Лидия Чарская
Приключения Таси
(Святочная повесть)
Глава первая
Почему сердятся на Тасю. Виноватая. Странный подарок. Маленькие гости. Ссора
З олотые лучи июльского солнца заливают комнату. Окно в сад раскрыто настежь, и в него тянутся ветки шиповника, покрытые душистыми розовыми цветами.
Черноглазая девочка, с капризно надутыми губами и сердито нахмуренными бровями, пишет, потешно прикусив кончик высунутого языка.
Гувернантка, низко наклонив голову над книгой и сощурив близорукие глаза, громко диктует, отделяя каждое слово:
"Послушание и покорность есть самое главное достоинство каждого ребенка". — Оторвавшись на мгновение от книги, она говорит девочке:
— После «ребенка» надо поставить точку. Вы написали, Тася?
Девочка бурчит что-то себе под нос, потом отбрасывает перо и кричит на всю комнату:
— Я посадила кляксу, мадемуазель! Я посадила кляксу!
— Тише! — строго останавливает ее гувернантка, — не кричите же так, я не глухая. Приложите промокательную бумагу и пишите дальше.
— Я не хочу писать! — решительно заявляет девочка и отшвыривает тетрадь в сторону.
— Но вы должны заниматься, Тася, — чуть повышая голос, возражает Марья Васильевна. — Ваша мама желает, чтобы вы писали под диктовку ежедневно.
— Неправда! — горячится девочка, — мамаша добрая и не захочет мучить бедную Тасю, а это все вы сами выдумали! Да, да, да! Сами, сами, сами!
Потом, придвинув к себе тетрадь и обмакнув перо в чернильницу, она неожиданно согласилась:
— Хорошо! Диктуйте! Я буду писать, раз вы требуете. Диктуйте, только поскорее! — Глаза девочки плутовато блеснули.
— Так-то лучше, — смягчилась Марья Васильевна.
Она подняла к глазам книгу и снова принялась диктовать:
"Послушный ребенок — это радость для окружающих, — его все любят и стараются сделать ему как можно больше приятного…"
В комнате воцарилась тишина. Только мерно раздавался голос Марьи Васильевны да скрип пера, бегающего по бумаге. Тася, склонив голову набок, теперь усердно выводила что-то пером на страницах тетради.
— Закончили вы, наконец, Тася? — обратилась Марья Васильевна к своей воспитаннице,
— Да, мадемуазель! — С самым смиренным видом Тася протянула ей тетрадь.
Гувернантка по привычке приблизила тетрадь к самому лицу и хмыкнула.
На странице тетради был довольно сносно нарисован брыкающийся теленок, под которым Тася старательно вывела: "Самый послушный ребенок в мире"… Внизу сидела огромная клякса, к которой изобретательная Тася приделала рожки, ноги и руки, и получилось нечто похожее на те фигурки, которые называются "американскими жителями" и продаются на Вербной неделе.
Тася была в восторге от своей затеи. Она схватилась за бока и рассмеялась.
Но Марья Васильевна не смеялась. Она высоко подняла руку со злополучным листком, и, помахивая им, как флагом, двинулась к двери.
— Прекрасно! Прекрасно! — повторяла она раздраженно, — чудесный сюрприз приготовили вы вашей мамаше ко дню ее рождения!
Еще раз взмахнув листком, она вышла из комнаты, сильно хлопнув за собою дверью.
Тася слышала, как вслед щелкнула задвижка, как повернулся ключ в замке, — и девочка поняла, что она снова наказана.
* * *
Солнце по-прежнему ласково сияло; по-прежнему розовый шиповник тянулся в окно, но девочке уже было не так весело, как прежде.
Мамино рождение!.. Приятный сюрприз!.. Тася, совсем забыла, что сегодня день маминого рождения. Совсем даже и не подумала приготовить подарок милой мамусе. А Леночка и Павлик, наверное, уже приготовили и будут гордиться этим перед нею, Тасей! Нет! Нет! Никогда! Ни за что! Она не оставит без подарка милую маму, которая прощает все проделки своей любимицы.
Как могла она забыть о ней, о милой мамочке!
И девочка, в знак своего негодования на саму себя, изо всех сил ударила по столу крошечным кулачком.
— Кар! Кар! Кар! — неожиданно послышалось за окном.
На ветке старой липы, росшей у дома в простенке между двумя окнами, сидела небольшая черная птица, едва оперившаяся, с желтым клювом и смешными, круглыми глазами.
Это был выпавший из гнезда птенец-вороненок, еще не умевший летать. Он беспомощно взмахивал крыльями, поминутно раскрывал желтоватый клюв и испускал свое: Как! Кар! Кар!
Тася сразу забыла и про день рождения мамы, и про злополучный рисунок, и про гнев Марьи Васильевны.
Она вскочила на стул, оттуда на стол, затем очутилась на окне и скоро исчезла в зелени липы. Карканье прекратилось, потом послышалось снова с удвоенной силой, и желторотый птенчик забился в руках Таси.
Совершенно позабыв о том, что на ней любимое мамино платье из белого батиста с нарядной кружевной оборкой, Тася, с ловкостью белки перепрыгивала с сучка на сучок и уже готовилась слезть с дерева, под неистовое карканье обезумевшего от страха вороненка, как неожиданно ветка, на которую она опиралась, ушла из-под ноги девочки и Тася, перекувырнувшись в воздухе, вместе с ошалевшим вороненком шлепнулась в только что политые грядки огурцов и редиски.
* * *
Мама в своем нарядном розовом капоте "с пчелками", то есть рисунками пчелы, разбросанными по нежному розовому фону, сидела за утренним чаем.
Марья Васильевна старательно перетирала чашки, сидя за самоваром, и жаловалась на Тасю. Подле прибора мамы лежал злополучный рисунок, вырванный из учебной тетрадки. Лицо мамы было озабоченно.
Марья Васильевна говорила:
"Тася невозможна. Тася непослушна. Тася дерзка. Конечно, она, Марья Васильевна, очень привязана к семье и любит Нину Владимировну, Тасину маму. Но… кажется, она не в состоянии больше воспитывать Тасю. Да и вряд ли кто возьмется за это. Самое лучшее отдать ее в какое-нибудь учебное заведение. В ближайший город, например, где у двоюродного брата Марьи Васильевны есть пансион для благородных девиц. Девочки содержатся замечательно хорошо в этом пансионе: их там учат и воспитывают. Там и Тасю исправят, а домашнее воспитание для нее — погибель".
Окончив эту длинную речь, Марья Васильевна испытующе взглянула на маму.
Мама тоже посмотрела на Марью Васильевну, потом сказала:
— Вы простите, дорогая m-ll Marie, но Тася — моя слабость. Она, вы знаете, единственная из моих троих детей, не знала отцовской ласки: муж умер, когда Тасе была всего неделя, вот почему мою сиротку я старалась баловать и за отца, и за себя. Я понимаю, что Тася избалована, но я так люблю свою девочку, что не в силах обращаться с нею строго.
— Вот потому-то я и советую отдать ее туда, — вы слишком балуете Тасю, а в пансионе моего двоюродного брата с нею будут обращаться взыскательно, но справедливо. Это принесет ей только пользу, — убеждала Марья Васильевна.
— Знаю, — покорно согласилась Нина Владимировна, — очень хорошо знаю… Но что поделаешь! Я слабая мать. Простите мне мою слабость, а заодно простите и Тасю. Сегодня день моего рождения, и мне бы хотелось, чтобы девочка была счастливой в этот день.
— Как вам угодно Нина Владимировна! Я говорила это только потому, что от души желаю добра вам с Тасей.
— Вполне верю, моя дорогая, и даю вам слово с сегодняшнего дня следить за девочкой особенно строго. Если поведение Таси окажется не поддающимся исправлению — что делать! Я отдам ее куда-нибудь…
И Нина Владимировна тяжело вздохнула.
В ту же минуту дверь на террасу широко распахнулась, и двое детей — мальчик и девочка — со всех ног кинулись к матери.
— Мамуся! Душечка наша! Поздравляем тебя! — в один голос кричали они, бросаясь обнимать и целовать Нину Владимировну.
Старшему из детей, Павлику, уже минуло четырнадцать лет. Это был плотный, коренастый мальчик, в кадетской блузке с красными погонами, в форменной фуражке, лихо сдвинутой на затылок. Его открытое лицо было почти черно от загара, и весь он дышал силой и здоровьем.
Сестра его, белокурая девочка, болезненная и хрупкая, казалась много моложе своих одиннадцати лет. Лену постоянно лечили то от того, то от другого. Ради нее-то и проводила Нина Владимировна безвылазно зиму и лето в своем имении Райское. Доктора запретили Леночке жить в городе, и про городские удовольствия дети знали лишь понаслышке.
Райское находилось в самой глуши России, и до ближайшего города было около ста верст. Один Павлик воспитывался в Москве, в корпусе и приезжал к матери только на каникулы.
Девочек Стогунцевых учила гувернантка, а сельский священник преподавал им Закон Бож
ий. Нина Владимировна, зная в совершенстве французский и немецкий, учила языкам дочерей.
Кроме Нины Владимировны, Марьи Васильевны и детей, в доме находилась вторая нянюшка, выходившая саму хозяйку дома и теперь помогавшая Марье Васильевне присматривать за детьми.
Со смертью мужа, которого она очень любила, Нина Владимировна Стогунцева отдавала все свое время сиротам-детям. Она души в них не чаяла, особенно в Тасе, которую вконец избаловала.
— Вот тебе мой маленький подарок, мамуся, — немного сконфуженно говорил Павлик, вытаскивая из-за спины что-то тщательно обернутое в бумагу.
Нина Владимировна осторожно развернула пакетик и увидела красиво переплетенную записную книжку, работы Павлика.
У Павлика были золотые руки. За что он ни брался, все у него выходило споро и красиво. И трудолюбив он был, как муравей: то огород разведет, то коробочки клеит, то сено убирает на покосе или рыбу удит в пруду.
Нина Владимировна поцеловала своего сынишку, и глаза ее обратились к Леночке, которая, в свою очередь, подала матери искусно вышитый коврик к кровати.
Мама обняла свою старшую дочку, всегда радовавшую ее своим послушанием и добрым, кротким нравом.
— А Тася что же? Или она уже поздравила тебя, мамуся? — спросила Леночка.
Но никто не успел ей ответить, потому что сама Тася появилась на пороге.
Но в каком виде!
Нарядное белое платье с кружевным воланом было грязно до неузнаваемости. Целый кусок оборки волочился за нею в виде шлейфа. Волосы растрепаны. На лбу огромная царапина, а кончик носа измазан землею, как это умышленно делают клоуны в цирке.
— Мамочка! Милая! Дорогая! — кричала она с порога, — поздравляю тебя! Ты не бойся, мамуся… Это ничего. Я только упала с дерева… С липы, знаешь?… Мне не больно, право же, не больно, мамочка. А платье замоют… Я няню попрошу… Ну, право же, мне вовсе, ну ни чуточки не больно!
— Прекрасное поведение! — заметила Марья Васильевна в то время как Нина Владимировна с тревогой вглядывалась в чумазое личико проказницы.
— Тася! Тася! Ну, можно ли так! — говорила она.
Но Тася твердила одно:
— Мне не больно, я не ушиблась! Да право же, — и покрывала поцелуями лицо, шею и руки матери.
Ведь вы были наказаны! Как же вы осмелились выйти из комнаты? — строго спросила девочку Марья Васильевна.
— Да я и не думала выходить из комнаты, — бойко отвечала та, — я просто из окна вылезла на липу, а с липы сверзилась прямо в грядки. Не больно совсем.
— Тася! Тася! Что с тобою? Я не узнаю мою девочку! — произнесла укоризненно Нина Владимировна. — Сейчас же попроси прощения у Марьи Васильевны! — добавила она с непривычной строгостью в голосе.
— Мадемуазель, простите! — буркнула Тася, не глядя на гувернантку.
— Ваша мамаша добра, как ангел, а вы так огорчаете ее! — отвечала гувернантка. — А подумали ли вы о вашей маме? Павлик и Леночка приготовили свои сюрпризы, а вы?
— Сюрприз! Ах! — растерялась Тася.
Она стояла с низко опущенной головою. Потом вдруг лицо ее просияло, и Тася радостно бросилась на шею матери.
— Душечка мамуся! Если б ты знала, как я люблю тебя! Я не умею клеить коробочек и переплетать книг, как Павлик, или вышивать коврики, как Леночка, но зато я отдам самое дорогое, самое любимое, что у меня есть. Мне «он» так понравился, что я бы с ним никогда, никогда не рассталась, но тебе я его подарю, потому что я тебя еще больше люблю, душечка мамаша!
Она запустила руку в карман, и перед удивленной Ниной Владимировной, подле ее чайного прибора, очутилось смешное желторотое и длинноклювое существо, с едва отросшими пушистыми крыльями.
Нина Владимировна невольно отодвинулась от стола. Марья Васильевна взвизгнула от неожиданности. Леночка кинулась под защиту Павлика, надеясь на его кадетскую храбрость. Словом — произошел переполох. Один Павлик храбро подступил к вороненку и кричал: "кш! кш!!!" — махая фуражкой.
А виновник суматохи, вороненок, испугавшись всей этой кутерьмы, совсем растерялся. Он недоумевал с минуту, потом неожиданно встрепенулся и с решительным видом заковылял по скатерти, опрокидывая по пути чашки и стаканы. Мимоходом попал в сахарницу, выскочил из нее, как ошпаренный, наскочил на лоток с хлебом и в конце концов очутился в крынке с молоком, уйдя в нее по самую шею.
Теперь из молока торчала только круглая голова с желтым клювом, из которого вылетало неистовое: "Кар! Кар! Кар!"
Глаза несчастного птенчика стали еще круглее от ужаса.
— Он захлебнется! Он захлебнется! Спасите его! — кричала Тася и, не долго думая, запустила руки в крынку и извлекла оттуда своего приемыша.
Почувствовав себя на суше, вороненок разом пришел в себя. Он начал с того, что встряхнулся всем своим тельцем со слипшимися крылышками, сквозь которые просвечивала кожа, и снова заковылял по столу.
Это было до того забавно, что Нина Владимировна не могла сдержать улыбки. За ней захохотал во все горло Павлик. За мальчиком засмеялась Леночка. И, наконец, сама Тася так и закатилась громким смехом. Даже Марья Васильевна улыбнулась при виде потешной походки вымокшего птенчика.
Нина Владимировна не могла сердиться на Тасю. Как не странен был подарок ее младшей девочки — это был все-таки подарок и поднесен к тому же от души. Она погладила по голове свою проказницу-дочурку и сказала ей на ушко:
— Ты мне дашь слово, Тасенок, никогда не лазать по деревьям и вообще стараться удерживаться от шалостей и проказ. А вороненка твоего я беру охотно. Он такой смешной и забавный, а главное — он будет напоминать моей девочке о ее падении с липы и этим, может быть, предостережет ее от новых проделок. А теперь, друзья мои, — обратилась мама ко всем детям, — сегодня вас ожидает много приятного. Ваши новые друзья, дети Извольцевы и Раевы, будут у нас в гостях, а вы примите их хорошенько и постарайтесь быть добрыми хозяевами.
— Извольцевы приедут! Ура! — закричал на весь дом Павлик, подбрасывая вверх свою фуражку.
— И Тарочка! — вторила ему Тася.
— Ну уж твоя Тарочка! Забияка! — уколол сестру мальчик.
— А твой Виктор — глупый! — рассердилась та.
— Тася! Тася! — остановила девочку Нина Владимировна.
— Идите переодеваться, слышите! — строго приказала Марья Васильевна Тасе.
Та хотела буркнуть что-то по своему обыкновению, но, встретив взгляд матери, удержалась на этот раз.
— Не забудь пластырь наклеить… Нельзя же с таким лбом гостям показываться! — посоветовал сестре Павлик.
Тася рванулась было к брату. И снова добрый взгляд матери остановил ее.
* * *
Их было шестеро.
Сначала подъехал высокий фаэтон-долгуша с детьми Извольскими и их пожилой гувернанткой-англичанкой мисс Мабель.
Старший из детей был маленький, с завитой барашком прической, паж Викторик, от которого нестерпимо пахло духами, так как он перед отъездом вылил на себя целую банку резеды. Викторик говорил по-французски и не снимал с рук белых перчаток. Его сестры, Мери и Нини, были очень похожи на двух фарфоровых куколок в своих пышных белых платьях с роскошными поясами и с туго завитыми по плечам локонами. С ними приехал их дальний родственник, хромой Алеша, круглый сирота, которого воспитывали в доме Извольских с самого раннего детства.
Вслед за чинными, выдержанными детьми Извольцевыми, поглядывавшими на всех с некоторым высокомерием, прикатили дети Раевы — брат и сестра, Тарочка и Митюша; она — пухлая, румяная девочка — шалунья и хохотунья, любимая подруга Таси; он — толстый карапузик, большой забияка. С ними приехала и их молоденькая француженка-гувернантка, не менее веселая и жизнерадостная, нежели они.
— Вот потеха-то, — с порога кричала Тарочка, — нас чуть из кабриолета Лука не вывернул. Он ударил Красавчика, а Красавчик понес… и экипаж набок… Вот смеху-то было! M-lle кричит, Митюша бранится, а я хохочу, хохочу, хохочу!
— Ах, как страшно! — в один голос вскричали сестрицы Нини и Мери.
— Я не понимаю, что тут смешного, когда лошадь несет и экипаж на сторону, — пожал пренебрежительно плечами Викторик, взбивая рукою свои туго завитые волосы. — Если б наш кучер осмелился нас вывалить, я бы его проучил.
— Во-первых, он не вывалил, а во-вторых, ты не смеешь драться! — сказала Тарочка.
— Неприлично говорить «ты» старшим. Я старше вас, — Викторик наградил девочку негодующим взглядом.
— Ах, ты, фофан! — неожиданно расхохоталась Тася, и прежде чем маленький паж успел опомниться, она подняла руку и в один миг испортила его великолепную прическу, спутав тщательно завитые волосы.
— Как ты смеешь, невоспитанная девчонка! — сердито крикнул маленький пажик, в то время как его сестры Нини и Мери дружно испустили вопль негодования и испуга.
— Ах, скажите, пожалуйста, какая неженка! Велика важность — ему прическу смяли! — потешалась Тася, бойко поглядывая на остальных детей, как бы ища у них сочувствия.
— Девочка не должна так поступать. Это стыдно, — произнесла по-английски незаметно подошедшая мисс Мабель.
Но Тася не понимала английского языка. Да если бы и понимала, то не обратила бы ни малейшего внимания на замечание гувернантки. Она была вполне счастлива, потому что Тарочка и Митюша — ее закадычные друзья — восхищались ее проделкой, в то время как Павлик и Леночка старались успокоить разобиженного Викторика.
— Дети, обедать! Обедать скорее! — послышался голос Нины Владимировны.
И маленькие гости в сопровождении своих юных хозяев, двинулись в столовую.
Тася первая бросилась к столу, у которого хлопотала чистенькая симпатичная старушка в ослепительно белом чепце.
— Есть хочу! Есть! Есть! Есть! — кричала Тася на всю комнату.
— Да ты бы, Тасюшка, раньше гостей рассадила, — укоризненно покачала головою няня.
— Не твое дело, молчи, нянька! — сердито буркнула та.
— Вы
невозможная девочка! — тихо, но внушительно произнесла Марья Васильевна, наклоняясь к уху Таси.
— Вы невозможная девочка! Вы невозможная девочка! Вы невозможная девочка! — запела на разные голоса Тася, ужасно разевая рот и размахивая руками и ногами в такт песни. — Ай! Ай! Ай! — закричала она неожиданно, — мои любимые пирожки с капустой! Дайте мне первой! Первой мне, мне, мне, мне!
Мисс Мабель, строгая, чопорная англичанка, воспитательница детей Извольцевых, с ужасом смотрела на крикливую девчонку, не умевшую вести себя за столом. Нини и Мери молча жались друг к другу. Они даже как будто побаивались этой бойкой не в меру проказницы. А брат их только бросал на Тасю презрительные взгляды и молча пожимал плечами.
— Что ты смотришь так? Выпучил глаза и смотришь, как таракан — накинулась на него Тася. — Что мне весело? Ужасно удивительно, право. Не могу же я сидеть, как глупая кукушка, и любоваться вами. Павлик говорит, что у них в корпусе кто живее и шаловливее — того и любят больше. А вот ты зато и не мальчик-кадет, а верченая кукла на пружинах, вот ты кто!
— Тася! Тася! — укоризненно говорила на ухо сестре Леночка. — Ведь это наши гости.
Как раз в это время Нина Владимировна вошла в столовую, и Тася при виде матери вспомнила, что обещала ей вести себя прилично.
Она разом притихла, но не надолго. Вскоре она совсем забыла свое обещание, громко кричала, хохотала на весь стол, задевая детей, пролила воду и, наконец, дошла до того, что, свернув салфетку, изо всех сил швырнула ее в Викторика.
Салфетка попала как раз в тарелку с супом, и разлетевшиеся во все стороны брызги залили и нарядный военный мундирчик маленького Извольцева, и прелестные платьица сидевших по обе его стороны сестриц.
— Ловко! — прошептала, давясь от смеха, Тарочка Раева на ухо Тасе, шалости которой она очень одобряла.
— Молодец, Тася, — вторил сестре толстяк-Митюша.
— Тася! — строго прикрикнула мама с другого конца стола.
— Нет, это уже слишком! — произнесла Марья Васильевна: — Вы останетесь без сладкого сегодня.
На сладкое была подана любимая Тасина земляника.
Все дети с удовольствием принялись за лакомство.
Тася делала вид, что она решительно равнодушна к ягодам и преспокойно в это время катала по скатерти хлебные шарики или под шумок представляла своей соседке Тарочке по очереди всех детей Извольцевых.
И Тарочка, и Тася так и покатывались со смеху.
Глава вторая
Птицелов. Пажик с разбитым носом. Земляника. Русалка. Последствия злой шалости. Неожиданная новость. Отъезд. Новенькая. В карцер
— Д авайте играть в кошки-мышки!
— Или в веревочку!
— Нет, в золотые ворота. Я хочу в золотые ворота!
— В кошки-мышки интереснее! Нет, нет, я хочу в золотые ворота! Или же в птицелова. Да, да! В птицелова. И больше ни во что.
— Тася, уступи, пожалуйста! Ведь мы хозяева! — робко заикнулась Леночка, незаметно подталкивая сестру.
— Ах, вот какие глупости! — хорохорилась Тася. — Я самая младшая из детей, а старшие должны уступать маленьким. Хочу играть в птицелова или вовсе не стану играть ни во что!
— Ну и не играй! Вот еще, что выдумала! Без тебя еще веселее будет! — сказал Викторик. — Несносная девчонка! — добавил он тихо.
— Ах, не надо ссориться! Пожалуйста, не надо, — просил хромой Алеша, глядя на детей своими добрыми голубыми глазами.
— Давайте играть в птицелова, если ей так хочется! — предложил в свою очередь Митюша.
— Давайте! Давайте! Это превесело! — подхватила Тарочка.
И игра началась.
Тася, уже раз настояв на своем, теперь продолжала командовать. Она хотела быть хозяином лавки и выпускать птиц. Да, она или будет представлять хозяина птичника, или вовсе не станет играть. А Алеша пусть будет птицеловом. — Он так смешно перебирает ногами, когда бегает! — И говоря это, она громко расхохоталась, совершенно позабыв о том, что тот же Алеша первый уговорил детей поступить по желанию Таси.
Гувернантки сидели в стороне от детей, стараясь не мешать им в играх, и Тася снова могла командовать и кричать сколько ей хотелось.
Алеша был очень добрый мальчик, и хотя слова Таси обидели его, он постарался не показать этого.
Нини, Мери, Викторик, Тарочка с Митюшей, Лена и Павлик назвались разными именами птиц.
Тася продавала их покупателю — птицелову-Алеше, который называл птиц по очереди, и, если среди названных была такая, какая находилась у хозяина-Таси, Тася получала деньги: ударяла рукой по ладони покупателя в то время как купленная птица выбегала или, вернее, вылетала из дома и стрелой неслась по дорожке сада вокруг клумбы с цветами. Птицелов, уплатив деньги, несся за нею во всю прыть, и если ему удавалось поймать птицу, то она делалась птицеловом, он же занимал ее место в лавке.
Тася очень ошиблась, предполагая, что хромой Алеша будет уступать детям в ловкости и быстроте бега. Алеша, несмотря на свою хромоту, бегал очень быстро, подпрыгивая козленком и ловко настигая играющих. Первым он поймал Викторика, который ради своего приезда в гости надел такие узкие сапоги, что едва мог в них двигаться.
— Теперь ты птицелов! Виктор птицелов! — кричал торжествуя Алеша, поймав наконец троюродного брата.
Викторик, морщась от боли, стал на место Алеши. Но ему долго не удавалось поймать никого. Только одна Тарочка, которая была очень полна и неуклюжа, уступала ему в скорости бега. Викторик погнался за Тарочкой. Но когда он почти настиг Тарочку, Тася незаметно для других выставила вперед ногу. Викторик, не замечая этого, споткнулся о выставленную ногу Таси и со всего размаха грохнулся на землю.
Тася засмеялась. Остальные дети бросились к Викторику поднимать его. Пажик плакал, забыв о том, что он взрослый, и вытирал нос белыми перчатками, которые не захотел снять даже во время игры. На белой лайке злополучных перчаток теперь ярко выступили большие красные пятна. Викторик, не выносивший вида крови, заревел еще громче.
Мисс Мабель со всех ног побежала к нему. M-lle Lise и Марья Васильевна последовали за нею. Дети спорили, почему упал Викторик. Словом — суматоха полная.
Мисс Мабель помогла подняться Виктору. Не без труда остановила она кровь, фонтаном бившую из носа, и просила детей объяснить ей, каким образом случилось все это.
Дети молчали и только переглядывались в большом недоумении. Одна только Тася насмешливо улыбалась. Она терпеть не могла Викторика и была очень довольна, что ей удалось насолить ему.
Неожиданно вперед выступил Алеша и сказал, прямо глядя в лицо Таси:
— Я знаю, почему упал Викторик. Вот она, — он указал на Тасю, — подставила ему ножку. Никто не видел этого, я один заметил. Он споткнулся о ногу и упал… Нехорошо, стыдно! — добавил мальчик, обращаясь к Тасе, и добрые глаза его теперь смотрели почти сердито.
Марья Васильевна испытующе взглянула на Тасю. Девочке невольно пришлось опустить глаза под этим взглядом.
— Вы будете наказаны. Ступайте за мною, — сказала гувернантка и, взяв Тасю за руку, повела ее к дому.
* * *
Тася сидела в пустой гостиной и дулась. M-lle Marie привела ее сюда, посадила в кресло и приказала сидеть так до ее возвращения. Из сада до нее долетали голоса детей.
Дети прекратили игру и теперь о чем-то оживленно разговаривали.
— А я тебе говорю, что они не существуют, — громко доказывала Тарочка.
— А няня говорит, что они есть. И что у нас в пруду она их видела! — возражала Леночка.
— Твоя няня глупая деревенщина и больше ничего! — вмешался в разговор Митюша. — Мне девять лет только, а я отлично знаю, что русалок нет на свете! Папа говорит, что только невежественные люди думают, что они существуют.
— Ах, нет, неправда! — настаивала Леночка, — няня говорит, что даже видела одну из них. Она выплыла там, где растут лилии у нас в пруду, и пела что-то очень печальное. У нее были распущенные волосы и белое платье. Это было очень, очень страшно, няня говорит… Она как увидела ее, тотчас же стала читать молитву.
— Ну, она и пропала? — в один голос спросили дети.
— Пропала.
— Ах, вздор все это! Ну, хотите, я докажу вам, что все это вздор? — предложила Тарочка. — Попросим только Марью Васильевну покатать нас в лодке, когда стемнеет, с мисс Мабель и m-lle Lise. Теперь так хорошо по вечерам! Ночи лунные, светлые. M-lle Lise гребет отлично. Будет превесело, право! И кстати вы узнаете, что никаких русалок не бывает на свете.
— А как же Тася? — робко заикнулась Леночка.
— Ну так что же Тася? — отвечала негодующе Тарочка. — Твоя Тася оказалась очень дурной девчонкой! И я ничуть не жалею, что она наказана. Я до сих пор считала ее доброй девочкой, только большой шалуньей и охотно дружила с нею, а теперь вижу, что она нехорошая, дурная. Подставить исподтишка ножку — это уже не шалость, а злость, она просто злючка, твоя Тася.
"А, так вот ты как! Хорошо же. Ты мне не друг после этого! — обиженно подумала Тася, которая слышала от слова до слова весь разговор в саду. — Хорошо же, Тарочка. Я тебе покажу! Ты еще пожалеешь, что так поступила со мною!"
И Тася тут же стала размышлять, как бы посильнее насолить своему недавнему другу.
Голоса детей умолкли в саду. Очевидно, они ушли играть в другое место. И Тася, еще более надутая, нежели раньше, снова осталась одна. Ей было и досадно, и скучно. Особенно докучала ей одна мысль: Тарочка ее разлюбила и не хочет зн
ать больше. И ненависть к Тарочке грызла теперь озлобленное сердечко Таси.
Она долго думала, как бы побольнее досадить Тарочке. Вдруг прекрасная мысль пришла в голову девочки.
Тарочка утверждает, что русалок нет, и все ее слушают и верят ей; так она, Тася, во что бы то ни стало докажет им всем, что Тарочка ничего не знает, что она далеко не так умна, как это кажется, что Тарочка лгунья и что русалки есть…
Тася отлично знала, что все это вздор и что самые маленькие дети не верят в существование русалок. Правда, простой народ думает, что они существуют — и русалки, и лешие, и всякая "нечистая сила", как называет их няня, которая верит в них… Но все это очень смешно!
"Ну и пускай смешно! Пускай глупо", — решила Тася.
Дело не в том — смешно или нет, а в том, чтобы хорошенько напугать Тарочку и остальных за то, что они совсем забыли о наказанной Тасе и прекрасно себя чувствуют без нее.
Очевидно, эта мысль очень понравилась девочке. Она даже запрыгала по комнате и захлопала в ладоши, совершенно позабыв о том, что мама прилегла отдохнуть после обеда.
К довершению счастья, на глаза торжествующей Таси попалась тарелка с земляникой, оставленная на ужин, — той самой земляники, которую не дали за обедом Тасе.
— Ага! Вот они где ее оставили, голубушку! — обрадовалась девочка. — Не думает ли эта злючка Марья Васильевна, что может безнаказанно распоряжаться мной. Думала наказать меня за обедом, лишив сладкого, а, выходит, накажу всех я, потому что уж, конечно, поем теперь досыта земляники, а им не оставлю ни одной ягодки. Да!
Девочка быстро придвинула к себе тарелку, и скоро от ягод не осталось и следа. Тася наскоро вытерла рот и отодвинула пустую тарелку в сторону, тщательно прикрыв ее салфеткой. Неожиданно за ее спиной раздался укоризненный голос:
— Ай! Ай! Ай! Как нехорошо брать без спросу!
Девочка испуганно оглянулась. Перед ней стоял Алеша.
— Зачем ты явился сюда? — грубо крикнула ему Тася.
— Я пришел звать вас кататься на лодке. Мы все поедем, когда сядет солнце. Ваша гувернантка позволила это, — сказал мальчик. — А вы зачем съели землянику? Ведь вам это было запрещено.
— Не смей соваться не в свое дело! — резко оборвала его Тася.
— Вы напрасно сердитесь на меня, — спокойно произнес Алеша. — Дядя говорит, что тот, кто берет чужое…
— Да замолчишь ли ты, дрянной мальчишка! — выйдя из себя, закричала Тася и кинулась на Алешу с поднятыми кулачками.
Алеша отскочил от нее, споткнулся о стул и с криком полетел на пол.
— Что такое? Что случилось? — спрашивала прибежавшая на шум Марья Васильевна.
Она увидела и лежащего на полу Алешу, и стоявшую над ним со сжатыми кулаками Тасю, и пустую тарелку от земляники.
Она помогла подняться мальчику, потом спросила Тасю, указывая на тарелку:
— Разумеется, землянику съели вы?
Тася упрямо молчала.
— Признавайтесь, землянику съели вы! — повторила гувернантка.
Новое молчание.
— Ну, берегитесь, Тася! Мамаша узнает обо всем…
Она двинулась было к двери, но тут прозвучал нерешительный голосок:
— Извините, m-lle, землянику съел я!
Алеша, смущенно смотрел на Марью Васильевну.
— Вы, Алеша? Не может быть!
Тасе было странно и приятно в то же время это внезапное самообвинение Алеши.
"Вот глупый мальчишка! Берет на себя чужую вину! Тем лучше! Пускай! По крайней мере, это избавит меня от нового наказания", — беспечно решила девочка.
Но m-lle Marie, очевидно, не поверила Алеше.
— Землянику, положим, скушали вы, за что я вас прощаю, потому что вы гость, хотя это и очень дурно, — произнесла она с усмешкой, — а кто же заставил вас закричать так громко и упасть на пол? Вот что меня интересует. Не думаете ли вы уверить меня, что сами ударили себя или что-нибудь в этом роде? Тут, разумеется, не обошлось без вмешательства Таси! Она толкнула вас и за это не будет кататься с нами в лодке и до ночи просидит здесь одна… А вы ступайте к детям!
И, взяв Алешу за руку, Марья Васильевна вывела его из комнаты.
Тася снова осталась одна в гостиной. С минуту она стояла в раздумье, потом, крадучись на цыпочках, прошмыгнула в детскую и плотно закрыла за собою дверь, быстро опустила шторы на окнах и принялась за дело.
* * *
Солнце село, и на смену ему на небо выплыла полная круглая луна. В августе ночи наступают рано, и в девятом часу вечера в усадьбе было уже темно. Только серебристые лучи месяца обливали своим бледным светом и зеленую рощу, и далекие нивы, и зеркальную поверхность пруда.
Большая, красивая лодка медленно скользила по воде. Кругом шелестела осока, и какая-то ночная птичка пронзительно кричала в прибрежных кустах. В лодке царило веселое оживление. Дети болтали и смеялись, не умолкая. Марья Васильевна, Павлик и Тарочка сидели на веслах. Митюша и Алеша занимались тем, что ловили баграми белые цветы водяных лилий, в изобилии покрывавших весь пруд. Сорвав лилии, они со смехом бросали их на дно лодки, обдавая брызгами всех сидевших в ней. Только франтик Виктор да его две сестрицы были недовольны катанием. Первый никак не мог забыть своего разбитого носа, на котором красовалась теперь огромная нашлепка пластыря, кроме того, его щегольские лакированные ботинки не выносили сырости и могли испортиться, и это несказанно удручало мальчика. А Нини и Мери просто боялись темноты и пугливо жались друг к другу.
— Ну, где же твои русалки? — со смехом спрашивала Тарочка Лену, которая, за неимением места, стояла на дне лодки, опираясь рукой на плечи брата, сидящего на веслах.
— Русалок нет, сама видишь, и няня твоя рассказывала тебе сказку, а ты и поверила ей, трусиха! — вторил сестре карапуз Митюша, — сама, небось, видишь!
— Вижу! — покорно согласилась Леночка.
— И в наказанье за трусость ты должна нам спеть что-нибудь, — решительно заявила Тарочка. — Спой, Леночка, — ласково добавила она.
— Спой! Спой, Леночка! — подхватили остальные дети.
У одиннадцатилетней Леночки был чудесный голосок. Она знала много красивых песен, которым ее с любовью обучила Нина Владимировна, сама имевшая очень хороший голос.
— Спойте нам какой-нибудь романс! Я ужасно люблю слушать романсы! — неожиданно сказал Викторик, тоном взрослого человека.
Дети громко расхохотались. Викторик обиделся и надулся.
— Что тут смешного, — протянул он, очевидно, подражая кому-то, — у каждого порядочного человека должен быть хороший вкус. Я люблю слушать романсы, и это доказывает только, что у меня хороший вкус. Меня очень удивляет, что вы этого не понимаете, — закончил он обиженно.
— Постойте, я вам сейчас спою что-то! — решительно заявила Леночка.
Нежный, звучный голос полился мелодичной волной над водами сонного пруда. Месяц снова выглянул из-за облака и залил потоком лучей стоявшую посреди лодки Леночку, делая ее похожей на какое-то фантастическое существо.
Леночка пела ту песенку, которой недавно ее научила мать. Дети разом притихли, очарованные и красивым мотивом, и прелестным голосом певицы.
Тихо дремлет ночь немая,
Месяц свет лучистый льет,
А русалка молодая
Косы чешет и поет:
"Мы живем на дне, глубоко
Под студеною волной,
И выходим из потока
Поздно, поздно в час ночной!
Там, где лилии сверкают
Изумрудом их стеблей,
Там русалки выплывают
В пляске радостной своей.
Тихо, тихо плещут воды,
Всюду сон, покой и тишь…
Мы заводим хороводы
Там, где шепчется камыш…
Там, где…"
Песня вдруг разом оборвалась, и отчаянный вопль пронесся над прудом. Леночка подняла руку и указывала на что-то.
Все повернули головы в ту сторону.
У берега, в том месте, где плакучая ива купала в пруду свои ветви, раздвинулись кусты осоки, и появилась небольшая белая фигура с распущенными волосами, очень похожая на русалку, к<