ПРАХ КО ПРАХУ
Жизнерадостный молодой человек произнес несколько слов, присутствующие на похоронах спели песню в память об усопшем без музыкального сопровождения, и останки покойного были опущены вниз, туда, где вскоре они растворятся в небытии. Мистер Фаррелл восстановил способность размышлять, утерянную со смертью друга. Не пустота, а новое начало, если и в самом деле в это верил Альберт Мосс, а почему бы и нет? Он сам не обладал верой, глубокой и прочной, и сомневался, что его друг-спиритуалист верил бы во всемогущего и вселюбящего творца, если бы посидел в концлагере. Но так было демократичней.Вместе с трупом Альберта возникли мысли о миссис Фаррелл. В конце концов ее муж обрел покой; когда-нибудь он навестит могилу с надгробным камнем, прочитает надпись, которую он сам выбрал после стольких мучительных раздумий, стольких пережитых в нерешительности дней и ночей, а потом подрежет и приведет в порядок любимые им красные и белые гвоздики. Он видел медленно истлевающую плоть, ссохшуюся кожу, гипертрофированные морщины, а вместе с этим зарытые в землю трубы для сточных вод и кучи костей. Дрожь пробежала по его телу, начавшись возле плеч и скатившись до самых пят. Он сидел на скамье, но она заставила его наклониться вперед. Никто не обратил на это никакого внимания. Все видели лишь старика, переживающего горе.Когда прихожане друг за другом покинули часовню, мистер Фаррелл задержался. Он сидел, обхватив голову руками. Слезы сочились сквозь сильные пальцы, не попадая ему в рот. Он по-настоящему не плакал с детства, хотя как следует не помнил и этого. Да и сейчас он обходился без всхлипов и стенаний. Он был печален, но одновременно ощущал облегчение. Он долго сидел в неподвижности. Картины прошлого вспышками возникали в памяти и медленно исчезали прочь. Уложенные ряды трупов и гниющие тела из военных лет сменялись счастливыми упоминаниями; семья, друзья и гордость за себя в годы войны.В то время как его сверстники фыркали на собеседников, которые, кроме мирной жизни, ничего не знали, мистеру Фарреллу было всё равно. Может быть, Харрис, летавший на бомбардировщике, был не прав в отношении Дрездена. Какая слава в том, чтобы жечь и дома и людей, как это бывало? В то же время он не понимал, чего бы он добился, ругая пенсионера, который делал то, что считал нужным. Все они тогда были детьми. Подростки в военной форме. Однако он поражался, глядя на изгибы истории, которую переписывали, пересматривали и выворачивали наизнанку. Он жил историей, насколько позволяла ему память. А через несколько лет он умрет, а может, и раньше. И тогда задача будет возложена на книги, которые из вторых рук будут рассказывать об истории.В конце концов мистер Фаррелл встал и справился со своей слабостью. Ведь ничем другим слезы и не могли быть. Его пол, его социальное положение отнимали у него право быть мягким, проливать слезы и открыто переживать горе. Оно было привилегией тех, кто располагал временем и испытывал повышенную потребность в проявлении эмоций. Он не жаловался, так как обладал внутренней силой, необходимой для того, чтобы идти по жизни, способностью смотреть в лицо трудностям и оказываться на верху положения. Слабый погружается в депрессию, когда названия теряют смысл и чахнет рассудок. Возможно, он и сам был уже на грани, когда страдал галлюцинациями и видел свою жену там, где ее, возможно, и не могло быть, слышать ее голос у себя в голове и позволять себе усваивать способ мышления Альберта. Но со всем этим он уже покончил. Она умерла.Его не трогали религиозные обряды и образы. Только одна реальная картина – жир тает на большом жару, вскипает стекает с очага и застывает. Во глубине души он завидовал Альберту с его спиритуализмом, и все-таки никогда не м0г погрузиться в себя. Вера дается с рождением. Если человек создает свою собственную теорию о жизни после смерти, то кто может сказать, что она не верна; всё равно что гадать по звездам. Время – вот суть вопроса. И хотя он ежедневно воссоздавал прошлое, ему в его возрасте было слишком трудно следить за препирательством между шагом вперед и шагом назад, будущее предлагает более простые и позитивные решения.
– Как прошло? – спросил Вине, когда его дед открыл дверцу автомобиля и сел на место пассажира.- Похороны как похороны, хотя на этот раз было лучше, чем обычно. Не было органиста, который бы играл на нервах и фальшивил, а говорили немного. По крайней мере отсутствовала суета, которая была при погребении твоей бабушки. Я помню всё, словно это было вчера. Ревел расстроенный орган, отдаваясь эхом в голове и сводя с ума. Потом приходский священник молол вздор о женщине, с которой никогда не встречался и о которой даже не знал, что она еврейка, родилась в Будапеште, а умерла атеисткой в Лондоне, что ей нужно его прощение, как мертвому припарка, хотя она и занимает участок на его кладбище. Клянусь, если бы он говорил еще дольше, меня бы повесили из-за него.Вине Мэттьюс кивал головой, не зная, что сказать. Потом он повернул ключ зажигания и направил машину к краю дорога, пытаясь пробиться вперед в потоке автомобилей. После смерти жены старику пришлось нелегко, но, кажется, сейчас он уже приходит в себя. Он нашел дырку и нажал на газ, торопясь оставить за собой крематорий. Со светофорами ему везло, и вскоре они уже мчались, оставив за спиной Чисвик Флайовер и нацелившись на Кью.- Ты должен приехать ко мне в Австралию, как только я там устроюсь, – сказал Вине. – Дай мне пару месяцев, чтобы всё наладилось, и приезжай. Живи, сколько хочешь. Работу я найду без труда. У меня там довольно много знакомых. Можем забраться в самую глушь и полюбоваться красотами. Стало потише, политические взгляды никого не волнуют, бандиты не беспокоят, нечего бояться и того, какой налог тебе выпишут в муниципалитете на следующиймесяц.- Ты же знаешь, я мог бы туда уехать много лет назад. Мой брат эмигрировал после войны, и он хотел, чтобы я испытал себя. Но мне это было как-то не по душе. Имей в виду, может быть, я тебя переправлю по сходной цене, хотя добраться дотуда не так дешево. Я не знал, какая сложится ситуация после войны. Это было увлекательное время в известном смысле; происходящее вокруг захватывало тебя полностью и не оставляло времени подумать. Потом, через некоторое время, чувство облегчения сменилось на грусть. В те дни ни от кого не приходилось ждать помощи. Не к кому было пойти и поговорить об увиденном и сделанном. Хватало хлопот с твоей бабушкой после всего того, что она пережила. Однако мы всё преодолели. Другого выбора не было. Или так, или сумасшедший дом. Может, мы были тогда сильнее, не знаю. Не то что вы, маменькины сынки, со своими адвокатами и социальной защитой.Оба рассмеялись. Винсу хотелось узнать, убил ли он кого-нибудь на войне, но никогда не спрашивал об этом. Уже в детстве он видел много такого, чтобы не задавать лишних вопросов. Этим трудно делиться, хотя и была война, борьба за выживание. Ему пришли на ум драки, в которых он участвовал, когда был помоложе. Он никак не мог соединить в одно два разных характера, оставаясь одним и тем же человеком. Попади он в сложную ситуацию, он будет сражаться за выживание, но одновременно он предпочитал совершить путешествие на другой конец света, чем съездить в Ливерпуль или Манчестер. Потерять голову из-за какой-нибудь девчонки было для него лучше, чем буянить перед входом в подозрительное заведение с глазами, мутными от выпитого и башкой, готовой получить еще одну оплеуху от какого-нибудь психа, выскочившего на улицу, чтобы причинить тебе серьезное увечье.- Я оплачу тебе перелет, не беспокойся. В прошлом ты немало сделал ради меня, когда я был мальчишкой, ну н ВСе такое. Ты просто отправляйся в «Хитроу» и получай удовольствие от поездки. И не подведи меня. Мама с папой говорили, что приедут, а ты приедешь сам, вот посмеемся. На машине ты заберешься в пустыню, а там ничего, кроме песка и линии горизонта. Обожженные горные цепи, как утверждают аборигены, – это спящие животные, которые создали мир. Это заставит тебя задуматься. Никакой психологии толпы, только кенгуру и, может быть, несколько аборигенов, погруженных в дрему на жаре.- Это будет моя вторая молодость. Детство не считается. В первый раз за границу с 1945 года. Ты же знаешь, я ни разу не летал на самолете. Говорят, это надо испытать. Приятней, чем спрыгивать с десантного катера под огнем немецких пулеметов, норовящих разрезать тебя пополам, когда ты выбираешься на берег, а сзади сволочь сержант со своим пулеметом, орущий, что уложит тебя на месте, если ты будешь долго копаться. Видишь ли, так оно и было. Если не поторопишься, несдобровать ни тебе, ни твоим ребятам.- Если ты летишь в Австралию, к тебе относятся со всем уважением, так как за место ты дал приличную сумму. Не то что какая-нибудь двухчасовая поездка в Испанию или Грецию, как на метро. Ты взялся за большое дело, и все заботятся о тебе. Дармовые напитки, еда на тележке и кино. Будут там и дурочки, работающие стюардессами.- Может, я найду себе какую-нибудь куколку, чтобы она позаботилась обо мне, кто знает. Для меня это еще актуально. Даже у старика время от времени возникает желание.Вине смутился. Ему не хотелось думать о том, как его дед займется делом, трахая какую-нибудь фифочку из «Бритиш Эарвейз» на пляже Бонди. Развлекает ее приятной болтовней, натягивает презерватив, раздвигает ей ногизабивает в империю «Британских Авиалиний» свой пролетарский болт. Костлявый зад движется вверх-вниз в ритме духового оркестра, голоса в некотором отдалении, блондинка с голубыми глазами, покоренная чарами пенсионера, медали, которые он редко надевает, потому что считает их мусором, фиолетовые ногти длиной в километр впиваются в сухую, как наждак, кожу, а вот дело доходит до стонов -дань возрасту и опыту. Состарившийся гигант секса из рест-Энда на гастролях в провинции. Блондинки в бикини порхают вокруг довоенной модели учителя вальса, уплетающего завтрак ранним утром. Вине тряхнул головой. Такие девицы, должно быть, недоразвиты. Противно. Совращение малолетних, только наоборот. Он взял кассету с магнитофонной записью техно Spiral Tribe, сделанной братом, вставил ее в плеер и убавил громкость, чтобы было чуть слышно.- Поднимаешься высоко над облаками, а потом пролетаешь па теми местами, о которых говорят в новостях: Эль-Кувейт, Дели, Сингапур, всё что угодно, и оттуда из космоса глядишь на всё сверху, очертания облаков, а когда солнце восходит, а ты смотришь в окно, то кажется, что видишь, как искривляется пространство. Словно ты уже на полпути к тому, чтобы стать астронавтом, путешествуешь в компании с ангелами. Необычные ощущения. Ничто не может навести тебе и малейшего вреда.. – Звучит неплохо. Потом проверим. Ты, наверное, больше не приедешь сюда.- Приеду. Месяцев так через шесть, примерно. Я люблю Англию и всё такое прочее, но она – черт знает что, правда. Здесь – вся ерунда, которую приходится таскать на своем горбу. То есть я знаю, везде одно и то же, куда ни поедешь, во Мне хочется скорее быть снаружи и, пригнувшись, заглядывать внутрь, чем находиться в гуще вещей, которые все время подвергаются насилию.Винс миновал мост Кью, включил правый поворот. остановился, ожидая разрыва в потоке машин, чтобы свернуть на Южное кольцо. Он съехал к главному входу в парк Кью и легко нашел место для парковки. В это время го здесь на пустыре всегда было много свободного места. Дом больше походили на особняки, и его всегда занимало, хорошо ли здесь живется людям. Возможно, неплохо. Конечно это был не Лондон, по крайней мере не тот Лондон, который он знал. Летом здесь устраивали площадку для крикета, а в старой церкви на другой стороне подавали чай и пирожные. Деревня да и только. Они вылезли из машины и подошли к главным воротам. Платил Вине, так как в наше время попасть в Парк Кью стоит недешево.В последний раз мистер Фаррелл приходил сюда пять назад, это была летняя прогулка с женой, его прежняя профессия хорошо сочеталась с достопримечательностями ботанических садов. Вине был здесь ребенком со своими родителями, бабушкой и дедушкой. Особенно часто он вспоминал тот случай, когда брат заблудился в уголке парка, выходящем на реку. Когда он нашелся, дед здорово отлупил его. Они шли прямо, потом свернули налево к озеру, Дом Пальм – направо. В детстве Вине был уверен, что это космический корабль. Его очертания, стеклянная обшивка с элегантными линиями, ухоженность, – он казался таким же большим, как и раньше. Они остановились у воды. На противоположном берегу гуляли двое пожилых людей и три японских туриста, как слабое напоминание о столпотворении в другое время года. Земля выглядела черной и тучной, солнце пряталось за облаками, призрак уединения и надежда на жизнь, прячущейся под слоем почвы и ждущей удобного момента, чтобы взойти и заполнить весь мир.Они пошли в Дом Пальм, тяжелые двери с шумом захлопнулись за ними. Внутри было тепло и влажно, сквозь роскошную листву едва видны стеклянные панели, слышалось постоянное шипение водяных брызг. За несколько ми-нут они побывали в Амазонии, тропических лесах Азии, пронеслись над всем земным шаром. Повсюду экзотика и буйная растительность. Он поднялись по винтовой лестнице на верхнюю галерею, остановились, чтобы взглянуть вниз на громадные листья и причудливую кору деревьев, затерянных в джунглях у озера Виктория.- Умели раньше делать хорошие вещи, правда ведь? -сказал Винс, нарушив наконец молчание, прерываемое лишь шумом шагов по металлу. – Не только кровь да разбой сеяли. Я вот читал, что тогда практиковали такой обычай: кастрировали аборигена и заключали пари, через сколько времени он умрет, а придешь сюда и видишь, что были и другие люди, которые действительно строили, но это уже другая история. Глядишь на это, на парки в Лондоне и разные музеи, и не видишь никого, кто бы делал то же самое в наши дни. Всё урезают и закрывают, и если наложат лапу на Кыо, то застройщики спилят все деревья и превратят территорию в первоклассную недвижимость.- В одном случае дела обстоят лучше, в другом – хуже, – ответил мистер Фаррелл, – где пусто, а где густо. Взгляни на мое время. Мировая война, миллионы убитых, изнасилованных, замученных. И это Европа. А сейчас мы производим оружие для других, их очередь убивать, но пока не в таком масштабе, как мы. Зависит от того, как на это смотреть.Мистер Фаррелл был рад, когда они вышли из Дома Пальм. Влажность стесняла ему дыхание. С удовольствием вдыхал свежий воздух и Вине. Ему было приятно видеть старика в хорошем расположении духа. Обычно он говорил о своей жене в настоящем времени, словно она была рядом с ним, сидит, может быть, за столом у них в доме или прилегла в спальне, выглядывая в окно в ожидании мужа. Что-то болезненное присутствовало во всем этом, и Вине, размышляя о своей бабушке, представлял, как она смеется горлом. Но на этот раз дед говорил о ней в прошедшем времени. И ему стало намного легче на сердце.Они пошли по направлению к реке, мимо второго озера с утками на воде и утиным пометом на берегу, двигаясь по кругу, так что в конце концов они добрались до Дома Эволюции. Вине читал о бесполом и половом воспроизводств о роли летучих мышей, пчел и бабочек в опылении, о дополнительной силе, приобретаемой через половую деятельность, и прибавлении новых генов, которые способствуют появлению дополнительных шансов на выживание Профурсетки, мега-смесь Великой Британии, тому доказательство.- Я рад, что мы дошли сюда, – сказал мистер Фаррелл сидя через полчаса в соседнем ресторанчике, словно белка отправившаяся на прогулку в поисках кусочка бутерброда с сыром. – Места вроде этого как-то воодушевляют. Это настоящий мир, – всё, что имеет отношение к деревьям, растениям и цветам, и ученые ищут, какие лекарства можно получить от природы. Об этом никогда не говорят. Все время многие вещи предстают своей негативной стороной.Вине кивнул. Дед был прав. В его памяти парк Кью был неразрывно связан со счастливыми воспоминаниями, но сейчас в этом месте ощущался и какой-то более позитивный заряд. Нечто более изощренное, словно кто-то пытался втянуть людей в работу, старался научить их, воспитать и тому подобное. Может быть, раньше он этого не замечал. А как узнать правду о прошлом, когда, с одной стороны, звучат истории о кастрированных на спор аборигенах, а с другой – живут натуралисты и садоводы, которые путешествуют по планете, очарованные деревьями и растениями и, пытаясь сохранить природу, рассказывают человечеству, какие ему будут от этого выгоды.- Зачем тебе ехать в Австралию, если у тебя есть вот это? -смеялся мистер Фаррелл. – Там, должно быть, чудесно, но та земля никогда не станет твоей родиной, не так ли? Возможно, поэтому я никогда не уезжал и не испытывал там судьбу, теперь-то я знаю. Это значило бы признать поражение, заявить, что какая-то часть моего существа никуда не годна, что страна, которая меня создала, – пустое место. Будущее заслуживает того, чтобы его видеть, чтобы знать заранее, что же произойдет потом, пусть даже через десять или двадцать лет движения по той же колее. Именно осознание этого и поддерживает человека в пути. Застряв в прошлом, ты никогда не продвинешься вперед. Половина на половину. Храни в себе всё доброе и умножай его. Но отбрасывать всё от себя и начинать сначала – это всё равно, что ничего никогда не менять, также плохо.- Ты говоришь как политический деятель, – сказал Винс.- Я ни разу не видел таких политиков, которых бы стоило слушать, а слушал я их часто.В Австралии Вине жил севернее Сиднея, напротив Большого Барьерного рифа. Прозрачная красота под ярко-синим океаном. Нырнув, попадаешь в другую вселенную -мир рыб и кораллов, косяки пескарей носятся взад-вперед, тысячи мелких тварей, крупные разноцветные рыбы таращатся на тебя громадными глазами, безвредная акула маячит в отдалении. Под поверхностью воды бурлит настоящая жизнь, ищет собственный путь выживания, смешиваются все краски, а он думал о бесполом и половом воспроизводстве, оправданном в своей сфере, о тяжелом песке и девушке-итальянке, с которой он повстречался во время купания, когда сидел на пляже и глядел в темноту, очертания ее длинных черных волос на фоне безоблачного неба, покрытого звездами и летающими кометами, волны, разбивающиеся о берег, переносят его через все эти годы в Сан-Себастьян, где он пытается уснуть под дощатым настилом, а пьяницы бьют бутылки у него над головой, и он-таки сделал то, что надумал, выбрался из этой колеи, из этого окружения, так что сейчас он ясно видит, что находится под поверхностью, глубоко внизу, – все цвета и движения, люди, подобные ему, слишком далеко ушедшие в свой мир, и было что-то снаружи, что-то большее, и главное, что это так или иначе действительно не имело никакого значения, а только та итальянка была важна, абсолютная красавица, сентиментальный способ описать человеческое существо, но это было именно то, чем оно и являлось, чистая магия, осознание того, что он, Винс Мэттьюс, перенес ее на другую сторону планеты и по пути видел не меньше семи чудес, чуть ли не хохоча над неуклюжими мыслями парней из Сан-Себастьяна с их быками, которых они собирались гонять, и о солнечном ожоге, и о том, где же были бедные ублюдки в тот момент, быков умертвили, а что насчет Джона и Гэри и всех других, ну, а потом они ушли снова, когда Винс сосредоточился на красных потоках космической горной породы в миллионах миль над головой.- Есть один-два политика, которые старались, но их согнали криками с трибуны, так что теперь все они махнули рукой и стали беспокоиться лишь о своем крохотном кусочке власти. Они растворяются в общественном мнении и обустраивают себе легкую жизнь. Думаю, все так поступают. Кроме нас с тобой, впрочем. Мы оказались за бортом и со стороны видим все ухищрения. У меня у самого не было выбора, и мне не нравилось, чем я занимался, но у тебя оказались нервы покрепче, и ты сумел жить своим умом. Но, возможно, тебе придется отступить немного назад. Что ты улыбаешься, Вине?- Подумал я о тех исследователях и как им приходилось путешествовать. В те времена не было ни билетов на авиарейсы вокруг Земли, ни общежитий для туристов с рюкзаком.После того как они выпили кофе, а мистер Фаррелл подманил угощением другую пару белочек, они возобновили беседу. Облака ушли, и установилась прекрасная погода. Они прошли сквозь разрушенную кирпичную арку и уже собирались миновать галерею Мэриэнн Норт, когда мистер Фаррелл схватил Винса за руку. Тот тоже не помнил этого здания, и они зашли внутрь и прочитали некоторые подробности о художнице викторианской эпохи, не получившем должного образования, и которая путешествовала по свету, рисуя растения и пейзажи.Тысячи красочных картин покрывали стены, все они были заключены в черные деревянные рамки. Не было свободного места между отдельными работами, стены были покрыты ими в прямом смысле этого слова. Были фрагменты растений, с их кропотливо воссозданными причудливыми Нормами, и гораздо более обыкновенные виды. Было немного портретов, лишь жизнь растений и невероятные пейзажи. Женщина, которая создала всё это, выглядела суровой, в длинном платье, круглых очках, с платком на голове. До таковой была лишь ее внешность. Она побывала везде: Ворнео, Ява, Япония, Ямайка, Бразилия, Индия, Чили, Калифорния, Новая Зеландия – гораздо больше, чем любой из них мог бы впитать в себя. Растения и цветы, деревья, морские прибрежные скалы и вулканы, заснеженные горы, кенгуру на заднем плане, гуляющие из картины в картину, обезьяна, поедающая фрукты, разнообразие красок, калейдоскоп впечатлений.Никогда до тех пор Вине не бывал в художественных галереях. Искусство – это вещь для тех, кто живет в Кенсингтоне и Хэмпстеде. Это было еще в школе, когда их водили в галерею Тейт, но они дрались с ребятами из Левишема, даже в то время западный Лондон дрался с южным Лондоном, и Вине побил кого-то из тех пацанов. Один из учителей увидел это, и его высекли, а затем исключили из списка на очередную поездку к морю, которое ему хотелось увидеть, так как нечасто приходилось туда ездить на каникулах. Но потом, когда он вырос, дело наладилось, и он попал в такие места, в которых большинству людей не удавалось побывать, а он еще не насытился, наверное, как та женщина на фотографии у входа в музей или художественную галерею или как там еще называются такие места. Он готов был биться об заклад, что во время путешествий ей было не до викторианского дерьма, и она отбивалась от навязываемой ей роли в обществе, не позволяла поставить себя на определенную полочку, обнаруживая больше отваги, чем было у него самого. Он проникся полным уважением к Мэриэнп Норт, хотя он ничего не знал о ней, кроме того, что видел на стенах. Она показала всё, что могла.- Она многое повидала, так ведь, дед?- Она видела только красоту. Именно так и надо смотреть.Мистер Фаррелл быстро переходил от картины к картине, сопоставляя изображение с текстом внизу. Картины были красивы, хотя располагались немного тесно. Ее можно было взять за образец для того, кто, имея страсть к чему-то действительно и живет своим увлечением. Вот и всё, что в силах человека. Потом он закончил осмотр и, поджидая внука на улице, был готов идти домой и разбирать вещи жены, складызать их в кучу, вытряхивать их и перебирать снова, мыть полы и выскребывать все застоявшиеся запахи прохладный ветер на лице, освежающий и бодрящий, словно он проснулся после долгого сна, его внук всё еще находился внутри, разглядывая вулканы на Яве и какой-то рисунок растения, название которого он не мог выговорить, думая о той девушке-итальянке на пляже, старом бродяге-испанце, пытавшемся научить англичанина своему языку, радуясь тому, что оставили быков в покое, о чем-то стоящем, понимая, что некоторые люди более открыты, и они выражают свой протест и дальше, о чем-то, выпадающем из рамок условностей, как Мэриэнн Норт, дочь члена парламента, просто о людях, в конце концов, заглядывающих внутрь растения, не замечая его формы и видя все подробности. Вине хотел бы знать, зависит ли его генетическая живучесть от летучей мыши, пчелы или бабочки.
МИЛЛУОЛЛ. ВЫЕЗД.
Мы тверды, как гвозди, входя в «Львиную берлогу» и неспешно согреваясь парой кружек пива, которых достаточно, чтобы обрести мужество, закипающее в этом никчемном баре, и для того, чтобы смягчить удары, если дело примет дурной оборот. Пацаны хвастают и поют, в то время как мужики постарше не выступают, мол, не хвались, отправляясь на акцию. Всё приходит с опытом. Ходили в подмастерьях, уроки усвоили. Сегодня вечером нет места для случайных людей. Каждый из присутствующих должен встать и рассчитаться на первый-второй. На кон поставлена честь, а самоуважение – самая важная вещь. Если кто напьется, ему лучше здесь больше не появляться.Я гляжу на знакомые лица. Марк и Род стоят возле меня. Харрис с Мартином Хоу и Билли Брайтом. Черный Пол пускает монеты в игровой автомат, работающий с перебоями, и проигрывает. Черный Джон счастлив, что вернулся на Викторию после Вест-Хэма. Фейслифт и Дон Райт. Все они прошли огонь и воду, и готовы с ходу в бой. Делают свое дело тогда, когда это более всего необходимо. За кулисами укрепляя репутацию и поддерживая доброе имя клуба, нашего элитарного клуба. Сегодня вечером мы устраиваем спектакль, и если кроме нас его никто не увидит, ну так и заебись. Это ведь такая вещь, которую не делают ради других. Ее делают для себя и своих друзей, и мы пялимся в окно бара и смотрим, что происходит на станции.О большой пьянке не может быть и речи, так как две кружки – это предел, если мы хотим получить все преимущества и избежать ущерба. Многие из ребят обходятся слабыми напитками. Алкоголь туманит мозги и ломает дисциплину. Если ты хочешь затеять потасовку, а не побазарить, ты должен следить за тем, что пьешь. Нельзя себе поз волить опрометчивости при посещении Миллуолла. Догастишь там ошибку и тебе – конец. Другого шанса этот жребий не дает. Ухо надо держать востро и следить за тем, Что происходит вокруг. Веди себя естественно, до той секунды когда рванет, а тогда уж – все в схватку. Пленных не брать’Харрис стоит на углу стойки бара со своей командой принимая приветственные кивки от вновь прибывающих уместные лица, он знает, кто есть кто, уставший от посторонних больше, чем когда-либо после Ньюкасла Сегодня мы – сплоченная кодла, только основные игроки участвуют в поездке в Миллуолл, потому что для юго-восточной части Лондона мы как красная тряпка для быка. Правда, околачиваются здесь один-два пацана, малолетки, которым лет под двадцать, но они уже знают, что к чему, и, выглядя старше своих лет, горят желанием испытать себя на прочность и войти в ряды предводителей. Это как игра, в которой молодой парень может приехать, схватиться в драке с самыми лучшими из вражеской фирмы, заложить основу своей славы, которая будет представлять его в лучшем свете, если он проявит себя стойким. Если ты делаешь свое дело, когда его от тебя ждут, тогда не имеет значения, чем ты вообще занимаешься.Мы собираемся для встречи с Миллуоллом на выезде, дело предстоит не самое приятное, но мы некоторым образом уважаем в глубине души Миллуолл, хотя никогда бы в этом не признались. Мы-то знаем, что Нью-Кросс и Пекхэм- настоящие дыры в Лондоне. Давно замечено, что самая большая деревенщина – родом отсюда. Насколько помнится, фанаты Миллуолла всегда были полоумными. Какими-то особенными, болезненно-психическими, за пределами понимания. Они приобрели такую репутацию и заслуживают ее, взращенные на истории доков на рубеже веков. Сто лет вьпвибания мозгов из каждого, кто слишком далеко отойдет от старой кентской дороги.Их отцы делали свое дело, гоняясь в пору нашего детства за чужаками по аллее Колд Блоу, как за игрушечными солдатиками, прежде чем они выйдут на дорогу к Сенгал-филдс, а еще раньше их деды сурово могли проучить тех, иго из Вест-Хэма забирался слишком далеко на Собачий Остров, перенося сюда дурные привычки Поплара и Степни. Ножи, бутылки и драки стенка на стенку до, после и во время игры. Всё это происходило еще до того, как родился мой отец. В добрые старые времена, когда Британия господствовала над морями, а некоторые районы Лондона были запретной зоной для полицейских в выходные дии, когда ресторанное дело шло на заебец и с большим размахом.Человеческую природу изменить нельзя, и если полиция наедет на тебя, и, не дай Бог, на пару лет тебя упекут за рукоприкладство, тогда твои кореша будут ходить за тобой, куда ты их поведешь, а когда ты уберешься на тот свет, твой образ будет увековечен. Вот как складываются легенды. Исторические имена, которые значат больше, чем все нельсоны и веллингтоны, вместе взятые. Миллуолл, Вест-Хэм, Челси, Ф-Команда, ICF, Охотники за Головами, Ватерлоо -это просто названия конечных железнодорожных станций, и самое лучшее, что получают ребята, погибшие за свой край, – это станция, названная в честь того места, где они погибли. Съездить в Миллуолл – это в наши дни всё. В том, чтобы съездить туда, больше смысла, чем хуячить во Францию, чтобы проветриться.Мы убиваем время в пабе, становясь всё сильней с прибытием свежих лиц, держим всё под контролем, ведем себя осмотрительно. Нет необходимости привлекать к себе внимание, сегодня вечером более, чем когда-либо. Полиция ждет беспорядков со своим снаряжением для разгона смутьянов и полуголодными немецкими овчарками, расставленными по всем темным боковым улицам в качестве резерва. Всеобщее ожидание. Поддерживается равновесие, Удерживающее ситуацию в нужном направлении, все хотят Получить свой кусок веселья. Харрис говорит ребятам не шуметь, и те тут же реагируют как надо, стихают песни, губы плотно сжаты, все понимают, что Миллуолл на выезде – это не хрен собачий, не время терять над собой контроль большинство вожаков – более старшего возраста, вместе с некоторыми хорошо известными лицами, которые появляются лишь в случае серьезных осложнений.Мы уходим отсюда, когда еще нет половины шестого потом Харрис начинает движение, а мы следует за ним из паба, идя сквозь ряды автобусов, забитых молчаливыми гражданами, направляющимися к Виктории. Мы на ходу вспоминаем Вест-Хэм, но это относится к прошлому, уложенному на полках памяти, а в настоящий момент мы смотрим, когда отъезжать. Харрис знает, понимая, куда мы едем, планирует сесть на поезд в Пекхем-Рай. Мы хотим избежать Нью-Кросса и южного Бермондси, куда приедет основная часть наших болельщиков. Если всё пойдет по плану, мы будем гулять по Миллуоллу без эскорта, в это время копы сосредоточат свое внимание на чем-нибудь другом. Они выстроятся в шеренгу, исполняя свои обязанности, а мы тем временем будем прогуливаться взад-вперед вне поля их зрения, в поисках хорошего ночного развлечения.На данный момент толпа рассеялась, и нас осталось сотни три, не меньше. Кругом много мускулов, тертые калачи, некоторые отчаянные типы едва сдерживаются от агрессии. Любой команде нужны главные игроки для важных игр, как, например, эта. Двадцать или тридцать лбов вам не помогут, какими бы амбалами они не были, и мы смеемся, вспоминая о Пите Уоттсе, еще один эпизод из мифологии фанатов Челси, как его выбросили через окно пивной в Миллуолле пятнадцать лет назад. Его пырнули в ногу, прежде чем заявилась полиция и захомутала его. Ему это обошлось в пятьдесят фунтов стерлингов.Мы на поезде, заполняем купе. Понимаем, что остальные пассажиры боятся нас, но нас это не колышет, мы храним эмоции для Миллуолла, не хотим буянить, не нужно всего этого подросткового хулиганства – швырять лампочки на перрон или лапать секретарш. Миллуолл – это такой закоулок Лондона, где время остановилось, даже если там и завели шикарное футбольное поле. Улицы и люди остаются прежними, но аллея Колд-Блоу – это безобразное место, кишащее мудаками, а Нью-Ден, может, и выглядит презентабельно, но там полно тех же знакомых лиц, маячащих на заднем плане в терпеливом ожидании.Дни, когда происходили ежедневные беспорядки на театре военных действий в Миллуолле, канули в прошлое. А наши забавы на городских улицах, как это всегда, впрочем, И бывало, протекают вдали от глаз репортеров и фотографов. Каких действий они ждут от полиции? Установки камер на каждой крыше каждого дома, на каждой улице в каждом городе в надежде получить запись последних бесчинств? Им это неинтересно. Это стоит слишком дорого, а они начинают действовать лишь в том случае, если что-то попадает на глаза общественности. Дохлая муха, она раздражает, ее сбивают хорошим щелчком, а затем звучат гневные слова со страниц бульварных газет.Двери закрываются, и мы удаляемся от Виктории и пластмассового Диснейленда в Вест-Энде. Мы движемся через Лондон с его гранитными кварталами, полными государственных секретов и финансовых дельцов, торговцев оружием и узаконенных наркобаронов. Остекленные конторы отражают фонари и здания, безжизненные, увешанные рекламными ухищрениями. Река в это время – великолепное зрелище, суровый город Лондон, в котором освещение – единственная вещь, которая не позволяет разорваться городу. Постепенно мы набираем скорость, поезд мягко Покачивается из стороны в сторону, вспышки электрического света вдоль железнодорожного полотна, и всё это в любую секунду может застопориться. В многочисленных окнах – отражения лиц, и вскоре мы катимся через Брикстон н Денмарк Хилл, едем в молчании. Выключи свет в Лондоне, и весь город встанет на уши. Нужно, чтобы огни горели, неважно, сколько это стоит. Отключи рубильник на несколько минут, и ничего не останется, всё разнесут.Харрис начинает говорить в свой манере, четкой и ясной, давая указания и предупреждая. Авторитет у него сохраняется, несмотря на Ньюкасл, там его ошибки не было ситуация вышла за пределы его возможностей, но сейчас он должен доставить всех, так как там будет суматоха, и мы готовы к ней, развернемся по полной программе. В последние недели было слишком много обескураживающего, легавые всё время суют свой нос. Делают свою работу и только всё портят. Сегодня вечером должно произойти событие. Это жизненно важно для поддержания уверенности. Скажем так, мы в некотором роде наркоманы. Хорошо подстриженные торчки, которые ищут, кому бы врезать во время драчки. Но только мы не выбираем легких путей, не сидим, как курица на яйцах, набивая себе цену и втихаря пытаясь удивить своего соседа. Мы выбираемся туда, чтобы занять свое место на огневом рубеже. Высшая точка в природе. Адреналиновые наркоманы.Поезд постепенно въезжает в Пекхем, и мы вытряхиваемся на перрон. Квинз-Роуд – ближе к стадиону, но это значит, что придется болтаться без дела в ожидании пересадок, и достаточно одного телефонного звонка, чтобы нам повесили на шею эскорт полицейских. А сейчас всё выглядит, как надо, и копов нигде не видно. Кажется, мы вырываемся на оперативный простор, но вот какой-то мудозвон зажилил небольшую сдачу у контролера. Это пакистанец или еще кто-то, он слегка дрожит, очевидно, страха полные штаны. Особенно никого не винит. Но Харрис кричит на парня, приказывает отдать деньги, и служащий Британской железной дороги, кажется, вполне удовлетворен, он не хочет проблем, он выполняет свои обязанности, зарабатывает на хлеб. Харрис выглядит, как настоящий Робин Гуд, а мы смеемся про себя, понимаем, что ему всё это – по барабану.В данном случае мы стараемся не скомпрометировать себя. Мелкое воровство и вандализм – признаки разгильдяйства, а Харрис не хочет, чтобы билетный кондуктор сел на телефон. Этого мы хотим меньше всего. Мы вываливаемся из вокзала и далее – на своих двоих. Занимаем дорогу, все настороже, и мы возбуждены, двигаясь прочь от станции, переходим через улицу, не дожидаясь переключения светофора, энергия переполняет нас, мы на их дворе, шагаем с важным видом, знаем, что эти сукины дети где-то поблизости. Они выставили своих скаутов с мобильниками в маленьких кулачках, чтобы быстренько выдать звонок на дежурный пульт Деревенщин.Мы с подозрением глядим на всех праздношатающихся мужиков и держим курс к футбольному полю, откуда всё время доносится гул. Махаловка скоро начнется, вопрос нескольких минут, не часов. Это охуительно нереальное чувство, когда попадаешь в подобное место, зная, что есть другая кодла, находящаяся где-то рядом и собирающаяся по тому же поводу, а тот факт, что это ребята из клуба Миллу-олл, убеждает, что махач готовится по первому разряду, уровень высшей лиги, верхняя часть турнирной таблицы. Мил-луолл и Вест-Хэм. Но мы едины, собраны ради одной цели, и говорим себе, что эти ребята – психи, но мы тоже психи, какими мы и были против Вес