ЛЕКЦИЯ 2.
Средневековье.
Раннее Средневековье.
Несмотря на большое внимание, уделявшееся средневековыми философами вопросам знаков и означивания, эти вопросы рассматривались с позиций и в рамках других дисциплин, чаще всего логики, грамматики и риторики, составлявших в средневековых университетах тривиум — начальную ступень обучения.
риторика (др.-греч. rhētorikē). Главная задача современной
риторики — изучение речевой коммуникации в ее воздействии
на читающего / слушающего посредством сообщения. Совре-
менная риторика представляет собой междисциплинарную фи-
лологическую науку, которая существует на стыке лингвистики,
литературоведения, теории аргументации, философии;
грамматика — наука «обо всех периодах жизни языка»
(с. 19), т.е. фактически это языкознание;
В последнее время стали известны многие работы философов Средневековья, связанные с семиотическими исследованиями. Обзор таких работ был проведен Мейером-Эзером (Meier-Oeser 2003). По его мнению, исследователи Средневековья опирались в основном на работы Августина. Так, в конце XI в. Ансельм Кентерберийский (1033—1109) обратился к понятию «мысленных слов», пытаясь развить его. Он считал, что мысленные слова являются природными словами и одинаковы для всех людей. Кроме того, они служат мысленными образами вещей, благодаря чему обозначают свои объекты более выразительно, чем любые другие слова и поэтому могут быть названы подлинно словами.
Использование Августином языковедческих терминов в общем представлении о знаках способствовало тому, что средневековые философы и богословы рассматривали знаки в контексте грамматики и логики. Выдающийся философ XII в. Пьер Абеляр (1079—1142) обращал внимание на то, что в сфере компетенции логики языковое обозначение не покрывает всех возможных знаковых ситуаций, поскольку любые вещи могут использоваться как знаки, если они связаны таким образом, что восприятие одной вещи приводит к пониманию другой. Это происходит в том случае, когда одна вещь является отражением другой или когда одна вещь по общей договоренности используется как знак другой: например, условные монашеские языки жестов или венок над дверями таверны, указывающий на то, что здесь продается вино. Это также происходит в тех случаях, когда две вещи постоянно встречаются вместе и их привычно считают взаимосвязанными, или, наконец, когда они действительно связаны определенными отношениями. В то же время Абеляр, по-видимому, понимал, что представление о знаке, учитывающее все перечисленные случаи, является слишком общим. Поэтому для различения случаев «действительного обозначения» и чересчур обобщенного понимания знаковой ситуации он отделяет просто обозначающие знаки от знаков, используемых для передачи информации. Таким образом, впервые деление знаков на основе сходства (образы), взаимосвязанности (признаки) и договоренности (коды), принятое сейчас, вводится уже в XII в.
|
|
С середины XIII в. учение Августина, до того активно обсуждаемое в основном в теологических дискуссиях, стало проникать и в сферу «свободных искусств» (современных гуманитарных наук). Автор XIII в., известный под именем Роберт Килвордби (Robert Kilwardby) модифицировал положение Августина о том, что «все учения рассматривают либо вещи, либо знаки», превращая его в более «семиотически ориентированный» тезис «каждая наука изучает знаки или обозначаемые вещи». Это утверждение он использовал как исходный пункт рассмотрения вопроса о возможности существования специальной науки о знаках, и, если такая возможность существует, — о том, какие взаимоотношения эта наука будет иметь с науками о вещах. Он считал, что таких наук может быть несколько, так как существуют разные типы знаков, однако для своего становления наука о знаках должна рассматривать знак как универсальное представление, полученное путем обобщения отдельных типов знаков. В случае природных знаков, а также «моральных знаков», например действий, совершаемых с добрыми или злыми намерениями, теория знаков не может быть оторвана от теории обозначаемых вещей, поэтому эти знаки принадлежат к области природных наук или науки о морали. В то же время лингвистические знаки, образованные человеческим разумом для передачи идей, являются предметом рассмотрения мыслительной науки, каковой должна быть наука о знаках.
|
|
Роджер Бэкон (1214-1293)
Более всех в Средневековье занимался проблемами знаков Роджер Бэкон — автор обширного трактата «О знаках». В этой работе, а также в своем «Компендиуме теологии» он подробно рассматривает представление о знаке и его разновидностях, а также пытается разработать общую концепцию обозначения с детальной теорией языкового знака, в результате чего у него, как и у Августина, лингвистические представления включаются в общую теорию знаков вообще. Согласно Бэкону, представление о знаке принадлежит категории отношений, точнее говоря, знак, как уже указывалось в определении Августина, является отношением между тремя элементами (знаком, предметом и лицом, воспринимающим знак), оказываясь знаком чего-то для кого-то. При этом, однако, возникает вопрос — являются ли оба отношения одинаково необходимыми для существования знака. Что произойдет, если одного из них не будет: обозначаемая вещь прекратит свое существование или отсутствует разум, воспринимающий или способный воспринимать знак?
|
|
Один из наиболее прославленных теологов этого времени — Бонавентура (ок. 1217—1274) недвусмысленно делает ударение на отношении знака к обозначаемому, утверждая, что знак имеет два отношения: к тому, что он обозначает, и для кого он обозначает, но первое из них является необходимым и всегда выполняется, а второе является делом привычки; и только первое отношение делает знак знаком. Поэтому венок над дверями таверны всегда является знаком, даже если никто на него не глядит.
В противоположность этому общепринятому мнению, Бэкон делает ударение на «практическом» отношении «знак — адресат знака», поскольку, как он утверждает, представление о знаке определяется с учетом его адресата. Ведь если никто не постигнет чего-то посредством знака, знак будет ненужным и напрасным, он не будет знаком. Таким образом вводится семиотическая модель из трех элементов: «знак — обозначаемый предмет — адресат знака». Кроме существенного отношения знака к его адресату, являющегося «реальным отношением», существует отношение к вещи — «мысленное отношение». При этом использование знака не значит, что обозначаемая вещь существует, поскольку словами можно обозначать как существующие, так и несуществующие вещи. Есть и другие важные пункты, в которых Бэкон расходится с общепринятым мнением. Он определяет знак как «то, что, при представлении чувству или разуму, обозначает нечто для разума» и подчеркивает, наперекор общепринятому описанию знака, что есть знаки, представляемые только разуму.
Бэкон дает подробную классификацию знаков, используя, изменяя и сочетая элементы нескольких более ранних типологий знаков. Деление на два основных класса — природных и данных (условных) знаков — заимствовано у Августина, различие между необходимыми и возможными знаками взято у Аристотеля, а подразделение по временной соотнесенности является традиционным элементом теорий божественного знака.
1. ПРИРОДНЫЕ ЗНАКИ
1.1. обозначающие по умозаключению, сопутствующим обстоятельствам, следствиям
1.1.1. необходимо обозначающие
1.1.1.1. обозначающие нечто в настоящем (крайние проявления — сила явлений)
1.1.1.2. обозначающие нечто в прошлом (кормление грудью — рождение ребенка)
1.1.1.3. обозначающие нечто в будущем (рассвет — приближающийся восход солнца)
1.1.2. возможно обозначающие
1.1.2.1. обозначающие нечто в настоящем (материнство — любовь)
1.1.2.2. обозначающие нечто в прошлом (мокрая земля — прошедший дождь)
1.1.2.3. обозначающие нечто в будущем (багровое утреннее небо — дождь)
1.2. обозначающие формой и подобием (образы, картины, цвета)
1.3. обозначающие причинно-следственной связью (следы — зверь)
2. ЗНАКИ, ДАННЫЕ И НАПРАВЛЯЕМЫЕ ДУШОЙ
2.1. обозначающие рефлекторно, без раздумий (вздох — боль; смех —• радость)
2.2. обозначающие намеренно (слова)
2.3. междометия
Общий класс естественных знаков, обозначающих ненамеренно своим существом (1) в соответствии с отношением между знаком и обозначаемым подразделяется на три подкласса: (1.1) знаки по умозаключению, основанные на более-менее постоянной совместной встречаемости знака и обозначаемого, (1.2) образные знаки, основанные на внешнем подобии знака и обозначаемого, и (1.3) знаки, основанные на причинно-следственной связи между знаком и обозначаемым. Знаки по умозаключению подразделяются на (1.1.1) необходимые и (1.1.2) возможные, в обоих случаях подразделяемые далее на три вероятных направления временной отнесенности — настоящее, прошлое и будущее. Бэкон дает понять, что он считает знаки по умозаключению и образные знаки знаками в большей степени, чем знаки, основанные на причинно-следственной связи между знаком и обозначаемым. Впоследствии он исключил последнюю разновидность из рассмотрения, объясняя это основополагающей разницей между знаковыми отношениями и причинно-следственной связью: первые определяются адресатом, а вторые существуют независимо от адресата по природе вещей, т.е. при отсутствии воспринимающего, и поэтому не могут быть знаками.
Общий класс знаков, данных и направляемых душой (2) подразделен на основе того, что живое существо производит знак (2.1) по природному инстинкту, импульсу или (2.2) по обдуманному намерению и желанию. Основанием для различения двух видов природного обозначения, отраженных в (1) и (2.1), является, с одной стороны, двусмысленность понятия природы, включающего как значение «вещество или существо чего-либо», так и значение «сила, действующая без раздумий», а, с другой стороны, то соображение, что, по сравнению с природными знаками в первом значении, во втором значении, кроме адресата, всегда есть некто подающий знак. Междометия рассматриваются в качестве гибрида двух первых видов данных знаков (обозначающие рефлекторно, но словами).
Следует заметить, что в классификации Бэкона, как и в других средневековых типологиях знаков, виды знаков определяются по характеру обозначения, а не их материальной форме. Поэтому одна и та же вещь, факт или событие, рассматриваемые в разных аспектах, могут быть отнесены к различным или даже противопоставляемым классам. Это особенно важно для полного понимания процессов обозначения с использованием звучащей речи.
Первоначальным намерением Бэкона, как и прежде него Августина, было создание основ теории значения в языке. Согласно Бэкону, для правильного и полного представления обозначаемого в звучащем языке необходимо учитывать три аспекта:
1) значения высказываний отдельно от приписываемых им значений;
2) их значения согласно тому, что им приписывается, и
3) их значения сверх приписываемого им.
Во-первых, следует учитывать, что каждое высказывание может использоваться как природный знак независимо от приписываемого ему значения. Слова могут, например, означать, что говорящий находится близко и сообщать о нем что-то независимо от того, что он говорит (т.е. уровень его культуры, его настроение и т.д.) — так, как техника исполнения в искусстве показывает мастерство художника. Кроме того, произнесенное слово является знаком, предполагающим знание говорящим предмета, называемого словом в его обычном значении, поскольку использование языка предполагает наличие в разуме говорящего представления, соответствующего указываемому объекту. Таким образом, связь между звучащей формой и мысленным представлением выступает, в противоположность общепринятому со времен Августина, не отношением выражения, а указанием.
Во-вторых, при рассмотрении значения слов с точки зрения им приписываемого, Бэкон подчеркивает произвольность значения. Но даже если давший название и тем самым приписавший значение данному слову, свободен ввести слово или знак для чего угодно, он совершает акт называния согласно принципу крещения — все имена, которые мы приписываем вещам, мы приписываем так, как эти вещи нам представляются. Вопреки традиционному мнению о том, что слова обозначают мысленные представления, Бэкон считает, что слова обозначают непосредственно вещи. Этот подход к лингвистическому значению отмечает поворот в рассмотрении значения от приоритета отношений знака с мысленным представлением к значению как указанию на объект, что становилось все более распространенной точкой зрения в XIV в.
В то же время Бэкон прекрасно понимает, что использование имен и, в общем, слов не ограничивается значением, установленным первым актом приписывания (слово «хомо» указывает не только тех людей, которые присутствовали во время первоначального акта приписывания этому слову значения); а слова не перестают использоваться, когда обозначаемые вещи перестают существовать. Он намерен решить эту проблему (которую встречает каждая причинно-следственная теория значения, основанная на представлениях об «условиях соотнесения» и «заимствовании соотнесения») путем различения двух способов приписывания значения. Кроме «формального» способа приписывания значения, осуществляемого устным выражением типа «Я называю это...», существует иной способ, осуществляемый по умолчанию, когда название применяется к любому другому объекту, чем тот, который был назван именующим. В то время как формальный способ приписывания значения относится либо к мифической ситуации изобретения языка, либо к явному созданию нового слова, второй способ приписывания значения описывает то, что происходит в действительности в повседневном употреблении языка. Такая модификация значения слов происходит постоянно без осознания этого говорящим или кем-нибудь другим. Пользуясь языком, мы все время приписываем имена, не сознавая когда и как.
В-третьих, если приписывание в описываемом смысле необходимо для установления лингвистического значения, значение слов им не ограничивается, произносимое означает многие вещи, которым оно не было приписано, поскольку означает все те вещи, которые связаны существенным отношением с вещью, для которой введено наименование. Таким образом, по мнению Бэкона, слова обозначают бесконечно много вещей.
Спекулятивная грамматика
Основополагающая для Бэкона и Килвордби идея о том, что грамматика не метод преподавания, а наука, разделялась школой так называемых модистов, появившейся около 1270 г. на факультете свободных искусств Парижского университета и достигшей наивысшей известности около 1300г. в «Спекулятивной грамматике» Томаса Эрфуртского. Эпоха расцвета учения модистов относится к последним десятилетиям XIII в. и первым десятилетиям XIVв. Название это произошло от ключевого понятия-термина системы модистов — «модус сигнификанди» (modus significandi, букв, «способ обозначения»). Участники этой школы, убежденные, что целью каждой настоящей науки является не описание фактов, а их объяснение с указанием причин, сделали своей задачей выведение общих для всех языков грамматических свойств из универсальных способов бытия с помощью соответствующих способов понимания.
Это сводило общепринятое в то время положение Аристотеля о том, что мысленные представления, как и вещи, одинаковы для всех людей, к тезису универсальной грамматики, основанной на аналогии между способами существования, способами понимания и способами обозначения, одинаковыми для всех языков. В соответствии с этим положением один из наиболее видных теоретиков спекулятивной грамматики Мартин Дакийский (Дакия — средневековое латинское название Дании) утверждает: «...все национальные языки грамматически идентичны. Это объясняется тем, что вся грамматика заимствована из вещей... и как природа вещей одинакова для говорящих на разных языках, таковы и способы бытия и способы понимания; и, следовательно, способы обозначения одинаковы и отсюда одинаковы способы грамматического построения или речи. И поэтому вся грамматика одного языка одинакова с грамматикой в другом языке» (Мартин Дакийский «О способах обозначения»).
Хотя слова приписываются произвольно (отсюда появляются различия между языками), способы обозначения однозначно относятся к способам бытия с помощью способов понимания (отсюда появляются грамматические подобия между языками). Сосредоточивая внимание на терминах «знак» и «обозначение», спекулятивная грамматика как наука об общих познавательно-лингвистических структурах абстрагируется от всех различных национальных языков — и даже от устной речи как таковой. Как подчеркивает Мартин Дакийский, для спекулятивной грамматики не существенно рассмотрение высказываний или структур систем звучащих знаков, поскольку предметом изучения грамматика-модиста может быть любая разновидность знаков. То, что он занимается языковыми знаками, а не жестами или зрительными знаками, объясняется тем, что звучащие высказывания, по сравнению с другими типами знаков, более удобны для общения людей.
Как указывает И.А. Перельмутер, вскоре после появления первых модистических трактатов в сочинениях модистов начинают фигурировать два модуса познания — активный модус познания и пассивный модус познания, а также два модуса обозначения — активный модус обозначения и пассивный модус обозначения. Новая система модусов не появилась, однако, совершенно неожиданно и как бы на пустом месте. С одной стороны, уже в концепции ранних модистов присутствуют представления о двоякой природе как модуса познания, так и модуса обозначения — по Мартину Дакийскому, модус познания существует одновременно «в познанной вещи» и «в сознании» как «познанное в познающем», а модус обозначения существует одновременно «в обозначенной вещи» и в звучании «как в знаке ». С другой стороны, новая терминология также не была абсолютным новшеством, в конечном счете она восходит к проводимому Аристотелем разграничению между деятельным разумом и разумом претерпевающим, т.е. автором и адресатом знакового сообщения.
Если модус существования есть свойство вещи, рассматриваемое вне всяких связей и зависимостей, то пассивный модус познания есть то же самое свойство, рассматриваемое в его отношении к познанию, т.е. модус существования как могущий быть познанным и как познанный. Пассивный модус познания находится в познаваемой вещи и материально совпадает с модусом существования, отличаясь от него лишь с формальной стороны, т.е. тем, что определенное свойство рассматривается в данном случае не независимо от каких-либо связей, а в своем отношении к познанию. Модус существования и пассивный модус познания «суть одно и то же материально и реально». Все модисты в полном согласии между собой говорят о материальном тождестве пассивного модуса познания с модусом существования, указывают на познаваемую вещь как на «субъект » пассивного модуса познания. Такая позиция исключает возможность истолкования «познанного свойства» как образа свойства, как представления о свойстве. Ведь «образ» и «представление» находятся в нашем сознании, а не в познаваемой вещи, кроме того, «образ» и «представление» никак не могут совпадать со свойствами вещи материально; само реальное свойство и представление о нем явно созданы из разной материи.
То же самое свойство вещи, будучи осознанным и рассматриваемое в его отношении к языку, есть пассивный модус обозначения. Пассивный модус обозначения — это модус существования как могущий быть обозначенным и как обозначенный, но это не обозначение модуса существования. Утверждения модистов о том, что пассивный модус обозначения находится в познаваемой вещи как в субъекте, что он материально совпадает с модусом существования, никак не могут быть согласованы с представлением о пассивном модусе обозначения как о языковом обозначении. Ведь языковое обозначение (будь то реальное обозначение в потоке речи или идеальное обозначение, находящееся в сознании) явно имеет другую природу: оно находится в языке или в сознании, но не в обозначаемой вещи; оно не совпадает с модусом существования материально. Пассивный модус обозначения есть означаемое, и в этом качестве он не имеет отношения к грамматике, тогда как любое языковое обозначение (как реальное, так и идеальное) вне грамматики не мыслимо. Совпадая с модусом существования материально, пассивный модус обозначения отличается от него с «формальной стороны», поскольку в понятие пассивного модуса обозначения включено, помимо понятия модуса существования, также отношение к языку.
Понимание модистами активных модусов познания и обозначения представляет картину еще более сложную. Особенно сложен вопрос о природе активного модуса обозначения, по этому вопросу модисты вступали в открытую полемику между собой. Активный модус обозначения принадлежит, разумеется, языку, но между модистами не было согласия относительно того, к какой именно языковой сфере этот модус относится — к сфере формы знака или к особой мыслительной сфере, к сфере содержания знака. От ответа на этот вопрос зависит и решение вопроса о том, являются ли активные модусы обозначения знаками. Если активный модус обозначения находится в самом звучании, то это значит, что он служит знаком пассивного модуса обозначения, т.е. в конечном счете знаком определенного свойства явления; если же активный модус обозначения принадлежит особой мыслительной сфере, сфере языкового содержания, то отсюда следует, что в функции знака он выступать не может. Точку зрения о принадлежности активного модуса обозначения к сфере звучания отстаивает, в частности, Томас Эрфуртский: «Активный модус обозначения, поскольку он есть свойство значащего звучания, материально находится в значащем звучании как в субъекте» (Томас Эрфуртский, цит. по Bursill-Hall 1971: 105). Иной была позиция Сигера из Куртрэ, по мнению которого активный модус обозначения принадлежит к сфере чисто умственной, он есть ens rationis — «сущее разума», за пределы этой сферы он никогда не выходит: «Активные модусы обозначения не находятся, однако, в звучании как субъекте, поскольку активные модусы обозначения суть некие представления самого разума; представления же разума остаются в разуме и пребывают в нем, они не уходят вовне» (Сигер из Куртрэ, цит. по Roos 1948: 214). Поскольку, по мнению Сигера из Куртрэ, активный модус обозначения есть чисто умственное представление, то в соответствии с его концепцией он не может быть знаком, ведь знак должен быть материальным, он должен быть доступен чувственному восприятию. Таким знаком может быть только звучание: vox modum essendi significat «звучание обозначает модус существования» (Сигер из Куртрэ, цит. по Pinborg 1967: 110). Активный модус обозначения лишь наделяет звуковое выражение возможностью что-либо обозначать.
Однако вне зависимости от решения ряда частных вопросов все модисты согласны между собой в том, что активные и пассивные модусы обозначения различаются друг от друга материально и по месту своего нахождения, совпадая лишь в плане «формальном», поскольку между активными и пассивными модусами обозначения существуют отношения подобия, отношения соответствия. Оставляя в стороне разногласия между модистами по отдельным вопросам, попытаемся сформулировать в самом общем виде представления модистов о природе различных модусов и об их соотношениях между собой.
Каждое явление заключает в себе сочетание некоторых свойств, общих у этого явления со свойствами других явлений. Свойства эти составляют модусы существования данного явления. Поскольку подобное свойство может быть познанным, оно становится пассивным модусом познания. Поскольку подобное свойство может быть названным, оно становится пассивным модусом обозначения. Пассивные модусы познания и обозначения представляют собой тот же модус существования, но взятый в его отношении соответственно к сознанию или к языку. На этом же основании делается вывод, что пассивные модусы познания и обозначения материально совпадают с модусом существования, но отличаются от него с формальной стороны: ведь во всех случаях речь идет об одном и том же свойстве, но рассматривается оно с разных сторон. Активные модусы познания и обозначения суть потенции сознания и языка, позволяющие отразить данное свойство, воспроизвести его на другом материале. Активные модусы познания и обозначения прямо соотносятся с пассивными модусами познания и обозначения, представляют собой их соответствия, с формальной стороны с ними совпадают, но поскольку пассивные модусы познания и обозначения с формальной стороны не совпадают с соответствующими модусами существования, то активные модусы познания и обозначения отличаются от соответствующих модусов существования как с материальной, так и с формальной стороны. В результате взаимодействия всех этих модусов между собой свойства реальных явлений, воплощаемые в конечном счете в активных модусах обозначения, получают отражение в языке (Перельмутер 1991).
Вскоре после 1300 г. модистский подход подвергся существенной критике. Основным пунктом, вызывавшим возражения таких критиков, как Оккам, было не положение об основной универсальной грамматике, поскольку оно содержится и в Оккамовском понятии мысленной грамматики. Критике подверглись два других положения модизма: (1) утверждение о тесной структурной аналогии между устным и мысленным языком и обозначаемыми вещами и (2) недопустимое превращение способа обозначения в некое свойство или форму, добавляемую к произносимому актом приписывания. Говорить, что произносимые выражения «имеют» разные способы обозначения, можно, как указывает Оккам, только метафорически, поскольку имеется в виду лишь одно: что различные слова означают то, что они означают, разными способами. Согласно другому критику — Иоанну Аурифаберу, звучащий термин является означающим, или знаком, только поскольку он используется для обозначения, а не потому, что звуку нечто присуще. Чтобы установить для обозначения должное место в реальности, оно должно быть приписано к разуму, а не к произносимому звуку. Критика грамматики модистов основана на фундаментальном переопределении понятия знака, проведенном после середины XIII в. Перемещение идеи обозначения от слова к разуму основано на том предположении, что мысленные представления сами являются знаками, что бы ни говорил Августин.