Необходимо было ускорить выпуск новых истребителей, чтобы пресечь безнаказанное хозяйничанье в нашем небе фашистских воздушных пиратов, и дать больше штурмовиков для борьбы с фашистскими танками. Ведь сухопутные войска на фронте ждали защиты с воздуха от "Мессершмиттов" и "Юнкерсов", но у нас очень мало было самолётов. Никто не мог понять, почему мы терпим поражения, а враг стремительно продвигается в глубь нашей территории? В этом было что-то необъяснимое. И все мы были объяты большой тревогой именно в силу необъяснимости происходившего. Однако никто не падал духом. Сознание нависшей над Родиной опасности сплачивало всех авиационников в едином порыве умножить усилия, дать фронту больше новых боевых самолётов. Коллектив нашего конструкторского бюро в этот период напряжённо работал над улучшением недавно принятого в серийное производство истребителя ЯК-1. Работа увенчалась успехом: 24 июня 1941 года, на третий день войны, я получил официальное заключение лётчика-испытателя Супруна, проводившего облёт этой модифицированной машины. Подполковник Степан Павлович Супрун был одним из выдающихся лётчиков: он испытал множество новых конструкций самолётов и летал более чем на 100 различных типах машин. За лётное мастерстно и отвагу его удостоили звания Героя Советского Союза ещё в 1940 году.
Со Степаном Павловичем я был знаком давно. Он испытывал многие мои самолёты. Особенно мы с ним подружились во время поездки в Германию в 1940 году, где он своими виртуозными полётами на новом истребителе ХЕ-100 покорил всех присутствовавших на аэродроме в Ростоке, в том числе самого конструктора старика Хейнкеля. Между прочим, Супрун рассказал мне такую историю. Под впечатлением неудач в Испании в кругах наших военных лётчиков, особенно в Научно-испытательном институте ВВС, возникли критические настроения и сомнения в правильности технической политики в области военной авиации. Наиболее видные в то время лётчики-испытатели НИИ ВВС С. П. Супрун и П. М. Стефановский обратились в Центральный Комитет партии с письмом о необходимости иметь в нашем воздушном флоте истребители с двигателями не только воздушного охлаждения, но и водяного охлаждения, причем они подробно мотивировали эту свою идею. Через некоторое время лётчиков вызвал Сталин. Он сказал, что их предложение в принципе встречает одобрение. Но при встрече Стефановский вёл себя очень резко, нападал на Наркомат авиационной промышленности.Пословам Стефановско-
го, все у нас было плохо. Сталину это не понравилось. У него создалось впечатление, что Стефановский — злобный критикан. Отпустив лётчиков, Сталин тут же позвонил Ворошилову, рассказал о своем впечатлении от встречи с ними. Ворошилов предложил начальнику самолётного отдела НИИ ВВС генералу И. Ф. Петрову проверить Стефановского. Как на грех, у того в анкете было что-то не в порядке. Иван Федорович Петров доложил всё, что было известно о Стефановском Ворошилову, и спросил, как же с ним быть. Ворошилов спросил: "Вы сами-то ему верите?" И в ответ на слова Петрова: "Конечно, верю" — сказал: "Ну, тогда поступайте по совести".
Со Стефановским всё обошлось. Однако, по роковой случайности, вскоре после этого разговора в НИИ ВВС состоялось партийное собрание, где обсуждали вопрос о Супруне. Подозрительный, мол, человек, родился в Америке, летал на Восток с "врагом народа" Гамарником! По тому времени это были достаточные основания для того, чтобы опорочить человека.
Проголосовали и... исключили Супруна из партии. Супрун, сильный мужчина, заплакал и, не глядя на товарищей, ушёл с собрания. Начальник самолётного отдела И. Ф. Петров и начальник моторного отдела В. П. Кузнецов тоже были на партсобрании. Хорошо зная Супруна как отважного лётчика и преданного Родине человека, они понимали, что обвинять его в связи с "врагом народа" Гамарником было полнейшим идиотизмом (Гамарник занимал пост заместителя наркома обороны, и, как впоследствии выяснилось, оказался жертвой травли. Он покончил с собой). Что касается Америки, то родители Супруна эмигрировали ещё в царское время и вернулись на Родину после революции.
Петров и Кузнецов проголосовали против исключении Супруна из партии. Супрун написал апелляцию в Центральный Комитет. Петров и Кузнецов честно и смело, что по тем временам и для них самих было небезопасно, заступились за Супруна. Супруна в партии восстановили.
Война застала Супруна в Научно-испытательном институте ВВС, где он был занят испытанием созданных к тому времени новых типов боевых самолётов. При оценке этих самолётов его мнение часто было решающим. Вот заключение Супруна по новому "ЯКу":
"ОТЧЕТ
об облёте самолёта ЯК-1 (модифицированного) с мотором М-105П
На взлёте поведение самолёта такое же, как и самолёта ЯК-1, немного только увеличилась длина разбега. По технике пилотирования самолёт ЯК-1М ещё проще, чем самолёт ЯК-1. Самолёт делает виражи устойчиво на скорости = 200 км/час.
При выполнении петли самолёт устойчив в верхней точке даже на скорости = 120 км/час. Иммельман самолёт выполняет на скорости = 150 км/час. Парашютирует самолёт до скорости = 120 — 125 км/час, после чего сваливается строго на нос; набрав скорость, снова начинает парашютировать...
Нагрузки на рули при выполнении фигур высшего пилотажа нормальные. Самолёт хорошо слушается всех рулей. Планирует самолёт устойчиво. Посадка самолёта простая; на пробеге ведет себя так же, как и самолёт ЯК-1. Самолёт представляет большую ценность своей простотой в технике пилотирования. Необходимо срочно запустить самолёт в серию. Летчик-испытатель Супрун.
26. VI. 1941 г."
Супрун сам привёз мне этот документ и высказал пожелание как можно скорее начать серийный выпуск новых самолётов.
— С такими истребителями никакие "Мессершмитты" нам не будут страшны, — сказал он.
Мы прошли с ним в сборочный цех, где находился готовый к отправке второй экземпляр этого самолёта, предназначенный для серийного завода в качестве образца. Супрун сел в кабину, пристегнул ремни. Осмотрелся. Похвалил конструкторов за то, что они так быстро осуществили в этом самолёте ранее рекомендованные им улучшения, облегчающие сложную работу лётчика-истребителя в полете. Степан Павлович был частым гостем в нашем конструкторском бюро. Его у нас очень любили. Он привлекал своей жизнерадостностью, приветливостью. Высокий, стройный шатен, всегда опрятный и щеголеватый, в своей синей лётной форме, он был красавец в полном смысле этого слова. В этот раз Супрун был особенно оживлен и всё говорил о своём желании отправиться поскорее на фронт, чтобы лично померяться силами с немецкими асами.
Он рассказал мне о своём разговоре со Сталиным, у которого просил разрешения сформировать истребительный полк из лётчиков-испытателей и во главе этого полка отправиться на фронт. Сталин не только одобрил намерение Супруна, но и предложил переговорить с другими опытными лётчиками, чтобы создать несколько таких полков. Прощаясь, мы крепко пожали друг другу руки, и он взял с меня слово, что первые модифицированные серийные "ЯКи" попадут в его будущий истребительный полк. Я от всей души пожелал этому замечательному человеку успеха в его смертельно опасной работе. Он прямо с завода уехал в генеральный штаб хлопотать насчёт организации своего полка. Дня через два Супруна, а также известнейших военных испытателей Стефановского и Кабанова принял Сталин, а уже 30 июня они во главе полков вылетели на фронт. Перед промышленностью была поставлена задача в самый короткий срок, исчисляющийся днями, создать ещё 2 — 3 истребительных полка из лётчиков-испытателей Лётно-исследовательского института наркомата. Насколько я помню, все без исключения летчики этого института во главе с М. М. Громовым потребовали отправки на фронт, поэтому поручение правительства выполнить было нетрудно. Сталин объяснил нам, почему он сразу поддержал предложение Супруна.
— Для того чтобы новые машины воевали успешно, — сказал он, — нужно, чтобы на фронте они попали в умелые руки, чтобы опытные испытатели показали, что можно выжать из этих машин в практических боевых условиях. Испытатели должны научить рядовых фронтовых лётчиков, как использовать в бою новую технику против немецких самолётов с наилучшей отдачей.
Прошло ещё несколько дней, и все мы были потрясены известием: Супрун погиб. Оказывается, спустя три дня после нашей встречи Степан Павлович добился осуществления своего желания. Ему разрешили сформировать истребительный полк под названием "Полк особого назначения № 401". В него вошли добровольцами такие же, как он, энтузиасты, лётчики-испытатели Константин Коккинаки, Леонид Кувшинов, Валентин Хомяков и другие. В день отправки на фронт Супрун послал своим родителям в город Сумы письмо:
"30. VI. 41.
Дорогие родные! Сегодня улетаю на фронт защищать свою Родину, свой народ. Подобрал себе замечательных лётчиков-орлов. Приложу все силы, чтобы доказать фашистской сволочи, на что способны советские лётчики. Вас прошу не беспокоиться. Целую всех. Степан".
В первый же день, прибыв на фронт, в Белоруссию, полк принял участие в ожесточённых воздушных схватках с гитлеровцами. Супрун лично сбил четыре самолёта противника. И вот 4 июля одна из эскадрилий, успешно выполнив боевое задание, возвращалась на свой аэродром. Супрун, который также принимал участие в полёте, отделившись от группы, решил провести на своем МиГе дополнительную разведку для следующего вылета. Неожиданно навстречу ему вынырнули из облаков шесть вражеских самолётов — два "Юнкерса" и четыре "Мессершмитта". Супрун отважно атаковал фашистов — сбил одного из них, но силы были неравные, и он оказался жертвой набросившихся на него "Мессершмиттов".
Гибель Супруна была для многих из нас, и особенно для меня, большим личным горем. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 22 июля 1941 года Степан Павлович Супрун посмертно награждён второй медалью "Золотая Звезда". Только 20 лет спустя в Толочинском районе Витебской области были найдены останки героя.
Пора суровых испытаний
В поисках ответа. — Начало войны по "военной фантастике". — "Первый удар" Н. Шпанова. — "Живые и мёртвые" К. Симонова. — Наши просчёты.— "Где же наша авиация?" — То, что никому не приходило в голову.
В тяжёлые и беспокойные дни и ночи начала войны мысли невольно обращались к недавнему прошлому. Многие искали ответа на мучительный вопрос: как получилось, что к войне наша авиация оказалась неподготовленной? Ведь все были уверены, что, "если завтра война", враг будет немедленно сломлен и разбит, что наша могучая авиация нанесёт по врагу уничтожающий удар. Об этом много говорилось в книгах, кинофильмах, в песнях...
Вспоминается книга Н. Шпанова, изданная перед самой войной, летом 1939 года. Она называлась "Первый удар. Повесть о будущей войне". Книга эта посвящена авиации. Повесть Шпанова рекламировалась как "советская военная фантастика", но она предназначалась отнюдь не для детей. Книгу выпустило Военное издательство Наркомата обороны, и притом не как-нибудь, а в учебной серии "Библиотека командира"! Книга была призвана популяризировать нашу военно-авиационную доктрину. Не один командир с горечью вспоминал впоследствии о недоброй "фантастике", которой, к сожалению, пронизывалась наша пропаганда перед войной, сеявшая иллюзии о том, что война, если она произойдёт, будет выиграна быстро, малой кровью и на территории противника. Повесть начинается с описания беседы между офицерами одного из крупных соединений советских Военно-Воздушных Сил. Они полемизируют: что лучше — бомбардировщик или истребитель? Причём чаша весов склоняется в сторону бомбардировщиков. Спор явно беспредметный, ибо каждый род авиации имеет своё назначение. Тем не менее он был типичен для умонастроений некоторых влиятельных деятелей нашей авиации того времени, которые недооценивали значение истребителей. В виде иллюстрации к спору офицеров автор обращается к опыту войны в Испании, где будто бы новейшие немецкие истребители "Мессершмитт" были биты авиацией испанских республиканцев.
"В некоторых боях на каждый республиканский самолёт приходилось по три немца. Бывало и больше... Республиканских пять, а их двадцать пять". И все же, по Н. Шпанову, немецко-фашистские самолёты почему-то терпели поражение. Конечно, это было вредное враньё. Сознательное преуменьшение сил противника порождало лишь зазнайство.
Но главное не в этом. Описанный в повести курьёзный разговор происходит накануне Дня авиации, а на другой день, 18 августа, — традиционный воздушный парад. Здесь, на глазах у зрителей, устанавливается мировой рекорд высоты. Тут же рекордсмен произносит речь о превосходстве нашей техники и лётного искусства:
" — Мы знаем: в тот же миг, когда фашисты посмеют нас тронуть, Красная Армия перейдёт границы вражеской страны... Наша оборона — наступление. Красная Армия ни единого часа не останется на рубежах, она не станет топтаться на месте, а стальной лавиной ринется на территорию поджигателей войны. С того момента, как враг попытается нарушить наши границы, для нас перестанут существовать границы его страны. И первыми среди первых будут советские лётчики!"
Буря оваций потрясает воздух. И вдруг внезапная тишина нависает над аэродромом. "Гулко, ясно, так что было слышно дыхание диктора, репродукторы разносили над толпой:
—...Всем, всем, всем! Сегодня, 18 августа, в семнадцать часов крупные соединения германской авиации перелетели советскую границу. Противник был встречен частями наших воздушных сил. После упорного боя самолёты противника повернули обратно, преследуемые нашими лётчиками..."
Так, по Н. Шпанову, могла начаться война.
Далее автор описывает события первого дня войны по часам. 17.00 — германские самолёты пересекли границу СССР.
Через одну минуту — в 17.01 — воздушный бой. Через 29 минут — последний неприятельский самолёт покидает пределы СССР.
Еще четыре минуты — советские истребители прорывают охранение противника и входят в его расположение, подавляют авиацию ПВО врага и расчищают путь бомбардировщикам и штурмовикам. 17.45 — 19.00. Германский штабист фиксирует полный срыв удара, подготовленного фашистской авиацией. "Большевики встретили нас у самой границы... Мы были встречены истребительными частями охранения на глубине от двух до четырёх километров... Когда мы подходили к границе, они были уже в воздухе и ждали нас... Ни одно крупное соединение бомбардировщиков, посланных для закупорки большевистских аэродромов, не достигло цели..."
Затем описываемое в повести советское авиационное соединение приступает к выполнению боевого задания — нанесению контрудара. В 19.00 штурмовые части вылетают для атаки аэродромов противника, в 19.20 вылетают 720 скоростных дальних бомбардировщиков и разведчиков. Цель — бомбёжка промышленного района Фюрт-Нюрнберг, где сосредоточены важные самолётостроительные, химические и другие военные заводы. 21.00 — 22.30. Несмотря на то что советские авиационные колонны удалились уже более чем на тысячу километров от своей границы, они почти не встречают сопротивления. Советские лётчики проводят воздушные бои, в результате которых немцы теряют сбитыми или поврежденными 55 процентов истребителей "Мессершмитт", 45 процентов истребителей "Арадо-Удет" и 96,5 процента бомбардировщиков "Хеншель". 24.00 — 02.00. Советские бомбардировщики громят цель. На авиационном заводе "Дорнье" погашены огни. Немецкие рабочие с нетерпением ожидают момента, когда бомбы будут сброшены на завод, в котором они находится и поют "Интернационал". Наши самолёты методически, с поразительной точностью сбрасывают бомбы на объекты. От бомб, брошенных на корпуса химического завода "Фарбениндустри" в Бамберге, загораются склады. Лопается гигантский газгольдер с отравляющими веществами. Нарывные, слезоточивые, удушающие газы: иприт, люизит, фосген — растекаются по берегам Майна. Взлетают на воздух заводы взрывчатых веществ. 03.00. 19 августа. Начальник советских ВВС докладывает главкому: "Советская авиация, оберегая Красную Армию от ударов германской авиации, содействовала продвижению Красной Армии через границу..." Военно-промышленные объекты Фюрт-Нюрнберга "в основном уничтожены"...
Конечно, всякая сильная армия, разрабатывая свою доктрину, исходит из конечной цели — полного разгрома противника. Армия Советского государства в случае вражеской агрессии нацеливается на безусловное сокрушение врага. Советские военные уставы ставили перед авиацией непременную задачу завоевания господства в воздухе и содействия успеху наземных войск в бою и операции.
"Боевой устав истребительной авиации" 1940 года указывал, что истребительная авиация является главным средством борьбы с воздушным противником и имеет своим основным назначением уничтожение его в воздухе и на земле.
"Боевой устав бомбардировочной авиации" предусматривал применение ближней и дальней бомбардировочной авиации для разгрома авиации противника на аэродромах, а также для уничтожения крупных авиационных баз, учебных центров, складов, горючего, боеприпасов.
Всё это было верно и при благоприятном ходе войны могло принести победу. А при неблагоприятных обстоятельствах? А в случае завоевания противником господства в воздухе? Я хорошо помню атмосферу головокружения от рекордов, когда не допускалась и мысль о каких-то стечениях обстоятельств, могущих привести к неудачному для нас началу войны. По книге Н. Шпанова наши воздушные силы без особого труда бьют авиацию противника, за какие-нибудь полчаса вытесняют вражеские самолёты из советского неба, через четыре часа после начала войны, почти не встречая сопротивления, ведут воздушные бои в тысяче километров от нашей границы, наносят поражение немцам, а затем взрывают военно-промышленные объекты. Только таким рисовалось начало войны Н. Шпанову. А что получилось на самом деле? Я хотел бы и здесь воспользоваться примером из литературы. Позволю себе привести отрывок из романа Константина Симонова "Живые и мёртвые", изданного в 1960 году, который, на мой взгляд, с огромной художественной силой и гражданской честностью запечатлел подлинную картину того до боли тяжкого положения, в котором очутилась наша авиация летом 1941 года. Я беру один из эпизодов романа. Группа наших людей, в их числе несколько солдат, милиционер, корреспондент фронтовой газеты политрук Синцов, в грузовике едут по прифронтовой дороге и оказываются свидетелями воздушного боя.
"Над лесом с медленным густым гулом проплыли шесть громадных ночных четырёхмоторных бомбардировщиков ТБ-3. Казалось, они не летели, а ползли по небу. Рядом с ними не было видно ни одного нашего истребителя. Синцов с тревогой подумал о только что шнырявших над дорогой "Мессершмиттах", и ему стало не по себе. Но бомбардировщики спокойно скрылись из виду, и через несколько минут впереди послышались разрывы тяжёлых бомб...
— Самолёты! — испуганно крикнул один из красноармейцев.
— Наши, — сказал другой.
Синцов поднял голову. Прямо над дорогой, на сравнительно небольшой высоте, шли обратно три ТБ-3. Наверно, звуки бомбежки, которые слышал Синцов, были результатом их работы; теперь они благополучно возвращались, медленно набирая потолок, но острое предчувствие несчастья, которое охватило Синцова, когда самолёты шли в ту сторону, не покидало его и теперь. И в самом деле, вдруг откуда-то сверху, из-за редких облаков, вынырнул маленький, быстрый, как оса, "Мессершмитт" и с пугающей скоростью стал догонять бомбардировщики. Все ехавшие в полуторке молча вцепились в борта, забыв о себе и собственном только что владевшем ими страхе, забыв обо всём на свете, с ужасным ожиданием смотрели в небо. "Мессершмитт" вкось прошёл под хвостом заднего, отставшего от двух других бомбардировщика, и бомбардировщик задымился так мгновенно, словно поднесли спичку к лежавшей в печке бумаге. Несколько десятков секунд он продолжал ещё идти, снижаясь и всё сильнее дымя, потом повис на месте и, прочертив воздух чёрной полосой дыма, упал на лес. "Мессершмитт" тонкой стальной полоской сверкнул на солнце, ушёл вверх, развернулся и, визжа, зашёл в хвост следующего бомбардировщика. Послышалась короткая трескотня пулемётов. "Мессершмитт" снова взмыл кверху, а второй бомбардировщик полминуты тянул над лесом, всё сильнее кренясь на одно крыло, и, перевернувшись, тяжело рухнул на лес вслед за первым. "Мессершмитт" с визгом описал петлю и по косой линии, сверху вниз, понесся к хвосту третьего, последнего, ушедшего вперёд бомбардировщика. И снова повторилось то же самое. Еле слышный издали треск пулемётов, тонкий визг выходящего из пике "Мессершмитта", молчаливо стелющаяся над лесом длинная чёрная полоса — и далекий грохот взрыва.
— Ещё идут! — в ужасе крикнул сержант, прежде чем все опомнились от только увиденного зрелища. Он стоял в кузове и странно размахивал руками, словно хотел остановить и спасти от беды показавшуюся сзади над лесом вторую тройку шедших с бомбёжки машин. Потрясённый Синцов смотрел вверх, вцепившись обеими руками и портупею; милиционер сидел рядом с ним, молитвенно сложив руки и сжав пальцы так, что они у него побелели; он умолял лётчиков заметить, поскорее заметить эту вьющуюся в небе страшную стальную осу! Все, кто ехал в грузовике, молили их об этом, но лётчики или ничего не замечали, или видели, но ничего не могли сделать. "Мессершмитт" пошёл навстречу бомбардировщикам, свечой взмыл в облака и исчез. У Синцова мелькнула надежда, что у немца больше нет патронов.
— Смотри, второй! — хватая руку Синцова и тряся её изо всей силы, сказал милиционер. — Смотри, второй!
И Синцов увидел, как уже не один, а два "Мессершмитта" вынырнули из облаков и вместе, почти рядом, с невероятной скоростью догнав три тихоходные машины, прошли мимо заднего бомбардировщика. Он задымил, а они, весело взмыв кверху, словно радуясь встрече друг с другом, разминулись в воздухе, поменялись местами и ещё раз прошли над бомбардировщиком, сухо треща пулемётами. Он вспыхнул весь сразу и стал падать, разваливаясь на куски ещё в воздухе. А истребители пошли за другими. Две тяжёлые машины, стремись набрать высоту, всё ещё упрямо тянули и тянули над лесом, удаляясь от гнавшегося вслед за ними по дороге грузовика с людьми, молчаливо сгрудившимися в едином порыве горя. Что думали сейчас лётчики на этих двух тихоходных ночных машинах, на что они надеялись? Что они могли сделать, кроме того, чтобы вот так тянуть и тянуть над лесом на своей безысходно малой скорости, надеясь только на одно — что враг вдруг зарвётся, не рассчитает и сам сунется под их хвостовые пулемёты?
"Почему не выбрасываются на парашютах? — думал Синцов. — А может, у них там вообще нет парашютов?" — мелькнуло у него. Стук пулемётов на этот раз послышался раньше, чем "Мессершмитты" подошли к бомбардировщику; он пробовал отстреливаться. И вдруг почти вплотную пронесшийся рядом с ним "Мессершмитт", так и не выходя из пике, изчез за стеною леса. Все произошло так мгновенно, что люди на грузовике даже не сразу поняли, что он сбит; потом поняли, закричали от радости и сразу оборвали крик: второй "Мессершмитт" ещё раз прошёл над бомбардировщиком и зажёг его. На этот раз, словно отвечая на мысли Синцова, из бомбардировщика, один за другим, вывалилось несколько комков, один камнем промелькнул вниз, а над четырьмя другими раскрылись парашюты. Потерявший своего напарника немец, мстительно потрескивая из пулемётов, стал описывать круги над парашютистами. Он расстреливал висевших над лесом лётчиков — с грузовика были слышны его короткие очереди. Немец экономил патроны, а парашютисты спускались над лесом так медленно, что, если бы все ехавшие в грузовике были в состоянии сейчас посмотреть друг на друга, они бы заметили, как их руки делают одинаковое движение: вниз, вниз к земле! "Мессершмитт", круживший над парашютистами, проводил их до самого леса, низко прошёл над деревьями, словно высматривая что-то ещё на земле, и исчез.
Шестой, последний, бомбардировщик растаял на горизонте. В небе больше ничего не было, словно вообще никогда не было на свете этих громадных, медленных, беспомощных машин; не было ни машин, ни людей, сидевших в них, ни трескотни пулемётов, ни "Мессершмиттов" — не было ничего, было только совершенно пустое небо и несколько черных столбов дыма, в разных местах начинавших расползаться над лесом. Синцов стоял в кузове нёсшегося по шоссе грузовика и плакал от ярости. Он плакал, слизывая языком стекавшие на губы солёные слёзы, и не замечал, что все остальные плачут вместе с ним. Эти люди плакали от боли, горя, досады".
Константин Симонов не придумал этот эпизод. Он очевидец событий. Что же это было? Где истоки трагедии летних месяцев сорок первого года? Мучительнее всего было думать, что невероятное напряжение, с которым трудились работники авиационной промышленности, что вся наша работа оказались впустую. С каждым днём становилось всё яснее: допущены какие-то просчёты. Эти просчёты имели место не только в оценке стратегической обстановки кануна войны. Несколько ошибок, допущенных в 30-х годах, привели к тому положению с авиацией, в котором очутилась страна в июне 1941 года. Вот как рисуются некоторые из них, спустя три десятка лет после начала войны. Одной из ошибок было предпочтение конструированию тяжёлых многомоторных машин: сюда направлялись основные материальные средства, усилия конструкторов и учёных. Мы принципиально отрицали итальянскую доктрину Дуэ, основывавшую военное могущество государства на мощной бомбардировочной авиации. Однако в технической политике 30-х годов в какой-то мере у нас нашла отражение тенденция к переоценке роли тяжёлых бомбардировщиков. Постройка всё новых и новых образцов гигантских машин несомненно отвлекала внимание и ресурсы от совершенствования самолётов других типов, в том числе истребителей. Между тем господство в воздухе, как это показали "малые войны" 30-х годов и вторая мировая война, невозможно без сильной количественно и качественно истребительной авиации. А качество наших истребителей к началу войны оставляло желать много лучшего. Конечно, гигантские машины производили большое впечатление и говорили о возросших возможностях советской авиационной промышленности, о достижениях советской авиационной техники, но с точки зрения военной, как показала жизнь, они оказались неэффективны. Отрицательной стороной гигантомании и даже рекордов того времени было то, что они создавали шапкозакидательскую атмосферу благодушия и ложное представление о том, что авиация держит границу на замке.
Существенно было также и то, что до конца 30-х годов в нашей стране имелось лишь два мощных конструкторских бюро: одно — по бомбардировочной, другое — по истребительной авиации, и каждое из них являлось монополистом в своей области.
Правда, в тот период существовало ещё несколько мелких конструкторских групп, но деятельность большинства из них решающего влияния на развитие отечественной авиации не оказывала. В серийном производстве и на вооружении армии на протяжении всего предвоенного десятилетия находились преимущественно самолёты А. Н. Туполева и Н. Н. Поликарпова. При всех выдающихся качествах этих авиационных деятелей для такой страны, как СССР, наличие только двух конструкторских бюро было недостаточным. Какой же материальной частью располагали к 1940 году наши Военно-Воздушные Силы? Основную мощь ВВС в то время составляли истребители И-15, И-153, И-16, бомбардировщики ТБ-3 и СБ — устарелые и, как показал опыт Испании, не идущие в сравнение с немецкими самолётами. Не приходится говорить о ещё более древних самолётах, которых в строю находилось еще много.
Перевооружение ВВС на новую материальную часть началось практически с первой половины 1941 года. Но, как уже говорилось, беда заключалась в том, что к началу войны новых самолётов у нас было ещё очень мало, а в первые дни войны наша авиация понесла большие потери. Для миллионов солдат на фронте — пехотинцев, артиллеристов, танкистов, для десятков миллионов мирных жителей советских приграничных городов, подвергавшихся безнаказанным терроризирующим налётам гитлеровской авиации, было непостижимо и непонятно, где же наши лётчики, где же наша авиация, о которой в течение пяти-шести лет перед войной так часто и так восторженно писалось в газетах как о самой мощной, многочисленной и передовой? Убедительного ответа на такой вопрос в то время никто дать не мог. Наши трудности усугубились ещё одним обстоятельством: основные авиационные заводы размещались на европейской территории СССР, и притом почти все в пределах от западной границы до линии Волги. Только незначительное число заволжских авиазаводов оказалось вне досягаемости вражеской авиации. И в условиях, когда фронт молил о присылке новых самолётов, выпуск их пришлось почти вовсе прекратить из-за необходимости эвакуировать заводы из европейской части СССР на восток, в Сибирь. Это было тяжелое для нас время. В полной мере последствия всего этого, собственно говоря, были нами поняты и осознаны почти через десяток лет после окончания войны. К числу ошибок начального периода войны малокомпетентные критики относят якобы не использованную Сталиным передышку после заключения пакта о ненападении с гитлеровской Германией. Из предыдущих глав мы видели, с каким напряжением под руководством ЦК партии работники оборонных отраслей промышленности трудились над укреплением военной мощи страны. За короткий срок были созданы новые совершенные образцы боевой техники: самолёты, танки, орудия. Я помню, как в период испытаний новых самолётов ежедневно к 12 часам ночи готовилась сводка для Сталина о результатах испытательных полётов. Эти факты находятся в глубоком противоречии с бытующими, к сожалению, обывательскими разговорами. Так, например, И. Г. Эренбург в книге "Люди, годы, жизнь" писал: "...Сталин не использовал два года передышки для укрепления обороны — об этом мне говорили военные и дипломаты". Не знаю, кто именно из военных и дипломатов мог так сказать, Эренбург об этом умолчал, но все, кто в эти годы были причастны к вопросам укрепления обороны, решавшимся в ЦК, говорить этого никак не могли. Все мы были свидетелями напряжённейшей, титанической работы ЦК партии по укреплению Красной Армии и оснащению её современным оружием в 1939 — 1941 годах. Нам не хватило для подготовки к войне, как неоднократно говорил Сталин в узком кругу, одного — полутора лет. Новое оружие, необходимость которого подсказала война в Испании, в больших количествах стало поступать на фронт лишь в середине 1942 года, то есть спустя год после гитлеровского вторжения. Только дальновидная политика социалистической индустриализации, осуществленная задолго до германской агрессии, позволила нам, несмотря на тяжёлые потери первого года войны устоять, но создать на востоке страны поистине могучую промышленную базу. В трудную для страны пору и в людях и в технике раскрылись такие резервы, о которых трудно было даже предполагать. Но эти резервы не появились сами собой. Они были накоплены героическими усилиями миллионов советских людей. Только благодаря великой духовной и физической силе нашего народа, несмотря на все и всякие просчёты и ошибки, страна вышла с честью из отчаянного положения, перенесла все трудности и жертвы и увенчала свою борьбу великой победой. Только сплочённость народа вокруг партии, только огромная сила, обретённая нами за годы строительства новой жизни, смогли спасти нашу Родину. Будь это не новая, социалистическая страна, а старая, дореволюционная России, она рухнула бы перед Германией, подобно Польше, Франции и десятку других буржуазных европейских государств.