Эпитафия погибшей душе.
Повесть.
Литературный редактор Т.А. Колыхалова
Корректор Т.Н. Барон
Тираж 100 экз.
Отпечатано индивидуальным предпринимателем
Малаховой Е.В.
Всё сие говорил Иисус народу притчами,
и без притчи не говорил им.
Святое благовествование от Матфея,глава13.34.
Глава первая. (Семнадцать лет назад)
И враги человеку - домашние его.
. Святое благовествование от Матфея, глава
10,36.
Шурка, щуплый мужичок с лицом подростка, забежал на минуту домой после работы. Стоял тёплый сентябрьский день благодатной поры «Бабьего лета» Дети были дома, но они Шурку не интересовали. Он уже успел сообразить с мужиками «на троих», только водки, как обычно, не хватило. Главное, что занимало Шурку, как половчее забрать из дома «прикопанную» заначку. Он точно помнил, что прятал на антресолях в ящике с железками заветную пятёрку. Шурка подставил ободранную табуретку, кряхтя, стащил вниз тяжеленный ящик со старыми замками без ключей, однозубым гвоздодёром, кучей разнокалиберных гаек, винтов и прочей дребеденью, вроде разбитых подшипников. Грохнув об пол ящик и громко выругавшись, Шурка спрыгнул с табуретки и стал шарить по дну своей «копилки». Выловив грязную пятёрку, он оставил ящик на том же месте, где свалил его и ринулся к двери. По дороге он взглянул на будильник, мирно тикавший на столе.
Теперь для выпивки появилась и вторая причина. Оказывается, дело было к восьми часам вечера, а жены Валентины дома не оказалось! Он сразу забыл о приятелях, которые его ждали у подъезда. Невыносимый жар окатил его тощее тело снизу вверх с такой силой, что ударило в макушку и потемнело в глазах.
-У-у-у,стерва, курва,б-дь,- завопил он, и в мозгу, воспалённом алкоголем, застучало:
-Где она, с кем? С кем?
Он даже не подумал спросить у детей, где их мать? Потому что на него накатила животная потребность обладать женщиной, и он стал искать её, чтобы удовлетворить похоть, вызванную возлияниями и излишне откровенными, похабными разговорами собутыльников. Любил ли он свою жену? Сам вопрос был бы ему непонятен. Она его женщина! Она принадлежит ему! Ему, Шурке, и больше никому! Какая ещё любовь?
Он хлопнул дверью квартиры и мигом выскочил из подъезда.
- Ну, я тебя урою! – взвыл опять уже изрядно выпивший Шурка и с этой дикой угрозой он пронёсся, как брошенный башмак, мимо ожидавших его товарищей.
Шурка скрипел зубами, пока выгребал из карманов недостающую мелочь, а потом еще час, казалось, ждал, когда нерасторопная продавщица из ларька по - черепашьи медленно доставала ему из ящика две бутылки самой дешёвой «водяры». Не отходя от торговой точки, Шурка сорвал с горлышка «беленькой» мягкую пробку и стал пить, как во время жажды пьют газировку. Он даже захлёбывался, и кадык на его тощей шее ходил как рычаг,:вверх - вниз, вверх – вниз, словно он заливал пожар. Жажда спиртного постепенно удовлетворялась, после второй бутылки ослабли и животные инстинкты, зато в воспаленном мозгу, который сопротивлялся дольше всех, молотком стучала бешеная ревность:
- Где она? С кем?
Он ревновал жену давно и люто. Любви не было, а ревность была. Ревность, выходит, была не следствием чувств возвышенных, а оскорблением чувства хозяина, самца.
Жена Валентина Шурке не изменяла. Ей было не до баловства. Работа, трое детей и самый тяжкий крест, Шурка, отнимали всё её время и, главное, жизненные силы. Валентина была женщиной стойкой, побои и оскорбления сносила молча. Очень старалась, чтобы дети меньше слышали и видели. Шурка же, войдя в раж, избивал жену с удовольствием и особым старанием. Детей не стеснялся. Он их просто не видел в такие минуты, впрочем, как всегда. Дети плакали, а Валентина потом умело завешивала подбитый глаз прядями густых волос и даже посмеивалась. Для всех у неё был заготовлен простой и не требующий разъяснений ответ:
- Вот заладили! - «Бьёт, бьёт!» - Бьёт, значит любит!
С годами она поняла, что связи между этими действиями нет никакой, но всё равно заученно повторяла, чтобы не приставали. Всем ведь не объяснишь, что Шурка на ней помешанный, и в случае, если она затеет развод, будет ещё хуже. Валентина была женщиной простой, закончила после восьми классов ПТУ на повара и про «комплекс Наполеона» ничего не слышала, а между тем, у Шурки с психикой было не всё ладно. Это она понимала с помощью простой женской интуиции.
Маленького роста, ниже её на целую голову, муж решительно обходил женщин своей, так сказать, категории.
В молодости на танцплощадках всегда выбирал девиц в теле и обязательно выше себя. Наверное, он ощущал их добычей, с которой можно гордо пройтись перед сородичами своего племени.
Девицы конфузились, некоторые не скрывали неудобства перед публикой,:краснели, вырывались. Шурка приходил в ярость. Иногда он так отшвыривал девицу, что она падала, начинался скандал, потасовка. Чаще всего Шурку с позором выдворяли с танцпола.
Валентина, которую приглашали редко именно из-за выдающегося роста, была девушкой доброй. Она приметила, отчего у худенького паренька с лицом подростка, почти каждый вечер возникают проблемы, и когда объявили «белый танец», смело подошла к нему. Шурка при ближайшем рассмотрении оказался парнем лет двадцати пяти, просто от природы черты лица его казались юными и почти не менялись с возрастом. Валентина запомнила этот танец на всю жизнь. Шурка с таким восторгом впился в неё глазами, руками и ещё кое-чем, что она приняла это за страстную любовь с первого взгляда.
Они ещё несколько раз встретились на танцплощадке, и Шурка, по своей инициативе, повёл Валентину в ЗАГС. Валентина и тут с удовлетворением подумала:
«Другие парни, нехотя тащатся регистрировать отношения, когда живот у невесты «на нос лезет», а её Шурка чин-чинарём повёл. До свадьбы всего один раз и было».
Наверное, в этих воспоминаниях о счастливых мгновениях жизни, содержался краткий ответ на вопрос: «Почему она терпела все мучения и унижения?»
К тому же сама она росла без отца и с детства вбила себе в голову,что если бы был у неё отец, она бы любила его любого. Она не удосужилась за всё время материнства спросить у детей - любят ли они его?
Сыновья отца не любили, жалели мать. Шептались по углам:
- Папка опять пьяный пришёл, опять мамку бить будет.
На детях такая жизнь отражалась ужасно: все они стояли на учёте у невропатолога. Старший сын плохо учился, младший часто попадал в конфликтные ситуации. Двухлетняя девочка почти не умела говорить, врач предупреждал, что при такой жизни может и вовсе не научиться.
Валентина работала в библиотечном техникуме комендантом. Должность в общем-то незатейливая: следи, чтобы уборщицы работали, соблюдая график, чтобы были у них чистящие средства, мыло и перчатки. Контролируй, чтобы не тащили они друг у друга лентяйки и вёдра, тщательно убирали свои участки.
Проблемы конечно бывали: то тряпки все враз изотрутся. то слишком часто резиновые перчатки у новенькой уборщицы начинают «рваться». То на работу кто-нибудь не выйдет, а позвонить не удосужится. С этими штучками она справлялась легко: на тряпки шли изношенные и списанные общежитские простыни, перчатки тут же находились в сумке или пакете, приготовленном техничкой на дачу, а подменить, пока не придёт провинившаяся сменщица, она всегда была готова и сама. Дети после школы или детского сада частенько были при ней. Так было даже лучше, потому что, увидев, что она с ребятишками, Шурка только скрежетал зубами от злости. Карта ревности была бита. Дальше всё развивалось по заученному сценарию: Шурка привычно бежал домой, влезал на табурет, стаскивал оттуда ящик с железяками, доставал пятёрку и бежал добавить: «трубы горели». Проспавшись, ревнивец сразу забывал, что вчера пропил заначку, нужно было опохмелиться, и он снова лез в ящик.
Не найдя денег, отец приходил в неописуемую ярость, и теперь злоба его вымещалась чаще всего на старшем сыне. Он обвинял девятилетнего Генку в краже денег. Генка получал такие затрещины и зуботычины, что неделю потом не мог ходить в школу. Только тогда, когда Шурка кинулся на шестилетнего Митьку, мать не выдержала: - Совсем ума лишился, дьявол! Митьке и на антресоли не залезть, и ящик не поднять. Да и деньги ему ни к чему. Опомнись!.
Митька был выпущен из цепких лап папаши, а увесистые тумаки достались матери. Валентине было «дешевле» подкладывать пятёрку всякий раз после запоя. Сам Шурка клал два раза в месяц, в аванс и в получку.
– Вот зенки-то залил,- проворчала бабка, которую перепивший и озверевший Шурка чуть не сбил по дороге в техникум. Шурка нёсся на «автопилоте». Ни одна здравая мысль не мелькнула в его одуревшей голове. Если бы он мог хоть чуточку соображать в тот момент! Он бы сказал себе:
- «Стоп! Почему я бегу в техникум? Потому что я твёрдо знаю, что, кроме дома и работы Валентина нигде не бывает!».
В блуде жена замечена не была. Будучи трезвым, он в глубине души понимал это. Повода предположить, что соперник появился, и сейчас не было. Если бы он мог об этом просто вспомнить! Но он не вспомнил.
У Валентины в этот день всё валилось из рук: украли лентяйку у самой скандальной уборщицы Богданы Митрофановны. Противная баба кричала хриплым злым голосом, что мыть руками она не будет, что её швабру украла Люба Дерунова, молодая, легкомысленная уборщица,с прохладцей относящаяся к своим обязанностям. Валентина бегала по этажам, заглядывая в каждый кабинет и просто закуток в поисках пропавшего инвентаря. В конце концов «лентяйка» нашлась в туалете у девочек. Преподаватель заставила их убрать лужу от мороженого, которое они принесли в аудиторию и положили в ящик стола. Выбросить было жалко, а перемена закончилась. За время урока мороженое превратилось в лужицу молочно-белого цвета. Из стола тёк сладкий ручеёк, на полу разлилось липкое пятно. Девочки быстро нашли ведро и «лентяйку», но, убрав за собой, не вернули ведро и тряпку на место: просто привычки такой не было класть вещи туда, откуда взяли.
Успокоив Богдану Митрофановну, Валентина взглянула на часы. Вахтёра уже должен сменить сторож, а его всё нет. Вахтёрша Людмила посидела минут тридцать после смены, а потом начала канючить:
-Мне домой надо! Я устала, двенадцать часов отработала, а сверхурочные небось не оплатите! Меня дети ждут, муж голодный!.
Валентина про себя усмехнулась. Её тоже ждали дети, а муж… о муже она предпочла не вспоминать.
- Ты начальница, ты и принимай решение, ищи мне замену, - бросила через плечо Людмила, хватая сумку и двигаясь к выходу.
-Иди!- выдохнула Валентина и задвинула засов входной двери. Она позвонила с вахты домой детям, рассказала старшему, Генке, почему задерживается.
- Батя дома?- уточнила она, чтобы знать, чего ждать от ревнивого мужа. Генка доложил, что бати дома нету, а ящик с железками стоит на полу под антресолями. Валентина тяжело вздохнула, предчувствуя бурное завершение рабочего дня, и стала набирать в который раз номер телефона провинившегося сторожа. Сторож работал у них же в техникуме по совместительству сантехником. Сегодня, как раз под конец рабочего дня, засорился унитаз в туалете у девочек на втором этаже. После грязной и тяжёлой смены сантехник отпросился домой помыться и поужинать, а, поев, по всей видимости, заснул, позабыв о дежурстве. Наконец, телефон ответил голосом жены сторожа –сантехника. Она сообщила, что «Павел вышел и сейчас уже, наверняка, стоит на крыльце техникума».
И, правда, зазвенел звонок входной двери. Опоздавший Павел покаянно бубнил: -«Прости, Аркадьевна, задремал я! Вот стерва, Людка, не дождалась, тебя подставила!».
- Ладно, Павел, потом «объяснительную напишешь, побегу я!» - заторопилась Валентина.
-«Подожди, Аркадьевна! Там два вентиля надо менять и поплавок в четвёртом бачке!». Валентина занервничала:
-«Да подь-ты к дьяволу, Павел! Ведь меняли, месяца ещё не прошло! Что я директору скажу? Денег на покупки нет и не будет до конца года! Лимиты вышли!»- горячо отреагировала Валентина.
- «Что мне ваши лимиты!,- вспылил Павел - студенткам своим пусть про лимиты расскажет! Может, меньше коробок от сигарет в унитазы бросать будут! Мало того, что «кочегарят», как мужики, так ещё неряхи из нерях! Пойдём, покажу! Снега у вас зимой не выпросишь! Что я на свою «минималку» запчасти покупать буду? Ты - начальница, ты и иди, «выбивай» у директора!» Валентина нехотя последовала за Павлом. Входная дверь осталась открытой. Ведь на минутку…
В туалете Павел долго и косноязычно доказывал уже со всем согласной Валентине, что нужна сварка, что ему нужны помощники, а лучше, вообще нанять бригаду специалистов…
.Его бурчание прервалось в одно мгновенье. Он застыл с открытым ртом. Валентину точно обдало холодом. Она только успела заметить в проёме двери Шурку с выкаченными от бешенства красными глазами и текущей изо рта слюной.
-Застал! Застал, вот ты где…(дальше шли.непечатные выражения) Я знал а-а-а-а-а-а!- страшно и надрывно выл он, пугая Павла. Шурка не видел ничего, даже того, что Павел не успел снять куртку. Валентина в длинной чёрной юбке и свитере с глухим воротом походила и вовсе на запелёнутую мумию. Подумать, что в туалете происходит любовное свидание, мог только сумасшедший! Но Шурка и был сумасшедший, пускай и временно помешанный!
Между тем в его больной голове бурлили опасные мысли. Шурке показалось мало той силы удара, который он сейчас нанесёт кулаком «неверной» Валентине, и он схватил первое, что попалось ему под руку. Это был разводной ключ, забытый сантехником на подоконнике туалета после дневного ремонта вентилей. Шурка схватил тяжёлый инструмент, силы его непостижимым образом утроились, он размахнулся и опустил ключ, ставший оружием в его руках, на голову Валентины. Валентина упала как подкошенная.
- Ты что, ты что, курва? Ты что свалилась?!- орал Шурка на свою отошедшую в мир иной жену.
-Гадина! Специально сдохла, чтобы меня в тюрягу засадить!- нёс несусветную чушь убийца.
Самое невероятное, что он был искренне возмущен «поведением» своей жертвы. Прибывшие по звонку сантехника милиционеры пытались остановить Шурку, но он вырывался, выкручивался из их рук, дрыгая ногами и брызгая слюной. Шурка яростно «доказывал», что «не могла она сдохнуть, что силу свою он знал и всегда бил так, что бы по больницам не шастала! Не убивал он! Он только раз размахнулся и легонько приложил!»
Дикая мысль пришла ему в голову. Он собрал нечеловеческие усилия, в очередной раз вырвался из рук парней в форме и бросился на пол к телу жены:
-Она притворяется! Точно! Притворяется! Меня уведут, а они с любовником смеяться будут, как ловко всех обдурили!- вскричал Шурка. Он схватил мёртвую голову и рывком повернул к себе лицом. Только в этот момент что-то слегка отрезвило его: то ли вмятинка на виске со струйкой стекающей по скуле крови, то ли открытые неподвижные глаза, в которые он неожиданно упёрся взглядом.
-Сдохла! - с ненавистью констатировал он, - опозорила меня, жизнь мою загубила и сдохла!
Милиционеры, видавшие виды, смотрели на него как на пациента психиатрической клиники. Однако Шурка не сошёл с ума. Он действительно так думал своим проспиртованным умом эгоистичного первобытного самца. О детях, которые теперь остались сиротами, он так и не вспомнил ни разу. Зато даже потом на суде скрежетал зубами и чёрными словами обвинял жену, которая «сдохла, только для того, чтобы засадить его в тюрягу». Шурке дали двадцать лет. В те времена жизнь человека стоила чуточку больше, чем сегодня..
Дети узнали о случившейся трагедии дома. После ухода отца каждый был занят своим делом. Старший, девятилетний мальчик по имени Генка, воспользовавшись случаем, что ящик с железками оказался на полу, сосредоточенно перебирал «сокровища».Отец давно забыл что там лежит, потому что завод, на котором он работал, собирались закрывать и его, отца, сократили одним из первых за пристрастие к алкоголю. Сейчас он работал грузчиком в магазине, но торговые точки менял довольно часто по той же причине. Когда-то у них была даже машина, старенький «Москвич», купленный по случаю. На нём Шурка попал в аварию: заснул за рулём будучи в подпитии и врезался в придорожный столб. Машина разлетелась на куски, а пьяный Шурка отделался тем, что осколками лобового стекла и дворником ему вырвало кусок щеки. Щёку зашили, на лице у Шурки появился дугообразный шрам, глубокий и небрежный. Врачи здесь были не причём, просто Шурка никогда не придерживался их рекомендаций. Бинты сорвал сам, мазями и кремами не пользовался из принципа. А про косметические операции тогда в Верхнетобольске никто и не слыхивал.
Ящик с деталями был нужен, когда была машина, а сейчас он стоял как воспоминание о более или менее нормальной жизни да служил «сейфом» для Шуркиной заначки.
Шестилетний братишка Митяй в это время ел на кухне холодную картошку, которую мать нажарила утром перед уходом. Уходя на работу, она всегда оставляла большую кастрюлю щей, сваренных на костях, пирог с карасями размером во весь большой лист или вместительную сковородку с жареной картошкой. Сковороду унесла она из столовой, где одно время работала, чтобы прокормить ребятишек и непутёвого мужа. Таких широких и глубоких сковородок в магазинах не продавали, а из такой сковороды как раз хватало наесться семье из пяти человек. Пришлось «занять» удобную посудину. Привязав сковороду к животу, Валентина как-то вечером унесла её домой. Пальто скрывало посудину полностью, только длинная ручка неприлично стукала по ногам. Идти пришлось по-японски, мелкими шажками. Утром сковороды хватились, но быстро успокоились и разбираться не стали. Выписали со склада новую сковородку. Так что дети у Валентины были сыты всегда.
Младшая сестрёнка выпила стакан молока, заботливо поданный старшим братом, и уснула прямо на полу среди игрушек. Игрушки тоже достались ей от братьев: пластмассовые машинки, кубики, но она была мала и кукол не просила. В яслях, куда её водила мать, производили ремонт водопровода, поэтому старшему брату на один день было поручено водиться с малышкой. Мать разрешила ему не ходить сегодня в школу, чему он был несказанно рад.
Стук в дверь был такой тревожный, что эта тревога сразу дошла до всех троих. Малышка проснулась и потопала к двери. Митяй положил вилку на недоеденную картошку, слез со стула и тоже побежал в коридор. Генка бросил промасленный подшипник в ящик, вытер руки о штаны и пошел открывать. Возле дверей они оказались все трое одновременно.
–Тётя Феня (так звали соседку, которая иногда присматривала за детьми), это Вы?- спросил Генка с замиранием в голосе. Дети чуют беду, как собаки, нутром.
– Я, я! Открывайте, сиротинки мои! – также взволнованно ответил женский голос из - за двери. Генка открыл похолодевшей рукой и срывающимся голосом спросил:
- «Почему «сиротинки?»
Он насупился, посуровел, разом повзрослел и стал словно крепче для восприятия страшного известия. Тётя Феня не пощадила детей, выложила всё разом:
- Папка ваш мамку убил, а самого его в милицию забрали! Теперь уж не выпустят!
–«Убил? Забрали?»- Генка повторял новые для него слова непослушными губами, даже не представляя себе, насколько эти короткие слова изменят всю его жизнь.
–«А как же Митяй с Любашей?», словно взрослый, громко спросил он. Кого? Уж точно не тётю Феню.
Митяй завсхлипывал, потом заплакал, зарыдал и стал с подвыванием повторять: «Мама! Мамочка! Мама!».
Любашка, видя состояние остальных, заголосила спросонья басом: «К маме хосю!». Тётя Феня пыталась их успокоить:
- «Не плачьте, что уж! Теперь ничего не сделаешь!». Она устало прошла на кухню, села к столу на табуретку, взяла в руки вилку, оставленную Митяем и принялась есть холодную картошку со сковородки.
– «Кто ж теперь хоронить-то будет?» - бормотала она, не прерывая еды. Дети плакали, но совсем не понимали - почему «хоронить»? Зачем – «хоронить?». Они и не могли осмыслить своими маленькими головками то, что мать не придёт никогда, это и
взрослые-то не сразу понимают. До иных и вовсе не доходит. Генка, срывающимся голосом, крикнул:
-Тётя Феня, я сейчас!- и выскочил за дверь. Он помчался к зданию техникума. Мать была на работе, может, она и сейчас там? К счастью, прибежал он тогда, когда тело Валентины уже увезли в морг. Сторож молча взял Генку за плечи и, открыв дверь туалета, сочувственно произнёс:
- Вот здесь, паря, и убили твою мамку. Папка твой убил, голову пробил ей, сразу насмерть! Пьяный сильно был….эхе-хе…
Мальчик увидел кровь, которую до прихода уборщиц никто и не думал смывать, и всё понял.
Об отце он не думал. Шурка был пустым местом в его маленькой жизни. Отец не покупал игрушек, не ставил ёлку под Новый год, не играл с детьми. Везде была только мама. Отца боялись. Он становился реальным, только когда распускал руки или громко кричал, требуя у матери денег.
Нехотя возвращался Генка домой. Тётя Феня уже наелась картошки и утирала носы малышам, так и не переставшим рыдать и звать маму.
- «Кому же теперь квартира-то достанется?», - рассуждала она вслух. Любаша скоро устала плакать и заснула, переутомившись от пережитых волнений.
– Спасибо тетя Феня, дальше я сам,- неожиданно для себя, сказал девятилетний Генка. Тётя Феня удивилась:
- Смотри-ка ты- «с-а-а-м»! Но спорить не стала.
– Ладно, я утром приду, - зевая, сказала она и закрыла дверь.
Ужас, который ощущают, наверное, глубокой осенью брошенные на даче щенки, обречённые на смерть от голода и холода, охватил братьев.
Смеркалось. Митяй, не переставая всхлипывать, схватил трясущимися руками старенький велосипед «Школьник», перешедший ему по наследству от Генки и неожиданно побежал на улицу. По дороге он споткнулся об ящик, брошенный отцом.
- Почему я не остановил его тогда?- эта мысль долго не давала Генке покоя! Мог ли он, девятилетний, остановить ход трагических событий? «Конечно, нет»- скажет любой здравомыслящий человек.
Между тем, ужасы рокового дня ещё не кончились. Генка пил воду на кухне, когда с улицы раздались возбуждённые крики соседских ребят:
- Генка! Иди сюда скорей! Митяй под машину попал!
У Генки, едва отёршего горькие слёзы, сердце готово было выскочить из груди. Господи! Разве мало сегодня выпало горя маленькому мальчику, если ты посылаешь ему ещё большее испытание!?
Митяй лежал на проезжей части в нескольких шагах от дома. На перекрёстке, через который он решил переехать на другую сторону, он рванул через дорогу, не глядя на светофор. Слёзы застили ему глаза, ручонки по - прежнему тряслись. Может быть, всё бы и обошлось, но из бетонного поребрика торчал длиннющий штырь арматуры. Торчал он давно, никто не помнит, сколько. Убрать его тоже никто не пытался. Кто знал о подвохе, обходил или перешагивал, кто не знал - спотыкался, падал, сбивал коленки, рвал колготки, пачкал брюки и туфли. Но ни один человек не догадался придти вечером к подлому месту и простой пилкой для железа спилить эту страшную штуку. В этот вечер кто-то, словно нарочно, приподнял арматурину выше, чем обычно, наверное, демонстрировал свою силу, а может так, по глупости….
«Школьник» Митяя «споткнулся», резко остановился, и неведомая сила выбросила мальчика через руль прямо на проезжую часть.
Старенькая «Волга» проехала по нему правым рядом колёс. Митяй лежал, раскинув руки и ноги, как будто разлёгся на дороге отдохнуть после тяжёлого дня. Вокруг стояли люди. Одна пожилая женщина, присев возле Митяя, зачем-то вытирала ему лоб своим носовым платком.
Водитель «Волги», по виду пенсионер, обращался ко всем по очереди, но люди опускали глаза и отходили от него. Старик повторял одно и то же:
-Я ничего не мог сделать, зелёный же горел, вы видели? Зелёный же горел! Я уже не мог тормознуть, не успел! Машину – то, как подбросило! Ох! За что мне такое горе на старости лет!
Генка, сам не зная почему, сбегал домой и принёс одеяло. Детское байковое застиранное голубое одеяльце. Оно уже давно стало коротко Митяю, но другого одеяла не было, и Митяй спал пока под таким. Генка накрыл брата одеяльцем и сидел возле него на том самом поребрике, из которого торчал злополучный прут, пока не приехала «Скорая помощь» и ГАИ..
- Где взрослые?, - спрашивал гаишник. Тот же вопрос задал и врач «Скорой». Они не поверили, что мать убита сегодня, а отец в милиции, кроме того, он, отец, убийца и есть, пока не позвонили куда-то. Митяя увезли в морг. Кто-то печально произнес вслед «Скорой»:
- К матери малец поехал.
Назавтра прут спилили. У нас всегда так: за чью-то оплошность, простую халатность, кто-то должен заплатить изломанной судьбой или даже жизнью.
Когда Генка вернулся домой, слёз у него уже не было. Он не мог есть, не мог спать. Взяв на руки спящую Любашу, он прижал ее к себе так, будто маленькая сестрёнка была его спасательным кругом. Единственное на свете существо, которому он нужен и которое нужно ему. Качая Любашу, Генка согрелся, задремал, Прилёг рядом с девочкой на родительский диван и неожиданно заснул. Любаша скоро описалась, захныкала. Генка сменил пелёнку, укачал сестрёнку, но сам уже не сомкнул глаз до утра. В эту страшную ночь и сформировалась в его мальчишеской головке неотвязная мысль, мучившая его потом долгие годы:
«Нужно найти Шурку, отца то есть. И убить. Да, убить!»
Ещё сегодня утром у него, Генки, была семья: любящая мать, плохой, но всё-таки отец, младший братишка. Прошло всего несколько часов, и ничего не стало. Отец виноват в смерти матери и Митяя! Отец виноват в том, что он и Любаша остались одни на земле. Как они будут жить вдвоём? На что он купит завтра хлеба и молока для Любаши?
Если бы Генка знал обо всём, что приготовила ему судьба, он, наверное, не выдержал бы и сошёл с ума. Он не знал, что беда, даже такая большая, как у него, одна не ходит.
Глава вторая. (Наши дни.)
Ещё слышали вы, что сказано древними: «не преступай
клятвы, но исполняй перед Господом клятвы твои».
А я говорю вам: не клянись вовсе: ни небом, потому
что оно Престол Божий; Ни землёю, потому что она –
подножие ног Его;
Святое благовествование от Матфея. Глава 5,33,34,35
Преподаватель физического воспитания Верхнетобольского библиотечного техникума, Геннадий Александрович Сиротин был человеком молодым – ему только- только исполнилось двадцать четыре года. Год назад он получил диплом педагогического ВУЗа в маленьком городке и занялся преподавательской деятельностью.
У Геннадия Александровича была весьма непростая и в то же время в чём – то типичная для современного человека биография. Мать свою он видел последний раз в гробу, когда ему было всего девять лет. Конечно, детская память стёрла со временем страшную домовину, и мать вспоминалась парню живой и деятельной.
Чаще всего воображение подсказывало такую картину: мать ставит на стол противень с горячим пышным пирогом. Начинки у пирогов были простые - капуста или картошка с салом, иногда рыба, но это было не важно. Любой пирог получался у матери таким, что пальчики оближешь! Сама мама была в этот момент румяной, тёплой от духовки, возле которой она крутилась, и маленькому Геннадию Александровичу хотелось поцеловать мягкие ёё ладони, когда мама подкладывала ему на тарелку добавочный кусок.
Когда пришёл тот страшный день, точнее, вечер,и их большая семья распалась в одночасье, а матери и вовсе не стало, жизнь парня изменилась неузнаваемо. У него, как он считал, оставалась только одна поддерживающая его в жизни соломинка - маленькая сестрёнка, которую он всерьёз собирался воспитывать сам, да ещё само собой родные стены - квартира, где он прожил с родителями все свои девять лет.
Но и это скоро у него отняли. Сестрёнку, под дикий вой рыдающего Геннадия, увезли в «Дом ребёнка», а за ним скоро приехала неизвестная ему дама с милиционером, как будто он преступник какой- то. Мальчику равнодушным тоном объяснили, что в детском доме ему будет лучше, там много ребят, там хорошо кормят, там он будет продолжать учиться в школе, а здесь он попадёт в плохую компанию, научится пить, курить да ещё чего доброго наркоманом станет! Генка ничего не мог сказать. В ответ он только заливался горючими слезами и машинально выполнял команды взрослых.
«Газик», в котором его навсегда увозили от родного гнезда, ехал долго, сопровождающим надоело уговаривать плачущего ребёнка, а потом и сам Генка «сломался», ему стало всё безразлично. Он только понял, что его увозят далеко за город, потому что в окнах машины монотонно мелькали поля и деревья. От душевной спячки его пробудила мысль, впервые пришедшая в детскую голову в ту бессонную ночь, когда мать и младший братишка погибли:
«Отец! Вот кто виноват в том, что с ними случилась такая страшная беда! Нужно найти его и убить! Убить! Меньшая кара будет для него маленькой, какой бы суровой она ни была! Зажарить его на костре, утопить к речке, переехать автомобилем!».
- Застрелю! - неожиданно для сопровождающих заорал он. Те подумали, что это относится к ним!
- А ну, сидеть!- злобно крикнул милиционер и ударил Генку со всей мочи локтем в грудь. Генка задохнулся, стал хватать ртом воздух, потом закашлялся, слезы и сопли залили его лицо, а вытереться было нечем.
- Зачем вы так?- сочувственно сказала вторая сопровождающая - инспектор из детской комнаты милиции - он же мать схоронил, может, почудилось что….
Она достала из сумочки носовой платок и подала плачущему мальчику.
– Да я так, по привычке,- оправдывался милиционер, - я в Афгане был, нервы – ни к чёрту!
Детский дом, в который поместили девятилетнего Генку, был самым обыкновенным советским детским домом. В нём не было ещё новомодных правил – жить «семьями». Воспитатели были просто «воспитатели», а не «мамы» и «папы». Про усыновления никто и слыхом не слыхивал, пока не стали давать за сирот большие, по меркам деревни, деньги.
Генка уже готовился поступать в техникум, когда стали оформлять ребятишек в семьи на опекунство. Для детей это была великая радость, просто оттого что можно, наконец, покинуть эти спальни на двадцать коек, столовую на пятьдесят человек в первую и столько же во вторую смену.
Детский дом помещался в старой трёхэтажной школе, построенной в пятидесятые годы, когда в селе проживало больше трёх тысяч жителей. Тогда свиноводческий совхоз давал работу и достойное житьё всем селянам. У каждой семьи были добротные бревенчатые дома. В клуб приезжали артисты из областного драмтеатра и филармонии. Была в селе и своя интеллигенция: учителя, врачи, зоотехники.
Совхоз строил кирпичные дома на две квартиры, в них селились приезжие молодые специалисты. Местные жители на эти хоромы не претендовали. Сельчанам эти дома казались холодными, а самое главное, вокруг них не предполагалось подворья. А корова, поросёнок, куры? Где всё это держать? В квартире, что ли?
Говорят, детскому дому частенько перепадала свиная туша на обед, и жизнь воспитанников была сытной и простой. Совхоз был шефом детского дома (сейчас сказали бы, официальным спонсором). Находились деньги даже отправить отличившихся детей в «Артек» или «Орлёнок».
Проклятые девяностые сделали жизнь сирот по- настоящему «сиротской». Количество детей прибывало, а совхоз, некогда бывший в передовых, развалился за два-три года. Сначала сдали на мясо всех свиней, в том числе и племенных, потом сократили работников, которые сразу ринулись искать работу в ближайших городах.
Следом подалась на Север интеллигенция, потому что зарплату стали платить раз в полгода. Уехали и любимые детдомовцами воспитатели и учителя. Только те, кто знал, что в дальних краях их квалификация не выдержит конкуренции, или кого держали больные старики- родители, остались «куковать» на родной земле.
Каша на завтрак, жидкая каша, приправленная луком на обед, каша на ужин - такое меню повторялось изо дня в день! Деньги на закупку продуктов поступали нерегулярно, поэтому макароны с тушёнкой были праздничным блюдом. Директор детдома, хозяйственный и опытный человек, летом повёл детей в лес по ягоды, по грибы, завёл свой огород, где ребятня выращивала картошку, морковь и другие нехитрые овощи. На другой год он раздобыл где то саженцы смородины, и ребята с воспитателями заложили сад, который через два года стал снабжать ребятишек витаминами.
Обстановка была сходна с военными годами. Однажды задержали финансирование на топливо, а зима в наших краях шутить не любит. Дети мёрзли в холодных спальнях, простывали, болели. Один малыш умер от воспаления лёгких. Директора тут же сняли с работы, поставив на его место преподавательницу иностранного языка. Деньги на топливо, правда, сразу выделили.
Новое начальство избрало суперсовременную тактику выживания: директриса уезжала на неделю в город и ходила там по организациям и предпринимателям, предлагая всем желающим стать спонсорами детского дома.
Подавали скудно: кто соберёт одежду, из которой выросли собственные дети, кто расщедрится на коробку макаронных изделий, кто даст бумаги для канцелярских нужд. Больше всего начальница привозила книжек для библиотеки, потому что зажиточное городское население стало срочно освобождаться от домашних библиотек в пользу мягкой и другой мебели, которую раньше можно было купить только по большому блату. В отсутствие начальницы в детском доме случались совсем не педагогические вещи. Ребят стали поколачивать за разные провинности, запирать в тёмной кладовке на ночь, оставлять даже без скудного ужина. Мыли детей редко, начался педикулёз. С новыми воспитанниками стали попадать новые привычки - нюхать клей, завернув голову в пакет, курить, спать с девочками. Учиться дети стали всё хуже и хуже. У них часто не было учебников сразу по нескольким предметам, а математику, русский и физику вела географичка.
Генка успехами не блистал. Если успевал в школе на уроке сосредоточиться, то запоминал часть материала прилично, но потом уходил, точно проваливался в свои воспоминания и размышления, и переставал воспринимать окружающее. Только окрик учителя или укол булавкой соседа по парте возвращали его в настоящее время. За сим следовала двойка или удаление из класса. Он не горевал об оценках: одной двойкой больше, одной меньше, какая разница! Его поглощали неотвязные мысли об отце, о том, что тот сделал, о том, как это отразилось на его, Генкиной, жизни. Любую неудачу мальчик связывал с тем, что он детдомовец, и причиной является потеря семьи, а виной всему – отец. Никакое наказание для отца по-прежнему не казалось маленькому Генке чрезмерным. За убийство матери и вину в смерти Митяя отец заслуживал только казни. И казнь эту совершит сам Генка. Будто не было в Генкином теле ни капли отцовской крови, ни грамма его плоти!
Страдание, стало быть, способно заглушить голос крови.
Память у Геннадия, в результате его раздумий, сформировалась специфическая, как у глубокого старца: он отлично помнил все мельчайшие детали своей жизни от момента формирования сознания до девяти лет и не в состоянии был вспомнить в обед, что ел на завтрак. Дети прозвали его «Хуаном» и кричали, дразня его: «Хуан! Где твоя «Мари»!
В результате Генку не раз возили на проверку в наркологический кабинет. Взрослые рассуждали логично: «Во-первых, нет дыма без огня. Если дети так его прозвали, значит, дело нечисто. Во – вторых, что это за перемены во взгляде: то остановится, то вдруг заблестит неестественным блеском? В – третьих, почему на Геннадия нападают то беспричинная сонливость, а то вдруг бессонница? В – четвёртых, аппетит отсутствует….» и так далее. В общем, улик набралось множество, но никто не видел Генку курящим или нюхающим клей.
Разгадка была простой: Генке ничего не было нужно. У него вообще не было желания получить что-то новое, он страстно и ежеминутно жаждал вернуть старое: свою квартиру, велосипед «Школьник », большую чугунную сковородку с жареной картошкой, голубое байковое одеяльце, а главное: мать, брата и маленькую сестрёнку.
С возрастом Геннадий стал прислушиваться, когда по радио, которое постоянно вещало в игровой комнате, заходила