Полтора месяца, проведенные Фиделем Кастро в Гаване после выхода из тюрьмы в мае 1955 года, убедили его в том, что развернуть революционную деятельность на Кубе ему не дадут. Простив Кастро и его товарищей, Фульхенсио Батиста даровал им волю и жизнь, но не свободу слова и действий. Власти перестраховались, введя новый конституционный статут, который фактически парализовал деятельность оппозиционных партий и объединений.
В качестве доказательства того, что уровень жизни на Кубе при Батисте был вполне приемлемым, приводят такие факты, как количество телевизоров и машин на душу населения, развитая сеть дорог, хорошая система телекоммуникаций. Но кто пользовался всем этим? Батраки, жившие в «шалашах» с глиняным полом и «крышей» из пальмовых веток, или лоточники, наводнившие улицы Гаваны? Потребителями этих услуг были крупные и средние кубинские предприниматели, связанные «сахарным бизнесом» с американцами. А также мафия, по сути превратившая Кубу в «ту–ристическо–бордельный» придаток США. В 1958 году, в последний год правления Батисты, только в Гаване работали около одиннадцати с половиной тысяч проституток. В торговлю телом мафия вовлекала даже двенадцатилетних девочек. В лучшем случае, срок «службы» кубинской проститутки составлял семь лет. Местной порномафии постоянно требовалось «свежее мясо». В поисках новых секс–рабынь по стране рыскали вербовщики «живого товара».
Из кубинских сельских пролетариев, опрошенных Католическим университетским объединением в 1956–1957 годах, лишь 4 процента потребляли мясо, 1 процент – рыбу, 11 процентов – молоко, 3 процента – хлеб. Многие к 30– 40 годам теряли зубы: основу их скудного рациона составляли рис, фасоль и сахар. Лишь 6 процентов имели дома водопровод. 43 процента были неграмотными. 64 процента детей школьного возраста не посещали школу, а 86,4 процента сельского населения были лишены медицинской помощи. В этой благодатной тропической стране, с хорошим климатом и морским воздухом, около 100 тысяч человек болели туберкулезом[137].
Любые попытки даже не восстать, а попытаться объяснить забитому населению, кто виноват в его бедах, подавлялись. Спустя несколько дней после возвращения из тюрьмы, 19 мая 1955 года, Фидель выступил на местной радиостанции, на которой вел когда–то свою программу. На следующий день, собираясь на студенческий митинг, куда был приглашен, Кастро узнал об увольнении главного редактора этой радиостанции. Да и митинг не состоялся – Фидель не смог попасть к студентам из–за кордона полицейских у университетского городка.
Агрессивность, с которой действовали кубинские спецслужбы безопасности в отношении только что вышедших на свободу участников штурма Монкады, не вызывала у Фиделя Кастро сомнений в том, что его ставят перед выбором: или забыть о политической деятельности, или покинуть страну, в противном случае ворота тюрьмы вновь откроются для него и товарищей. Но тогда их упрячут за решетку действительно на долгие годы. Власти дали это ясно понять, когда полиция арестовала Педро Мирета и его родственников, якобы по доносу «анонимного доброжелателя», который также «указал» на дом Лидии Архиз, где проживал Фидель. Устроенный там обыск не дал полиции никаких доказательств противоправной деятельности Фиделя Кастро.
Тем не менее на 15 июня 1955 года было назначено слушание по делу Педро Мирета, обвиненного в антиправительственной деятельности. Спецслужбы, как и осенью 1953 года во время суда над повстанцами, давили не на Фиделя, а на его товарищей, зная, что Кастро самостоятельно может «отбиться» и переспорить самых строгих судей. Педро Ми–рет и его близкие были отпущены на свободу, а Фиделю Кастро дали понять, что следующая провокация будет направлена лично против него.
Так и произошло. 10 июня в различных районах Гаваны с небольшими интервалами прогремело семь мощных взрывов. Осталось неизвестно, кто стоял за ними – провокаторы, охранка Батисты или группа «народных мстителей», решивших таким образом заявить о себе. Спецслужбы начали устраивать облавы на членов многострадальной Народно–социалистической партии. Понимая, что следующим объектом для атаки станут он и его товарищи, Фидель принял решение покинуть остров. Он отправил в Мексику своего брата Рауля, которого полиция обвинила в причастности к одному из взрывов, а сам намеревался присоединиться к нему чуть позже.
В конце июня 1955 года на конспиративной квартире состоялось собрание участников штурма Монкады и нескольких их молодых единомышленников. На этом собрании было принято решение о создании организации «Движение 26 июля», которая поставила своей целью свержение режима Батисты. Антонио Лопес по прозвищу «Ньико», Педро Мирет, Айде Сантамария, Мельба Эрнандес, Педро Агилера Гонсалес и Хосе Суарес Бланке – участники штурма, а также Армандо Харт (будущий муж Айде Сантамария), Фаустино Перес Эрнандес и Луис Бонито вошли в руководство этого движения и получили свой конкретный участок работы. Был утвержден флаг «Движения 26 июля», красный и черный цвета которого соответствовали девизу «Родина или смерть!». Посередине было помещено название организации.
Ее члены рекомендовали Фиделю Кастро в целях конспирации движения и его личной безопасности уехать в Мексику, где были сильны левые политические течения. Общественность Мексики – страны, имевшей общую границу с Соединенными Штатами, традиционно была лояльна к политическим эмигрантам. Вдобавок там существовала большая кубинская диаспора, настроенная против Батисты.
Фидель Кастро должен был не только руководить «Движением 26 июля» из–за границы, но и заняться сбором материальных средств и привлечением в ряды организации кубинских эмигрантов. Перед отлетом в Мексику он разослал во все кубинские газеты свое заявление, в котором рассказал о причинах своего отъезда из страны. После его отъезда только журнал «Боэмия» опубликовал статью Фиделя Кастро под названием «Мы еще вернемся». «Так как все двери для политической борьбы народа захлопнуты, перед нами не остается другого пути, чем тот, по которому шли наши предки в 1868 и 1895 годах»[138], – объяснял свое решение Фидель Кастро.
Перед ним и его товарищами стояла задача не копировать опыт предыдущих борцов за независимость, а разработать принципиально новый план противостояния властям. «Наши предшественники в течение всех войн за независимость ни разу не сооружали окопов. Их сражения были стычками, в то время как наши необходимо было продумывать и стараться предотвращать столкновения, – рассказывал Фидель Кастро. – <…> Идея совершить вооруженное выступление нам пришла в голову в тюрьме <…> В первые недели нашего освобождения из тюрьмы мы развернули грандиозную кампанию по пропаганде наших идей. Мы назвали нашу организацию „Движение 26 июля“. Мы показывали невозможность продолжать борьбу мирными и легальными методами <… >
Когда говорят об армии, говорят о развитии силы, которая сможет победить другую армию. Это было нашей главной идеей, когда мы отсиживались в Мексике <…> Есть два типа войны: нерегулярная и обычная, регулярная. Нам необходимо было разработать стратегию, чтобы оказать сопротивление армии Батисты, у которой были самолеты, танки, пушки, коммуникации. У нас не было ни денег, ни армии. Нам надо было искать способ, чтобы противостоять тирании и совершить Революцию на Кубе»[139].
Фидель прибыл в Мехико по туристической визе 9 июля, кстати, в день национальной независимости Аргентины, где родился его будущий «брат, товарищ, друг» Эрнесто Гевара де ла Серна. Ему предстояло привыкнуть к непростому мексиканскому климату, к недостатку кислорода в высокогорном Мехико, «вечно» пропитанном смогом.
«Жилище» и одновременно «штаб–квартира» революционеров находилась в центре города по адресу улица Эмпаран, дом 49. Один из руководителей движения, Хуан Альмейда, тоже прибывший в Мексику, так описывал это помещение: «Квартира маленькая, тесная оттого, что там спит много народу. Когда в доме спит больше трех человек, очень трудно заставить их спозаранку складывать вещи. Помещение очень простое, с гостиной, столовой, спальней, ванной, маленькой кухней и длинным узким небольшим патио. В гостиной, столовой и спальне стоит несколько раскладушек. Позже мы выяснили, что их ставят на ночь, а днем сворачивают»[140].
Эта квартира принадлежала Марии Антонии Гонсалес, немолодой кубинке, эмигрировавшей с Кубы после переворота Батисты. Она занималась приемом и размещением кубинцев, начавших прибывать в Мексику. У Марии Антонии был свой счет к Фульхенсио Батисте и его режиму. Ее родной брат не оправился от пыток в одной из кубинских тюрем и умер вскоре после приезда в Мексику.
Мария Антония была замужем за мексиканцем и в своем квартале в Мехико пользовалась авторитетом. Зная, какой интерес вполне естественно будут проявлять к кубинским эмигрантам местные спецслужбы, она посоветовала кубинцам разработать систему паролей и условных знаков для входа в «штаб–квартиру». Именно в ее доме состоялась, как оказалось впоследствии, судьбоносная встреча Фиделя Кастро с Эрнесто Гевара де ла Серной, молодым аргентинским врачом, прибывшим из Гватемалы, исключительным человеком, про жизнь и смерть которого написаны сотни книг и статей, который в современном мире стал настоящей иконой леворадикальных движений и молодых бунтарей.
«Я думаю, что он был не только интеллектуалом, но и самым совершенным человеком нашей эпохи», – сказал о нем выдающийся французский философ и писатель Жан Поль Сартр. Не менее выразительны строки кубинского писателя Десноэса: «Должно быть, Че был ослепительным, раз самые темные люди загорались, когда он проходил мимо». Он не просто нравился женщинам, а был ими обожаем. Для подавляющего большинства тех, кто знает биографию Эрнесто Гевары, читал его произведения, Че останется самым неисправимым романтиком, тем юношей, который когда–то сказал в лицо богатому отцу своей первой возлюбленной Чичи–ны: «Мой смысл жизни? Я хочу делать благие дела, без какой–либо личной выгоды».
Легендарное прозвище «Че» приклеилось к Эрнесто Ге–варе де ла Серне таким образом. В общении с кубинцами Эрнесто часто пересыпал свою речь присущим аргентинцам междометием «че» – по–испански «Эй ты! Ну!». В Аргентине это не просто обращение, оно несет определенную смысловую нагрузку и даже может переводиться как «хороший парень». На родине Гевары часто говорят: «Привет, Че, как дела, Че?» Однако для кубинцев такое «простонародное» и отчасти вальяжное обращение было нетипичным и несвойственным. Они сначала подсмеивались над аргентинцем, а потом привыкли. «Он относился к людям с симпатией, – вспоминал Фидель Кастро. – Он был из тех людей, которые добиваются расположения своей натуральностью, простотой, дружелюбностью <… >
Никто не скрывал своей симпатии к Че, потому что он ездил по Латинской Америке, посетил Гватемалу, видел нанесенный североамериканскими компаниями вред, знал о нашей борьбе на Кубе, разделял наши идеи. Мы встретились, поговорили с ним, и именно тогда он к нам присоединился. Он знал также, что в нашем движении было мало буржуазии, что мы собирали революцию для национальной свободы, для антиимпериалистической революции, но еще не затевали социалистическую революцию.
<…> в Мексике были такие случаи, когда над ним смеялись, потому что он аргентинец, а не кубинец, за что получали от меня взбучку. Это было вначале, но потом, когда все поняли, какой он человек, шутки прекратились. И никто его больше не спрашивал о его происхождении»[141].
Поначалу его звали по имени. Затем просто «че». Наконец, «Че» с большой буквы. Ему самому очень нравилось это имя. Уже будучи одним из руководителей новой Кубы, он на вопрос, зачем подписывает «революционные деньги» своим прозвищем, ответил: «Для меня Че означает самое важное, самое дорогое в моей жизни. Иначе быть и не могло. Ведь мои имя и фамилия – нечто маленькое, частное, незначительное»[142].
Эрнесто Гевара родился в 1928 году в Аргентине. Он был первым ребенком в семье архитектора, который на протяжении многих лет неудачно пытался заняться бизнесом. По отцовской линии он был аргентинцем в двенадцатом, а по материнской – в восьмом поколении. Его мать была одной из первых автолюбительниц в стране. Среди его предков были бунтари – выходцы из Ирландии, испанские пираты, аргентинские землевладельцы и даже особы королевских кровей. Когда Че сражался с войсками Батисты в горах Сьерра–Ма–эстра, его дядя–адмирал, брат отца, возглавлял аргентинское посольство в Гаване.
В возрасте двух лет Эрнесто заболел астмой, которая даст о себе знать в самые трагические для Че периоды жизни: во время экспедиции на «Гранме», когда его едва не примут за мертвого и не выбросят за борт. И перед пленением, когда он, оказавшись в окружении в боливийской сельве, останется без лекарств. Из–за астмы маленький Тете, а именно так его звали в семье, не ходил в школу, а грамоте его обучала мать. Болезнь протекала в столь тяжелой форме, что Че Гевара был вынужден колоть себе инъекции адреналина, в шутку называя себя впоследствии «адреналиновым авантюристом». Уже после революции он с горькой иронией напишет: «Я люблю мой ингалятор больше, чем пистолет… Я склонен к глубоким размышлениям во время тяжелых приступов астмы».
Среднюю школу он закончил на отлично. В 19 лет поступил на медицинский факультет университета в Буэнос–Айресе, где курс обучения прошел за три года вместо семи лет. Будучи студентом, путешествовал по Аргентине на мотоцикле, который именовал «Росинантом». Считается, что взгляды Эрнесто Гевары во многом сформировались в начале 1950–х годов, во время его мотоциклетного путешествия по Южной Америке, которое он совершил со своим другом Альберто Гранадо. За несколько месяцев друзья посетили практически все страны континента: работали в госпиталях для прокаженных, причем Че общался с больными без маски, помогали крестьянам. Друзья побывали на местах добычи меди в Чили, пересекли пустыню Атакама, посетили развалины Мачу–Пикчу в Перу, плавали по озеру Титикака. В 2004 году немецкие кинематографисты на основе воспоминаний живущего на Кубе Альберто Гранадо сняли замечательный художественный фильм об этом путешествии – «Дневник мотоциклиста».
В Боливии Гевара свел знакомство с представителями новой народной власти. Но, увидев их отношение к крестьянам, разочаровался в этом режиме и отправился в Гватемалу.
В этой стране, в результате очередной смены власти, президентом стал Хакобо Арбенс. Он начал проводить радикальную аграрную реформу и осмелился противостоять американской экспансии. По решению Арбенса огромные банановые плантации, которыми раньше владела североамериканская «Юнайтед фрут компани», были разделены между крестьянами. Посол США в Гватемале Джон Перифуа, возмущенный таким поступком Арбенса, писал в журнале «Тайм»: «Соединенные Штаты не могут допустить возникновения советской республики между Техасом и Панамским каналом»[143]. (По той же причине американцы приложат впоследствии максимум усилий, чтобы устранить Фиделя.)
Вскоре с помощью ЦРУ в Гватемале был совершен реакционный переворот, и президента Арбенса свергла наемная армия Кастильо Армаса. Арбенс побоялся вооружить народ, хотя желающих сражаться с наемниками и американцами было немало. Как следствие, аграрная реформа была отменена, а ее проведение списали на «происки коммунистов». Координировал операцию по свержению Хакобо Арбенса государственный секретарь США Джон Фостер Даллес, который к тому же был акционером «Юнайтед фрут компани». В «коммунисты» были записаны все, симпатизировавшие Хакобо Арбенсу и лояльно воспринявшие его реформы. Эр–несто Гевара принимал участие в стычках с американской морской пехотой, а затем вместе с потоком гватемальских политических эмигрантов в 1954 году попал в Мексику. Там Че Гевара принял решение посвятить свою жизнь делу революции, которая для него заключалась в установлении социальной справедливости.
Не так давно стало известно о том, что ЦРУ завело досье на Че Гевару не во время партизанской войны повстанцев в горах Сьерра–Маэстра, а именно после событий в Гватемале. Бывший сотрудник ЦРУ Филипп Эйджи заявил, что у этой спецслужбы были свои личные счеты с Че. Она в конце концов настигла и при помощи боливийских солдат уничтожила его в Боливии в 1967 году. В 1959 году ЦРУ направило в Гавану своего агента Эндрю Сент–Джорджа, который ранее как «журналист» брал интервью у Фиделя Кастро и Че Гевары, во время их партизанской борьбы. Сент–Джордж должен был уговорить Че не расстреливать бывшего заместителя начальника так называемого кубинского «Бюро по подавлению коммунистической деятельности», приговоренного к смертной казни. Однако Че Гевара ответил американцу: «Мы его все равно расстреляем, потому что он убивал и пытал кубинцев и потому что знаем, что он агент ЦРУ». Тогда резидент ЦРУ на Кубе в своей телеграмме в Лэнгли написал: «Это – объявление войны»[144].