Сергей Анисимов
За день до послезавтра
«Абрамсы» в Химках – 1
Аннотация
22 июня 1941 года — не самая трагическая дата в истории нашей страны. Самая трагическая дата еще впереди. Вы думаете, цивилизованный мир станет и дальше терпеть то, что у нас нет демократии и свободы, что российская власть попирает права своего народа? Ранним воскресным утром 17 марта 2013 года с удара миротворцев по военным базам и аэродромам начинается операция «Свобода России». Толерантность и гуманизм будут насаждаться в разделенной на «зоны урегулирования» России огнем и мечом. Хватит на всех…
Сергей Анисимов
ЗА ДЕНЬ ДО ПОСЛЕЗАВТРА
Никто так не слеп, как тот, кто не желает видеть.
Английская поговорка
Фильм «Дуговая лампа» был снят киностудией «XX век Фокс» при участии «Юнайтед Пикчерз» и вышел на экраны США 27 декабря 2012 года. Его мировая премьера состоялась тремя днями позже. Как несложно было узнать из журналов вроде «Эмпайр» или «Синема», бюджет фильма побил рекорд всех трех «Терминаторов» вместе взятых. Озвученное через шесть недель количество номинаций ленты на «Оскары» было большим, чем для «Титаника»: и не только ранга «за спецэффекты», но и главных — «за лучший фильм», «за лучшую режиссуру», «за лучшую операторскую работу»… Гонорары актеров первого плана исчислялись десятками миллионов долларов. Это было тем более показательно, что действительно известных актеров в фильме появилось на удивление мало. В одном из многочисленных интервью, ставших частью организованной киностудиями предрелизной подготовки, режиссер сообщил, что это вызвано желанием показать миру лица не «примелькавшихся звезд», а «таких же людей, как мы с вами». Сам он тоже был фигурой неожиданной для картины такого масштаба и с таким бюджетом. Но снявший до этого несколько получивших ограниченную известность и с трудом окупившихся лент режиссер оказался действительно талантлив. Фильм собрал более четверти своего гигантского бюджета в первый уикенд проката на территории США, заморских территорий и Канады. Вторая четверть была получена за последующие два дня, пришедшиеся почти идеально — на канун Нового года и сам Новый год. И это тоже было сборами только с североамериканских кинотеатров. К моменту завершения рождественских/новогодних каникул в Европе, то есть к воскресенью 6 января 2013 года, картина окупилась почти целиком, а где-то к 9 января уже начала приносить чистую прибыль. Показательно, что после короткого периода спада к началу третьей недели проката была отмечена даже некоторая тенденция к увеличению числа решивших посмотреть этот фильм зрителей. А вот это уже было признаком именно его качества. Становилось ясно: «Дуговая лампа» — один из наиболее успешных фильмов в истории американского и мирового кинематографа.
|
|
Вышедший в 1984 году и ставший основой для сценария роман Эрика Харри в свое время получил не слишком благоприятную критику. В 2012–2013 годах его новое, в «увеличенном формате обложки» издание (правообладатель — «Саймон энд Шустер ») купили, по некоторым оценкам, до пяти процентов посмотревших кинофильм, что само по себе было впечатляющим показателем. После того как интерес к фильму пошел на спад, издательство выбросило на рынок ту же книгу в стандартном карманном формате, а затем переиздало и второй роман того же автора «Вторжение», торопясь догрести остатки прибыли.
|
|
Надо признать, что роман действительно был «ничего особенного». До двух третей датированных второй половиной 90-х годов (то есть основанных именно на тексте книги) ссылок на веб-сайтах «Амазона» и «Барнс энд Ноблс» не оценивали роман выше «двух звезд». Фактические ошибки, вроде упоминания о пулемете М60 на танке M1А1 «Абрамс» (на самом деле на месте заряжающего устанавливался М240) и прочего, были в новом издании исправлены, но дело было не в этом. Фильм дал книге не просто «второе дыхание» — он вдохнул в нее яркие, страшные в своем реализме краски. Бесшумно-белые вспышки ядерных взрывов, сметающие пшеничные поля Оклахомы, превращающие в стекло рассеченные замерзшими реками леса Аляски, — все это было снято и подано так, что у зрителя сжималось сердце. Ни один монстр из фильмов ужасов, ни один пришелец с клыками и когтями во всех взятых вместе фильмах категории «В» не вызывал такого потрясения и страха, какое вызвало у зрителя волевое, смелое лицо генерала Зорина, вжимающего кнопку ввода команды о нанесении «ограниченного ядерного удара» по США… Удара, сочтенного «ответным» после того, как утратившие контроль за собственными спутниками русские решили, что встающие над их страной разрывы китайских ядерных боеголовок — это американский удар. Кровавый, дикий в своей беспощадности путч с бронетранспортерами, давящими людей на улицах Москвы, ужас оставшегося безымянным, показанного лишь в течение 5–6 секунд человека, увидевшего, как над спроецированным на фоне горизонта силуэтом авиабазы «Форт-Вэлли» в тишине встает сияющий белый шар, но еще не почувствовавшего дрожь земли от подхода ударной волны… Такого зрители не видели еще никогда, но одно это тоже никогда не вписало бы «Дуговую лампу» в историю. В фильме не было ожидаемых штампов. Показанные в нем русские военные были не в ушанках и не носили на груди по «Золотой Звезде» каждый. Американский президент не был чернокожим с философски-печальными глазами мудреца: он был нормальным и похожим на настоящего, как были похожи на своих условных прототипов все, сыгравшие в этом выдающемся фильме. Потрясающий, до сих пор мало кем достигнутый драйв не отпускал каждого пришедшего в зал кинотеатра, купившего фильм на ДВД-диске, заказавшего его просмотр по платному каналу кабельного телевидения до самого конца: до бойни на дальневосточных пляжах, где «такие же люди, как мы с вами» молча валились в холодный песок, пытаясь преодолеть полосу сплошной рекой текущего огня, до схватки на польской границе, где нанесшая ответный удар американская армия показала, что безнаказанным не останется никакое зло, до прорыва к Москве, когда на розовые от вечернего солнца башни старинной русской крепости впервые с болью посмотрели глаза почерневшего от усталости и гари рейнджера, облокотившегося на броневой щит турельного пулемета головного «ХАМВИ» американской колонны.
|
|
Основное послание зрителям, которое с таким успехом донесли создатели фильма, было простым и доступным: «Русским нельзя иметь ядерное оружие». Потом, позже, некоторые начали вести отсчет именно с этого момента, с 27.12.2012, — с выхода ставшего столь популярным фильма на экраны американских кинотеатров. На самом деле это было, конечно, ерундой.
Настоящий и тоже уже далеко не предварительный отсчет начался многими месяцами раньше.
Воскресенье, 17 марта
Я как начальник Генштаба не вижу вероятного противника в лице конкретного государства. Мы давно перестали готовиться к масштабным ядерным и обычным войнам.
Генерал-полковник Юрий Валуевский, Начальник Генерального штаба Вооруженных Сил России, декабрь 2005 г.
Майор Сивый проснулся от острого ощущения опасности. Острейшего. Проснулся в собственной постели, с подсунутой под щеку подушкой в розовой наволочке. Не поднимая головы и стараясь унять бьющееся сердце, он оглядел то, что попадало в поле зрения. Комната была та же, родная. Обои в полоску, книжные полки, угол недешевого телевизора, придвинутого ближе к кровати, — вчера смотрели на ночь. Жены рядом не было, хотя час оказался ранний, не позже половины восьмого. Судя по доносящимся из кухни звукам, она только-только ставила варить картошку, значит, поднялась минут двадцать назад. Тоже не спится почему-то. Не спалось и сыну — из соседней комнаты доносилось ритмичное хэканье и повторяющееся через равные промежутки времени пощелкивание: тот работал с гирей. Развлекался с утра пораньше. Двигаясь очень осторожно, майор повернул голову, чтобы получить возможность видеть обоими глазами. Проморгался, вытянув руку из-под одеяла, выковырял из углов глаз комочки скопившейся там за ночь ссохшейся слизи. Сердце не успокаивалось. Дрянь дело.
За окном были сумерки, — как раз такие, какие и должны быть в середине марта, если живешь в Балтийске, а не в Монтевидео. Свет проникал в комнату и через неплотно прикрытую женой дверь, и через щель между наполовину разведенными шторами. Судя по лениво плавающим теням от уличного фонаря, ветер снаружи был не слишком сильным. На часах обнаружились цифры 7:23, то есть тоже ничего выбивающегося «из рамок». Но ощущение, разбудившее майора, было слишком знакомым, чтобы игнорировать его, какой бы глупостью это ни казалось. Стараясь не издать ни звука и все равно скрипнув кроватью, охнувшей под его тяжелым телом, майор соскользнул на пол и встал, покачиваясь, посреди комнаты. Сын в своей комнате негромко звякнул и так же негромко чертыхнулся. Жена на кухне стукнула ножом. Секундная стрелка на висящих на стене еще одних, уже не электронных, а обычных механических часах с крупным циферблатом проползла очередное деление — четверть секунды. Смерть была совсем уже рядом. Обругав себя, но не замедлившись ни на мгновение, майор скользнул к стене. Кобура висела на стуле, под ворохом остальной одежды, в котором преобладали вещи жены — проснувшись, она ушла к своей готовке запросто, в халате. «Стечкин» привычно лег в руку, и, потратив еще полсекунды на то, чтобы в очередной раз прислушаться к происходящему в квартире и на улице, майор аккуратно и уже чуть более спокойно дослал патрон в патронник. Подумав, он оставил переводчик предохранителя на стрельбе одиночными, но, подумав еще с четверть секунды, все же перевел его в положение, соответствующее ведению огня в автоматическом режиме. Из квартиры он никуда не собирался уходить, а размеры его комнат и коридора предполагали самую близкую дистанцию. Меткость здесь могла стать менее важной, чем скорострельность.
— А чего, отец встал уже?
Голос сына донесся из кухни как через вату, жена ответила что-то совсем уж неразборчиво. Снизу, в подъезде, глухо стукнуло чем-то металлическим: почтальон опустил газету в ящик.
«Твою мать», — сказал Сивый почти вслух, вытянув вперед руки и короткими движениями тела прощелкивая малые суставы. Воскресенье, половина восьмого утра. Какая газета? Шаги поднимались по лестнице, — трое. Потом он понял, что ошибся, — двое.
— Бать, ты чего?
Аккуратно заглянувший в комнату сын оторопел от дикого зрелища: отец стоял посреди спальни на присогнутых ногах, торчащих из разношенных «семеек». Молчаливый, страшный, глядящий куда-то внутрь себя, со «вторым служебным» пистолетом в вытянутых и положенных одна на другую руках.
— Рома, убери мать… Быстро.
Слова были тихими, а голос отца не допускал никаких вопросов: парень исчез беззвучно и мгновенно. Через секунду на кухне негромко звякнуло, — жена то ли уронила, то ли бросила нож. Почти одновременно с этим двое пришедших остановились перед дверью. Подниматься им было невысоко — Балтийск город старый, и дома в нем редко имеют более трех этажей.
В дверь стукнули: сначала ровно и спокойно, двойным стуком, потом забарабанили уже всерьез.
— Витя, что там?
В голосе жены был уже настоящий испуг: или что-то поняла из сказанного сыном, или почувствовала эмоции мужа через тонкую стену, или даже уловила что-то сама.
— Майор Сивый! — колотили в дверь. — Товарищ майор, проснитесь, тревога!
Двумя короткими жестами майор показал сыну, что делать. Тот скользнул под дверь, сжимая в руке нож. Второй нож был в другой ладони, отведенной за голову и вверх, — модная сейчас стойка то ли из капоэйры, то ли из чего-то в этом роде. Парень был делан отнюдь не пальцем и учился последние три года вовсе не ботанике. Оружие он выбрал не по длине лезвия, а по качеству стали.
Взволнованный голос за дверью был вовсе не восемнадцати- или двадцатилетнего парня. Это они прокололись. Впрочем, заспанному человеку такие детали без разницы.
— Иду, иду!..
Майор пошлепал по полу ногами, одновременно разворачиваясь к двери правым боком, чтобы пропустить поднимающиеся от пола диссектриссы как можно дальше от своего тела. Жена на кухне легла, — это хорошо. Плохо было то, что дверь у них была хлипкая — в этом городе семье «того самого» Сивого было нечего и некого бояться. Сын скребуще провел по двери ногтями, как бы нащупывая замок. Ну вот…
Свет на кухне уже не горел, а «прихожей» у них сроду не было, — не те масштабы у квартиры, на которую может рассчитывать командир батальона. Поэтому у вставших на темной площадке не оказалось той форы, на которую они рассчитывали. Но огонь они открыли сразу, как только дверь приоткрылась настолько, чтобы внутри можно было увидеть силуэт человека. То, что этого силуэта не было, они осознать уже не успели, — слишком уж были готовы к тому, что он должен быть. Человеческий мозг — штука интереснейшая и не во всем понятная даже ученым: при желании он достраивает картины до полных сам, без участия зрения.
Выстрел выглядел сдвоенным, но им он не был, — это были два одиночных, прозвучавших практически слитно. В то же мгновение двое пришедших за майором Сивым ворвались в квартиру, — рядом, плечом к плечу. Подразумевалось, что они переступили через рухнувшее в прихожей тело, и теперь у них было время, чтобы развернуться и переместиться в комнаты или на ту же кухню, — туда, откуда пахло теплом остальных обитателей квартиры. У быстро и уверенно двигавшихся, хорошо подготовленных людей может занять долю секунды, чтобы произвести такое действие, как перемещение через дверной проем и разворот на новую цель. Но за этот промежуток времени взревевший в автоматическом режиме «стечкин» вставшего на одно колено майора успел выплюнуть уже столько патронов, сколько ему было нужно, чтобы упростить ситуацию хотя бы на ближайшие минуты. Двое рухнули так же синхронно, как рванулись внутрь. Момент их движения был настолько значимым, что его не пересилила даже энергия попавших в цель пуль. «Три и две», — машинально определил майор про себя, перекатываясь вбок, под противоположный косяк собственной двери. Правки не потребовалось, но сыну этого видно не было, и он вынырнул из-под защиты стены, нагнувшись над ближайшим к себе телом, хрипящим и дергающимся, как обезглавленный петух в руках крестьянина.
— Дурак!
Майор все же успел выстрелить в мелькнувшее прямо перед ним в проеме лицо, но в этот раз он попал уже совсем чудом. Тот, третий, тоже успел выстрелить, но пуля ушла высоко вверх: нажимая на спуск, стреляющий был уже мертв. Его тело ударилось о вытертый кафель темной лестничной площадки затылком, и тошнотворный звук стал окончательной точкой в событиях нескольких последних минут. Не ошибся, значит. Третий все-таки был…
— Ма-атка… — выхрипел из себя левый из сумевших пройти через его дверь. — Ма-а…
На всех наречиях, кроме разве что грузинского, это слово звучало похоже. Но все же оно звучало по-разному.
— Свет!
Роман бросился к выключателю, и когда стало светло, майор с удовлетворением впитал выражение лица сына. Ни на секунду не испуг — хладнокровие и сосредоточенность. Как будто не третьекурсник, а боец после первой стажировки, а то и после второй. Парень слишком быстро вырос: командировки отца этому, конечно, поспособствовали. Ну и наследственность, конечно.
— Ма-а-тка… ля-ярва…
Правый перестал дергаться, но это все равно были уже просто мышечные судороги, они не значили ничего. В отношении второго майор сначала решил, что он может еще, наверное, выжить.
— Шею!
Из шеи раненого текло не густо: пуля едва прошла под кожей, не тронув ни один из крупных сосудов: в противном случае он давно ничего не говорил бы. Рана в груди была гораздо серьезнее — с каждым толчком сердца кровь выпихивала наружу булькающие пузыри. Такие же пузыри вздувались и лопались на его губах. Пачкали они только свитер, курток на вошедших не было — ни на одном, ни на другом. Сбросили в подъезде?
Ромка зажал рану на шее комом содранной с себя майки, и глаза раненого на какое-то мгновение приняли более осмысленное выражение. Потом он охнул, снова сказал несколько слов и забился под их руками. Несколько секунд ярко-алые брызги летели с его губ в разные стороны, — захлебываясь, он пытался пробить пузырями воздуха заливавшую бронхи кровь.
— Ма-атка… — снова произнес он каким-то удивленно-разочарованным голосом. Это было уже последнее слово: видевший такое не раз майор даже не стал дожидаться, пока умирающий перестанет сучить ногами.
— Третьего.
Ему снова не пришлось ни повышать голос, ни объяснять, — сын втащил третьего убитого в квартиру. В подъезде стояла мертвая тишина, — соседи не пикнули, прислушиваясь. Так же не пикнула и жена, сжавшаяся на кухне в комок в ожидании того момента, когда он разрешит ей выйти. Это тоже был правильный поступок. За все время лопухнулся только один сын, не вовремя сунувшийся вперед, но это, пожалуй, все, — да и это обошлось. Живы.
Три паспорта по карманам брюк, — хотя у третьего уже была и куртка: стандартный серый синтепоновый пуховик со сдвоенной зелено-оранжевой полосой по канту рукава. В отношении возможного четвертого майор почему-то не беспокоился — того не было ни внизу, ни вообще; страховкой был именно третий.
— Русский, русский, русский.
Роман проглядел паспорта так же быстро, как и он сам. Те были не новые, но слишком чистые для людей, таскающих их в карманах каждый день. Ивановский, Ковалев, Семенов. Сергей Денисович, Сергей Алексеевич, Дмитрий Константинович. Места рождения — г. Балтийск Калининградской области, пос. Домново Калининградской области, г. Калининград. Регистрация — погранзона: Балтийск, Балтийск, Балтийск. Но при этом «лярва». И «матка». И «чтоб вы сдохли, суки», произнесенное на отчетливом польском. Как большинство жителей Калининградской области и уж тем более как подавляющее большинство офицеров 336-й Гвардейской отдельной бригады морской пехоты, майор Сивый польский понимал неплохо.
— Бля, — сказал он, на этот раз уже вслух, не стесняясь, полным голосом. — Бля. Рома, что у нас по радио?
Тот вскочил на ноги и бросился к радиоточке, не потратив ни мгновения на то, чтобы вытереть руку от густеющей, темнеющей на глазах крови убитых. Майор был уже почти готов к тому, что услышит музыку или статику, но радио было совершенно обычным. Как бывает по утрам в воскресенье, когда не спится в основном пенсионерам и молодоженам. Там толкали рекламу лекарств: бархатный голос диктора сообщал о том, что уже через три недели после начала курса лечения у него совершенно исчезли все симптомы заболевания. Какого именно — майор разбирать не стал, было не до того.
Из трех снятых с тел пистолетов он оставил себе оба «Глока», а дешевую «Чешску Зброевку-110» кинул сыну: обойдется и этим. Теперь кухня. Не обратив никакого внимания на сжавшуюся под стеной жену с зажатым в руке тесаком, он выдернул из моргающего зеленым зарядного устройства оставленный там на ночь телефон. Цифры были набиты в памяти — тратить время на набор не пришлось.
— Давай, давай, ублюдок…
Стоя на одном колене, чтобы не подставиться на фоне окна, если с другой стороны их узкой улицы на них смотрят, майор передергивал мышцами спины от холода и нетерпения, как торопящийся в туалет первоклассник. Трубку взяли на пятом звонке.
— Старый, — громко и отчетливо произнес он в светящийся экранчик, когда услышал шум дыхания: взявший не успел даже сказать «алло». — Это Седой. Слушай меня внимательно…
— Да погоди ты, — сонно произнесла трубка. — Сейчас. Как с цепи все… Зоя, кто там?
— Старый! — заорал майор уже в полный голос. — Не открывай дверь! Не открывай никому!..
Поздно. В трубке звонко хлопнуло, оборвав едва возникший женский визг, через секунду ее бросили на пол, прозвучало одно, четко и точно охарактеризовавшее ситуацию слово, и потом было еще несколько громких хлопков подряд. Стреляли явно без глушителей. Майор ждал, слушая. Контрольных выстрелов было не три, как он ожидал, а два: дочку начальника штаба его батальона, старательную третьеклассницу с обычным в этих краях именем Полина то ли не стали трогать, то ли просто не нашли. Почему-то на это хотелось надеяться. По-прежнему не отрывая глаз от пригасшего экранчика, майор с силой укусил себя за губу: так, что в ноздри шибануло соленым, перекрыв запах из прихожей. 7.30 или 7.31. Больше ни одного слова в трубке не прозвучало, — он позвонил на домашний номер, и, пока не пойдут гудки разорванного соединения, была вероятность, что «мертвая», темная трубка не привлечет к себе внимания. АОНа на домашнем аппарате «Старого», капитана Панченко, тоже не имелось. Значит, еще одной долькой шанса больше, что какое-то время произошедшее в его собственной квартире на улице Красных Зорь будет достоянием только его самого и его семьи. В трубке были слышны шаги: уверенные, приглушаемые паласом, но все равно четко различимые, — а потом громко стукнула дверь. Все.
Майор укусил себя за губу еще раз, с той же силой и поймал взгляд сына, блеснувшего в полумраке глазами.
— Все, — сказал он вслух. — Панченко и Зоя.
Жена ахнула и тут же смолкла, сжавшись еще больше. Звать милицию она не предложила, — и это тоже характеризовало ее как понятливую женщину. Впрочем, может быть, она поняла произошедшее иначе.
— Бать, — негромко позвал сын.
— Минуту.
Только теперь майор сделал то, что должен был сделать еще до звонка другу: вбил в телефон неслушающимися пальцами еще один номер. Только бы успеть…
Там отозвались почти сразу, на втором звонке.
— Дежурный старший матрос Аланов.
— Майор Сивый. 879-й мне.
Снова пауза, — это матрос на коммутаторе соединял его с батальоном.
— Дежурный лейтенант Зябрев.
— Майор Сивый, — снова назвался он, торопясь так, что чуть не клацал зубами. — Боевая тревога.
— Това…
— Молчать!
Рявкнул майор так, что припавшие к дверям соседи наверняка вздрогнули. Где-то ниже этажом стукнуло дверью, и чужой прерывающийся женский голос забубнил что-то умоляющее, а мужской отчетливо послал кого-то по матери. Ромка вскинулся и исчез в темноте коридора.
— Вопросы потом! Батальону боевая тревога! Вскрыть ружпарк, выдать оружие и боеприпасы! Быть готовыми к отражению вооруженного нападения. Караулу «В ружье!» Время пошло!
— Бать, — снова сказали из коридора таким же почти спокойным голосом. Напряжение в нем было, но только внутри. — Это свой.
Майор уперся в выглянувшего из-за изгиба стены прицелом «стечкина» и, только достоверно опознав его, поднял ствол выше. Это был прапорщик с первого этажа, не его батальона, но все равно свой. И не побоявшийся прийти.
— Что здесь, товарищ майор?
— Погодь…
Сивый оскалился на прапорщика так, как минутой раньше оскалился на собственного сына: времени было все равно мало. «Това…» — снова и снова сказали в трубку. Кричать и командовать там уже перестали, — теперь был слышен только топот. Батальон рвался к оружию.
— Это не учебная тревога, — сказал он в выложенную из точечек розетку микрофона на сотовом, когда дежурный доложил исполнение. — Повторяю, не учебная. Теперь дублируй меня. Тревогу по бригаде, по всей. План «Синий». Тревогу по ВМБ.
— Товарищ майор, — чуть растерянно произнес голос лейтенанта. — Я не могу.
— Сейчас семь тридцать три. Через семь минут хоть кто-нибудь в бригаде должен быть готов начать стрелять в тех, кто выбьет ваши ворота. Как это ты «не можешь», меня не волнует. Тревога не учебная. Посыльных по домам к офицерам отправлять запрещаю: все только телефонами. И…
Майор посмотрел в бледные в свете раскачивающегося все сильнее уличного фонаря лица людей — сына, жены, прапорщика-тыловика снизу.
— И осторожнее сам, — закончил он. — Только что убита семья Панченко. Я отбился чудом. Есть мнение, что это «Бранденбург». Ждите.
Лейтенант, при всей его зелености, дураком не был. Не был дураком, слава Богу, и Ромка, не сказавший ни слова. Жена и прапорщик не поняли, ну и хрен с ними. Была надежда, что он все-таки мог успеть. Лейтенанту не нужно было подтверждений, чтобы начать исполнять команду подобного типа: за последние 15 лет офицеры морской пехоты России должны были привыкнуть к тому, что такая команда может прозвучать. Если бы позвонивший воскресным утром командир 879-го десантно-штурмового батальона приказал дежурному выдвигаться на Кремль или хотя бы на мэрию — дело было бы иначе. Но он не приказал. Прикладной реализм тоже пока что никто не отменил.
В трубке грохотало звуком топочущих ног, повелительно орало на разные голоса и взвякивало железом. Лейтенант снова выдавал одну команду за другой: этот парень знал, что делать. Других майор, впрочем, у себя не держал.
— Ствол.
Сын без колебаний протянул ему легкую «Зброевку» рукоятью вперед и получил в обмен «Глок». «Зброевку» майор отдал прапору, — теперь обойдется он. Ну что, еще минута?
— Исполнено, — доложил лейтенант.
— Молодцом.
— Бать, — снова сказал сын сбоку. — Сеть.
Майор вскинул голову, не поняв.
— Городская сеть — до кучи…
Сын протянул телефонную трубку — обычную, соединенную с аппаратом вечно заплетающимся в колечки витым шнуром. Трубка была еще теплой от его последнего выдоха, но ни одного звука в ней не было. Не было даже треска статики — только мертвая тишина. Ощущение опасности, чуть схлынувшее, как и положено, после результативной стрельбы на поражение и нормального голоса в радиоточке, подступило снова. Подошедшее к самым губам, оно мешало даже просто нормально дышать. Каждый вдох приходилось загонять в себя с силой, — как тому поляку, умершему на пороге его дома.
— Дежурный старший матрос Аланов.
Голос у матроса был уже другим: до него начинало доходить происходящее.
— Бригаду.
Эта связь еще была жива и со стороны сотового ретранслятора, и на уровне проводных телефонных сетей, связывающих отдельные подразделения бригады. Кто бы ни пришел в город, сделать все и сразу он не мог.
— Майор Сивый, — снова представился он, когда дежурный штабной офицер отозвался напряженным, полностью «боеготовым» голосом. — Да, я приказал. Ответственность беру на себя. Бригаду — всю. С техникой. Да, отвечаю… Жду.
Ткнув в светящуюся красной пиктограммой клавишу сотового телефона, майор отключился. Теперь у него снова была минута, чтобы оглядеть своих.
Приказав поднимать бригаду по тревоге через голову ее непосредственного командира, комбат-879 вполне понимал, что очень здорово рискует. Но риск в отношении неполучения второй звездочки на погоны (а то и лишения первой) — он есть всегда. Если его решение будет признано неверным или даже прямо преступным, это будет печальный итог полутора десятков лет службы. В этой бригаде он командовал ротой, и в ней же, когда она была еще полком, воевал его дед. Но если есть хоть какая-то вероятность того, что Балтийск может разделить судьбу Буденновска, Кизляра или даже Нальчика, где ветераны Чечни сумели отбиться, то размышлять о таком бессмысленно. Тогда принятое им решение было единственно верным. Но все равно — странно… Почему поляк?
— Прапор, — сказал Сивый, едва справившись с забившей рот слюной. — Ты как стреляешь?
— Ну… — начал было тот, но, увидев в чуточку посветлевшем уже луче из окна глаза майора, осекся и закончил честно: — Паршиво, чего уж там…
— Тогда тебе за руль. Мать, — он повернулся к жене, — у тебя три минуты, пока мне не перезвонят. В сумку — документы, теплую одежду, деньги. Прапор, ты бездетный вроде?
— Дочка выросла, в Калининграде учится. В общаге там живет…
— Тебе тоже три минуты. Встречаемся в подъезде. Бери свою бабу и не давай ей орать. Если мы не встречаемся внизу — вы не едете. Тогда запирай ее и старайся добраться до своей части сам. Короткими перебежками. Пошел.
— А…
— Туповат ты, прапорщик.
Майор перекосился, сморщившись, как от зубной боли. Прав он все-таки или нет? Телефон молчал. На снова пригасшем экранчике было 7:42.
— В городе убивают старших офицеров. Подготовленные группы. Послушай вон туда вот…
Он указал за посеревшее окно, и все повернулись к нему, как по команде, — даже уже вернувшаяся с первой сумкой жена. За окном выло сиреной, где-то далеко, за многими кварталами. «Скорая помощь» узнавалась безошибочно, — для нее мэрия закупила корейские машины, и звук их сирен был для Балтийска уникальным. Может, совпадение, а может, и симптомчик, вроде умершей городской телефонной сети.
Именно на этой мысли телефон, сжатый в правой руке Сивого, затрясся и выдал трель культовой мелодии:
«Ноль шесть ноль семнадцать, —
Так будем мы теперь называться…»[1]
— Да!
— Сумеешь до площади Балтийской Славы добраться? — без всякого предисловия спросил тот же дежурный офицер, который говорил с ним несколько минут назад.
— Нет. Лучше на выходе к Комсигалу.
— Тогда 20 минут.
— Принял.
Он поднял голову, но рядом не было уже никого. За окном — звучный, уверенный хлопок одиночного выстрела. Тоже далеко, минимум квартал. Бред…
Сам сорвавшись с места, майор выскочил в перевернутую вверх дном спальню и начал торопливо одеваться. Разумеется, в подобных обстоятельствах его прибытие в бригаду в семейных трусах не удивит никого, а может, и будет полезным по дороге. Если по улицам пока не ходят цепями с ранцевыми огнеметами, а берут людей выборочно, полуодетого человека могут проигнорировать. Но без формы он чувствовал бы себя почти таким же голым, как без оружия в руке.
— Все? — спросил он вставшего на пороге сына. Тот тоже был уже в форме — черная шинель флотского курсанта блестела отдраенными пуговицами.
— Пистолет?
Ромка молча хлопнул себя по оттопыренному карману. Еще раз молодец. Справится, почти наверняка.
— Пошли. Саня, за мной. Рома — замыкающий.
Ухватив сумку, выставленную женой на относительно чистое место между валяющимися телами и вытекшей из них кровью, майор Сивый, держа собственный бушлат распахнутым, начал спускаться по лестнице. Погончики были полевые: издалека не разглядеть, старший ты лейтенант или, скажем, полковник. Это тоже доля шанса в плюс, пусть и микроскопическая. Жена задержалась позади на секунду («закрыть дверь», — совершенно четко понял он), но справилась с собой и пошла дальше, не останавливаясь. Дверь подъезда была приоткрыта, в нее задувало. Другого выхода из дома не имелось, — может быть, поэтому «парадным» здесь подъезды называли только пижоны. Прапорщика не было, но за одной из дверей визгливо орали. Вероятно, заткнуть свою жену либо просто заставить ее понять серьезность происходящего завскладом ушанок и гюйсов так и не сумел.
— За мной.
На улице не было никого, — и вообще там тоже было «нормально» и спокойно. Это позволило майору, так же не выпускающему «стечкин» из руки, открыть машину самому. Сына он посадил за руль, жену сзади, — и туда же кинул сумки, взяв вторую у по-прежнему молчащей жены, а третью у мрачно оглядывающего окна сына. Прапору он разрешил взять всего одну, — но тот не сумел и этого. Его проблема: свою жену каждый выбирает и воспитывает сам.
Слишком многие окна домов на его улице светились. Паршиво и нехорошо. Воскресенье все-таки… Как в 1904-м. Или в 1941-м… Он все-таки вздрогнул снова. В 41-м «Бранденбург» начал работать примерно за сутки до собственно начала. Теперь, в начале второго десятилетия следующего века, темпы были вроде бы другими, но люди остались те же: быстрее, чем бегали тогда, сейчас бегают только какие-нибудь олимпийцы. Лучше, чем стреляли тогда, тоже не много кто стреляет. Хотя, с другой стороны, вот, мобильные телефоны появились. И частные автомобили у командиров батальонов. Правда, батальонов теперь во многие разы меньше… Господи, пусть это будет новый Буденновск, пусть даже Беслан — только бы не «Барбаросса»…
— Мотор не грей. Вперед. Не быстро, но и не медленно.
Сын не ответил, хотя было ясно видно, что именно ему хотелось сказать. Постеснялся матери, вероятно. Они свернули за один угол, потом за другой. Майор кинул очередной взгляд на часы, хотя по ощущениям выходило, что они успевают.
— Стой здесь.
На доме ярко светилась зеленая эмблема Сбербанка. Тоскливо ощущая незащищенность собственной спины, майор заскочил под козырек. Уже в движении, на ходу он впихнул в щель приемника карточку. Чем бы ни обернулось все это, деньги жене необходимы, — с ними у нее будет хоть какой-то выбор на ближайшую неделю. Разумеется, он стал бы гораздо шире, если бы уехать вместе, но об этом речь не идет, как не может идти и о том, чтобы взять жену с собой. Снова практический реализм, будь он неладен… И долг.
— Держи, — уже снова тронувшись с места, майор просунул нетолстую стопочку купюр назад. — Больше нет, сама знаешь. Теперь слушайте: ты едешь к тетке. Рома тебя везет, смотрит вокруг и возвращается ко мне. Ты сидишь как мышь и внимательно смотришь телевизор. Когда все закончится, я за тобой приеду. Поняла?
Любимая жена, мать его сына, женщина, слаще которой он не встречал в жизни, только кивнула, по-прежнему молча. Вот это был уже перебор, это майору не понравилось. Вариантов, впрочем, не было: приходилось удовлетвориться и этим. Рома тоже ничего не сказал, хотя Сивый-старший был на все сто уверен: тот упомянет, что ему нужно в училище. Ничего, переживет училище без него. Если это крупная операция боевиков, каким-то чудом добравшихся в набитый военными закрытый город, то курсантов все равно поднимут по тревоге, формировать какое-нибудь оцепление… Черт, но почему тогда поляки? Почему, мать его? Нервы плясали, как бечевки, на которых в полном составе прыгало население ущелья Цовкра — мировой столицы вырождающегося искусства ходить по канатам. Оборваться они могли, по ощущениям, в любой момент: несмотря на весь свой немалый опыт, внутри майор был сделан все же не из стали, а из тех же осклизлых внутренностей, что и все остальные люди. Внимательно глядя на отодвигающееся по мере движения пространство, он пытался найти для себя хотя бы приблизительно подходящую мишень. Возможно, тогда ему стало бы полегче. Но мишени в виде увенчанного зеленой банданой бородача с пулеметом в руках не находилось — вокруг было пустынно. Может быть, именно поэтому никто не выстрелил Сивому в спину, пока он маячил, вытаскивая деньги из ящика уличного банкомата. Скорее всего, групп в городе сейчас не так уж и много: на всех майоров и тем более капитанов их не напасешься. Логично предположить, что в выборку попали лишь командиры полков, старшие специалисты систем связи, избранные старшие офицеры из служащих на действительно ключевых должностях. Как начштаба 879-го ОДШБ «Старый», его капитан Панченко, прошедший взводным весь 95-й, с января по июль, причем без единой царапины. Таких людей действительно гораздо безопаснее убивать дома, в теплых постелях: в противном случае это может дорого обойтись…
Вылетев на Т-образный перекресток, майор хлопнул по рулю, и сын резко осадил машину. Средней степени ухоженности «девятка», известная среди членов его небольшой семьи и самых близких друзей как «Цыпа», жалобно взвизгнула тормозами. На перекрестке, названном им догадавшемуся обеспечить его прикрытие штабисту, было так же пусто, как и везде, хотя время уже почти подошло. Это, впрочем, не значило ничего.
— Рома, все понял?
— Понял, пап.
Майор только моргнул, ободряюще стукнув сына в плечо. «Парень молодец, — еще раз сказал он себе. — Может, и выкарабкается». Жена наконец-то очнулась и теперь выглядела так, что уже не вызывала желания заорать и плеснуть ей на лицо добытую откуда-нибудь пригоршню воды.
— Все, родная. Мне пора. Вам дальше, Рома отвезет.
— Береги себя, — хрипло отозвалась она. Короткий поцелуй, — все равно чуть более длинный, чем позволяло время. Сколько раз он уходил? Да, к сорока годам можно сказать, что много, но все равно — ни разу вот так. Ладно, неважно…