Когда начальник пришлет денег, расплатимся, принесем вам в аул.
Рука Саши повисла в воздухе. Старики не взяли чай. Мухаррям-бабай сердито сказал:
— Зачем? Не надо!
Рашит, волнуясь, проговорил:
— Мы не можем предложить ничего другого. Денег у нас нет. Возьмите!
— Нам ничего не надо, — повторил вслед за другом Билал-бабай.
Мухаррям-бабай положил руку на плечо Саши:
— Мы не за чаем пришли в лес. Мы, старики, освобожденные от работы, сами ищем труда. И денег за это ни у кого не спрашиваем. Вы говорите: помощь фронту. Пусть и наш труд поможет фронту. Так говорю, Билал?
— Так, — подтвердил тот.
Саша взволнованно проговорил:
— Возьмите все-таки, это наш подарок.
Билал ответил:
— От подарка не откажемся. Для Амины одну плитку возьмем. Другую оставьте себе. Амина на подарок ответит подарком.
Мухаррям-бабай кивнул головой.
Колонисты с восхищением смотрели им вслед...
СПЛАВ
Косой был мастер на выдумки. И вот вокруг лагеря появились дощечки с надписью: «Проспект волка», «Тропа колониста», «Портовый переулок», «Дорога к бане Мухарряма». Эти названия вошли в обиход. Так и говорили:
— Кто оставил топор на Проспекте волка?
Без смеха отвечали:
— Наверное, Ать-два. Он с Прожектором работал сегодня на том участке.
Алюминиевая тарелка — сигнальный колокол — висела на дереве возле «Портового переулка» — тропинки на берег Кара-идели.
«Проспект волка» получил свое название потому, что с этой стороны частенько появлялись волчьи стаи. В месяц три раза ребята ходили мыться в баню к Мухаррям-бабаю, отсюда — «Дорога к бане Мухарряма».
В лесном лагере два раза побывал Катеринчук. Он поинтересовался работой колонистов, связался с ближайшим леспромхозом, добиваясь помощи в сплаве леса. Леспромхоз пошел навстречу колонии, обещал помочь инструментами, снастями, баграми, канатами. Отказал только в одном — в людях.
С каждым днем приближалась весна. Прилетели птицы, просыпались от зимней спячки медведи, пугливо, поодиночке, рыскали волки. Ветер приносил тепло.
Заготовленный лес отвозили на шести лошадях на берег речушки, к устью, где решили провести сплотку. Днем и ночью из лагеря доносился стук топоров.
Настал апрель.
С первыми лучами солнца побежали ручейки. «Слезы солнца» — так называли ребята эти ручейки, потому что ночью они исчезали, а когда всходило солнце, бежали быстро и бурно. Маленькая речка посерела. Со стороны Кара-идели по ночам доносились шорохи, напоминающие вздохи.
Вскрытия Кара-идели ждали лишь к двадцатому числу. Дней через пять после этого можно было начинать сплотку. К двум бригадам прибавилась третья — транспортная, Андрея Богомолова. Эту бригаду увеличивали с каждым днем. Машина колонии, делая последний рейс, привезла продукты. С обратным рейсом отправили письма.
Как-то среди ночи колонисты проснулись от сильного гула. Это тронулся лед. Уровень воды поднимался с угрожающей быстротой. Наутро река вышла из берегов.
По колено в воде колонисты спасали лес, скрепляли его, связывали канатами. Вода прибывала.
С каждым днем становилось труднее бороться с водой. Все силы уходили на подвозку леса и защиту готового к сплаву. Спали по очереди, три-четыре часа. С красными от бессонницы глазами, потрескавшимися губами, упрямо боролись за лес.
Так прошло три дня. Вода перестала прибывать. В субботу в лагерь неожиданно пришел Мухаррям-бабай. Вместе с бригадирами он пошёл к устью. Отвечая на многочисленные приветствия, он ходил хмурый. Ему не нравилось, как ребята крепят лес.
— Нельзя терять ни одного часа! — кричал он. — Надо устроить перегородку, с утра пора начинать молевой сплав. Иначе весь лес останется на берегу!
С утра все силы переключили на сплав. Баграми толкали бревна в быстрый поток. В устье речушки три кошмы, соединенные между собой и с берегом тросами, собирали лес. С каждым часом труд становился все напряженнее.
Теперь работу распределили так: бригада Матросова занималась сплоткой под руководством Мухаррям-бабая. Остальные две свозили и сплавляли лес по речке. Дмитриев поспевал всюду; он осунулся, загорел.
К Мухаррям-бабаю два раза приходил внук Сабит, посланный бабушкой. Амина требовала возвращения старика домой. Колонисты с волнением следили за этими переговорами. Но все кончилось тем, что Сабит принес упрямому деду, не захотевшему вернуться в аул до конца сплотки, высокие болотные сапоги, подушку, постель, а внука колонисты одарили конфетами и другими ребячьими утехами.
— Качать деда! — крикнул кто-то, и колонисты бросились к нему.
— Поберегите мои старые кости. Кто соберет их, если они рассыплются? Чуточку подумайте и о моей старушке. Качайте лучше внука. Он будет рад.
Колонисты долго качали Сабита.
С восходом солнца бригады приступали к работам. Перед самым устьем был протянут мостик, шириной в два бревна. На этом мостике стояла бригада Матросова, сортируя лес.
На берегу, на каменном выступе, сидел вечно бодрый Мухаррям-бабай. Ни одной минуты он не был спокойным.
— Эй, эй, Сашка! — кричал он, вскакивая с места. — Куда направляешь ромжину?
Или, показывая кривым пальцем на Косого, кричал:
— У тебя пиловочный застрял! Разве не видишь? Ты не на меня смотри, а на бревно. Слава аллаху, я не бревно пока!
Ниже Рашит со своей бригадой мастерил щеть. Прожектор быстро научился накладывать по краям ромжи челенья, а Сивый соединял по два бревна вместе вицами из молодой березы или черемухи. Рашит перегибал хомут через ромжу и осторожно и ловко забивал топором клинья, закрепляя челенья.
Придирчиво оглядев работу бригады Рашита, Бабай сказал:
— Эй, Рашит! Не больно хорошо! Кошмы спускай ниже, освобождай место. Работу не задерживай!
С каждым днем рос большой плот. Для него привезли из леспромхоза якорь.
Теперь самым оживленным местом был «Портовый переулок».
Однажды приехал Мухаррямов-младший — бригадир. Молодой, веселый и ловкий, он хозяйственным взглядом окинул все побережье, побывал на готовом плоту, внимательно исследовал снасти, потом сказал добродушно и громко:
— Я ведь знал, раз дед здесь, все будет хорошо!
Мухаррямов-младший привез лоцмана взамен старика, однако старик наотрез отказался уходить.
— Молодые люди пришлись мне по сердцу, — говорил бабай под дружное одобрение колонистов. — Чего бы мне не покачать свои старые кости на целебных волнах Кара-идели?
Бригадир не стал настаивать, просто сказал:
— Ну что ж… Поезжайте! Дня через три я еду в город на совещание, обратно на пароходе приедем вместе.
Сказав колонистам, как держать себя при сильном ветре и при встрече с пароходами, какие сигналы существуют на реке, где останавливаться на ночлег, он пожелал ребятам доброго пути и уехал.
Мухаррям-бабай долго наблюдал закат. Солнце медленно садилось, багряными красками заливая небо, реку, лес. После заката заиграли светложелтые краски.
Старик облегченно вздохнул:
— Завтра хорошая погода будет!
Его взгляд упал на реку, он закричал:
— Кто там обронил багор? Нечистая сила родила тебя, — твердил он, направляясь к плоту. — Плохая примета перед дорогой!
Выяснилось, что багор упустил Рашит. Старик коротко сказал:
— Тебе, Рашит, не позволю поднять якорь! Дороги не будет...
Рашит вспыхнул. Только вчера на общем собрании Дмитриев подвел итоги соревнования и присудил первое место бригаде Габдурахманова. По традиции он должен был поднять якорь. Рашит обиделся на старика и убежал в шалаш...
Мухаррям-бабай сказал Саше:
— Тебе придется поднимать якорь, хоть ты и занял второе место в вашем сабантуе. Я не могу доверить это Рашиту, плохая примета упускать что-либо в реку. Будет беда!
Матросов кивнул головой, — не считаться с бабаем было нельзя.
Саша ждал Рашита. Ребята один за другим ушли в шалаш. Старик молча курил козью ножку. Он думал о дальней и опасной дороге, которая предстоит впереди. Сколько раз он совершал этот путь, сначала работая на известного в Бердяуше купца Манаева. Потом пришла новая власть. Старик почти тридцать лет сплавлял лес в низовья до Уфы. Оттуда другие лоцманы водили плоты до Камы, Волги, лес шел на шахты Донбасса, на экспорт...
Саша, не дождавшись Рашита, пошел в шалаш. Но его не оказалось и там. Саша нашел Рашита на берегу. Тот не удивился приходу друга. Они долго сидели рядом и молчали. Волнуя душу, пел соловей. Тихо шумела река...
— Век бы так прожить, — проговорил Саша. — Как красива жизнь. А ведь есть люди, которые умирают, никогда не слышав соловья перед рассветом.
Рашит молчал. Матросов спросил:
— Ты на меня обижаешься?
— Нет, — отрезал тот.
— Почему же молчишь?
— Иди спать, — ответил Рашит. — Я буду караулить плот.
Саша отказался:
— Почему ты, а не я должен дежурить?
— Тебе завтра якорь поднимать, шкипер…
— Ты обижаешься... только скрываешь!
— Не выдумывай, — нерешительно проговорил Рашит.
— Ну, докажи. Давай посменно сторожить?
Рашит согласился.
Всю ночь старик сидел у костра, полузакрыв глаза. Всю ночь по берегу ходили два бригадира, с волнением ожидая завтрашнего дня — начала большого пути. На рассвете вверх прошел большой пароход, сверкая огнями. Вахтенный на пароходе пробил склянку.
Удары колокола долго звенели в ушах.
Саша упорно боролся с полудремотой, он вскидывал голову, сонными глазами бессмысленно водил вокруг, но через минуту голова снова падала на грудь. Костер еле тлел, раздуваемый шальным ветром.
Ближе к рассвету посвежело. Матросов потянулся, подбросил в костер сухих сосновых веток. Огонь начал медленно разгораться, неровный свет костра проник в густую чащу леса. Матросов начал трясти своего друга за плечо. Тот мгновенно проснулся, с опаской оглянулся и, увидев Матросова, вскочил.
— Что, пора? Якорь поднимаем?
— Тише, — предупредил Саша. — Все еще спят. Мне пришла смешная мысль — подняться на скалу, что над Кара-иделью стоит. Хочешь?
— А что там будем делать?
— Оттуда вид замечательный, и, может, надпись сделаем на камне...
Рашиту понравилось намерение Саши, он быстро согласился.
Рашит осторожно вытянул из-под товарищей свою поношенную шинель, ставшую уже бурой, набросил ее на плечи и последовал за Сашей.
— В какую сторону?
Матросов решительно свернул налево.
— Я давно уже приметил эту тропинку. По ней не ходят, но не беда, куда-нибудь да приведет она. За мной…
Они покинули сонный лагерь. Их путь лежал к горе, отвесным утесом нависшей над рекой. Тот, кому приходилось подниматься на пароходе в верховья Кара-идели или сплавлять плоты от устьев Юрюзани или Сима, непременно должен помнить эту скалу, нависшую над самой водой. На карте она не отмечена, а народ называет ее: «Нос корабля». Казалось, корабль выбросился на берег и высоко задрал нос.
Юноши карабкались вверх. Первое время они шли высохшим руслом речки, но в нем местами еще лежал снег. Они передохнули, достигнув небольшой котловины, окруженной отвесными выступами. Саша полз впереди, цепко хватаясь за молодые ветви редких деревьев и находя опору в острых выступах.
Все больше яснела лазурь неба. Робкие лучи солнца освещали вершину горы.
Юноши продолжали подниматься. Начались кручи. Последние несколько метров они преодолевали, помогая друг другу.
И вот они на самой вершине. Куда ни взглянь, всюду ощетинившиеся стволами причудливые скалы. Горы отбрасывали на реку длинные серые тени. А под ногами — глубоко внизу — шумно катила волны Кара-идель. Волна спорила с каменистым берегом, журча падали с высоты маленькие родники.
Огненный шар солнца поднимался все выше и выше. Светлые краски легли на вершины гор, черные волны реки окрасились в зеленый цвет. Ночная синь уходила вдаль. Высоко над горами, казалось, под самым солнцем, начал кружиться царь птиц — беркут. На небе — ни облачка...
Первым опомнился Рашит.
— Вероятно, нас уже ищут! — воскликнул он. — Попадет же от Мухаррям-бабая! Теперь я тебя подведу…
Саша вдруг спросил:
— Разве ты не хочешь сделать надпись?
— Совершенно забыл, — засмеялся Рашит. — Давай начинай. Лет так через десять заглянем сюда, ведь обязательно опять вскарабкаемся, вот и интересно будет прочесть...
Юноши выбрали большой красный камень и на нем ножом выцарапали: «Саша Матросов. Рашит Габдурахманов. Апрель 1942 года». И, довольные своей работой, отошли от камня. Однако Матросов, будто что-то вспомнив, подбежал к камню и дописал внизу: «Выходим в плавание». Последний раз бросили прощальный взгляд на окружающие горы и начали спускаться.
В лагере их ждали с нетерпением. Все необходимое уже перенесли на плот, и Александр Матросов поднял якорь.
Плот вышел в путь.
Встречные пароходы давали отмашку[4]. Капитан «Барнаула» Круподеров поднялся на мостик, узнал Мухаррям-бабая и громко прокричал в рупор:
— Салям, Мухаррям-бабай! Значит, начинаем навигацию?
— Салям! — ответил бабай, снимая широкополую белую шляпу. — Сороковую весну с тобой встречаемся. Еще встретимся, знаком...
Колонисты с любопытством наблюдали за капитаном, прислушиваясь к разговору.
— Больно хороший капитан. Самого Чапаева переправлял через Ак-идель, — сказал бабай, провожая глазами тяжелый буксирный пароход, тащивший две баржи. — Каждый год он первым поднимается, а я первым спускаюсь вниз. Тропа наша речная не легкая, неверная. Особенно трудно в верховьях да на Юрезани. Вы там не были, поэтому не знаете, что такое сердитая река. Там на сто третьем километре от Большого Кутюма стоит почти около пристани меряный столб — якорь. А в Саламатовке со дна огромные камни выступают. И к берегу валит, ой как валит. Удержишь плот — хорошо, не удержишь — прощай. Гнет, гнет — и все...
Увлеченные рассказом деда, юноши забыли про плот. Вдруг старик закричал:
— Эй, эй, ребятки, нажимай вправо! Всем телом ложись! Так... Правильно!
Плот вышел на фарватер.
— У Исановки ныне ходовую заметало. У островов…
На другой день река вышла в широкую долину, течение ее стало медленным. Колонисты с восхищением наблюдали за берегом.
Скалы и леса обрамляли реку. Очертания скал причудливо менялись. Нельзя было равнодушно плыть мимо «Колотушки», скалы, на которой природа поставила рюмку высотой в десять метров! Картины одна чудесней другой мелькали перед глазами колонистов: гранитные башни, пихтовые леса, березовые рощи, зеленеющие долины, глубокие ущелья сменяли друг друга.
Как-то вечером Мухаррям-бабай стал с беспокойством поглядывать на запад, но ничего не сказал. Утром подул легкий ветерок, который все крепчал. Мухаррям-бабай нахмурился:
— Буря идет... до Каргино надо торопиться, там есть спокойная гавань.
Низко прошли над головой тучи. Ветер начал прижимать к земле кусты. Волны кидались на плот, он качался. Колонисты, приуныв, жались к старику.
Матросов с волнением смотрел, как одна за другой волны накидывались на плот. Пошел проливной дождь. Все промокли до костей.
Наконец пришла настоящая беда, которой так страшился старик: крайняя кошма оторвалась и поплыла отдельно.
Рашит, находившийся ближе других к месту происшествия, подбежал к старику, но все уже заметили разрушение.
— Надо ловить!
На крик Рашита откликнулся Матросов, побежавший к единственной маленькой лодчонке, но Мухаррям-бабай остановил их:
— А кто будет вас спасать?
Несколько часов плыли, ожидая, что плот разобьется. Однако к вечеру доплыли до Каргино. Не каждый лоцман решится в такую погоду бросить якорь, но «лесной профессор» знал свое дело. Плот прикрепили к берегу канатами, и все сошли на берег.
Ночевали под крышей сарая. Спали, тесно прижавшись друг к другу. На рассвете, продрогшие, поднялись, разожгли костер, напились чаю.
К концу пятого дня показался красивый город на горе. Его освещало красное закатное солнце, на светлом фоне неба вырисовывались большие корпуса новых зданий, высокие заводские трубы, минареты, колокольни, башни.
Вошли в Белую. Плот тихо качался на волнах широкой реки. На берегу внезапно заиграл оркестр.
Строй колонистов торжественно встречал плотовщиков. Над головами алели знамена, многие махали платками.
ДО СВИДАНИЯ, УФА
После возвращения из леса Матросов напористо взялся за учебу. Для лесных бригад организовали дополнительные занятия и, с согласия самих ребят, учебный год продлили на полтора месяца. На фабрике Саша работал бригадиром токарного цеха. Он упорно изучал станки, исчезло его равнодушие к технике.
И ребята совсем по-иному стали теперь относиться к Саше: постоянно звали на комсомольские собрания, считались с его мнением. Он чувствовал, как внимательно следят за ним Дмитриев, Габдурахманов, Еремеев, Трофимов, Косой. Его привлекали к общественной работе, давали важные поручения.
Саша был избран председателем конфликтной комиссии первого корпуса. Ребятам нравилась его твердость в решениях, честность, благородство. Не прошло и месяца, как его избрали председателем центральной конфликтной комиссии всей колонии.
В один из августовских дней Матросов шел по территории колонии, торопясь в клуб, на заседание комиссии. Ребята шумно ждали начала заседания. Вот, наконец, на сцену вышли Матросов, Косой и Еремеев. Перед столом стоял новичок Новиков.
— Фамилия, имя, отчество? — строго спросил Матросов.
— Никифор Арсентьевич Новиков, — тихо прошептал мальчик.
Косой записал.
Из зала крикнули:
— Громче! Ничего не слышно.
— Отвечай громче. Расскажи по порядку, — предложил Матросов.
Новиков, не поднимая головы, проговорил:
— Я не знал...
Сначала задавал вопросы Матросов и члены комиссии. Новиков отвечал им. Через двадцать минут комиссия вынесла решение. Саша прочитал:
— «Конфликтная комиссия, обсудив поступок Новикова, выразившийся в том, что он вырвал лист из книги, постановила: взыскать стоимость книги в трехкратном размере, то-есть 5 руб. 75 коп., из заработка Новикова и лишить его права пользования библиотекой до 1 мая 1943 года».
Зал встретил постановление одобрительным гулом. Потом разобрали еще три дела: о Семенове, обругавшем мастера, о Митьке Рыжем, утопившем лодку, и о Коле Богомолове, курившем в школе...
…В воскресенье Саша пошел купаться с Рашитом. Туда же немного позже обещала притти и Лида.
Всю дорогу до берега они бежали наперегонки. Саша дурачился. Несколько раз переплывали реку, ныряли: кто дальше. Кидали мелкие камешки на плоскую зеркальную поверхность реки: у кого больше будет блинчиков. Переправившись на другой берег, собирали букеты. Это получилось как-то само собой. Саша готовил букет для Лиды, которая очень любила цветы. Лесная дрема с волосистым стеблем, душица с лилово-розовыми венчиками, голубые васильки, ромашки и мелкоголовые золотые розги переплетались чудесным узором.
Потом ребята задумчиво сидели на берегу, слушая песню соловья.
— Собрать бы много соловьев и составить оркестр, — сказал Рашит.
— Может быть, хор, а не оркестр?
За рекой кричала кукушка, отсчитывая годы жизни.
— Я бы уничтожил всех кукушек в России, — вдруг сказал Саша.
— Почему? Потому что они бросают птенцов?
Саша покачал головой:
— Люди должны жить долго и хорошо. Зачем же считать годы?
Неподалеку раздался смех Лиды. Они вскочили на ноги и оглянулись. Лида бежала в их сторону, играя в догоняшки с Митькой Рыжим. Рашит взглянул на Матросова, тот побледнел, со всего размаху бросил букет и убежал вниз к реке.
Из-за деревьев появилась раскрасневшаяся Лида. Она, тяжело переводя дыхание, спросила:
— Где Саша?
Рашит грубо отрезал:
— Не знаю!
Она поняла и начала оправдываться:
— Ничего страшного нет в том, что Митька меня проводил. Он тоже шел купаться.
— Есть страшное! — вырвалось у Рашита. — Могла одна притти.
Она заколебалась, потом упрямо тряхнула головой:
— А ну вас… Ничего не понимаете, все, все... — и пошла обратно.
Митька Рыжий хотел пойти с ней, она нахмурилась.
— Ты же говорил, что хочешь купаться. Не ходи! Никого не хочу видеть…
И любовно собранный букет остался одиноко лежать на берегу.
Матросов впервые ощутил незнакомое ему чувство ревности.
Возвращались молча; Саша сосредоточенно смотрел под ноги, а Рашит считал кукованье кукушки…
Однажды утром позвонили из Кировского райвоенкомата и вызвали на медицинскую комиссию Матросова и Габдурахманова. Наконец-то исполнилась мечта юношей. Как им завидовали все без исключения ребята...
Габдурахманов и Матросов с трепещущими сердцами направились в военкомат. По осенней слякоти, по размытой дороге они добрались до вершины холма, с которого открывался вид на большой город. Юноши спустились по крутым переулкам старого города, прошли мост через Сутолку, вышли на широкую улицу имени Октябрьской революции.
Мечта несла их на крыльях, они не чувствовали земли под ногами. Рашит без причины смеялся. Саша улыбался всем встречным. Идя по улицам города, он новыми глазами рассматривал их. Если проезжала машина, Саша старался узнать ее марку, а если попадался военный, то старался определить его звание, род войск... Саша торопился стать солдатом...
Навстречу попался раненый седой командир, — он шел медленно, опираясь на трость. Саша даже остановился, чтобы разглядеть ордена, знаки ранения.
— Здорово! Пять орденов! — восторженно воскликнул он наконец. — Вот повезло...
— Тоже сказал — повезло, человек ранен, разве не видишь? — возразил Рашит.
Однако Саша настойчиво продолжал:
— Ну что же, ранен? Вылечится, опять вернется на фронт. А важно, сколько человек успел сделать…
Кировский райвоенкомат помещался в нижнем этаже большого каменного дома, у трамвайного кольца. Их принял сухощавый, высокий помощник военкома. Узнав, зачем они пришли, он сказал:
— Прекрасно, идите в пятую комнату, к председателю комиссии.
— Есть пройти к председателю комиссии, — дружно ответили ребята.
С бьющимся сердцем они открыли обитую клеенкой дверь, осторожно перешагнули порог. Толстый человек с большими усами поднял голову, посмотрел усталыми глазами на вошедших.
— Мы на комиссию, — нерешительно сказал Матросов.
— Из колонии, — добавил робко Рашит.
— Фамилии? — спросил председатель комиссии.
— Матросов, Александр Матвеевич.
— Габдурахманов, Рашит Хаирович.
Председатель заглянул в списки и, подняв голову, произнес:
— Вам надо будет пройти медицинскую комиссию, а потом зайти еще раз ко мне.
Неожиданно Матросов попросил:
— Я бы хотел в морской флот. Вы направляете во флот?
Председатель отложил ручку и, откинувшись на спинку кресла, проговорил:
— Э, это зависит не только от вашего желания… — и быстро бросил: — В соседний кабинет.
В комнате, в которой принимали врачи, было полно народу. Несмотря на холод, люди раздевались догола. Настала очередь и нашим друзьям. Матросов встал перед маленьким, в роговых очках, врачом. Тот долго вертел Сашу, внимательно прослушал, рассматривал с ног до головы, потом сделал какие-то пометки в анкете и велел одеваться. Матросов не успел прочитать написанного и с тревогой спросил:
— Товарищ доктор, я просился в морской флот. Признали годным?
Врач взглянул, сощурив острые глаза, и сухо ответил:
— Да, именно угодил в морской флот... только в швейцарский.
Саша растерянно глядел на врача. Он ничего не понял: почему в швейцарский? Он хочет только в русский, советский... Он так и сказал врачу:
— Товарищ доктор, я не хочу в другой флот. Почему вы меня посылаете в швейцарский?
Врач громко и раскатисто засмеялся:
— Только потому, мой милый, что Швейцария не имеет моря! — И, сделав серьезное лицо, добавил: — Нехватает двух сантиметров в объеме грудной клетки до нормы.
Это решило судьбу Матросова. Сколько он ни просил председателя комиссии направить во флот, тот категорически отказался, даже рассердился:
— Вы что же хотите, чтобы я нарушил инструкцию, только бы угодить вам?
Друзей направили в пехотное училище…
…Настал канун отъезда.
— Пусть парни покажут себя перед отъездом, — предложил Сулейманов, заменивший уехавшего на фронт Катеринчука.
И ребята показали себя. Накануне отъезда на фронт устроили прощальный вечер. Ставили пьесу «Бронепоезд 14-69» Всеволода Иванова.
Перед спектаклем состоялось собрание. Дмитриев говорил о традициях колонии, о том, что колонисты всюду должны быть впереди. Ссылался на пример Петра Филипповича:
— Он добровольно пошел на фронт. Два раза тяжело ранен. Дважды награжден. У него вы учились жить здесь в колонии, у него же должны учиться и воевать.
Всем особенно понравилась речь Ольги Васильевны:
— Я помню, каким пришел в колонию Саша, — говорила она. — Я верила, что мы из него воспитаем настоящего гражданина, патриота. Мы мечтали сделать его ученым, профессором, война помешала нашим намерениям. Но это не беда, — победим врага, и почему бы тогда Саше не стать профессором?
Так же тепло она говорила о Рашите.
Саша плохо слушал, он волновался, чувствуя ответственность этих минут. Издали пристально и настойчиво следили за ним глаза Лиды.
Его пригласили на трибуну. Волнуясь, он проговорил:
— Спасибо, что доверяете мне и Рашиту, посылая на фронт. За себя скажу: выполню приказ Родины. Буду драться с врагами, пока мои руки держат оружие, пока бьется мое сердце.
В первую минуту зал молчал, все ждали длинной речи, потом дружно зааплодировали.
Спектакль играли не особенно мастерски, но зато искренне. Матросов носился по сцене, готовя крестьян к восстанию. Встав на табуретку, он кричал:
— Ну, вали, мужики! Хватай, беднота, все крепости на земле!
Рашита, исполнявшего роль убитого в бою Пеклеванова, несли на руках, как знамя. Громко играл оркестр, пели малыши: «Вы жертвою пали в борьбе роковой...»
Когда Саша выбежал из клуба, на его глазах стояли слезы. Шел, не думая, куда идет. Увидев перед собой старый дуб, он резко повернул к воротам.
— Саша! Ты куда?
Перед ним стояла Лида. Саша замялся — они не разговаривали с тех пор, как поссорились на берегу. Он повернулся, чтобы уйти. Угадав его намерение, Лида схватила его за руку, тихо прошептала:
— Нет, я нисколько не виновата перед тобой!
Он не отдернул руки. Так мало им приходилось бывать вместе.
Взглянув на старый дуб, Лида со страхом сказала:
— Уйдем, я боюсь его.
Шли они долго. Вышли за ворота, направились на берег реки. Стоял теплый осенний вечер. Ярко светила луна. Лида горячо говорила:
— Давай никогда не будем ссориться.
Он крепко сжал ее локоть.
— Почему ты убежал с реки, кто научил тебя этому нехорошему чувству?
— Этому, наверное, никто не учит, — ответил он задумчиво.
Они услышали голос Рашита:
— Саша! Саша!
Оба встрепенулись.
— Пойдем, — сказала она.
Он удержал девушку.
— Мы с ним будем еще долго, целую вечность. Я хотел бы...
Она не стала настаивать.
Мир купался в синей дымке. В лесу пели невидимые птицы. С того берега кричали: