Ольга ДРЕЙ (г. Белгород, Россия)
Номинация «Малая проза»
Подноминация «Юмор»
Безопасные попутчицы
(основано на реальных событиях; в сокращении)
Однажды в юности мне понадобилось съездить одной в Москву.
- Граждане пассажиры! У вас есть возможность выбрать посадочные места самостоятельно! – обрадовала проводница.
- Счастье-то какое! – влетела я первой в плацкартный вагон. – Сейчас я найду места без алкоголиков и пристающих демобилизованных солдат, а также прочих сомнительных личностей. – И глаза мои разбежались от количества свободных мест.
- Оля! – позвала провожавшая меня мама. – Смотри: вот хорошая женская компания. Я думаю, с такими попутчицами будет спокойней всего.
Я села рядом с двумя доброжелательными на вид немолодыми женщинами, и одна из них сразу начала меня расспрашивать:
- А это Ваша мама? Какие у вас хорошие отношения. У нас с дочкой тоже хорошие. Она у меня дирижёр. А какая у Вас профессия?
- Режиссёр театральной студии, - ответила я и принялась читать очень нужную мне на тот момент книгу.
- Режиссёр? – женщина всплеснула руками и подпрыгнула. – Так у Вас с моей дочкой одна профессия?!
- Почему? Дирижёр же в оркестре, а режиссёр – в театре.
- Так я и говорю, что одинаковая работа! – руководствуясь собственной логикой, ответила она. – Я Вас обязательно с дочкой познакомлю. Поговорите с ней о режиссуре, она обрадуется, что коллегу встретила. Аранжировки обсудите.
- Я не занимаюсь аранжировками, - пыталась вставить я хоть слово среди эмоциональной речи попутчицы.
- Как же так: режиссёр, а аранжировки не делаете? - стала стыдить меня дама. - Какой же Вы тогда режиссёр?
Вы думаете, я смогла ей объяснить, чем отличается дирижёр от режиссёра? Куда там! Это она мне очень рьяно и настырно доказывала, что я - какой-то неправильный режиссёр, который почему-то до сих пор не научился играть ни на одном музыкальном инструменте, правильно махать дирижёрской палочкой и тщательно составлять партитуры.
- Жаль, что Вы заняты, - не унималась соседка, - а то бы мы с Вами побеседовали.
Она принялась за третью нашу попутчицу – бабульку, но та что-то недовольно буркнула и сразу заснула. Что же оставалось делать несчастной незанятой женщине? Правильно! Она вновь направила свои хищные взоры на меня.
- Я очень извиняюсь, что мешаю Вам. Вы стихов не пишете?
- Нет, - сказала я, не отрываясь от книги.
- А я вот пишу. И знаете, уже целый сборник можно печатать, типа «Шедевров мировой поэзии». Может быть, Вы оцените?
Я, конечно, не обрадовалась этому предложению, ведь именно мне читали свои стихи графоманы всей округи. Они знали, что, если мне их творения не понравятся, я не отвечу им грубо и подскажу, что не так. С течением времени я убедилась, что их «шедевры» не продвигаются дальше уровня:
«Ах, как же я его люблю
И почему-то ненавижу.
А, может, всё-таки люблю?
Ах! Ах! Судьба моя такая…»
Радостный «творец» с сияющими глазами преподносил мне толстенную общую тетрадь со словами:
- Почитай, пожалуйста. Я это за два дня написал. Цикл называется «О Любви и Ненависти». Сейчас готовлю новую подборку «О Ненависти и Любви».
Я не выдерживала, т.к. уже читала его предыдущую разрекламированную подборку «Любовь и Ненависть в одном лице» и кричала:
- Я терпеть не могу стихи! Иди к кому-нибудь другому!
- Жаль… Хорошо, я принесу две другие тетради «О не совсем Любви» и «О не совсем Ненависти»…
Теперь, я думаю, понятно, насколько жутко я обрадовалась, услышав предложение моей попутчицы прочесть стихотворение, а может, даже целый сборник. Женщина, не дожидаясь ответа, принялась раскачиваться, слегка подвывая:
«Я – берёза! Я – берёза!
Кто-то скажет, ну и пусть!
Я от солнца и мороза
Каждый раз впадаю в грусть.»
А вот ещё лучше:
« Дом мой – избушка!
Я – мышка-норушка.
Моё сердце – пичужка,
Но я – не игрушка!»
Вам не нравится? Куда Вы? - вцепилась в меня поэтесса, когда я попыталась удрать на свою полку. - Сейчас будет интересней. Или лучше переделать? Оля, ну скажите, правда, гениально? - трясла она меня, как трясут грушу или яблоню, собирая урожай.
- Я не люблю стихов, - сморщилась я, не желая обидеть наивную женщину, которая была явно не в себе.
Некоторые стихи, которые мне несколько часов подряд читала поэтесса, были даже со смыслом, но понять содержание книги, которую я силилась прочесть, это явно не помогало. Находясь в трансе, женщина стукалась об стенку вагона и безо всяких пауз переходила то к следующему стихотворению, то к отрывку из своей биографии.
Елозя глазами по одной и той же строчке тщетно читаемой мною книги, я узнала о богатой событиями жизни попутчицы. Оказалось, что мы с ней из одного города, и что скоро она осчастливит меня полным собранием своих сочинений.
Поезд мерно отстукивал в такт очередному поэтическому шедевру. Все в вагоне спали,.. кроме нас двоих. Я несколько раз вставала, чтобы спастись бегством на свою полку, но поэтесса хваталась за меня обеими руками и умоляла:
- Не уходите, пожалуйста! С Вами так интересно! Можно ещё один маленький стишочек? Извините меня, я что-то разошлась.
«Я – трава! Я – полынь-трава!
Нет мне места в родной степи.
Ходят овцы мои и туда, и сюда,
А за ними бегут пастухи…»
Выбрав крошечную паузу между строк, я рванула на верхнюю полку:
- Уже час ночи! Я пойду спать.
- Куда Вы? Разве Вы так рано ложитесь?
Постояв в растерянности с минуту, женщина решила:
- Ладно. Раз все спят, и я прилягу.
- М-да, - думала я, - вот и доверяй после этого безобидным дамам в возрасте.
Когда сон уже окружал меня образами и персонажами из только что услышанных стихов, моя полка качнулась и по ней стала медленно вползать рука поэтессы. Затем «хищная лапа» стала осторожно шарить по моей постели. После к ней присоединилась и вторая. Мгновенно в голове пролетели все варианты последующего нападения поэтессы. К тому же, дама явно не в себе. Вдруг она меня душить лезет, и надо скорее кричать на весь вагон?
Тем временем к моей полке осторожно стала подтягиваться её макушка, а вскоре в меня вперились неподвижные, полные грусти глаза, одержимые взбесившейся музой. Несколько секунд, показавшихся мне страшной вечностью, поэтесса молча смотрела на меня пугающим бесовским взглядом, затем спросила:
- Вы не спите? Можно, я Вам ещё стихи почитаю?
- Вообще-то я сплю, - с колотящимся сердцем ответила я.
- Ну, пожалуйста! Хотя бы одно, последнее…
- Давайте, только быстро! - решилась я на мучительный подвиг, ибо вид поэтессы говорил о том, что в неё вселился демон, который разорвёт и сожрёт меня, если я откажусь.
Поэтесса заунывно взвыла:
«Мою любовь журавль унёс…
О, сколько было горьких слёз.
Придёт весна – вернутся вновь
Надежда, вера и любовь!»
А вот ещё поэма…
- Вы же обещали! - не выдержала я.
С исказившимся мукой лицом поэтесса стала грустно уползать с моей полки вниз и печально сказала:
- Жаль, что Вы хотите спать… А Вы не дадите мне номер Вашего телефона?
Меня прямо-таки пробило адреналином после этого вопроса. Не зная, как покорректнее отбиться, я ответила, что свой телефон скажу ей завтра.
Слава богу, на следующий день она не вспомнила о своей просьбе – другая попутчица – озорная бабулька – отвлекла внимание поэтессы до самого конца поездки. И надо сказать, было, чем отвлечь! На весь вагон бабулька рассказывала, что едет к Владимиру Путину доносить на местные власти. Она подробно и в деталях излагала суть конфликтной ситуации, называла все фамилии и должности, причём даже тех, с кем не поделила во дворе бельевые верёвки.
- Я – женщина с Кавказа! – громко кричала бабуля вполне славянской внешности. – Я им задам! Так и сказала, что еду к Путину и всё «настучу»!
Подозрительно уставившись на ехавших в вагоне людей, старушка зловеще рявкнула:
- А что это все нас подслушивают? - и пригрозила: - А ну, не слушайте! Это моя тайна для президента! Чему смеётесь? Я не шучу!
Вскоре, заметив в вагоне невозмутимо переодевающуюся до нижнего белья цыганку, бабуля заявила, что тоже так может: «Чтобы всякие там не думали, что они лучше!» - и тут же на деле доказала, что слов на ветер не бросает. Попутчики в вагоне тактично отвернулись, чтобы не смущать бабушку, но та наоборот разозлилась и стала требовать внимания. Гордо вышагивая в комбинации и вызывающе тряся распущенными седыми волосами, старушка наскакивала на попутчиков:
- Видели, какая я красивая?! Видели? Что я, хуже цыганки что ли?
Испуганные люди осторожно пятились и поджимали ноги, чтобы разбушевавшаяся бабуля не передавила и не снесла всё, что попалось на её пути.
- Бе-е-е! Вот ей! – она показала удивлённой сопернице язык.
Тем временем я решила позавтракать. Женщина с Кавказа тут же переключилась на меня:
- Смотрите, Оля завтракает! - завопила она на весь вагон. - Странно, зачем люди едят? А я не хочу!
- Я тоже не хочу, - добавила поэтесса, и они обе принялись во все глаза смотреть на меня.
- Оля! Расскажи нам что-нибудь, – задорно рявкнула бабуля.
- Олечка, пожалуйста, расскажите нам какую-нибудь историю. С Вами вчера вечером, когда мы читали стихи, было так интересно! - упрашивала поэтесса.
Я пожала плечами, вцепившись в колбасу обеими руками.
- Странно… - поэтесса недоумевающее переглянулась с бабулькой, - почему наша Оля всё время молчит?
Взгляды моих попутчиц из доброжелательных вдруг превратились в те, которыми обманутые вкладчики смотрят на рекламу компании «МММ». Мне очередной раз стало не по себе.
И тут внезапно женщина с Кавказа подпрыгнула:
- Я знаю! Я знаю, почему она всё время молчит! – бабулька хитро прищурилась, подмигнув поэтессе. – Оля думает, что мы - сумасшедшие!
Изумлённая поэтесса стала пристально вглядываться мне в глаза, пытаясь понять, права ли её собеседница. Та же, громко крича про свой донос, адресованный президенту Путину, принялась шарить по вещам в поисках какого-то секретного документа или кода.
- Вспомнила! - завопила бабуля. - Я его в пальму закопала, - и стала корчевать большое растение, которое везла с собой в горшке.
- А разве это не фикус? - изумилась поэтесса.
- Сами Вы - фикус! Это пальма! - огрызнулась на безобидную собеседницу бабуся.
- Зачем Вы её ломаете?! - хотела уберечь цветок расстроенная поэтесса.
- Не лезьте, куда не просят! Моя пальма - хочу и ломаю! - кусалась старушка. Разбросав землю по всему, что её окружало, бабуля всё-таки выудила со дна горшка ценную для неё бумажку и с воплями: «Вот она! Вот она!» - перепрятала к себе в чулок.
- Ненадёжное же место, - хотела было помочь советом поэтесса, но бабулька гаркнула на неё: «Надёжное! Будете меня ещё учить! Нашлись тут советчики! Вас специально враги подослали».
Печальные глаза бедняги-поэтессы от огорчения стали ещё шире. Она попыталась было оправдаться, что не является ничьей шпионкой, но кто там собирался её слушать!
К счастью, мы наконец подъехали к Москве, и пассажиры оживлённо засуетились. Бабулька то и дело роняла свою пальму, свободно болтающуюся в пустом горшке, чертыхалась и запихивала её обратно, но уже корнями кверху. Собрав все пожитки и прижав к груди драгоценное дерево, бабуля рванула к выходу, расталкивая выстроившихся в очередь пассажиров. С криком: «Понаехали тут! Вот найду на вас управу! Мне президент поможет», - старушка с ненавистью кидалась на испуганных молчащих попутчиков и дубасила их болтающейся в горшке пальмой, а кого и самим горшком. За ней, кланяясь от чувства вины, мчалась поэтесса и молила: «Вы не подумайте ничего плохого! Я не шпионка!»
Лишь когда крики моих «безопасных» попутчиц унеслись вместе с ними достаточно далеко, я взяла свои сумки и влилась в мерно покачивающуюся вереницу пассажиров. Каким родными и милыми показались мне теперь соседи по вагону. Все пьяницы с одуревшими глазами, отслужившие солдаты, которые поначалу рвались перезнакомиться со всеми девушками, хмурые личности с тюремными татуировками и наглые надменные дамы - все превратились в тихое дружелюбное сообщество, объединившееся со страху перед рьяной бабулей, готовой ради своей цели на любые неординарные поступки.
Осталось только неясно, добралась ли она со своей пальмой и секретным доносом до президента. Хотя, я думаю, такая дама не перед чем не остановится и сходу снесёт всякую охрану и любые преграды, вставшие на её пути.
Подноминация «Для детей и юношества»
«Плачущий дядя»
(рассказ для детей, быль; в сокращении)
Однажды, когда мы оканчивали 2-й класс, нас повели на детский спектакль. Мы обрадовались предстоящему культпоходу. Все нарядились в парадную школьную форму: мальчики надели белые рубашки, а девочки – белые фартуки.
Спектакль должны были показывать в культпросветучилище, где в то время работала моя мама. Многие малыши пришли с цветами, чтобы подарить их артистам. Была весна, часть школьников принесли тюльпаны и пионы, которые росли на их собственных клумбах, кто-то наломал сирени в своём дворе. Остальные купили цветы в магазине или на рынке.
Одноклассники спрашивали меня, почему я пришла в школу без цветов. Я отвечала, что поскольку моя мама работает в культпросветучилище, то принесёт мне цветы прямо туда. Ведь если носить их то в школу, то на спектакль, цветы помнутся и испортятся. Некоторые дети почему-то мне не поверили. Они скорчили презрительные злые физиономии и противным тоном закричали:
- Да-да, ври больше!
- Я не вру! – возмутилась я. – У меня правда мама там работает.
- Ага-ага. Так мы тебе и поверили!
Мне было очень странно, отчего эти одноклассники такие глупые и злые. Мы уже два года учились вместе, и окружающие давно должны были понять, что я не отношусь к врушам и выдумщикам. С самого раннего детства я была очень серьёзной и ответственной.
Я была возмущена и расстроена. Мы пришли в культпросветучилище, и я ждала, когда придёт моя мама с цветами. Нас уже завели в зрительный зал, а она почему-то всё не приходила.
Злые одноклассники ехидничали:
- Ну, и где же твоя мама?
- Скоро придёт, - с надеждой отвечала я.
Начался спектакль, а мама так и не появилась. Нам показывали «Остров сокровищ» про пиратов. Актёры играли хорошо, и нам было интересно и весело. Мне больше всех понравился главный герой – мальчик Джим. В конце первого действия я наконец увидела свою маму с цветами. Она стояла сзади, возле входа в зрительный зал и тоже смотрела спектакль. В антракте, когда зажгли свет, мама подошла к нам. Она принесла букет из тёмно-красных пионов, растущих на нашей клумбе.
Я была рада, что мама наконец пришла, а злые обзывавшиеся одноклассники стыдливо опускали глаза. Мама спросила, кому я хочу подарить пионы. Я сказала, что Джиму. Я его уже полюбила и хотела поделиться с ним частью своей любви. Но мама ответила, что главного героя и так все завалят цветами, и он не будет их ценить.
- Лучше подарить тому, у кого мало цветов. Этого человека они больше обрадуют.
Мама ушла, а я осталась в тяжёлых раздумьях, кому же отдать пионы. Мне стало совсем не до представления. Я вглядывалась в лица актёров, определяя, кто из них лучше по характеру. Все главные герои, кроме Джима, были какими-то неприятными. Создавалось ощущение, будто в жизни они - вредные люди.
Наконец спектакль окончился, актёры стали кланяться, и в зале зажгли свет. Все дети толпой побежали к сцене дарить цветы. И, конечно же, все хотели выразить свою любовь к главному герою – Джиму. Вначале актриса, которая его играла, радовалась цветам, благодарила зрителей, обнимала их и целовала. Потом она почему-то стала сердитая, перестала говорить «спасибо», равнодушно брала у школьников цветы и тут же отворачивалась.
- Вот так Джим!.. А я его любила, - огорчилась я.
И хотя многие дети принесли всего по одному цветочку, но их было так много, что актриса, игравшая главного героя, еле удерживала их в руках. Потом цветы стали падать у неё из рук на сцену. Актриса не замечала этого и наступала на них.
Я совсем расстроилась. Разве хочется дарить человеку вместе с букетом кусочек своего сердца, если он от тебя равнодушно отвернётся и пройдётся ногами по твоим пионам?
От сильного огорчения я чувствовала боль в душе. Надо срочно искать кого-нибудь хорошего. Я, нервничая, вглядывалась в лица актёров, но никто мне не нравился. Некоторым пиратам дети уже подарили небольшое количество цветов, но лица у игравших их актёров были какие-то нагловатые, и я решила, что подобных людей поощрять не следует.
Зрители толпой мчались дарить цветы, толкая и сшибая друг друга. Многие уже успели поругаться, отдавить друг другу ноги и сказать за это друг дружке обидные злые слова. Меня, напротив, в семье воспитывали, что ни один порядочный человек так не поступает; что надо спокойно, ни на кого не наскакивая, подойти к сцене, найти свободное место, где никто не стоит, и уже оттуда тактично протянуть букет. К сожалению, я со своим воспитанием была как странная «белая ворона», которую почти никто из ровесников не понимал. Все дети считали, что надо нестись сломя голову, сбивая окружающих, толкать их и сердито ругаться, зачем они тут путаются под ногами.
Дарить цветы я шла медленно и спокойно, чтобы ни на кого не наскочить и чтобы меня никто не сшиб. Поэтому у меня было довольно много времени, чтобы разглядывать остальных актёров и пытаться оценить их характер. Я нашла артистов, которые уныло стояли с левого края сцены и грустили. Они понимали, что никто не подарит им цветов, поскольку они играли совсем маленькие эпизодические роли, и зрители вообще их не разглядели.
У меня было пять пионов, но пять на четырёх артистов не делится. Если поддержать каждого актёра, подарив им по цветку, то останется лишний пион. А его куда? Вредным наглым людям я его вручать не хочу, а сразу два цветка живым людям не дарят – это я уже знала.
Я подошла к левой части сцены, где не было ни одного зрителя и никто не толкался, и вглядывалась в лица актёров, желая понять, кто из них самый нуждающийся в душевной поддержке. В это время дети продолжали ругаться, пробиваясь к Джиму, радостно протягивали ему цветы, а тот сердито выхватывал их и почти сразу ронял на пол, наступая на них. Это всё было так неприятно, что радость от весёлого спектакля была испорчена грязью злости.
Я уже прикинула, кому из убитых переживаниями артистов я подарю пионы, чтобы порадовать и подарить частичку тепла из своего сердца. Я уже стала снимать со стеблей целлофан, как вдруг на лицах некоторых грустных актёров я прочитала ещё и злобу. Они обнажили её лишь на краткий миг, но я успела заметить, что они ненавидят Джима и других главных героев. Поскольку я была воспитана, что непорядочно не только выплёскивать на людей злость, какими бы эти люди ни были, но и даже вообще рьяно кого-то ненавидеть и демонстрировать это, то подобные эмоции актёров меня очень расстроили. Я привыкла, что среди всех моих знакомых такие ненавидящие взгляды появлялись только у самых вредных людей, которые обижали и презирали других.
Я очень огорчилась, что чуть было не отдала цветы каким-то злюкам, и успела заметить, что только один грустный актёр ни на кого не сердится. Это был худой высокий лысеющий дядя, сутуло согнувшийся вперёд. В нём было что-то жалкое. Кого он играл, я толком не рассмотрела. Кажется, он был каким-то врагом, который только выбежал на сцену, и его сразу убили.
Я подумала: возможно, этому человеку стоит подарить кусочек своей душевной теплоты. Я протянула дяде букет. Он заметил меня, но отвернулся, решив, что цветы не ему. Я стеснялась подниматься по ступенькам на сцену и продолжала, стоя на цыпочках, тянуть свои пионы вверх. Дядя смущённо повернулся ко мне и скромно спросил:
- Кому-то передать?
- Нет, это Вам!
- Как? Мне? – голос дяди странно задрожал. Актёр уважительно нагнулся ко мне, и от волнения в его словах стали пропадать некоторые буквы, так как у него перехватывало дыхание. Я была крайне удивлена: взрослый дядя, а начал дрожать, как мы, дети, волнуемся перед выступлениями, контрольными или увидев зубного врача.
- Мне?.. Это мне?.. – очень робким, почти запищавшим от волнения голосом кротко спросил дядя.
- Да, - я продолжала настойчиво тянуть ему букет и не понимала, отчего он его никак не берёт.
- Правда, мне? – стал заикаться лысеющий дядя, и глаза его заблестели слезами. – А за что?
Я растерялась. Во-первых, я была в большом шоке оттого, что взрослый дядя плачет, когда его хотят порадовать. Во-вторых, нельзя же человеку говорить, что я дарю ему цветы, поскольку он самый несчастный. У дяди в сердце произошёл какой-то сильный взрыв, поэтому его лицо стало странным, и начинали выступать слёзы. Переживания актёра передались мне: у меня тоже как-то непонятно стало ломить в сердце.
Дядя нерешительно взял мои цветы, смущённо улыбался и начал почему-то кланяться мне, приложив другую руку к груди. Он постоянно благодарил меня и весь сиял. Слёзы уже стали катиться по его лицу. Я почувствовала, что мои слёзы тоже вот-вот польются сами собой. Но нас же воспитывали, что плакать нехорошо и слёзы нужно себе запрещать. К тому же вокруг было полно таких детей, которые начали бы кричать в мой адрес гадости, если бы я заплакала.
Дядя почему-то не стеснялся плакать, весь сиял и дрожал, всё время кланяясь мне и счастливо улыбаясь. Он держал левую руку на груди и не отходил от меня.
- Может, это кто-то передал цветы? Кто-то из взрослых? – спросил смущённый актёр. Я возмущённо покрутила головой.
- Сама? Ой, спасибо, спасибо! – дядя продолжал кланяться мне и от души благодарить. Он стал нерешительно отступать назад к остальным артистам. Те удивлённо смотрели на меня и на мой букет у него в руках. От счастья дядя просто сиял, цвёл и пах.
Я медленно отходила от сцены, делая над собой мучительное усилие не выпускать слёзы наружу. Я пребывала в большом шоке и размышляла, отчего же дядя, обрадовавшись моим цветам, весь дрожит и плачет, и почему он мне так уважительно кланяется.
Я пробиралась между толкавшимися школьниками и опустила голову, чтобы они не набросились на меня из-за выступивших слёз. Через каждые несколько секунд я оборачивалась на стоящего с моим букетом счастливого актёра, который продолжал кланяться мне и неслышно произносить: «Спасибо! Спасибо!» Я улыбалась ему в ответ и надеялась, что он не увидит моих намокших глаз. А рассерженная актриса, игравшая Джима, швыряла охапки цветов на сцену, как швыряют сено или грязную гадость, сразу же шла ногами по этим цветам, равнодушно принимала новые и опять их либо роняла, либо швыряла.
- Как хорошо, что у меня было время увидеть, как она обращается с цветами и что они ей уже давно опротивели, - думала я. – А вот очень грустный несчастный дядя стал счастливым. Я совсем не ожидала, что настолько сильно обрадую его.
Я медленно шла к своим одноклассникам и всё оборачивалась на дядю, а он лучился сияющим светом, как яркая звезда, и высматривал меня в толпе советских октябрят и пионеров, одетых в почти одинаковую школьную форму. Заметив мой взгляд, актёр опять начинал кланяться мне и благодарить. Я удивлялась, почему актёр продолжает узнавать меня в толпе похожих друг на друга детей. Он всматривался, не подойдёт ли ко мне какой-нибудь взрослый человек, который, возможно, попросил передать для него цветы. Но я по-прежнему шла одна.
Мы встречались со счастливым дядей глазами, пока я не дошла до середины зрительного зала, вернувшись к своим одноклассникам.
- Что случилось? – спросили самые внимательные из них, заметив моё тяжёлое душевное состояние. Я не отвечала, поскольку неудобно было выдавать секрет дрожащего от волнения и почти рыдающего взрослого человека. К тому же, я чувствовала, что не могу сейчас говорить, иначе сама жутко расплачусь от душевного потрясения и услышу уйму гадостей от многих одноклассников из-за своих слёз.
Когда мы вновь встретились с мамой, она спросила, кому я подарила цветы, и я рассказала ей о необычном плачущем дяде.
- Вот видишь, как ты его осчастливила, - сказала она. - Джим и не вспомнил бы о твоём букете, а несчастный дядя, наверное, долго будет его хранить и вспоминать тебя.
С тех пор я стараюсь поздравлять, поддерживать, хвалить и дарить подарки не тем, кого все поздравляют, хвалят и одаривают, а тем людям, кому, возможно, никто ничего не даёт и не говорит добрых слов, но за хорошие душевные качества их надо поддержать. Особенно, если эти люди очень грустные и более положительные, чем другие.