Агнеса слушала эти слова, ничего не понимая, и только в глубине ее души билась одна мысль: «Это не он! Святая Циала, сделай так, чтоб это был не он!»
2855 год от В.И.
23‑й день месяца Собаки
Арция. Тагэре
От Эльты до замка Тагэре было немногим более трех вес, всего ничего, но Этьену ре Фло в последние годы путешествия давались все с большим трудом: кости, застуженные еще в юности (граф во время охоты провалился под лед и потом был вынужден провести весь день в мокрой одежде), к шестидесяти годам отыгрались за все. Если во Фло, где солнце так прогревает толстые каменные стены, что даже в месяце Зеркала они остаются теплыми, он ходил и ездил верхом, как все люди, то стоило ему оказаться на севере, как старые болячки брали свое. Потому‑то при всей своей любви к дочери, зятю и внукам Старый Медведь выбирался к ним редко и только летом, но на этот раз дело было неотложным, и Этьен пустился в дорогу, заранее смиряясь с неизбежным.
Владелец ре Фло был человеком незаурядным, все в нем – и величественная внешность, и горделивая осанка, и проницательный взгляд – выдавало натуру властную, сильную и целеустремленную до жестокости. Под стать старику были и наследники, но даже среди них граф отличал двоих: старшего внука Рауля, названного в честь дяди, и дочь Эстелу, герцогиню Тагэре, подарившую мужу двоих сыновей: Филиппа и Эдмона. Дед твердо рассчитывал увидеть на голове одного из них корону.
Старый Медведь не сомневался, что с Лумэнами они справятся, куда сложнее было уломать Шарля. Как всегда, когда он вспоминал зятя, в сердце старого нобиля подняли голову досада и гордость. Этьен восхищался герцогом, но его бесило упорное нежелание того объявить о своих правах на престол и возглавить нобилей, недовольных засильем законных и незаконных Лумэнов. Шарль же уперся, как стадо ослов, и ни доводы тестя, ни слова любимой жены (а Шарло любил Эсту), ни очевидное желание северян на него не действовали. Он, в пятнадцать лет доказавший свою храбрость в бою, в восемнадцать командовавший полком, а в двадцать шесть – армией, не хотел гражданской войны.
|
|
Конечно, все эти годы Тагэре не бездельничал. Именно он держал в узде эскотских нобилей, взявших скверную привычку грабить приграничные земли. С возвращением в Эльту Шарля Тагэре налетчикам пришлось поджать свои полосатые[54]хвосты. Шарло стал настоящим хозяином северо‑запада Арции, доказав, что может не только воевать, но и править.
В Мунте герцог больше не появлялся, но о нем все равно говорили. Особенно теперь, когда Лумэны спелись с Жозефом, все былые победы и удачи были пущены коту под хвост. Мужеподобная ифранская девка не только не принесла в Арцию приданого, но за право уложить ее в постель слабоумного короля, который, похоже, вообще не знает, чем женщины от мужчин отличаются, пришлось заплатить с таким трудом завоеванным островом Ро и провинцией Сарриж, возвращенной мечом Тагэре Арции и отданной Лумэнами новоявленному тестю. Уж это‑то должно побудить Шарля к действию! Ре Фло насупился и пошевелил губами, ведя мысленный разговор с зятем. Он не понимал Шарля с его дурацким миролюбием, хотя, возможно, тот оказался прав в том смысле, что последняя выходка Фарбье показала всем, что арцийские короли об Арции не думают и не собираются думать. Новоявленная королева, судя по всему, скоро сядет всем на голову. Если Шарло наконец очнется, лучшего времени для восстания не найти.
|
|
Граф улыбнулся и подозвал внука. Раулю было девятнадцать, но он уже сейчас давал фору тридцатилетним и как воин, и, что самое удивительное, как политик. Не так давно он победил в учебном поединке и дядю, и отца, а значит, среди нобилей у него практически нет соперников. Разве что Мальвани и, конечно же, Шарль.
– Вы меня звали, дедушка?
– Да, дружок, – Этьен с удовольствием оглядел ладную фигуру внука, малыш пойдет далеко, очень далеко. – Я хочу оставить тебя в Эльте. Ты не против?
– Я?! – Темные глаза сверкнули. – Я всю жизнь мечтал учиться у Шарля!
– Ну, значит, твои мечты сбылись, но ты не только будешь с ним мечом махать. И Арции, и нам, и самому Шарло нужно, чтоб он наконец вспомнил, кто он такой. Шарль Тагэре не имеет права отсиживаться на севере, когда эти ублюдки продают Арцию Жозефу. Я поговорю с ним, но не уверен, что он согласится сразу, а капля и камень точит, ты знаешь, когда и что говорить, так что я на тебя рассчитываю.
– Я постараюсь…
2855 год от В.И.
12‑й день месяца Волка.
Арция. Фей‑Вэйя
– Девочка моя, ты уверена в своем решении? – Агриппина испытующе смотрела в синие глаза Соланж. – Если ты скажешь «да», обратной дороги у тебя не будет. Ты и так все знаешь, но я должна тебе сказать это еще раз. Вступая в орден, ты отказываешься от многого, во имя чего Творец создал женщину. У тебя никогда не будет ни мужа, ни детей, ни своего дома. Это такие, как я, на которых смотреть тошно, больше находят в ордене, чем теряют, а ты ведь красавица, на тебе любой с радостью женится. Зачем же хоронить себя заживо?
|
|
– Я подумала, матушка.
– Она подумала, – хмыкнула Агриппина, – не верится что‑то! А ты подумала, что будет, если завтра или послезавтра ты встретишь человека, которого полюбишь ты и который полюбит тебя? Ты или наступишь себе на горло, или станешь преступницей, которую, если ее разоблачат, ожидает страшная участь. Ты не только себя погубишь, но и своего возлюбленного! Это ты понять в состоянии?! Если циалианку изобличают в прелюбодеянии, она отправляется в Шильскую обитель, и даже я не знаю, что творится в ее подвалах! А если ты осмелишься забеременеть, то тебя после рождения ребенка заживо замуруют в склепе, а твое дитя отдадут в приют Святого Христофора. Если это мальчик, из него сделают убийцу во славу Божию, если девочка – куртизанку, с помощью которой Скорбящие будут прибирать к рукам нобилей. А если будет доказано, кто отец ребенка, то, кем бы он ни был, он понесет наказание как за изнасилование.
– Зачем вы мне об этом говорите, матушка?
– Потому что не хочу, чтобы ты губила себя и других. Ты слишком красива для обители, Соланж. Ты должна жить той жизнью, для которой созданы красивые женщины. Доб‑ро, была бы ты честолюбива, такие еще могут обходиться без любви…
– Но мне не нужны мужчины, матушка. И что я буду делать, если выйду из обители? Куда я пойду?
– Куда‑куда, да в поместье своего отца! А твою тетку мы приструним. Это твои земли, это твой дом. Хорошего управляющего мой брат тебе подберет, ты уже совершеннолетняя, станешь выезжать… Уверяю тебя, у твоих ног будет весь Мунт. Ну, чего молчишь? Сола! Я тебя спрашиваю, отвечай, безобразница ты этакая.
– Матушка… Я… Я боюсь! Я была дома, тетушка меня ненавидит… Они уже привыкли, что Ноаре принадлежит им.
– Как привыкли, так и отвыкнут! Боишься, что они попробуют причинить тебе вред? Глупости, на моего братца, хоть он и пьяница, можно положиться. Да с твоей головки и волоска не упадет. Так что забудь о своих страхах!
– Матушка, я не тетушку боюсь…
– А кого?
– Вы не будете смеяться?
– Нет, конечно же… Говори!
– Я боюсь своих снов. Пока я здесь, все хорошо, но как только я выхожу из обители… Матушка, я всякий раз вижу, как иду по нашей обители, вернее, мне кажется, что это наша обитель. А потом я начинаю понимать, что это какое‑то другое место, недоброе и мерзкое. Все и так и не так, те же самые фрески, но… Матушка, это ересь!
– Мы не вольны в своих снах, девочка, а я твоя наставница. Рассказывай дальше.
– Матушка, там… Там… Знаете нашу главную икону в храме равноапостольной? Ту. С оленем…
– Конечно же, знаю, Сола. Ты не волнуйся. Мало ли что кому приснилось…
– Это… Это мне снилось каждый раз, когда я была не в обители.
– Ну, пусть будет так, – Агриппина вздохнула, – но не думаю, чтобы это было чем‑то таким уж страшным. Говори дальше. Что там случилось с фреской?
– Издали все, как и всегда… Святая с оленем попирает Проклятого, а там… Лицо то же, но это не святая равноапостольная Циала, матушка, а блудница. А у оленя клыки, как у волка, и нет глаз, вместо них что‑то такое белое, как туман… нет, как пар, когда грязное белье стирают. А под ногами у них не Проклятый, а святой Эрасти! И они начинают оживать, словно бы вырастать из стены, и я понимаю, что сейчас они меня схватят. Я поворачиваюсь и бегу, бегу, бегу и чувствую, что за мной гонятся, а я бегу, бегу… Матушка, я не могу об этом рассказывать.
– Нет, девочка, – Агриппина обняла Солу за плечи, – ты должна рассказать мне все до конца, а потом мы с тобой подумаем, что делать дальше. Говори, я слушаю.
– Я бегу, бегу…
– Я уже поняла, что ты бежишь. Дальше.
– И вдруг впереди свет, и я слышу голос и знаю, что это святой Эрасти. Он меня зовет к себе, я вижу дверь, на которой изображен божий Лебедь, дверь открывается, там сад… Таких садов не может быть на самом деле. Это рай, наверное…
– Очень может быть. Дальше.
– Те, сзади, уже совсем близко, я бросаюсь вперед, из сада мне навстречу идет святой Эрасти, я его вижу. И вдруг! Вдруг все исчезает, и передо мной Проклятый! А сзади те двое… Они меня гонят к нему, а он смотрит на меня и говорит, что я сама его выбрала и что теперь я его…
– И ты это видела каждый день?
– Да.
– А когда ты в обители, ничего такого не происходит?
– Нет… Но…
– Что за «но», девочка. Я должна знать все! – Я видела святую Циалу. Настоящую.
– Один раз?
– Да, в первый день, как вернулась. И она мне сказала, что, пока я с ней, Проклятый меня не получит.
– Что ж, – Агриппина выглядела искренне расстроенной, – беру все свои слова назад. Тебе действительно лучше остаться здесь. И, наверное, кое‑что узнать. Я сама буду с тобой заниматься. Жизнь длинна и непредсказуема. Может быть, тебе придется покидать обитель, и кто знает, послужит ли покрывало[55]вне стен монастыря достаточной защитой. Поэтому ты должна овладеть магией святой Циалы и узнать все, что известно, о Проклятом, его слугах, адептах Темной Звезды, Рене‑Сгинувшем и других… Об этом мало кто знает, даже в стенах ордена, но ты имеешь на это право. Хотя жаль…
– Вы о чем, матушка? Чего жаль?
– Тебя жаль, дурочка ты моя… Но после того, что ты рассказала, я не имею права тебя отпускать. Я сама приму твой обет.
– Спасибо, матушка…