(8) Доезжают они волей случая до Яникула, а там орел плавно, на распростертых крыльях, спускается к Лукумону, восседающему с женою на колеснице, и уносит его шапку, чтобы, покружив с громким клекотом, вновь возложить ее на голову, будто исполняя поручение божества; затем улетает ввысь. (9) Танаквиль, женщина сведущая, как вообще этруски, в небесных знаменьях, с радостью приняла это провозвестье. Обнявши мужа, она велит ему надеяться на высокую и великую участь: такая прилетала к нему птица, с такой стороны неба, такого бога вестница; облетев вокруг самой маковки, она подняла кверху убор, возложенный на человеческую голову, чтобы возвратить его как бы от божества. (10) С такими надеждами и мыслями въехали они в город и, обзаведясь там домом, назвались именем Луция Тарквиния Древнего[239]. (11) Человек новый и богатый, Луций Тарквиний обратил на себя внимание римлян и сам помогал своей удаче радушным обхожденьем и дружелюбными приглашениями, услугами и благодеяньями, которые оказывал, кому только мог, покуда молва о нем не донеслась и до царского дворца. (12) А сведя знакомство с царем, он охотно принимал поручения, искусно их исполнял и скоро достиг того, что на правах близкой дружбы стал бывать на советах и общественных и частных и в военное и в мирное время. Наконец, войдя во все дела, он был назначен по завещанию опекуном царских детей.
35. (1) Анк царствовал двадцать четыре года; искусством и славою в делах войны и мира он был равен любому из предшествовавших царей. Сыновья его были уже почти взрослыми. Тем сильнее настаивал Тарквиний, чтобы как можно скорей состоялось собрание, которое избрало бы царя, (2) а к тому времени, на какое оно было назначено, отправил царских детей на охоту. Он, как передают, был первым, кто искательством домогался царства и выступил с речью, составленною для привлеченья сердец простого народа. (3) Он, говорил Тарквиний, не ищет ничего небывалого, ведь он не первым из чужеземцев (чему всякий мог бы дивиться или негодовать), но третьим притязает на царскую власть в Риме: и Таций из врага даже – не просто из чужеземца – был сделан царем, и Нума, незнакомый с городом, не стремившийся к власти, самими римлянами был призван на царство, (4) а он, Тарквиний, с того времени, как стал распоряжаться собой, переселился в Рим с супругой и всем имуществом. В Риме, не в прежнем отечестве, прожил он большую часть тех лет жизни, какие человек уделяет гражданским обязанностям. (5) И дома и на военной службе, под рукою безукоризненного наставника, самого царя Анка, изучил он законы римлян, обычаи римлян. В повиновении и почтении к царю он мог поспорить со всеми, а в добром расположении ко всем прочим с самим царем. (6) Это не было ложью, и народ с великим единодушием избрал его на царство. Потому‑то он, человек, в остальном достойный, и на царстве не расстался с тем искательством, какое выказал, домогаясь власти[240]. Не меньше заботясь об укреплении своего владычества, чем о расширении государства, он записал в отцы сто человек, которые с тех пор звались отцами младших родов; они держали, конечно, сторону царя, чье благодеянье открыло им доступ в курию. (7) Войну он вел сначала с латинами и взял приступом город Апиолы; вернувшись с добычей, большей, чем позволяло надеяться общее мнение об этой войне, он устроил игры, обставленные с великолепием, невиданным при прежних царях. (8) Тогда впервые отведено было место для цирка, который ныне зовется Большим[241]. Были определены места для отцов и всадников[242], чтобы всякий из них мог сделать для себя сиденья. (9) Смотрели с помостов, настланных на подпорах высотою в двенадцать футов. В представлении участвовали упряжки и кулачные бойцы, в большинстве приглашенные из Этрурии. С этого времени вошли в обычай ежегодные игры, именуемые Римскими или, иначе, Великими[243]. (10) Тем же самым царем распределены были между частными лицами участки для строительства вокруг форума; возведены портик[244]и лавки.
36. (1) Тарквиний собирался также обвести город каменною стеной, но помешала сабинская война. Она началась столь внезапно, что враги успели перейти Аниен прежде, чем римское войско смогло выступить им навстречу. (2) Поэтому Рим был в страхе, а первая битва, кровопролитная для обеих сторон, ни одной не дала перевеса. Когда затем враги увели войска назад в лагерь и дали римлянам время подготовиться к войне заново, Тарквиний рассудил, что силам его особенно недостает всадников, и решил к Рамнам, Тициям и Луцерам – центуриям, которые были учреждены Ромулом, – добавить новые, сохранив их на будущее памятником Тарквиниева имени. (3) А так как Ромул учредил центурии по совершении птицегаданья, то Атт Навий, славный в то время авгур, объявил, что нельзя ничего ни изменить, ни учредить наново, если того не позволят птицы. Это вызвало гнев царя, и он, как рассказывают, насмехаясь над искусством гадания, промолвил: «Ну‑ка, ты, божественный, посмотри по птицам, может ли исполниться то, что я сейчас держу в уме». (4) Когда же тот, совершив птицегаданье, сказал, что это непременно сбудется, царь ответил: «А загадал‑то я, чтобы ты бритвой рассек оселок. Возьми же одно и другое и сделай то, что, как возвестили тебе твои птицы, может быть исполнено». Тогда жрец, как передают, без промедленья рассек оселок. (5) Изваяние Атта с покрытою головой стоит на том месте, где это случилось: на Комиции[245], на самих ступенях, по левую руку от курии. И камень, говорят, был положен на том же месте, чтобы он напоминал потомкам об этом чуде. (6) А уважение к птицегаданию и достоинству авгуров стало так велико, что с тех пор никакие дела – ни на войне, ни в мирные дни – не велись без того, чтобы не вопросить птиц: народные собрания, сбор войска, важнейшие дела отменялись, если не дозволяли птицы. (7) И в тот раз тоже – все касавшееся всаднических центурий Тарквиний оставил неизменным и лишь прибавил к числу всадников еще столько же, так что в трех центуриях их стало тысяча восемьсот[246]. (8) Вновь набранные всадники были названы «младшими» и причислены к прежним центуриям, которые сохранили свои наименования. А нынешнее их прозвание «шесть центурий» происходит от удвоившейся тогда численности.
37. (1) Когда эта часть войска были пополнена, вновь сразились с сабинянами. Но, подкрепив новыми силами свое войско, римляне, кроме того, прибегли и к хитрости: были посланы люди, чтобы зажечь и спустить в Аниен множество деревьев, лежавших по берегам речки; ветер раздувал пламя, горящие деревья, большей частью наваленные на плоты, застревали у свай, и мост загорелся[247]. (2) И это тоже напугало сабинян во время битвы и вдобавок помешало им бежать, когда они были рассеяны; множество их, хоть и спаслось от врага, нашло свою гибель в реке. Их щиты, принесенные течением к Риму, были замечены в Тибре и дали знать о победе едва ли не раньше, чем успела прийти весть о ней. (3) В этой битве главная слава досталась всадникам. Поставленные, как рассказывают, на обоих крыльях, они, когда пеший строй посреди стал уже поддаваться, ударили с боков так, что не только остановили сабинские легионы, жестоко теснившие дрогнувшую пехоту, но неожиданно обратили их в бегство. (4) Сабиняне врассыпную бросились к горам, но немногие их достигли – большинство, как уже говорилось, было загнано конницей в реку. (5) Тарквиний, решив продолжать наступление на перепуганного врага, отсылает добычу и пленных в Рим и, сложив огромный костер из вражьих доспехов (таков был обет Вулкану)[248], ведет войско дальше, в землю сабинян. (6) И, хотя дела их шли плохо и на лучшее надеяться было нечего, однако, поскольку для размышлений времени не оставалось, сабиняне вышли навстречу с наспех набранным войском; разбитые снова и потеряв на этот раз почти все, они запросили мира.
38. (1) Коллация[249]и все земли по сю сторону Коллации были отняты у сабинян. Эгерий, царский племянник, был оставлен в Коллации с отрядом. Коллатинцы сдались, и, насколько мне известно, порядок сдачи был таков. (2) Царь спросил: «Это вы – послы и ходатаи, посланные коллатинским народом, чтобы отдать в наши руки себя самих и коллатинский народ?» – «Мы». – «Властен ли над собою коллатинский народ?» – «Властен». – «Отдаете ли вы коллатинский народ, поля, воду, пограничные знаки, храмы, утварь, все, принадлежащее богам и людям, в мою и народа римского власть?» – «Отдаем». – «А я принимаю». (3) Завершив сабинскую войну, Тарквиний триумфатором возвращается в Рим. Потом он пошел войной на старых латинов. (4) Здесь ни разу не доходило до битвы, от которой зависел бы исход всей войны, – захватывая города по одному, царь покорил весь народ латинов. Корникул, Старая Фикулея, Камерия, Крустумерия, Америола, Медуллия, Номент – вот города, взятые у старых латинов или у тех, кто их поддерживал. Затем был заключен мир.
(5) С этого времени Тарквиний обращается к мирной деятельности с усердьем, превышавшим усилия, отданные войне; он хотел, чтобы у народа было и дома не меньше дел, чем в походе. (6) Так, возвратясь к начинанию, расстроенному сабинской войною, он стал обносить каменною стеной город в тех местах, где не успел еще соорудить укрепленья; так, он осушил в городе низкие места вокруг форума и другие низины между холмами, проведя к Тибру вырытые с уклоном каналы (ибо с ровных мест нелегко было отвести воды); (7) так, он заложил – во исполнение данного в сабинскую войну обета – основание храма Юпитера на Капитолии, уже предугадывая душой грядущее величие этого места.
39. (1) В это время в царском доме случилось чудо, дивное и по виду, и по последствиям. На глазах у многих, гласит предание, пылала голова спящего мальчика по имени Сервий Туллий[250]. (2) Многоголосый крик, вызванный столь изумительным зрелищем, привлек и царя с царицей, а когда кто‑то из домашних принес воды, чтобы залить огонь, царица остановила его. Прекратила она и шум, запретив тревожить мальчика, покуда тот сам не проснется. (3) Вскоре вместе со сном исчезло и пламя. Тогда, отведя мужа в сторону, Танаквиль говорит: «Видишь этого мальчика, которому мы даем столь низкое воспитание? Можно догадаться, что когда‑нибудь, в неверных обстоятельствах, он будет нашим светочем, оплотом униженного царского дома. Давай же того, кто послужит к великой славе и государства, и нашей, вскормим со всею заботливостью, на какую способны».
(4) С этой поры с ним обходились как с сыном, наставляли в науках, которые побуждают души к служенью великому будущему. Это оказалось нетрудным делом, ибо было угодно богам. Юноша вырос с истинно царскими задатками, и, когда пришла пора Тарквинию подумать о зяте, никто из римских юношей ни в чем не сумел сравниться с Сервием Туллием; царь просватал за него свою дочь. (5) Эта честь, чего бы ради ни была она оказана, не позволяет поверить, будто он родился от рабыни и в детстве сам был рабом. Я более склонен разделить мнение тех, кто рассказывает, что, когда взят был Корникул, жена Сервия Туллия, первого в том городе человека, осталась после гибели мужа беременной; она была опознана среди прочих пленниц, за исключительную знатность свою избавлена римской царицей от рабства и родила ребенка в доме Тарквиния Древнего. (6) После такого великого благодеяния и женщины сблизились между собою, и мальчик, с малых лет выросший в доме, находился в чести и в холе. Судьба матери, попавшей по взятии ее отечества в руки противника, заставила поверить, что он родился от рабыни.
40. (1) На тридцать восьмом примерно году от воцаренья Тарквиния, когда Сервий Туллий был в величайшей чести не у одного царя, но и у отцов, и простого народа, (2) двое сыновей Анка – хоть они и прежде всегда почитали себя глубоко оскорбленными тем, что происками опекуна отстранены от отцовского царства, а царствует в Риме пришлец не только что не соседского, но даже и не италийского рода, – распаляются сильнейшим негодованием. (3) Выходит, что и после Тарквиния царство достанется не им, но, безудержно падая ниже и ниже, свалится в рабские руки, так что спустя каких‑нибудь сто лет[251]в том же городе, ту же власть, какою владел – покуда жил на земле – Ромул, богом рожденный и сам тоже бог, теперь получит раб, порожденье рабыни! Будет позором и для всего римского имени, и в особенности для их дома, если при живом и здоровом мужском потомстве царя Анка царская власть в Риме станет доступной не только пришлецам, но даже рабам.
(4) И вот они твердо решают отвратить оружием это бесчестье. Но и сама горечь обиды больше подстрекала их против Тарквиния, чем против Сервия, и спасенье, что царь, если они убьют не его, отомстит им страшнее всякого другого; к тому же, думалось им, после гибели Сервия царь еще кого‑нибудь изберет себе в зятья и оставит наследником. (5) Поэтому они готовят покушение на самого царя. Для злодеяния были выбраны два самых отчаянных пастуха, вооруженные, тот и другой, привычными им мужицкими орудиями. Затеяв притворную ссору в преддверии царского дома, они поднятым шумом собирают вокруг себя всю прислугу; потом, так как оба призывали царя и крик доносился во внутренние покои, их приглашают к царю. (6) Там и тот и другой сперва вопили наперерыв и старались друг друга перекричать; когда ликтор унял их и велел говорить по очереди, они перестают наконец препираться и один начинает заранее выдуманный рассказ. (7) Пока царь внимательно слушает, оборотясь к говорящему, второй заносит и обрушивает на царскую голову топор; оставив оружие в ране, оба выскакивают за дверь[252].
41. (1) Тарквиния при последнем издыхании принимают на руки окружающие, а обоих злодеев, бросившихся было бежать, схватывают ликторы. Поднимается крик, и сбегается народ, расспрашивая, что случилось. Среди общего смятения Танаквиль приказывает запереть дом, выставляя всех прочь. Тщательно, как если бы еще была надежда, приготовляет она все нужное для лечения раны, но тут же на случай, если надежда исчезнет, принимает иные меры: (2) быстро призвав к себе Сервия, показывает ему почти бездыханного мужа и, простерши руку, заклинает не допустить, чтобы смерть тестя осталась неотомщенной, чтобы теща обратилась в посмешище для врагов. (3) «Тебе, Сервий, если ты мужчина, – говорит она, – принадлежит царство, а не тем, кто чужими руками гнуснейшее содеял злодейство. Воспрянь, и да поведут тебя боги, которые некогда, окружив твою голову божественным сияньем, возвестили ей славное будущее. Пусть воспламенит тебя ныне тот небесный огонь, ныне поистине пробудись! Мы тоже чужеземцы – и царствовали. Помни о том, кто ты, а не от кого рожден. А если твоя решимость тебе изменяет в нежданной беде, следуй моим решениям». (4) Когда шум и напор толпы уже нельзя было выносить, Танаквиль из верхней половины дома, сквозь окно, выходившее на Новую улицу[253](царь жил тогда у храма Юпитера Становителя), обращается с речью к народу. (5) Она велит сохранять спокойствие: царь‑де просто оглушен ударом; лезвие проникло неглубоко; он уже пришел в себя; кровь обтерта, и рана обследована; все обнадеживает; вскоре, она уверена, они увидят и самого царя, а пока она велит, чтобы народ оказывал повиновение Сервию Туллию, который будет творить суд и исполнять все другие царские обязанности. (6) Сервий выходит, одетый в трабею[254], в сопровождении ликторов и, усевшись в царское кресло, одни дела решает сразу, о других для виду обещает посоветоваться с царем. Таким вот образом в течение нескольких дней после кончины Тарквиния, утаив его смерть, Сервий под предлогом исполнения чужих обязанностей упрочил собственное положенье. Только после этого о случившемся было объявлено и в царском доме поднялся плач. Сервий, окруживший себя стражей, первый стал править лишь с соизволенья отцов, без народного избрания. (7) Сыновья же Анка, как только схвачены были исполнители преступления и пришло известие, что царь жив, а вся власть у Сервия[255], удалились в изгнание в Свессу Помецию.
42. (1) И не только общественными мерами старался Сервий укрепить свое положение, но и частными. Чтобы у Тарквиниевых сыновей не зародилась такая же ненависть к нему, как у сыновей Анка к Тарквинию, Сервий сочетает браком двух своих дочерей с царскими сыновьями Луцием и Аррунтом Тарквиниями. (2) Но человеческими ухищрениями не переломил он судьбы: даже в собственном его доме завистливая жажда власти все пропитала неверностью и враждой.
Как раз вовремя – в видах сохранения установившегося спокойствия – он открыл военные действия (ибо срок перемирия уже истек) против вейян и других этрусков[256]. (3) В этой войне блистательно проявились и доблесть, и счастье Туллия; рассеяв огромное войско врагов, он возвратился в Рим уже несомненным царем, удостоверившись в преданности и отцов и простого народа.
(4) Теперь он приступает к величайшему из мирных дел, чтобы, подобно тому как Нума явился творцом божественного права, Сервий слыл у потомков творцом всех гражданских различий, всех сословий, четко делящих граждан по степеням достоинства и состоятельности. (5) Он учредил ценз[257]– самое благодетельное для будущей великой державы установленье, посредством которого повинности, и военные и мирные, распределяются не подушно, как до того, но соответственно имущественному положению каждого. Именно тогда учредил он и разряды, и центурии, и весь основанный на цензе порядок – украшенье и мирного и военного времени.
43. (1) Из тех, кто имел сто тысяч ассов или еще больший ценз, Сервий составил восемьдесят центурий: по сорока из старших и младших возрастов[258]; (2) все они получили название «первый разряд», старшим надлежало быть в готовности для обороны города, младшим – вести внешние войны. Вооружение от них требовалось такое: шлем, круглый щит, поножи, панцирь – все из бронзы, это для защиты тела. (3) Оружие для нападения: копье и меч. Этому разряду приданы были две центурии мастеров, которые несли службу без оружия: им было поручено доставлять для нужд войны осадные сооруженья. (4) Во второй разряд вошли имеющие ценз от ста до семидесяти пяти тысяч, и из них, старших и младших, были составлены двадцать центурий. Положенное оружие: вместо круглого щита – вытянутый, остальное – то же, только без панциря. (5) Для третьего разряда Сервий определил ценз в пятьдесят тысяч; образованы те же двадцать центурий, с тем же разделением возрастов. В вооружении тоже никаких изменений, только отменены поножи. (6) В четвертом разряде ценз – двадцать пять тысяч; образованы те же двадцать центурий, вооружение изменено: им не назначено ничего, кроме копья и дротика. (7) Пятый разряд обширнее: образованы тридцать центурий; здесь воины носили при себе лишь пращи и метательные камни. В том же разряде распределенные по трем центуриям запасные, горнисты и трубачи. (8) Этот класс имел ценз одиннадцать тысяч. Еще меньший ценз оставался на долю всех прочих, из которых была образована одна центурия, свободная от воинской службы.
Когда пешее войско было снаряжено и подразделено, Сервий составил из виднейших людей государства двенадцать всаднических центурий. (9) Еще он образовал шесть других центурий, взамен трех, учрежденных Ромулом, и под теми же освященными птицегаданием именами[259]. Для покупки коней всадникам было дано из казны по десять тысяч ассов, а содержание этих коней было возложено на незамужних женщин, которым надлежало вносить по две тысячи ассов ежегодно.
(10) Все эти тяготы были с бедных переложены на богатых. Зато большим стал и почет. Ибо не поголовно, не всем без разбора (как то повелось от Ромула и сохранялось при прочих царях) было дано равное право голоса и не все голоса имели равную силу, но были установлены степени, чтобы и никто не казался исключенным из голосованья, и вся сила находилась бы у виднейших людей государства. (11) А именно: первыми приглашали к голосованию всадников, затем – восемьдесят пехотных центурий первого разряда; если мнения расходились, что случалось редко, приглашали голосовать центурии второго разряда; но до самых низких не доходило почти никогда. (12) И не следует удивляться, что при нынешнем порядке, который сложился после того, как триб стало тридцать пять, чему отвечает двойное число центурий – старших и младших, общее число центурий не сходится с тем, какое установил Сервий Туллий. (13) Ведь когда он разделил город – по населенным округам и холмам – на четыре части и назвал эти части трибами (я полагаю, от слова «трибут» – налог, потому что от Сервия же идет и способ собирать налог равномерно, в соответствии с цензом), то эти тогдашние трибы не имели никакого касательства ни к распределению по центуриям, ни к их числу[260].
44. (1) Произведя общую перепись и тем покончив с цензом (для ускорения этого дела был издан закон об уклонившихся, который грозил им оковами и смертью), Сервий Туллий объявил, что все римские граждане, всадники и пехотинцы, каждый в составе своей центурии, должны явиться с рассветом на Марсово поле. (2) Там, выстроив все войско, он принес за него очистительную жертву – кабана, барана и быка.
Этот обряд был назван «свершеньем очищенья», потому что им завершался ценз. Передают, что в тот раз переписано было восемьдесят тысяч граждан; древнейший историк Фабий Пиктор добавляет, что таково было число способных носить оружие. (3) Поскольку людей стало так много, показалось нужным увеличить и город. Сервий присоединяет к нему два холма, Квиринал и Виминал, затем переходит к расширению Эсквилинского округа, где поселяется и сам, чтобы внушить уважение к этому месту. Город он обвел валом, рвом и стеной[261], раздвинув таким образом померий[262]. (4) Померий, согласно толкованию тех, кто смотрит лишь на буквальное значение слова, – это полоса земли за стеной, скорее, однако, по обе стороны стены. Некогда этруски, основывая города, освящали птицегаданьем пространство по обе стороны намеченной ими границы, чтобы изнутри к стене не примыкали здания (теперь, напротив, это повсюду вошло в обычай), а снаружи полоса земли не обрабатывалась человеком. (5) Этот промежуток, заселять или запахивать который считалось кощунством, и называется у римлян померием – как потому, что он за стеной, так и потому, что стена за ним. И всегда при расширении города насколько выносится вперед стена, настолько же раздвигаются эти освященные границы.
45. (1) Усилив государство расширением города, упорядочив все внутренние дела для надобностей и войны и мира, Сервий Туллий – чтобы не одним оружием приобреталось могущество – попытался расширить державу силой своего разума, но так, чтобы это послужило и к украшению Рима. (2) В те времена уже славился храм Диавы Эфесской, который, как передавала молва, сообща возвели государства Азии. Беседуя со знатнейшими латинами, с которыми он заботливо поддерживал государственные и частные связи гостеприимства и дружбы, Сервий всячески расхваливал такое согласие и совместное служенье богам. Часто возвращаясь к тому же разговору, он наконец добился, чтобы латинские народы сообща с римским соорудили в Риме храм Дианы[263]. (3) Это было признание Рима главою, о чем и шел спор, который столько раз пытались решить оружием. Но, хотя казалось, что все латины, столько раз без удачи испытав дело оружием, уже и думать о том забыли, один сабинянин решил, будто ему открывается случай, действуя в одиночку, восстановить превосходство сабинян. (4) Рассказывают, что в земле сабинян в хозяйстве какого‑то отца семейства родилась телка удивительной величины и вида; ее рога, висевшие много веков в преддверии храма Дианы, оставались памятником этого дива. (5) Такое событие сочли – как оно и было в действительности – чудесным предзнаменованием, и прорицатели возвестили, что за тем городом, чей гражданин принесет эту телку в жертву Диане, и будет превосходство. Это предсказанье дошло до слуха жреца храма Дианы, (6) а сабинянин в первый же день, какой он счел подходящим для жертвоприношения, привел телку к храму Дианы и поставил перед алтарем. Тут жрец‑римлянин, опознав по размерам это жертвенное животное, о котором было столько разговоров, и держа в памяти слова предсказателей, обращается к сабинянину с такими словами: «Что же ты, чужеземец, нечистым собираешься принести жертву Диане? Неужели ты сперва не омоешься в проточной воде? На дне долины протекает Тибр». (7) Чужеземец, смущенный сомнением, желая исполнить все, как положено, чтобы исход дела отвечал предзнаменованию, тут же спустился к Тибру. Тем временем римлянин принес телку в жертву Диане. Этим он весьма угодил и царю, и согражданам.
46. (1) Сервий уже на деле обладал несомненною царскою властью, но слуха его порой достигала чванная болтовня молодого Тарквиния, что, мол, без избранья народного царствует Сервий, и он, сперва угодив простому люду подушным разделом захваченной у врагов земли[264], решился запросить народ: желают ли, повелевают ли они, чтобы он над ними царствовал? Сервий был провозглашен царем столь единодушно, как, пожалуй, никто до него. (2) Но и это не умалило надежд Тарквиния на царскую власть. Напротив, понимая, что землю плебеям раздают вопреки желаньям отцов, он счел, что получил повод еще усерднее чернить Сервия перед отцами, усиливая тем свое влияние в курии. Он и сам по молодости лет был горяч, и жена, Туллия, растравляла беспокойную его душу. (3) Так и римский царский дом, подобно другим[265], явил пример достойного трагедии злодеяния, чтобы опостылели цари и скорее пришла свобода и чтобы последним оказалось царствование, которому предстояло родиться от преступления.
(4) У этого Луция Тарквиния (приходился ли он Тарквинию Древнему сыном или внуком, разобрать нелегко[l42]; я, следуя большинству писателей, буду называть его сыном) был брат – Аррунт Тарквиний, юноша от природы кроткий. (5) Замужем за двумя братьями были, как уже говорилось, две Туллии, царские дочери, складом тоже совсем непохожие друг на друга. Вышло так, что два крутых нрава в браке не соединились – по счастливой, как я полагаю, участи римского народа, – дабы продолжительней было царствование Сервия и успели сложиться обычаи государства. (6) Туллия‑свирепая тяготилась тем, что не было в ее муже никакой страсти, никакой дерзости. Вся устремившись к другому Тарквинию, им восхищается она, его называет настоящим мужчиной и порождением царской крови, презирает сестру за то, что та, получив настоящего мужа, не равна ему женской отвагой. (7) Сродство душ способствует быстрому сближению – как водится, зло злу под стать, – но зачинщицею всеобщей смуты становится женщина. Привыкнув к уединенным беседам с чужим мужем, она самою последнею бранью поносит своего супруга перед его братом, свою сестру перед ее супругом. Да лучше бы, твердит она, и ей быть вдовой, и ему безбрачным, чем связываться с неровней, чтобы увядать от чужого малодушия. (8) Дали б ей боги такого мужа, какого она заслужила, – скоро, скоро у себя в доме увидела бы она ту царскую власть, что видит сейчас у отца. Быстро заражает она юношу своим безрассудством. (9) Освободив двумя кряду похоронами дома свои для нового супружества, Луций Тарквиний и Туллия‑младшая сочетаются браком, скорее без запрещения, чем с одобрения Сервия.
47. (1) С каждым днем теперь сильнее опасность, нависшая над старостью Сервия, над его царской властью, потому, что от преступления к новому преступлению устремляется взор женщины и ни ночью ни днем не дает мужу покоя, чтобы не оказались напрасными прежние кощунственные убийства. (2) Не мужа, говорит она, ей недоставало, чтобы зваться супругою, не сотоварища по рабству и немой покорности – нет, ей не хватало того, кто считал бы себя достойным царства, кто помнил бы, что он сын Тарквиния Древнего, кто предпочел бы власть ожиданиям власти. (3) «Если ты тот, за кого, думалось мне, я выхожу замуж, то я готова тебя назвать и мужчиною, и царем, если же нет, то к худшему была для меня перемена: ведь теперь я не за трусом только, но и за преступником. (4) Очнись же! Не из Коринфа, не из Тарквиний, как твоему отцу, идти тебе добывать Царство в чужой земле: сами боги, отеческие пенаты, отцовский образ, царский дом, царский трон в доме, имя Тарквиния – все призывает тебя, все возводит на царство. (5) А если духа недостает, чего ради морочишь ты город? Чего ради позволяешь смотреть на себя как на царского сына? Прочь отсюда в Тарквинии или в Коринф! Возвращайся туда, откуда вышел, больше похожий на брата, чем на отца!» (6) Такими и другими попреками подстрекает Туллия юношу, да и сама не может найти покоя, покуда она, царский отпрыск, не властна давать и отбирать царство, тогда как у Танаквили, чужестранки, достало силы духа сделать царем мужа и вслед за тем зятя.
(7) Подстрекаемый неистовой женщиной, Тарквиний обходит сенаторов (особенно из младших родов), хватает их за руки[266], напоминает об отцовских благодеяниях и требует воздаянья, юношей приманивает подарками. Тут давая непомерные обещанья, там возводя всяческие обвинения на царя, Тарквиний повсюду усиливает свое влияние. (8) Убедившись наконец, что пора действовать, он с отрядом вооруженных ворвался на форум. Всех объял ужас, а он, усевшись в царское кресло перед курией, велел через глашатая созывать отцов в курию, к царю Тарквинию. (9) И они тотчас сошлись, одни уже заранее к тому подготовленные, другие – не смея ослушаться, потрясенные чудовищной новостью и решив вдобавок, что с Сервием уже покончено. (10) Тут Тарквиний принялся порочить Сервия от самого его корня: раб, рабыней рожденный, он получил царство после ужасной смерти Тарквиниева отца – получил без объявления междуцарствия (как то делалось прежде), без созыва собрания, не от народа, который его избрал бы, не от отцов, которые утвердили бы выбор, но в дар от женщины. (11) Вот как он рожден, вот как возведен на царство, он, покровитель подлейшего люда, из которого вышел и сам. Отторгнутую у знатных землю он, ненавидя чужое благородство, разделил между всяческою рванью, (12) а бремя повинностей, некогда общее всем, взвалил на знатнейших людей государства; он учредил ценз, чтобы состояния тех, кто побогаче, были открыты зависти, были к его услугам, едва он захочет показать свою щедрость нищим.
48. (1) Во время этой речи явился Сервий, вызванный тревожною вестью, и еще из преддверия курии громко воскликнул: «Что это значит, Тарквиний? Ты до того обнаглел, что смеешь при моей жизни созывать отцов и сидеть в моем кресле?» (2) Тарквиний грубо ответил, что занял кресло своего отца, что царский сын, а не раб – прямой наследник царю, что раб и так уж достаточно долго глумился над собственными господами. Приверженцы каждого поднимают крик, в курию сбегается народ, и становится ясно, что царствовать будет тот, кто победит. (3) Тут Тарквиний, которому ничего иного уже не оставалось, решается на крайнее. Будучи и много моложе, и много сильнее, он схватывает Сервия в охапку, выносит из курии и сбрасывает с лестницы, потом возвращается в курию к сенату. (4) Царские прислужники и провожатые обращаются в бегство, а сам Сервий, потеряв много крови, едва живой, без провожатых пытается добраться домой, но по пути гибнет под ударами преследователей, которых Тарквиний послал вдогонку за беглецом. (5) Считают, памятуя о прочих злодеяниях Туллии, что и это было совершено по ее наущенью. Во всяком случае, достоверно известно, что она въехала на колеснице на формум и, не оробев среди толпы мужчин, вызвала мужа из курии и первая назвала его царем. (6) Тарквиний отослал ее прочь из беспокойного скопища; добираясь домой, она достигла самого верха Киприйской улицы, где еще недавно стоял храм Дианы, и колесница уже поворачивала вправо к Урбиеву взвозу, чтобы подняться на Эсквилинский холм, как возница в ужасе осадил, натянув поводья, и указал госпоже на лежащее тело зарезанного Сервия. (7) Тут, по преданию, и совершилось гнусное и бесчеловечное преступление, памятником которого остается то место: его называют «Проклятой улицей». Туллия, обезумевшая, гонимая фуриями‑отмстительницами[267]сестры и мужа, как рассказывают, погнала колесницу прямо по отцовскому телу и на окровавленной повозке, сама запятнанная и обрызганная, привезла пролитой отцовской крови к пенатам своим и мужниным. Разгневались домашние боги, и дурное начало царствования привело за собою в недалеком будущем дурной конец.