Формы социального протеста жителей
Социальные потрясения начала ХХ века вызвали острое противостояние народа и власти, раскол в самом обществе. Не стал исключением и Балезинский район. События революции и гражданской войны, коллективизация, раскулачивание и репрессии вызывали протест у населения. Настоящая работа ставит целью исследовать формы социального протеста в нашем районе.
Уже с самого начала существования советской власти ее действия стали вызывать недовольство в крестьянской среде, то есть среди подавляющего числа населения. Против продразверстки, чисток и мобилизаций выступали не только зажиточные крестьяне, но и бедняки. Глухой ропот нередко перерастал в открытое противостояние.
В 1918 году в Святогорской и ряде соседних волостей вспыхнуло крестьянское Святогорское восстание. В числе его организаторов, руководителей и активных участников оказалось немало балезинцев. Среди стихийных руководителей этого восстания оказался и крестьянин Дмитрий Осипович Самоделкин из деревни Самоделкино.
В Кестымской (Ягошурской) волости было создано несколько подпольных антисоветских групп. Эти группы возглавляли православные священники, муллы, представители мелкого купечества и богатого крестьянства. Группы установили связь с повстанцами и так же готовились к вооруженному восстанию. Но эти плохо законспирированные группы были быстро раскрыты и ликвидированы, попытка восстания провалилась. А вскоре было подавлено и само Святогорское восстание.
После провала попытки вооруженного восстания противники советской власти сменили тактику действий. На первое место вышли проникновение в местные органы власти и скрытый саботаж.
Эта деятельность приняла такие масштабы, что в начале 1919 года политотделу 29 Стрелковой дивизии пришлось выделить большую группу политработников и рядовых коммунистов для проведения «чисток» в сельских советах Балезинской, Ягошурской, Люкской волостей. Например, в Балезинской волости пришлось полностью сменить весь волостной исполком. «Кулацкие элементы» проникали и в местные Комитеты бедноты («комбеды»), которые зачастую подменяли органы власти, осуществляли хлебозаготовки и продразверстки. Их так же пришлось «чистить» с применением вооруженной силы.
Победа коммунистов в гражданской войне привела к некоторому спаду антисоветского движения на территории района. Тем более, что первые послевоенные шаги советского правительства – раздача земли в «вечное» пользование, замена продразверстки продналогом, введение НЭПа – приветствовались крестьянами, самой консервативной и упорной частью населения.
На протяжении 1920- х годов масштабы антисоветских выступлений шли на спад. Новый всплеск социальных протестов пришелся на первую половину 1930- х годов, с началом раскулачивания и принудительной поголовной коллективизации, в связи с сворачиванием реформ НЭПа.
В 1929 – 34 годах зафиксировано всего несколько случаев столкновения агитаторов и активистов с крестьянами. Уполномоченный райкома партии комсомолец Вячеслав Максимович Максимов был организатором первого Товарищества по совместной обработке земли (ТОЗ), а затем колхоза в деревне Чуялуд. Он вспоминал, что даже после длительной агитационной «обработки» жителей деревни в колхоз записалось только около половины хозяйств, остальные просто покинули собрание. Вечером наиболее активные противники колхоза угрожали ему расправой, но все так и осталось пустыми словами.
Член Глазовского уездного комитета ВЛКСМ Александр Иванович Князев в ходе создания колхозов на территории Глазовского, Ярского, Зуринского, Балезинского и Карсовайского районов четырежды подвергался нападению недовольных крестьян, однажды с применением топора.
Случаи активного противодействия коллективизации были крайне редки. В документах зафиксирован всего один случай диверсии. Крестьянин – кулак Андрей Григорьевич Бушков после поджога в 1921 году столярной мастерской был осужден на 8 лет, но освобожден досрочно. Вскоре после освобождения он в 1926 году с братом сжег хозяйственные постройки Ягошурской волостной больницы. Впоследствии он вступил в колхоз и даже стал бригадиром, но при попытке очередного поджога арестован.
Наиболее распространенным стал такой вид противодействия системе, как переселение. Особенно широко он распространился в середине 1930- х годов.
В так называемом «Кубанском движении» было зафиксировано около 100 крестьянских хозяйств из 7 сельских советов района. Причем среди сторонников переселения были 2 коммуниста, 2 комсомольца и несколько работников сельсоветов. Но их попытка переселиться на Кубань была пресечена, а сами организаторы и участники движения подвергнуты наказанию. Еще около 20 семей пытались нелегально переселиться в Сибирь.
Случаи переселения, незаконного ухода колхозников без паспорта отмечались и впоследствии, хотя случались гораздо реже. Так, колхозник Сергей Кузьмич Князев выбыл из деревни Нурызово Пыбьинского сельсовета в неизвестном направлении в 1943 – 44 годах. По законам военного времени самостоятельный уход из колхоза был уголовным преступлением.
Стремление крестьян переселяться подальше от власти в России было традицией, возникшей еще в XV – XVI веках. Но в ХХ веке укрыться от власти стало практически невозможно.
Другой распространенной формой социального протеста стал саботаж. В 1933 – 34 годах было зафиксировано несколько случаев саботирования решений компартии о полной, поголовной коллективизации крестьянства со стороны руководства ряда сельских советов. Причем в официальных документах это квалифицировалось как «происки кулацко – купеческих недобитков, коварно проникших в руководство колхозов и советов». Такие выступления районное руководство объясняло не ошибками партии, а вызвавшим голод неурожаем и действиями кулачества.
Значительную роль в росте антисоветских выступлений в те годы сыграла и антирелигиозная политика государства. Закрытие и снос церквей вызывало протест не только в среде священников, традиционно пользовавшихся на селе большим авторитетом. Недовольство охватило и крестьянские массы.
В 1935 году в Балезинском районе были раскрыты последние подпольные антисоветские группы. Состояли они не только из «осколков уничтоженных классов» - кулаков, купечества и прочих, но и из рядовых крестьян. Возглавляли эти группы представители духовенства. Например, в селе Каменное Заделье руководил группой священник Аврамов, в селе Ново – Волково – священник Волков, в селе Пыбья – псаломщик Волков.
Эти, состоявшие из бывших церковных прихожан, группы были немногочисленными и большой роли, влияния, авторитета среди односельчан не имели.
Характерной для России формой саботажа стало спаивание. Скрытые противники власти, в период полевых работ или в коммунистические праздники, субботники, напаивали колхозников самогоном или брагой – устраивали так называемую «окаяшку». Чем в деревне заканчивается массовая пьянка, никому объяснять не надо, а в итоге – срыв работ, Субботника, митинга или праздника.
Во второй половине 1930- х годов, в период расцвета репрессий, становится чрезвычайно сложно определить, где действительно случаи осознанного протеста, а где надуманные, «высосанные из пальца» процессы по делам «антисоветского подполья». Очень часто, точнее, в большинстве случаев, доносы писали из личных неприязненных отношений, зависти. Донос стал возможностью «свести счеты», либо «разжиться» имуществом репрессированного. Тем более, что страх перед всесильным репрессивным аппаратом, инстинкт самосохранения пригасили активные формы реального протеста.
По пресловутой статье № 58 Уголовного кодекса судили по самым невероятным случаям. В одном из сельсоветов работник по ошибке повесил портрет Ленина вверх ногами. Хотя он сразу заметил ошибку и перевесил портрет правильно, но кто – то успел сообщить в райотдел НКВД. Несчастный получил 5 лет лагерей «за унижение достоинства Вождя мирового пролетариата товарища Ленина».
Масштабы репрессий в районе были значительны. Только в одном Кестыме было раскулачено 60 семей. Для такой массы осужденных строили новые колонии. С 1937 по 1943 года Исправительно – трудовая колония существовала и в поселке Балезино. По воспоминаниям старожилов, в бытность начальником ИТК некоего Светлакова тела умерших в лагере вывозили телегами. До настоящего времени не установлено точное место массовых захоронений этих жертв репрессий.
Такая обстановка в стране и в районе отнюдь не способствовала активному выражению населением протеста. Поэтому к концу 1930 – х годов активные антисоветские выступления практически сошли на нет.
Трудность вызывает и точная квалификация преступления. Бывает сложно разграничить политическую акцию, саботаж или диверсию – от банальной уголовщины или простой бесхозяйственности или «дурости». Для примера можно привести два зафиксированных в документах случая.
Некий Шпинь, прораб строительства Буринского моста через реку Чепцу, «злоумышленно сорвал достройку моста к 1 мая, по 2 – 3 дня не являлся на работу, а если приходил, то на 1 – 2 часа… Деньги на строительство моста скрыл на своем счету».
В другом случае рассматривались документы на раскулачивание. Колхознику Масленникову из села Каменное Заделье передали на ответственное хранение оставшееся после бегства священника и подлежавшее конфискации имущество: коня, повозку – «американку», сани, сельхозинвентарь, домашнюю и церковную утварь. Он же, по показаниям оперуполномоченного НКВД, это имущество разбазарил (как написано в протоколе, «сбурил») – распродал или обменял.
Как рассматривать данные случаи – как саботаж или как уголовное преступление? Эти оба дела имеют признаки обоих видов преступлений, что осложняет их точную квалификацию.
Таким образом, накал антисоветских настроений шел на спад – от вооруженных выступлений и диверсий через саботаж, угрозы и бегство к пассивным подпольным группам и глухому ропоту. От массовых выступлений к единичным случаям.
Отрицательную динамику социального протеста нельзя объяснить только страхом людей перед всесильным репрессивным аппаратом. Во первых, эффективная государственная пропаганда, первые успешные реформистские шаги советской власти вызвали всплеск энтузиазма и доверия коммунистическому режиму. Все недостатки, противоречия и ошибки власти на некоторое время отошли в тень, на второй план.
Вторая, основная причина спада антисоветских настроений видится в другом. В результате гражданской войны и жестокого подавления вооруженных восстаний были выбиты, уничтожены наиболее активные и непримиримые противники советской власти. Немногие уцелевшие в братоубийственной бойне, ушли с отступавшей армией адмирала Колчака.
Остались только более слабые духом, неспособные к активному противодействию достаточно прочно установившемуся государственному режиму. Немногочисленные акции происходили на всплеске эмоций, часто неосознанно, говоря на юридическом языке, «в состоянии аффекта». Но и этих, последних противников большевистского режима к концу 1930- х годов «вычистила» мощная машина НКВД.
Кстати, надо отметить, что, в отличие от творческой интеллигенции или партийно-чиновного аппарата, большинство воспринимало репрессии как необходимость. Крестьяне, натерпевшиеся от «кулаков», сами составляли списки на раскулачивание.
Социальный протест сошел на нет, а с началом гитлеровской агрессии начался небывалый подъем патриотизма. Все разногласия были забыты, отброшены перед лицом всеобщей беды.
Вновь антисоветские настроения, высказывания стали проявляться только в середине 1980- х годов, когда коммунистический режим одряхлел и потерял эффективность в борьбе с противником. Но, во второй половине ХХ века открытых форм протеста не было. Наиболее распространенными были так называемые «кухонные фрондеры», и то в среде интеллигенции. Рабочие могли ругать конкретного чиновника или хозяйственного работника, но не власть в целом. Рост благосостояния, по сравнению с начальным периодом советской власти, был заметным. Пока оставались живы люди, пережившие царское время, революции, гражданскую войну, события 1920-1930-х годов, Великую Отечественную войну, видели реальное улучшение качества жизни, и доверяли власти. Фрондерские настроения были заметны, в основном, в привилегированной среде.
В отличие от городов, в сельской местности в 1960-1980-е годы практически отсутствовали молодежные «протестные» движения. Так, в поселке Балезино, и, тем более, в сельской местности, не было «стиляг», «хиппи», «панков», «рокеров», «байкеров» и прочих молодежных субкультур. Единичные случаи подвергались всеобщему осуждению и обструкции. В чем причины? В сельской местности все на виду, все друг друга знают, и общественное осуждение не было пустым словом. Тем более на селе, с личным хозяйством, свободного времени мало.
Только к началу 1990- х годов, когда быть противником коммунистического строя стало модно, престижно и выгодно, антисоветское движение стало приобретать все более массовый характер. Но в это время антисоветские выступления носили не идеологический, а карьерный характер.
Простой пример. Кто в Балезинском районе считались главными «демократическими» деятелями? Бывшие коммунисты «не из последних». Главный прокурор Балезинского района, районный военный комиссар и ряд других, демонстративно выступавших против своих бывших коллег по партии, сделали стремительную карьеру «в районном масштабе». Один стал руководителем района, другой – поселка, да и остальные заняли административные или хозяйственные посты. Не случайно, большинство из тех, кто поднялся в карьере после 1990 года, по мере укрепления централизованной государственной власти, либо были уволены, либо подверглись судебному преследованию.
В целом, антисоветские движения в Балезинском районе, как и во всей стране, от непримиримого идеологического противостояния со временем переросли в бессмысленное фрондерство и в итоге выродились в карьеризм и «комический демократизм».
Литература и источники.
1. Архивный отдел Администрации города Глазова. Ф. Р – 344. Оп. 1. Д.Д. 1 – 6
2. Архивный отдел Администрации Балезинского района. Ф. 220. Оп. 1. Д. 67.
3. Научный архив Балезинского районного краеведческого музея. Ф. 1. Оп. 1.
Д.Д. 20, 22.
4. Шулятьев Д. Это было, было… // «Вперед». № 87 от 11 ноября 1997 г.
5. Шулятьев Д.Н. «Зори над Чепцой». Ижевск: «Удмуртия». 1988.