С каким ароматом? А с хреновым. Петух и вино, а, Джонни? Будь там в шесть, подгони колымагу к заднему ходу, или укокошу твою сестрицу. Лады?
«Гм… Мятную, пожалуйста. Не ментоловую». Теперь аптекарь кажется маленьким. Грязным. Таких следует отстреливать. Как много оставлено провидению. Мишка облизывает губы.
– С удовольствием, лапушка, – поворачивается и тянется к полке со жвачкой, а я спешу убраться из этого места. Я исчезаю так быстро, что, наверно, могу сойти за привидение. Разберусь с этим позже. Шагаю обратно к Келли Мьюз. Гляжу в небеса. Небеса красные. Я вспоминаю все. Красное ночное небо. Горит хижина пастуха. Фараоны производят зачистку местности, так что идиот, который швырялся стулом, уже сидит без рубахи в зарешеченном отделении полицейского лунохода. Проворный легавый беседует с девахой лет эдак пятнадцати, с ухмылкой спрашивает, где та живет. Разберусь с ним позже. Рыжеволосая треплется с какой‑то старушенцией и кивает, словно она малявка, которой объясняют, чем кончают плохие девочки. Уловив в моих глазах проблеск надежды, она смотрит на меня, словно я почти превратился в призрак, и делает шаг в мою сторону. Собеседница удерживает ее за руку и оттаскивает назад.
– Послушай меня, Коллин. Ты еще можешь исправиться.
Наклоняю голову и двигаюсь дальше. Кто‑то налетает на меня. Парень лет семнадцати, глаза едва видны под капюшоном. Я не тороплюсь, ведь он, наверно, вооружен. Он узнал меня. Его челюсть отвисает, и я заговариваю первым:
– Как твоя мама?
– Хорошо. Спасибо. – Разберусь с этим позже.
Перехожу дорогу у банка. Точнее, пытаюсь перейти. Загорелся красный, но машины все едут и едут. Водители опасаются, что, стоит остановиться, любого из них могут вытащить из авто и забить до смерти. Но я все‑таки иду, зная, что закон на моей стороне. Заденешь меня, и воздаяние неминуемо. А перед этим я, конечно, выволоку тебя из драндулета и вытрясу душу. Так и знай.
В последнее время я не посещал зал, но тело помнит прежние навыки. Удар правой. Апперкот. Удар по корпусу. Хряп. Хрип. Хруп. Суперсредний вес. Чемпион с 74‑го по 77‑й. Майк говорил, что отродясь не видел парня вроде меня. И что у меня взгляд киллера. И вот я на другой стороне улицы. Шум остался позади. Новый переход. Я болтаюсь между востоком и западом, не сводя взгляда с Вудфилд‑плейс, на случай, если водитель автобуса пришел в себя и решил вернуться и бросить мне вызов. Но его нет. Я направляюсь в сторону дома, размышляя о том, что делать дальше; наконец решение принято.
Облегчение приносит выпивка за контейнером возле футуристической Научной фотобиблиотеки неподалеку от моего дома. Трастафариан – растаман‑иждивенец, любитель острых ощущений на халяву – отворяет дверь одной из квартир наверху, видит, как я пью, и начинает бормотать что‑то вроде: все путем, пока что‑то плетем, всем хорошо нам под капюшоном.
– Это не обо мне.
Тот шипит:
– А я и так не о тебе, зануда!
Осадив парня с его вздором, я готов напуститься на него как следует. Он отступает туда, откуда вылез и где, вне сомнений, считает отцовские денежки в своей дурацкой пижаме и пушистых шлепанцах. Пятясь, этот хмырь косится на меня с боязливой улыбочкой и в конце концов убирается к себе. Жизнь на кромке плюшевой подушечки. Плюшевее некуда. Нечто, возникнув из пустоты, подхватывает меня и запускает по спирали Берналетт; «Диорелла». Айлин; «Диориссимо». Маргарет; «Шанель № 5». Слышно, как неподалеку какая‑то чокнутая наркоманка во всю мощь легких проклинает свою жизнь; возможно, и нашу жизнь тоже. БЛУДНИЦА ВАВИЛОНСКАЯ, БЛУДНИЦА ВАВИЛОНСКАЯ! Кровавые песни сворачиваются в черные потоки холодной, холодной ночи. Спасение в вере. Credo in unum Deum, Patrem omnipotentem. [9]Готов? Да, всегда и ко всему. Приближаюсь к своему жилищу; наверное, надо бы заскочить переодеться. Или сойдет и так? Выбираю последнее, отправляюсь на службу в чем есть. Подбегаю к служебному входу, вставляю ключ в скважину, вхожу и направляюсь к столу. Мэри встречает меня улыбкой:
– Отец Донахью?
– Да, Мэри. – Я бросаю ключи в ящик стола. – Что такое?
– Отец, я знаю, что вы очень заняты, но… Вы не могли бы добавить несколько молитв об упокоении моей сестры? Помянуть ее молитвенно, если не трудно.
– Как давно это случилось?
– Пять лет назад, отец. Пять лет с тех пор, как Он забрал ее от нас, – она принимается плакать. Я обнимаю ее за плечи и напоминаю, что Господь с нами, и прошу звать меня просто по имени, то есть Джонни. Теперь она испытывает некоторую неловкость. И едва заметно, одними глазами выказывает недоумение по поводу моей руки у нее на плечах. Я убираю руку и предлагаю ей глоточек для успокоения. Она соглашается.
– Отец, я не знала.
Я не свожу взгляд со своего стакана:
– Я тоже, Мэри. Я тоже.
Мэри отпивает глоток. А я ставлю свой стакан на стол и беру распятие. И вот мы оба смеемся и болтаем о сделках, которые будут заключены в Исландии и Соммерфилде. И о том, что новый магазин одной цены просто изумителен. Мэри ставит свой опустевший стакан на поднос у графина с виски.
– Благодарю вас, отец. Мне теперь много лучше. А вы как? Привыкли? Вы уже как дома в наших неприглядных краях? Я знаю, сперва они отпугивают, но…
– О, я видел и вещи похуже, Мэри, поверьте мне. А теперь у меня много дел, как вы сами понимаете.
– О, простите меня, отец, за то, что отняла у вас время.
– Ничуть, Мэри. И я непременно помяну…
– Молли.
– Да. Молли. Я не забуду.
– Прощайте, отец.
Сижу и жду. Целый час. Наполняю стакан, меж тем как мои глаза наполняются слезами, и вот уже соленые ручейки скатываются по лицу. Бедный я, как мне быть, приходится пить. Веруя в Него. И не веруя.
Deus Meus, ex toto corde poenitet me omnium meorum peccatorum, eaque detestor, quia peccando, non solum poenas a Te iuste statutas promeritus sum, sed praesertim quia offendi Te summum bonum ac dignum qui super omnia diligaris. Ideo firmiter propono, aduvante gratia Tua, de ceterome non‑peccaturum peccandique occasiones proximas fugiturum… [10]
Звонит телефон. Стакан разбивается в моей руке, как только я подношу его к губам.
– Джонни, сам знаешь, я собираюсь тебя прикончить.
Я чувствую, что улыбаюсь. Все шире и шире.
– Как можно убить то, что уже мертво?
На другой день, покинув канал Великого Союза из‑за его неласкового климата, на канале Кью объявились двенадцать канадских гусей. Слышен шум их крыльев, потрясающий и ужасный. Пит, уборщик в пабе «Великий Союз», мыл полы в зале, продолжая выяснять отношения со своей женушкой. Перед тем как в пять утра он ушел, она выдала: «Паника, глупость и похмелье – вот твоя сущность. Больше ты ни на что не способен».
– Отвяжись.
Вначале, услыхав шум, он чуть было не утратил веру. Вот оно что. Он ожидал увидеть как минимум Усаму бен Ладена собственной персоной в реактивном самолете «Хэрриер» в сопровождении одиннадцати приспешников.
Пинту и одиннадцать белого вина для дам? Пит был покорен невиданным великолепием этих птиц и зачарованно следил за их плавным движением; вначале они заметно снизились, а потом взмыли ввысь из‑под моста Хафпенни‑Степ. Они еще поднимались, когда он завопил: «Красотища‑то какая!» И огляделся посмотреть, нет ли рядом Кармеллы. «Кармелла, иди сюда, смотри скорее!» Оставаясь внутри заведения, она покачала головой и, думая о недавнем аборте старшей дочери, огрызнулась: «Что такое? Шутить со мной вздумал, ублюдок? Я не в настроении!» Она отшвырнула тряпку, развернулась и увидела стоящего столбом Пита. Рассмеялась про себя и подошла к нему. «Да с чего это ты так завелся, обалдуй?» Пит по‑прежнему не шевелился, как будто кто‑то похитил его душу. Он был бел, как саван. «Иисусе». – «О, да. Ты еще Пресвятую Деву Марию приплети…» Тут голос Кармеллы затих.
Она поняла. Прониклась.
Запястья прикручены к ограждению под мостом.
Черные ремни туго перетягивают белую шею.
Глаза, нос, уши, пальцы и губы отрезаны.
Тело наполовину погрузилось в канал.
Тело мертво, как дверной гвоздь.
Ноги отсечены по самые бедра.
Рыжие волосы горят, как пламя.
Чувств нет. Ног нет тоже.
Под воем сирен мой взгляд, как всегда, непреклонный, хмурый и таинственный. Я склонен верить, что наверху лежит грубый и отвратительный мир.
От места, где я умру, полицейский участок Хэрроу‑роуд, гудящий, точно улей и полыхающий, точно костер, со всеми этими легавыми, честными и бравыми – направо. А католический храм Лурдской Божьей Матери и Святого Винсента де Пол, куда менее чем через полчаса соберется слушать мессу потрясенная община, налево. Община, сбитая одному Богу ведомо из кого. Община горемык и борцов. Община, тем не менее. Борцов за мир. Подержанный мир. Порок. Рок. Поздний срок.
А пока. Облака. Сады. Звери. Птицы. Аминь.
Часть II
Я победил закон
Майкл Уорд
Я против адвоката
(Michael Ward
I Fought the Lawyer)
Майкл Уорд родился в Ванкувере в 1967 году и вырос в Торонто. В возрасте одиннадцати лет переехал в Гулль, что на востоке Йоркшира. Некоторое время изучал философию в университете Лестера и переехал в Лондон в 1987 году. Там он успел недолго поработать сортировщиком почты, а потом стал играть в музыкальной группе. Случайная встреча в пабе привела его в журналистику, и с 1997 года он трудится на этом поприще в качестве «свободного художника». Живет в Ноттинг‑Хилл.
Место действия – Мейфэр
Я нажал кнопку воспроизведения, и тут же загорелся миниатюрный экран цифровой видеокамеры. Видно было только кривляющееся лицо Вани. Потом Ваня показала язык и исчезла. Это была проверка готовности камеры к работе.
«Хорошая девочка».
С того места на шкафу, где была установлена камера, можно заснять примерно половину комнаты. В дальнем правом углу стоит кровать, рядом с ней – большое зеркало, слева – маленький комод, а между ними, у дальней стены – вешалка с одеждой французской крестьянской девушки, кожаные доспехи и форма медсестры с белой шапочкой. Перед вешалкой стоит пара доходящих до бедра черных кожаных сапог.
Через две секунды опять появляется Ваня. Она несет стул, которым только что воспользовалась, чтобы установить камеру на шкаф, и ставит его на обычное место рядом с комодом. Девушка смотрится в зеркало, быстро поправляет прическу, сверху вниз проводит руками по комбинации, разглаживая ее, а потом выходит из зоны, охватываемой камерой и направляется к двери в гостиную.
Девять секунд ничего не происходит, потом снова появляется изображение. В комнату входит мужчина, делает четыре молодцеватых шага к зеркалу, останавливается и разглядывает свое отражение. Это высокий, стройный, красивый мужчина лет пятидесяти с небольшим, с внушительной копной седых волос. На нем дорогой, темный, со вкусом подобранный костюм. Олицетворение консервативного английского стиля. Указательным пальцем мужчина проводит по бровям, приглаживая все неровно лежащие волоски, затем поворачивается и непроизвольно принимает идеальную позицию для кинопробы. Вид в фас.
«Отлично».
Ваня возвращается в комнату. Слегка покачиваясь на каблучках, которые утопают в ковре, она идет к комоду за презервативом. Джентльмен снимает пиджак и вешает его на спинку стула, затем аккуратно ставит под стул ботинки. К тому времени, как Ваня, тщательно смазав презерватив вазелином, надевает его на указательный палец, мужчина уже полностью раздет, на нем остаются только тонкие черные носки до середины икры. Он ложится на кровать, но смотрит в противоположную от камеры сторону. В объектив попадает его голый зад.
Ваня, все еще в комбинации и туфлях, залезает на кровать и встает на колени за спиной мужчины. Она нежно смазывает вазелином ректальную область королевского адвоката, сопровождая движение пальца тихим пением хорватской колыбельной «Mamu ti jebem u guzicu». Затем она осторожно вводит палец джентльмену в анус и начинает трахать его. Громкость сербохорватской мантры повышается по мере ускорения движений пальца. «Picka. Mamu ti jebem u guzicu…» Мужчина начинает яростно мастурбировать. Примерно через минуту седовласый джентльмен достигает пика удовольствия. Все свершилось.
Я нажимаю на «STOP».
«Получилось!»
Пора перемотать пленку назад.
На прошлой неделе, фактически в предыдущем тысячелетии, я присутствовал на представлении под названием «Река в огне». Власти организовали на Темзе полуночное огненное шоу под бой часов. Планировался мощный выброс оранжево‑красного пламени на высоту двадцатого этажа. Благодаря пиротехническим средствам это пламя должно было пронестись через центр города на скорости восемьсот миль в час. «Превращение воды в огонь!», «Элементарная алхимия в грандиозном масштабе!». На самом деле на баржах посреди грязной реки установили несколько очень больших свечей, которые погасли, не успев как следует разгореться.
Не то чтобы меня это беспокоило. Мне было наплевать. Ложь, подделка, фальшивка. Эти суки только и могут придумывать рекламные слоганы, а результатов никогда нет. Я пошел туда не из‑за шоу, а чтобы облегчить содержимое карманов ничего не подозревающих толстых ублюдков. И ничего не подозревающие толстые ублюдки не подкачали. Я собрал хороший урожай.
Я делал это не из‑за денег, хотя кое‑что из украденного в дальнейшем очень пригодилось. Это просто нужно было сделать. Все ликовали, возлагая на наступление нового тысячелетия свои ожидания и надежды; кто‑то должен был восстановить равновесие. Привнести немного реальности в сложившееся положение вещей. Предполагается, что эти люди – матерые и опытные горожане, не правда ли? Эксперты по жизни в городе. «Приезжайте в Лондон». В Лондон, жители которого мочатся, гадят и блюют на собственных улицах; тем временем клика некомпетентных юристов, торгующих на улицах рекламными слоганами, трахает их в задницы и заставляет платить за это удовольствие.
Поэтому я устроил свое шоу. Маленький несанкционированный одноразовый перформанс для одного понимающего зрителя – для меня. Творческая кража. Берешь и даешь. В любом случае ни у кого другого это не получилось бы. Поблизости не было ни цыган, ни карманников, которые работают на Оксфорд‑стрит и в метро. Они врезаются в туристов и неловко шарят у них по карманам. В результате получают однодневный проездной билет, который можно продать за соверен. Иногда мобильный телефон. Никакого чувства стиля, никакой оригинальности. Никакой драмы. Я же давал виртуозное представление. У меня был рюкзак и две проворных приятельницы, Правая Рука и ее партнерша, Левая Рука. Мои руки такие ловкие! Они славятся легкими, мягкими прикосновениями. Можно сказать, что они точны, как цифровая техника. Однако стоит держаться от них подальше. Понимаете? Это называется стиль, сука. Ум! То, чего у этих кретинов никогда не будет. Я беру, и я даю. Это искусство. Искусство, черт побери!
Не спорю, сам процесс облегчения чужих карманов был во многом таким же, как всегда. По крайней мере технически. Мне и раньше пару раз случалось выступать в роли карманника. Но это доставило мне мало удовольствия. Возбуждения, на которое я рассчитывал, не было. Не возникало ощущения События. В этот раз все было по‑другому. Представление на реке оказалось дерьмовым, но все равно там плотной толпой собралось вместе два миллиона счастливых, обкуренных, пьяных и поющих людей. Все были очарованы несколькими цветными огнями в небе. Все счастливо обнимались со стоящими рядом. Люди подходили очень близко друг к другу и обнимались, словно на самом деле прекратили ненавидеть друг друга, словно на одну секунду перестали быть суками. Я вам спою «Старое доброе время»[11], уроды. «Знакомства прежние забыть…» Ты забыл следить за своими вещами, приятель, большое спасибо. «Возможно ли когда?» Вы не против, чтобы я это у вас забрал, сэр? «И давние года…» Взял! «Знакомства прежние забыть…» Заканчиваю пение, пора идти! А впереди тьма‑тьмущая ребят в синей форме. Это была хорошая ночь. Новое начинание. Путь вперед.
* * *
После шоу я решил отправиться на праздничный перепихон. Ваня скорей всего все еще работает в это время.
Я ходил к ней уже примерно полгода – с тех пор, как она приехала из Хорватии. Девушка стоила заплаченных денег – очень красивое лицо и хорошее тело при разумной цене. Будь она англичанкой, брала бы в два раза дороже. Может, в три раза. Я думаю, это один из плюсов иммиграции. Дешевая, квалифицированная рабочая сила.
Я стал медленно пробираться сквозь толпу. Вверх по Станд, мимо Трафальгарской площади, дальше к Пиккадилли и Шеперд‑маркет. По пути я тихонечко напевал себе под нос старую песенку Робин Гуда: «Он крадет у богатых / И отдает шлюхе. / Воровать хорошо! / Воровать хорошо! / Воровать хорошо!» Иногда, Джонатан Марк Тиллер, говорил я сам себе, ты на самом деле бываешь самым умным парнем в мире. В этом долбаном мире.
Стоило мне остановиться на Пиккадилли‑серкус, чтобы полюбоваться на нее – сияние «Burger King», блеск «Dunkin’ Donuts», – как ко мне тут же подошел американский турист:
– Привет! Вы не могли бы мне подсказать, как пройти на Пиккадилли‑серкус?
Последние два слова он произнес неуверенно, словно места под таким названием вообще не могло существовать.
Я не ответил, просто развел руки в стороны, затем повернулся к нему с выражением лица, которое, как я надеялся, говорило: «А как ты, ублюдок, думаешь, что это такое, черт побери? А теперь отвали».
Это не сработало.
– Я приехал сюда снимать кино, и мне сказали, что искать нужно на Пиккадилли‑серкус.
Пока он говорил, я разглядывал его лицо сверху вниз и снизу вверх.
– Что искать? – спросил я слегка заинтригованно.
– Актеров. Я снимаю сегодня вечером у себя в гостинице и подумал, что вы могли бы…
«Тебе отсосать?»
– Я так не думаю, приятель. Но да, это как раз то место, которое тебе нужно, – только ты опоздал примерно лет на десять…
Я оставил американского фрукта и пошел дальше вверх по Пиккадилли, по северной стороне. Вдоль Пиккадилли стоят впечатляющие серые каменные здания, которые подобно гигантским привратникам следят за происходящим и не пускают нежелательных лиц. Они подозрительно приподнимают брови, если кто‑то осмеливается подойти близко к земле обетованной, Мейфэру. «Может, будет удобнее пойти другой дорогой, сэр? По улице, более подходящей для… скажем так, вашего положения… Сэр».
Но сегодня меня никто не гонял. Возникло ощущение, словно я прошел какое‑то испытание. Словно теперь я подхожу. Они не вручат мне ключи, но, по крайней мере, отвернутся, пока я буду вскрывать замки. Это определенно было новое начинание.
Я повернул направо, на Уайт‑Хорс‑стрит и на Шеперд‑маркет. Небольшой микрорайон с кучей поворотов, освещенный красным светом. Сюда сметается грязь со всего Мейфэра, чтобы она не бросалась в глаза. Этакое мини‑Сохо, только лучше. Здесь лучше говорили и лучше одевались. Днем это место было так себе – слишком шикарно, на мой вкус. Но наступал вечер – нормальный вечер, после того как пиво после работы выпито, а поздние посетители ресторанов убрались вон – и район раскрывал свою истинную суть. Идеальное место для разборчивого индивидуалиста, уличного вора‑артиста, не похожего на других.
Я остановился, чтобы поправить на спине рюкзак, потом повернул налево, потом – направо на Маркет‑Мьюз. Остановился у открытой двери с табличкой «Модель 2 этаж» и стал подниматься по лестнице. Вверх по деревянной горе в графство Полового Акта. «Еще одна хорошая шутка, Джонни‑бой». По пути наверх я помахал камере видеонаблюдения на стене и нажал на пластиковую кнопку звонка с надписью «Нажмите». Дверь открыла Рита – невысокая полная женщина с огромной обвисшей грудью, почти лысая, если не считать несколько пучков желтовато‑седых волос. На ней были старые розовые тапочки и слишком большой спортивный костюм кремового цвета, поверх которого она накинула банный халат, бывший когда‑то розовым. Рита – это горничная Вани, женщина, принимающая клиентов.
– Привет, Джонни, дорогой. Она сейчас с джентльменом, освободится минут через десять. Устроит?
– Отлично, – сказал я, снял рюкзак и устроился в гостиной на двухместной пенопластовой софе. В квартире имелась еще крошечная кухня с чайником и микроволновкой и маленькая спальня.
Телевизор был включен, и мы с Ритой стали смотреть новости по Ай‑ти‑эн. Сообщали о праздновании начала нового тысячелетия. Я открыл пачку «Мальборо» и достал оттуда косячок, Рита курила свои сигареты, «B & H».
– Похоже, на улице холодно, – сказала Рита, кивая на экран телевизора. Там показывали толпы людей вдоль берегов Темзы. Женщина встала и перевела термостат на сто градусов [12].
– Да, – кивнул я, закручивая конец косячка перед тем, как закурить.
– Разве ты не участвуешь в шоу, дорогой? Я думала, что сегодня у тебя самая напряженная ночь из всех.
– Нет. Я мог бы поработать, но решил посмотреть «Реку в огне», – ответил я, наблюдая, как тлеет кончик косяка.
Я часто болтал с Ритой, пока Ваня была занята. Она считала меня обаятельным и пленительным, думая, что я – фокусник.
– Много работал? – спросила она.
Я рассказал ей о своем последнем представлении – рождественской вечеринке в фирме, предоставляющей бухгалтерские услуги. Меня пригласили вместе с иллюзионистом Дамоном Смартом развлекать персонал перед ужином. Мне и раньше доводилось работать со Смартом. На самом деле его зовут Дейв Смит. Дрянной тип, но опытный и умелый.
Мы подходили к группе из пяти или шести бухгалтеров, пока они наслаждались предбанкетным стаканчиком, и представлялись таким‑то и таким‑то, новыми сотрудниками фирмы. Через некоторое время Смарт начинал странно вести себя, гримасничать, держаться за живот и жаловаться на расстройство пищеварения. Он притворно страдал, изображая спазмы, а потом вытягивал изо рта нитку с нанизанными бритвами. Это было особенно клево! Да, вот такое дерьмо… После того как он заканчивал свой номер, я демонстрировал предметы, которые выудил у сотрудников, пока они наблюдали за номером Смарта.
– Мне кажется, это ваши часы, сэр…
Я ненавидел эту работу. Проклятая работа! Я ненавидел эту проклятую работу!
Рассказывать об этом я Рите не стал. Ей было радостно думать обо мне, как о каком‑нибудь чертовом Поле Дэниелсе, поэтому я решил ее не расстраивать. Зачем? Толку никакого.
– В общем, получился хороший вечер, – соврал я и еще разок затянулся косячком.
– На следующий год тебя покажут по телевизору, – сказала Рита, показывая на ящик.
Мы еще минутку смотрели новости, потом Рита кивнула на дверь спальни.
– Пора, дорогой, – сказала она.
Она имела в виду, что мне пора удалиться в кухню. Следовало не показываться на глаза клиенту, чтобы он мог уйти, не смущаясь при виде еще одного мужчины в квартире.
Я не представляю, черт побери, откуда Рита знала, что пришло время исчезнуть, – я не слышал ни звука из другой комнаты, но ее детектор оргазма работал очень четко.
Я отправился в кухню и закрыл дверь, оставив маленькую щелочку, чтобы видеть, кто выходит, оставаясь при этом незамеченным. Мне всегда нравилось смотреть на типов, которые были у Вани непосредственно передо мной. Наверно, это просто естественное любопытство.
Через полминуты из спальни появилась Ваня и прошла в общий туалет на лестничной площадке.
Затем вышел он.
Я понял, что знаю его, как только он оказался в поле зрения. Кто‑то знаменитый, но я никак не мог вспомнить, кто именно. Может, диктор последних известий на телевидении? Нет, лицо не настолько примелькалось. Член Парламента? Не уверен. Но точно большой человек…
Он взял пальто, которое лежало на небольшом диване, затем достал банкноту в десять фунтов стерлингов и вручил Рите.
Рита улыбнулась и взяла чаевые.
– Счастливого пути. На улице холодно.
– Мое пальто защитит меня от холода, дорогая, – сказал он. – И я буду смаковать ваш non sequitur [13]на протяжении всего беспечального пути домой.
И тут я вспомнил, кто это.
Я подождал, пока его шаги стихнут на лестнице, и только после этого вернулся в комнату.
– Ты знаешь, кто это был? – Я не стал ждать ответа. – Николас Монро. Адвокат. Он…
Ваня вернулась из туалета, покачиваясь на каблуках.
– Он знаменит. Ну, по крайней мере для адвоката…
– Знаменит? Кто знаменит? Фредерик? – спросила Ваня, забирая шестьдесят фунтов стерлингов, которые я приготовил для нее.
Я направился за ней в спальню.
– Нет. Да. Нет, его зовут Николас Монро. Он постоянно появляется в программах новостей. Он отмазал ту банду, которая убила чернокожего ребенка в Ист‑Хэме пару лет назад. И гангстера из той же страны, откуда ты приехала…
– Из Хорватии?
– Что‑то вроде этого, я не знаю точно. Может, из Албании. Это не имеет значения, – сказал я, закрывая дверь в спальню. – Дело в том, что он очень известен, черт побери, и имеет кучу денег.
– Он не из Хорватии, дурачок, он англичанин, – сказала Ваня. – Очень милый английский мужчина. Так что мы будем делать? Разговаривать или трахаться?
– Я имел в виду: что он здесь делал, черт побери? – спросил я, игнорируя ее вопрос.
Ваня упала на кровать и принялась изучать свои ногти.
– Если он хочет потрахаться, то может сходить в какое‑то дорогое место в Кенсингтоне или еще где‑то, где соблюдают конфиденциальность и умеют молчать. Почему он приходил сюда?
Она прищурилась.
– Я ему нравлюсь, – заявила она. – Ему нравится, как я говорю и как я…
– Что? Он и раньше здесь появлялся? Он – постоянный клиент?
– Да, конечно, – ответила она так, словно это было очевидно, а я – дурак. – Он приходит сюда почти каждую неделю. Я говорю с ним по‑хорватски, ввожу палец ему в зад, а он…
«Черт побери!»
– Ты вставляешь палец ему в зад?
– Да, конечно. Это нормально, что в этом такого? Это плохо?
– Черт побери, Ваня, это не плохо, это как раз хорошо. Он богат. Он не может допустить, чтобы о его привычках стало известно. Он заплатит, чтобы мы молчали и никому не рассказали!
У Вани была привычка уходить от реальности, отключаться, словно ее здесь нет. Словно все – игра, и действие происходит в каком‑то сюрреалистическом восточно‑европейском детском фильме. Но теперь она стала серьезной и вернулась к реальности. Я почувствовал, как у меня екнуло в животе.
– Заплатит нам? Сколько заплатит? – спросила она.
– Этого я не знаю. Тысяч десять. Может, больше.
«По крайней мере пятьдесят».
– Это для него ничто, – продолжал я вслух. – Он эти деньги, вероятно, зарабатывает за неделю…
– За неделю? Nemoj me jebat!
– Вот именно. – Теперь я говорил спокойно, сильно снизив темп речи. – Но нам нужно все сделать правильно. Правильно спланировать…
Мне мало что было известно про Ваню, но я знал, что она стала проституткой не по доброй воле. Она не догадывалась, что именно ее ждет, когда ее привезли в Англию. А еще я знал, что и она, и Анна, и Катарина, проживавшие в квартирах этажом выше, получали лишь очень маленькую часть от тех пяти тысяч в неделю, которые зарабатывали для хозяев.
Она внимательно слушала, пока я излагал ей свой план, и медленно кивала, когда я показывал, как работает камера, где находится кнопка включения записи и как определить, включена камера или нет. Затем я выбрал точное место на шкафу, где следует поставить камеру во время следующего посещения Монро. Когда он уйдет, Ваня позвонит мне, я приду, заберу камеру, пленку и начну второй этап операции.
Я ушел через десять минут. Мы даже не трахнулись, но это не имело значения. «Это лучше, – думал я. – Гораздо лучше».
Выходя из здания, я заметил, что опять потеплело. Только теперь тепло распространялось по моей груди и рукам, спускалось вниз, к паху. Все правильно, теперь я чувствовал, как это происходит. Настоящее дело. Путь вперед. Сегодняшнее представление, имевшее место немного раньше, было только прелюдией. Токката к фуге, которую я сочинял.
Я отправился домой, но не мог заснуть. Только после шести косячков и бутылки вина я выключился.
* * *
Следующие несколько дней я провел в своей квартире в Кентиш‑тауне, планируя вторую часть операции и раздумывая, что делать с деньгами. И чем заняться потом, каким будет следующее дельце. Может, какое‑нибудь виртуозное мошенничество? Это должно быть что‑то элегантное, стильное. Через несколько лет я уйду в отставку и напишу мемуары, а потом анонимно их опубликую. Откроюсь только нескольким избранным, моему маленькому магическому кругу.
Наконец она позвонила. Это случилось в понедельник, около одиннадцати вечера.
Я вышел из квартиры, поймал такси и поехал на Маркет‑Мьюз. Меня впустила Рита. Ваня сидела на диванчике и ела лапшу быстрого приготовления.
– Ты все сделала? Хорошо получилось? – спросил я.
– Да, конечно.