Три кризиса
Давайте взглянем на те кризисы, которые существовали в истории человечества. На наиболее важные и связанные, прежде всего, со сломом старых систем и возникновением новых. Первый кризис — так называемый кризис «длинного шестнадцатого века» — 1453–1648 гг. То есть от падения Константинополя до Вестфальского мира. Результатом этого кризиса стало возникновение капитализма. Надо сказать, что генезис капитализма до сих пор остается проблемой непроясненной. За последние 30–40 лет на Западе очень хорошо поработали над этим, и в упрощенном виде тема выглядит так: в четырнадцатом веке в Европу пришла «черная смерть», которая выкосила 20 млн из 60, то есть треть населения. Было три крупнейших антифеодальных восстания. Для сохранения привилегий сеньоры были вынуждены превратиться в постфеодалов — буржуазию. Им очень помогло открытие Америки. В Европу потянулось золото и серебро. Оно сразу же было вложено в военную сферу, произошла военная революция шестнадцатого века. И движение низов было задавлено.
Что имеем в сухом остатке? К 1648 году у власти в Европе на всех уровнях осталось 90 процентов тех семей, которые правили Европой в 1453 году. То есть капитализм стал побочным результатом борьбы сеньоров за свои привилегии.
Пример другого кризиса — поздняя античность. Был Рим, и вокруг его границ на 200 километров вглубь — полуварварские королевства. Там произошли две важные вещи: была воспринята римская система земледелия, в результате чего произошел демографический взрыв, плюс эти племена специализировались на торговле римскими товарами с теми, кто живет от Рима еще дальше. И когда Рим начал слабеть, они просто захватили его и вырезали верхушку. То есть преемственности верхушки позднеантичной и феодальной нет.
|
|
И был еще один кризис, но связан он был уже не с проблемой верхушки, а с тем, что Станислав Лем назвал «игрой общества и природы». Это был кризис верхнего палеолита. Самый страшный кризис в истории человечества. Он продолжался 15000 лет, и в результате вымерло 80 процентов населения планеты. Выходом из кризиса стала неолитическая революция — возникновение земледелия и того, что мы называем цивилизацией…
А если сравнить?..
Сквозь призму этих трех кризисов мы можем посмотреть на то, что происходит в сегодняшнем мире. Что происходило на Западе в последние 25 лет? Нация-государство приходит в упадок, и об этом не пишет только ленивый. В значительной степени происходит деполитизация общества — политика постепенно превращается в комбинацию шоу-бизнеса и административной системы. Следующая вещь — скукоживание гражданского общества и упадок рационального знания. Он происходит в трех формах: кризис светских, прогрессистских идеологий (марксизм и либерализм), кризис современной науки об обществе и кризис современного образования.
Двадцатый век был веком стирания целых социальных групп: исчезают крестьянство, рабочий класс… Затем приходит пора среднего слоя. Сначала в 80-е годы структурные реформы МВФ стерли средний класс Латинской Америки, а потом пришел черед Восточной Европы. Меня поразили цифры из доклада ЮНЕСКО 2003 года: в 1989 году в Восточной Европе (включая европейскую часть СССР) за чертой бедности жили 14 млн человек. А семь лет спустя — уже 168 млн! Это абсолютно невиданный в истории погром среднего класса.
|
|
С учётом глобализации
Какие еще кризисные черты мы можем увидеть? Все системные кризисы сопровождались тем, что верхи обретали социальное пространство на уровне выше, чем низы. В конце XV — начале XVI века возникло явление, которое мы сегодня называем мир-системой. Верхушка стала апеллировать именно в таком составе. В кризисе конца XIX — начала XX века возникла мировая система в строгом смысле этого слова. Западная мир-система превратилась в мировую, которая уничтожала все другие мир-системы. В конце XX века возникает глобальная система, когда хозяева мира уходят еще на уровень выше. То есть кризис — это попытка решить свои проблемы, уйдя на другой уровень.
Кстати, сам термин «глобализация» появился в 1983 году. Человек, придумавший его, через несколько лет сказал, что он неправильный и его нужно отменить, но было уже поздно… Глобализация сама по себе, безусловно, стала орудием сильных против слабых. Капитализм — это не абстрактное торжество капитала, как это представлялось вульгарным марксистам. Капитализм — это сложная система, которая ограничивает капитал в его долгосрочных интересах. Потому что капитал, предоставленный сам себе, сожрет себя и окружающий мир очень быстро…
Какие же институты ограждают капитал в его собственных интересах? Это национальное государство, рациональное знание, гражданское общество и политика. Именно эти структуры начали разрушаться в середине 70-х годов. А глобализация еще и создала объективные условия для их подрыва.
|
|
Капитализму обязательно нужна некапиталистическая зона. Капитализм, вообще говоря, самая загадочная система. Именно в капиталистическую эпоху возникает системный антикапитализм: ведь одна шестая часть планеты была под знаменем капитализма со знаком минус! То есть капитализму нужна некапиталистическая зона, с которой он борется и которую он старается преодолеть. Это придает ему совершенно фантастическую динамику. И вот глобализация позволила капитализму устранить то, что ему мешает! Она превратила капитал в электронный сигнал… Теперь весь мир — капиталистический, но уже нет некапиталистических зон. Капитализм глобален — он везде! И вот задача: а как же сейчас быть? Куда выносить кризисы? Ответ простой: от экстенсивного развития надо переходить к интенсивному. Но вся проблема в том, что вот уже 300 лет капитализм существует и развивается как экстенсивная система!
Парадоксы капитализма
Капитал существовал до капитализма и будет существовать после него. Сейчас возникла парадоксальная ситуация: капитал борется за демонтаж капитализма как системы. То, что верхушка сохранила свои привилегии, — это полная аналогия с кризисом длинного XVI века с одной серьезной разницей: капитализм создал огромную периферию, которая давит на него. Есть такой показатель — соотношение мужчин от 41 до 44 лет и мальчиков от одного до четырех лет. В нормальном обществе на 100 мужиков приходится не менее 80 мальчиков. Наиболее благоприятной в этом смысле страной является Германия, где соотношение 100 на 50. А вот в секторе Газа соотношение 462 на 100, в Афганистане — 402 на 100, в Сомали — 362 на 100… То есть периферия давит! При этом она социально дезорганизована. Исследователи полагают, что в 2000 году из шести миллиардов населения планеты один миллиард приходился на так называемых трущобных людей. А в 2030 году их будет уже два миллиарда из восьми… Трущобы просто экологически не выдержат такой массы, и она рванет сначала в наиболее благоприятные страны Юга, а потом и на Север. Ясно, что какая-то их часть уничтожит друг друга, но все равно волна докатится до сытых пожилых европейцев. По прогнозам западных демографов, в 2025 году население крупнейших городов Севера на 25–30 процентов будет состоять из выходцев из Южной Америки, Африки и арабского мира.
Вместе с тем кризис капитализма воспроизводит еще целый ряд черт кризиса верхнего палеолита. Поскольку капитализм — система глобальная, он нарушил соотношение между природой и человеком. И мы получаем некую версию верхнепалеолитического кризиса. Мы вползаем в этот кризис…
И вот еще о чем нужно сказать. Во-первых, мы наблюдаем кризис «библейского проекта». В течение 2000 лет он позволял верхам контролировать низы сначала в зоне Средиземноморья, а потом на мировом уровне. Во-вторых, ощутим кризис западной цивилизации и христианства. Само демографическое и социально-культурное изменение Европы ведет к наполнению её совершенно другим социально-культурным субстратом. Уже пишут о мечети Парижской Богоматери… Я не думаю, что до такого дойдет, но развитие идет в этом направлении. Наконец, третье — это очень неполиткорректная вещь, — но мы видим кризис белой расы как системы, распространившейся по всему миру.
Что делать?
Что же нужно сделать, чтобы выйти из кризиса? Рецепт, в общем-то, нехитрый — воля и разум. Воля — это умение сопротивляться и защищать, даже умирать, если нужно, за свои ценности. Разум — это знание. Но то знание, которым мы сейчас пользуемся, просто ни к черту не годится. Дисциплинарная сетка, которую мы унаследовали от XIX века, абсолютно устарела.
Мы изучаем реальность, которая уходит в прошлое. И одна из главных наших задач сегодня — создание нового знания о мире. Ведь знание — это оружие в борьбе. И на его основе нужно создать новое образование. Как раз кризисное время — это самый удобный момент для понимания того, как функционировала прежняя система и как будет функционировать будущая.
Русский расклад и глобальный кризис
В предыдущей публикации мы рассказали об оригинальной концепции Андрея Фурсова относительно истории «мировых» кризисов. Сегодня речь пойдет о российской истории, о том, что является ее движущей силой.
Непредсказуемое государство…
Китайский иероглиф, обозначающий Россию, читается как государство затягивания и мгновенных перемен. То есть государство это очень непредсказуемое. Россия — страна, где застой мгновенно сменяется переменами, а результат реформ, как правило, оказывается диаметрально противоположным тому, что было задумано. Практически все русские реформы от Избранной рады до горбачевщины оказались контрпродуктивны, а порой просто рушили систему и разваливали страну.
Но почему? Ведь хотели же как лучше… Однако «как лучше» у нас почему-то означает как на Западе. И реформы проводились так, чтобы подогнать Россию под некую норму. В эту норму уверовали как власть, так и большая часть интеллигенции. Перестроить жизнь своей страны на какой угодно лад: либеральный, марксистский, евразийский, но только не на русский. Другими словами, русская реальность описывалась в терминах, отражающих реалии другой системы.
Власть как тема номер один
Что же может стать базовым объектом для понимания русского мира? Что является константой русской истории? Есть ли какая-то логика в русской истории или же в ней постоянно присутствуют какие-то прыжки и скачки? Как совместить разные эпохи русской истории, которые были, как правило, отрицанием друг друга?
Я думаю, что константой русской истории является власть. Я говорю именно о власти, а не о государстве. У русской власти нет аналогов ни на Западе, ни на Востоке! Какова, например, социальная природа самодержавия? Одни историки стараются столкнуть его в прокрустово ложе деспотизма, а другие говорят, что это западный абсолютизм. Заметим, что на Востоке власть, в отличие от Запада, была ограничена традицией…
Павел Пестель
Но первое ограничение самодержавия в России произошло 1 апреля 1797 года, когда Павел Первый указом о престолонаследии установил порядок передачи престола. И это была настолько странная вещь, что русские юристы в XIX веке называли это первой конституцией России. Показательно, что даже борцы с самодержавием в своих проектах воспроизводили надзаконную матрицу. Возьмем проект Павла Пестеля: все должно быть, как в Европе и Америке, должно быть разделение властей, но над ними есть еще «блюстительная власть». И задача ее — смотреть, чтобы три другие власти не выходили за рамки конституции. Вот таких «бояр» должны были избрать пожизненно 120 человек, ну а диктатором был бы сам Пестель. Надзаконность — это та черта, которая воспроизводится в русской власти в течение длительного периода времени.
Что принесла Орда?
Где же возникла эта идея? Ни в Византии, ни в Орде не было надзаконной власти. Но, с другой стороны, у нас до Орды тоже не было такой власти, какая возникла после. До Орды на Руси был треугольник: вече — князь — бояре с преобладанием различных углов. Теперь же власть, сила и насилие стали главным фактором жизни — об этом много писал Василий Кричевский. И был довольно длительный период времени, чтобы это вошло в плоть русской жизни. Русь была молодым несформировавшимся обществом к моменту прихода Орды, и поэтому Орда влияла на Русь, а не наоборот.
Со времени ухода Орды до введения опричнины был период, когда шла борьба за различные варианты развития России. Советские историки обычно трактовали это как борьбу бояр, как их сепаратистские тенденции… Но у русских бояр никогда сепаратистских тенденций не было. Чем старше и знатнее был род, тем меньше земли было у его отдельных представителей, потому что владения дробились. Поэтому русские бояре никогда не были сторонниками откола от страны каких-то территорий — их у них просто не было. А вот чего они хотели, так это чего-то похожего на коллективное самодержавие.
В течение 250 лет единственным субъектом власти была власть по поручению хана. Власть хана — это то, что было вынесено за рамки общества, надзаконная власть. И эта власть себя реализовала в ходе социальной борьбы. Первой формой ее была опричнина. Но закономерно это явление или же случайно? С точки зрения евразийской истории, закономерно: было восемь крупных кочевых держав, из которых крупнейшими были три — хунну, тюркский каганат и монгольская империя. И каждая новая великая степная империя была крупнее предшествующей. Так что возникновение русской власти — самодержавия — абсолютно логично в этой системе евразийского целого.
Олигархи — без шансов?
Надо сказать, что низкий уровень избыточного продукта играет очень большую роль в русской истории. В связи с этим одна из задач центральной русской власти заключалась в том, чтобы оградить аппетиты верхушки по эксплуатации нижних групп. Исходя из своих экономических интересов, середина и низы всегда выступали за центральную власть против олигархов, будь тот опричнина, будь то времена Анны Иоанновны. Борьба шла не за свободу вообще и даже не за свободу верхушки, а за свободу нескольких кланов.
Другая сторона дела заключалась в том, что в силу географического положения России нужна была многочисленная армия. Для покорения Казанского ханства понадобилось 150-тысячное войско! И чтобы пополнять эту армию, центр был заинтересован в том, чтобы верхи не давили на низы. То есть одной из главных задач центральной власти было ограничение интересов господствующих групп, и она постоянно реализовывала это правило.
Исключения было два. Первый сбой произошел после 1861 года, и это привело к революциям 1905-го и 1917 годов. Второй сбой — это 80-е годы XX века — олигархизация власти и начало давления на низы. Есть замечательная книга, которая называется «От крепостного права до большевиков», — это мемуары отца барона Врангеля. С поправкой на научно-технический прогресс его описание Санкт-Петербурга конца XIX века фактически является описанием Москвы конца XX века. И это очень важный момент.
Структуры власти
Как же соотносится советский коммунизм и русское самодержавие — две системы русской истории? О советском коммунизме много писали как о некоем отклонении от нормального развития. Но я согласен с нашим философом Александром Зиновьевым, который говорил, что эволюция крупных сложных систем необратима. В Коста-Рике и Сьерра-Леоне случайности возможны, но в Китае, России, США и Индии — нет.
В истории России было три структуры власти: московское самодержавие, санкт-петербургское самодержавие и так называемая пореформенная Россия. Каждой структуре власти соответствовала своя господствующая группа — бояре, дворянство и чиновничество. И каждая последующая группа была более многочисленной, чем предыдущая. То есть мы видим охват все большего пространства. А вот что касается собственности, то здесь картина иная. Здесь, наоборот, каждая последующая группа обладала собственностью меньшей, чем предыдущая.
О дворянстве. Чтобы вести, скажем так, социально приемлемый образ жизни, с 1779-го по 1861 год нужно было иметь сто душ или их денежный эквивалент. Но имели это только 20 процентов дворян, остальные 80 процентов — это Дубровские… Ну а Троекуровых было где-то три-четыре процента. То есть наблюдается тенденция уменьшения собственности у господствующей группы.
Номенклатура же — это господствующая группа без собственности вообще, и она есть логическое завершение эпохи, которая началась с Ивана Грозного. Один из парадоксов русской истории (1649–1917 гг.) заключается в том, что на поверхности (фасад) верхушка выглядит все более и более по-западному, а вот в содержании развития становится все более выдержанным иной вектор. Еще Александр Сергеевич Пушкин говорил, что русская история нуждается в особой теории. То есть она нуждается в особой форме, которая до сих пор не создана. Поэтому, будучи историческим разрывом, Октябрьская революция, а точнее сказать русская революция 1905–1933 гг., представляет собой совершенно закономерную и преемственную, с точки зрения русской истории, фазу развития.
То есть это логическая преемственность через исторический разрыв. Большевистская революция стала историческим средством создания новой, полностью очищенной от собственности русской власти. И вся проблема — как обеспечить существование без собственнической власти в мировой системе, основанной на частной собственности.
В каком строе живём?
Русская антикапиталистическая революция, которая реализовала геокультуру Просвещения, реализовала и левый антикапиталистический проект Запада. В системе капитализма было три гегемона — голландская, британская и американская системы; каждой из них соответствует и определенная структура русской истории. Россия постоянно участвовала в мировых войнах и всегда выступала на стороне морских держав против континентальных. И мы не можем объяснить коммунистическую фазу русской истории вне капиталистической системы. Когда студенты спрашивают меня, при каком строе мы живем, у меня есть простой ответ: у нынешнего строя нет системы характеристик, потому что продолжается процесс разложения коммунистического строя. Более того, это общество самовоспроизводящегося разложения. Но продолжаться вечно так не может — думаю, что Россия в третий раз приближается к очень важной исторической развилке в своем развитии. В русской истории были 1565-й и 1929 годы: серьезные рывки в нашей истории происходили тогда, когда проедалось наследие прошлой эпохи. Опричнина при всех ее жестокостях была выбором Ивана Грозного в пользу, скажем так, национально ориентированного варианта подавления боярства. Или вспомним 1929 год: проедено революционное наследие, обострились все проблемы. И у Сталина было только два варианта. Первый — путь НЭПа и второй — антиолигархический, опять же национально ориентированный и резко расширяющий социальную базу власти путь — коллективизация и создание индустриальной базы.
Я думаю, что в середине следующего десятилетия, может быть, аккурат к столетию Октябрьской революции, будет проедено советское наследие. Здесь можно говорить об изношенности ЖКХ и о многих других вещах. По какому пути мы пойдем — это вопрос! По пути демократического богатства или же олигархического богатства? Оба выбора очень опасны — они носят острый характер и оба чреваты новой смутой. Но в любом случае самовоспроизводящееся разложение должно как-то закончиться. А вот как оно закончится — это будет зависеть не только от русского расклада, но и от глобального кризиса.
В чём заключается наш шанс в будущем?
— Меня не интересуют краткосрочные проблемы. Я сторонник французского историка Фернана Броделя, который говорил, что события — это пыль. Смысл событий виден нам только в больших отрезках времени — 30—40 лет. Мир очень изменился за последнее время, но так, что мы этого даже не заметили. Последнее сорокалетие, называемое неолиберальной революцией, которое сейчас подходит к концу, принесло капитализму совершенно фантастическую прибыль и в то же время исчерпало капитализм.
Как система, капитализм устроен таким образом, что для нормального функционирования ему обязательно нужна некапиталистическая зона. Как показали исследования по экономической истории капитализма, неолиберальная капиталистическая система функционирует нормально, как только снижается мировая норма прибыли. Капитализм выхватывает из некапиталистической зоны кусок и превращает его в свою периферию, то есть делает колонии или полуколонии, и в результате появления рынков сбыта и дешевой рабочей силы мировая прибыль увеличивается.
Чего добился капитализм в 90-е годы? Теперь он везде: в России — бандитский капитализм, в Китае — очень специфический капитализм, в Индии — полукастовый капитализм... А если он везде, то это означает, что некапиталистических зон больше нет. В 90-е годы эта проблема отчасти была решена с помощью ограбления постсоветского пространства. В 1989 году на территории Восточной Европы, включая восточноевропейскую часть СССР, за чертой бедности жило 14 миллионов человек. На самом деле это не очень большая цифра, потому что в 1996 это было 169 миллионов человек! В докладе ЮНЕСКО говорится, что история еще не знала такого погрома среднего слоя. Все это значит, что буйство капитализма в 70—90-е годы, несмотря на то, что люди делали деньги, его предагональная стадия. Неолиберальная эпоха закончилась одновременно и триумфом, и поражением. Система приходит к финалу тогда, когда она исчерпывает свои цели: сейчас капитализм повсюду...
В Российской Федерации к 2010 году капитализм тоже исчерпал потенциал своего развития. Прежде всего, себя исчерпало вещественное наследие советского прошлого. Всем известно, в каком состоянии сейчас находятся заводы и ЖКХ. Советское наследие сегодня проедено, а еще лет через пять-шесть оно будет проедено полностью. В нижней части общества криминализация занимает место социальной организации, в верхней части нормальные отношения меняются на коррупцию, а между верхами и низами болтается полудохлый средний слой, бессмысленный и бесперспективный. Последнее перестроечное 20-летие ставит достаточно жесткую альтернативу — либо усиление государства, декриминализация общества, неолиберализация во всех смыслах и изменение в мировом положении разделения труда, без которого вообще ничего не будет, либо распад страны, оформление криминально-полицейского слоя, превращение в большую Кущевку и переход в четвертый мир.
Эта российская альтернатива отчасти коррелирует с западными вариантами развития, потому что в условиях кризиса, начавшегося в 2007—2008 годах, схватка между транснациональными банкирами, финансистами и государством обостряется. Ситуация, когда возникают социально-политические конфликты, когда нависает катастрофа, позволяет совершенно по-другому взглянуть на эти вопросы. Таким образом, мировая и российская альтернатива отчасти совпадают, и это позволяет впервые за последние 20 лет поставить вопрос о том, что у восстановления российской государственности могут оказаться внешние союзники. Впрочем, у усиления Российской Федерации очень много противников, и прежде всего — это тот слой, который «рулит» в мире, который можно назвать гипербуржуазией или корпоратократией.
К сожалению, у нас в середине 50-х годов перестали изучать капиталистическую систему. А зря, потому что капитализм — это самая интересная, самая загадочная и самая антигуманная система в истории человечества, построенная на необратимой эксплуатации биосферы и человеческих существ. В истории капитализма сменялись разные группы. Что произошло в конце 40-х годов, сразу после Второй мировой войны? На Второй мировой войне вырос слой, связанный с транснациональными корпорациями — корпоратократия, который заявил о себе очень быстро — уже в 1953 году.
Тогда произошли два важных события — были свергнуты правительства в Иране и в Гватемале, но не столько в интересах США, сколько в интересах транснациональных корпораций! Корпоратократия очень активно развивалась в течение 50—60 годов, но у нее не все было в порядке в отношениях с государственно-монополистической буржуазией. Компромисс был достигнут в конце 70-х годов, когда в США произошли два значимых события — убийство Кеннеди и отставка Никсона, президента, больше защищавшего интересы США как государства, чем как главы транснациональных корпораций. После 1976 года в США не было ни одного президента с востока — только с юга или запада, то есть связанные с транснациональными корпорациями. В чем было принципиальное отличие корпоратократии от государственно-монополистической буржуазии? Она вполне могла сожительствовать с антисистемным капитализмом, потому что он был ограничен государственными рамками, а корпоратократия устроена по-другому. В 70-е годы произошла очень важная вещь — спецслужбы западных стран переориентировались с государств на транснациональные корпорации. Затем к власти в Великобритании приходит Тэтчер, в США — Рейган.
Решая тяжелейшие экономические проблемы, в которых США оказались в конце 60-х — начале 70-х годов, корпоратократия начала расползаться по миру и началось ее проникновение в Советский Союз. Мы часто спрашиваем: кто развалил СССР — внутренние силы или внешние? Этот вопрос нерелевантен. Он не учитывает диалектику функционирования мировой системы вообще, и в послевоенный период в частности. Когда с конца 50-х годов Советский Союз сначала по политическим причинам, а потом — потому что сформировался кластер экономических интересов, начал активно внедряться в мировой нефтяной рынок — продавать дешевую нефть, у нас возник целый сегмент, тесно связанный с Западом. Он резко усилился после 1973 года, когда в страну пришли 180 неоприходованных миллиардов долларов — почти триллион по сегодняшним ценам! Они ушли через теневую экономику. Андропов знал об этом в 70-е годы, и это его напугало, он считал, что рано или поздно люди с этими капиталами потребуют политической власти в стране. Так и вышло.
Но в корпоратократию входили не только люди, занимавшиеся нефтью, но и проводившие операции с драгоценными металлами, золотом... То есть в Советском Союзе возник небольшой по численности, но очень важный сегмент — кластер, связанный с Западом общими экономическими интересами. Но события в Чехословакии показали, что лобовым ударом против СССР не сработать — надо душить в объятиях. И эта тактика, принимавшая разные формы, оказалась верной.
Нормализация страны и превращение Российской Федерации в новую историческую Россию требует изменения ее положения в мировой системе. Но этому противостоит огромный кластер — военно-промышленный интеллектуальный комплекс. В США по Советскому Союзу, помимо университетов, работало 1200 центров! В большой эволюционной игре, как правило, побеждают малыши, за которыми преимущество в интеллекте, формации и организации. В системных переходах важна не сила толчка, а толчок в нужном направлении. Побеждают не числом, а умением.
Сейчас того субъекта стратегического действия, который может вытащить Россию, нет. Цель любого социального организма — развитие в соответствии со своей природой и своими ценностями. Речь идет об увеличении информационного и энергетического потенциала системы. Перенося эти параметры на нынешнюю ситуацию в России, можно сказать, что задачей субъекта стратегического действия является сохранение населения России со всеми его ценностями, историческими традициями, памятью, культурой, территорией. Сильная, мощная, процветающая Россия, образующим элементом которой является русская нация в соответствии со своими ценностями, главная из которых—- социальная справедливость.
Только наличие русского национального стержня гарантирует нормальную национальную жизнь другим коренным народам. Без этого стержня они становятся легкой добычей внешнего врага. Проблема в том, что русской нации нет. Дело в том, что нация — это такая социоэтническая организация людей, базовой единицей которой является индивид. Нация не может состоять из каст, из полисов, кланов и племен. У нас в XIX веке была община, а фокус идентичности — православие. В дореволюционной России русская нация не сложилась. На квазинацию были похожи только дворяне со своим полурусским-полуфранцузским языком.
В советское же время у нас развивали советский народ, а с конца 60-х на окраинах в республиках вместо национального самосознания, которое развивали из центра, стало развиваться что-то очень похожее на национализм. Таким образом, в СССР русская нация тоже не сложилась. Парадокс сегодняшней ситуации заключается в том, что русские впервые в истории составляют 79,2% — абсолютное большинство. Что же создает нацию? Что первично — нация или национализм? Национализм создает нацию, по-другому не бывает никогда! Но национализм имеет как свои плюсы, так и свои минусы. Национально сплоченная группа имеет больше шансов на победу, однако завершенный национализм часто приводит к окостенению. Русскую нацию не создать без национализма, но нужно что-то, что будет ему антидотом и противовесом. Можно обратиться к опыту других стран, например, у англичан национализм уравновешивается имперскостью.
В последнее время появилось много разговоров, что русским нужна не империя, а что-то вроде Советского Союза, потому что русский — это победитель, который не получает ничего. В России империя в отличие от Запада — не политическое учреждение, а прежде всего социальное — с крушением империи рушится все. Речь идет не о том, что нам нужно восстановление настоящей империи с императором во главе. Нам нужно наднациональное образование с ядром в виде системообразующего элемента, который является антидотом национализму.